ОБЩЕСТВО "РАЗУМНАЯ ИНИЦИАТИВА"
Мы, врачи и студенты медицинских факультетов университетов Франции,заявляем о своем убеждении в том, что: 1. Разум является единственным двигателем общественного прогресса. 2. Главная задача науки - искоренять неразумное, в какой бы форме онони выступало, во внутренней и международной политике. 3. Приверженность разуму выше приверженности нравственным принципам -семейным, сословным, государственным, национальным и религиозным. 4. Пределы разумного определены лишь человеческими возможностями; всеостальные ограничения - проявления неразумного. 5. Цивилизация не может быть совершеннее, чем каждое из составляющих еегосударств в отдельности; государство не может быть совершеннее, чем каждыйего гражданин в отдельности. 6. Обязанность всех, кто согласен с этими положениями - вступить вобщество "Разумная инициатива". ----------------------------------------------------------------------- Членом общества считается всякий, кто подпишет нижеследующую присягу. 1. Обязуюсь жертвовать десятую часть годового дохода обществу "Разумнаяинициатива" для скорейшего достижения его целей. 2. Обязуюсь неукоснительно руководствоваться требованиями разума напротяжении всей моей жизни. 3. Я не подчинюсь неразумному ни при каких обстоятельствах; перед лицомего не буду нем и пассивен. 4. Я сознаю, что врачи - авангард человечества. Я не устану исследоватьсобственную физиологию и психологию и поступать в строгом соответствии срезультатами этих исследований. 5. Торжественно клянусь чтить разум превыше всего. ----------------------------------------------------------------------- Братья и сестры по уделу человеческому, призываем вас вместе с намибороться с силами неразумного, развязавшими все кровопролития последних лет.Пусть наше Общество приобретает все большее влияние вопреки козням политикови клерикалов. Наступит день, когда Общество займет ключевое место в историичеловечества. Пока не поздно, вступайте в него. Будьте в первых рядах тех,кто распознал, кто сплотился, кто борется! Поперек последнего абзаца выцветшими чернилами было нацарапано: Merde{Дерьмо (франц.).}. И текст и комментарий с расстояния в тридцать лет казалисьсентиментальными, словно мальчишеская потасовка в преддверии ядерноговзрыва. К середине века мы в равной мере устали от белой святости и черныхбогохульств, от высоких парений и вонючих испарений; спасение заключалось нев них. Слова утратили власть над добром и злом; подобно туману, ониокутывали энергичную реальность, извращали, сбивали с пути, выхолащивали;однако после Гитлера и Хиросимы стало хотя бы очевидно, что это простотуман, шаткая надстройка. Вслушавшись в тишину дома и ночи за окнами, я открыл вторую,переплетенную, брошюру. И опять пожелтевшая бумага, старомодный шрифтзасвидетельствовали, что передо мною и вправду издание довоенных времен.КАК ДОСТИЧЬ ИНЫХ МИРОВ
Чтобы добраться до звезд, даже ближайших, человеку требуется миллионылет лететь со скоростью света. А если бы такое средство передвижения исуществовало, никто не смог бы посетить обитаемые области вселенной ивернуться назад в пределах собственной жизни; бесполезны и другиетехнические новшества вроде огромного гелиографа или радиоволн И потомупредставляется, что мы вечные пленники дня сегодняшнего. Как смешны наши восторги по поводу аэропланов! Как глупа фантастикаВерна и Уэллса, живописующая странные создания, что населяют другие планеты! Но несомненно, в иных звездных системах есть миры, где жизнь повинуетсявсеобщим законам, и в космосе есть существа, прошедшие тот же эволюционныйпуть, обуреваемые теми же чаяниями, что и мы. Неужели контакт с ниминевозможен? Лишь один способ общения не зависим от времени. Многие отрицают егосуществование. Но известен ряд фактов (горячо подтвержденных уважаемыми изнающими свидетелями) передачи мыслей на расстояние в самый момент ихзарождения в мозгу. У некоторых примитивных народов, например у лопарей, этостоль частое и привычное явление, что его используют в качествеповседневного средства коммуникации, как во Франции - телеграф или телефон. Не все навыки приобретаются заново; некоторые из них нужновосстанавливать. Это единственный способ достичь иных планет с разумными обитателями.Sic itur ad astra {Вот она, дорога к звездам (лат.).}. Потенциальная одномоментность сознания разумных существ действует какпантограф. Не успели мы закончить рисунок, копия уже готова. Автор этой брошюры не спирит и спиритизмом не интересуется. Напротяжении нескольких лет он изучал телепатию и другие явления, лежащие напериферии традиционной медицины. Его интересы чисто научны. Он подчеркивает,что не верит в "сверхъестественное", в розенкрейцерство, герметизм иподобные лжеучения. Он утверждает, что более развитые цивилизации уже сейчас пытаются снами связаться; и что само понятие возвышенного и благотворного образамыслей, проявляющееся в нашем обществе через здравый смысл, взаимовыручку,художественное вдохновение, научную одаренность, на деле есть следствиеполуосознанных телепатических сообщений из иных миров. Он уверен, чтоантичная легенда о музах - не поэтический вымысел, но интуитивное описаниеобъективной реальности, которую нам, людям нового времени, предстоитисследовать. Он ходатайствует о правительственном финансировании и содействииизысканиям в области телепатии и родственных ей явлений; кроме того,призывает коллег присоединиться к его опытам. В скором времени он намерен предать огласке неопровержимыедоказательства того, что общение между мирами возможно. Следите за парижскойпрессой. Мне ни разу в жизни не приходилось заниматься телепатией, и вряд лиКончису удастся заставить меня начать; а любезные джентльмены с другихпланет если и внушали мне благие намерения и художественное вдохновение, тоспустя рукава - что относится не ко мне одному, но и к большинству моихсовременников. С другой стороны, я, кажется, понял, почему Кончис уверял,что у меня есть духовидческие способности. Элементарная профилактика,подготовка к очередной, еще более странной сцене спектакля, которая должнаразыграться завтра вечером... к "эксперименту". Спектакль, спектакль; он и захватывал и сердил, точно невнятные стихи,даже сильнее, ибо тут невнятен был не только текст, но и вдвойне - целиавтора. Сегодня вечером я изобрел новую теорию: Кончис стремится воскреситьсвое утраченное прошлое, а я в силу каких-то причин подхожу на амплуапервого любовника, его молодого "я". Остро чувствовалось, что нашивзаимоотношения (или моя роль в них) опять переменились; как ранее меняразжаловали из гостей в ученики, так сейчас силой запихивали в шутовскойкостюм. Он явно не желал, чтобы я догадался, каким образом в нем сочетаютсястоль противоречивые наклонности. Например, душевное страдание, с каким ониграл Баха и какое тут и там просвечивало сквозь искусное рукоделие егорассказов о собственной жизни, отменялось, сводилось на нет его несомненнымиизвращенностью и злонамеренностью. Он, должно быть, понимал это, а значит,специально сбивал меня с толку, именно сбивал: ведь подсовываемые им"загадочные" книги и предметы, включая Лилию, а теперь и мифологическихперсонажей ночного представления со всеми его вычурными двусмысленностями,должны были казаться плохо замаскированными ловушками, и я не мог сделатьвид, будто не замечаю подвоха. Но чем больше я размышлял, тем меньше верил вэтого бельгийского графа... по крайней мере, такого, каким он предстал вКончисовых рассказах. Он был просто-напросто двойником самого Кончиса. Впереносном смысле характер де Дюкана, возможно, и реалистичен; в буквальномже - в самой малой степени. Тем временем сюжет спектакля буксовал. Царила полная тишина. Япосмотрел на циферблат. Почти полчаса прошло. Спать я не мог. Поколебавшись,спустился вниз и прошел через концертную под колоннаду. Углубился в лес втом направлении, куда скрылись "бог" и "богиня", затем свернул к морю. Волнымирно плескались о берег, с сухим шелестом перекатывая гальку, хотя не былони ветерка, ни дуновения. Скалы, деревья, лодку заливал звездный свет,мириады закодированных инопланетных дум. Таинственное, мерцающее, южное морезамерло в ожидании; живое, но необитаемое. Выкурив сигарету, я полез посклону туда, где высился незаколоченный дом, где осталась моя спальня. Завтракал я снова в одиночестве. День выдался ветреный: на небе ниоблачка, но с моря садит резкий бриз, взметая ветви пальм, стоящих по краямфасада, как часовые. А южнее мыса Матапан завывал мелтеми, крепкий сезонныйветер с Ионических островов. Я спустился на пляж. Лодки у причала не было. Это подтверждало моюрабочую гипотезу о том, что "посетители" живут на яхте, которая прячетсялибо в одном из глухих заливчиков западного или южного побережья, либо средипустынных островков милях в пяти к востоку. Я выплыл из бухты посмотреть,нет ли на террасе Кончиса. Ни души. Перевернулся на спину и завис в воде,мечтая о Лилии. Прохладная рябь лизала нагретую солнцем кожу. И тут на пляже я увидел ее. Искрящийся силуэт на фоне серой, в соляных разводах, гальки, охряногоутеса и зеленой травы. Я изо всех сил погреб к берегу. Пройдя несколькошагов по камням, она остановилась и принялась наблюдать. Наконец, мокрый,запыхавшийся, я нащупал дно. Она стояла ярдах в десяти, в элегантном летнемплатье времен первой мировой, в перламутрово-синюю, белую и розовую полоску.В руке зонтик из той же материи, с бахромой по краям. Морской ветер шел ей,как драгоценность. Играл подолом платья, обрисовывал очертания тела. То идело пытался отобрать зонтик. Упорно трепал и путал длинные светлошелковыелоконы, отбрасывал за плечи, прижимал к лицу. Она шутливо надула губки, смеясь над собственной досадой и надо мною,стоящим по колено в воде. Почему тишина окутала нас, почему улыбка нанесколько мгновений покинула наши лица? Возможно, я романтизирую. Ведь онабыла так юна, так вкрадчиво-капризна. Усмехнулась озорно и смущенно, точноее появление нарушало некий этикет. - Вам что, Нептун язык откусил? - Вы сногсшибательны. Как ренуаровская дама. Отступила назад, крутанулазонтик. Я натянул пляжные тапочки и подошел к ней, вытирая спину полотенцем.Она улыбнулась с безобидной уклончивой иронией и уселась на плоский каменьпод сенью отдельно стоящей сосны у входа в лощину, круто взбегавшую посклону. Сложив зонт, указала им на другой камень, упавший с утеса: садитесь.Но там не было тени; я расстелил полотенце на склоне поближе к ней и сел,глядя на нее сверху вниз. Влажные губы, обнаженные предплечья, шрам на левомзапястье, распущенные волосы: и куда только делась ее вчерашняя чопорность? - В жизни не видел призрака симпатичнее. - Да что вы! Я говорил серьезно; и рассчитывал застать ее врасплох. Но она толькошире улыбнулась. - А остальные девушки, они кто такие? - Остальные? - Ладно вам. Я тоже люблю розыгрыши. - Так чего ради портить игру? - Значит, признаете, что это был розыгрыш? - Ничего я не признаю. Она кусала губы, избегая смотреть в мою сторону. Я глубоко вздохнул.Она явно готовилась к моему следующему выпаду. Перекатывала камешек носкомтуфли. Туфля была щегольская, из серой лайки, с пуговичками, натянутая набелый шелковый чулок с четырехдюймовыми, бегущими вверх по ноге боковымиразрезами; ниже подола сквозь них виднелись островки голой кожи. Она будтонарочно выставила ногу так, чтобы эта очаровательная подробность еестаромодного туалета от меня не ускользнула. Несколько прядей растрепались,заслонив лицо. Мне хотелось то ли отбросить их, то ли встряхнуть ее какследует. Наконец я отвел глаза к горизонту - так Одиссей прикручивал себя кмачте. - Вы дали понять, что участвуете в этом маскараде, дабы ублажитьстарика. Если я должен вам помогать, растолкуйте, во имя чего. Как-то неверится, что он не догадывается об истинной подоплеке. Она заколебалась, и я было решил, что убедил ее. - Дайте руку. Я вам погадаю. Подвиньтесь поближе, только платье незамочите. Еще раз вздохнув, я протянул ей ладонь. Или то был тайный знаксогласия? Слабо сжав мое запястье, она принялась водить указательным пальцемпо линиям руки. Я без труда заглянул в вырез платья; молочно-белое тело,нежные, соблазнительные припухлости грудей. Эти нехитрые заигрывания онапроделывала с отчаянным видом кисейной барышни, сбежавшей из-подматеринского присмотра. Палец невинно-многозначительно скользил по моейладони. - Вы проживете долго, - заговорила она. - У вас будет трое детей. Всорок лет едва не погибнете. Разум в вас пересиливает чувство. И обманываетего. Ваша жизнь... по-моему, состоит из сплошных измен. То самому себе. То -тем, кто вас любит. - Уходите от ответа? - Ладонь открывает нам следствия. А не причины. - Дайте-ка теперь я вам погадаю. - Еще не все. Вы никогда не разбогатеете. Остерегайтесь черных собак,обильной выпивки и старушек. У вас будет много женщин, но полюбите вы толькоодну - ту, на которой женитесь... и заживете с ней счастливо. - Хоть в сорок лет едва не погибну? - Возможно, как раз поэтому. Вот она, критическая точка. Линия любвипосле нее углубляется. Выпустив мою руку, она чинно скрестила свои на коленях. - Так дайте, теперь моя очередь. - Не "дайте", а "разрешите". Преподав мне урок хороших манер, она еще пожеманилась, но вдругпротянула руку. Я сделал вид, что гадаю, тоже водя пальцем по ладони; апотом попробовал понять значение линий с помощью дедуктивного метода ШерлокаХолмса. Но тут спасовал бы даже этот великий мастер выведывать всюподноготную у кухонной прислуги ирландских кровей, страстный поборник греблии увеличительных стекол. Как бы там ни было, ладони Лилии отличалисьмягкостью и белизной; она-то уж точно не служила при кухне. - Что вы там копаетесь, мистер Эрфе? - Николас. - А вы зовите меня Лилией, Николас. Только не защекочите, пожалуйста. - Я вижу только одно. - Что именно? - Что вы гораздо умнее, чем хотите казаться. Отдернула руку, презрительно выпятила губу. Но долго сердиться она неумела. У щеки трепетал локон; ветер игриво, кокетливо перебирал складкиплатья, поддерживая иллюзию, что она моложе, чем есть на самом деле. Яприпомнил, что именно Кончис говорил о настоящей Лилии. Девушка, сидевшаярядом со мной, изо всех сил старалась походить на прототип; или, наоборот,он рассказывал, исходя из ее данных. Но в некоторых ситуациях актерскийталант не помогает. Она снова показала мне ладошку. - А когда я умру? - Вы вышли из роли. Вы ведь уже умерли. Сложила руки, повернулась к морю. - А вдруг у меня нет выбора? Опять неожиданность. В ее голосе послышалась нотка сожаления обистинном, сегодняшнем "я"; глухая маска эдвардианской девушки на мигисчезла. Я внимательно посмотрел на нее. - То есть? - Все, что мы говорим, он слышит. Он знает. - Вы должны все ему передавать? - недоверчиво спросил я. Она кивнула, ия понял, что маска никуда не исчезала. - Каким образом? Телепатически? - Телепатически и... - Отвела глаза. - И? - Не могу сказать. Взяла зонт, раскрыла, точно собиралась уходить. С кончиков спиц свисаличерные кисточки. - Вы его любовница? - Обожгла взглядом; мне показалось, что теперь-то ярасстроил ее игру. - Не иначе, если вспомнить вчерашний стриптиз, - сказаля. И добавил: - Я просто хочу понять, что тут в действительности происходит. Встала и быстро направилась через пляж к тропинке, ведущей на виллу. Япобежал следом, загородил ей дорогу. [214] Она остановилась, подняла взгляд, в котором ярко светились обида иукор. Страстно проговорила: - Зачем вам понимать, что происходит в действительности? Выкогда-нибудь слыхали такое слово: воображение? - Отличный ответ. Но меня он не убедил. Сухо поглядев на мою ухмылку, она снова опустила голову. - Теперь ясно, почему стихи у вас плохие. Настал мой черед обижаться. В то, первое воскресенье я рассказывалКончису о своих поэтических неудачах. - Жаль, что я не однорукий. Вот был бы повод повеселиться! Последовал взгляд, который, как мне показалось, выдал ее истинное "я":быстрый, но твердый, а в какой-то миг даже... но она отвела лицо. - Беру свои слова назад. Простите. - Покорно благодарен. - Я не любовница ему. - И никому, надеюсь? Повернулась ко мне спиной, в сторону моря. - Весьма наглое замечание. - Не наглее вашего требования принять на веру всю эту чепуху. Зонтик скрывал ее лицо, и я вытянул шею; выражение его опятьпротиворечило словам. Не гримаса негодования, а безуспешно сдерживаемоевеселье. Встретившись со мной глазами, она кивнула в направлении причала. - Сходим туда? - Если так записано в сценарии, давайте. Повернулась ко мне, угрожающе подняв палец: - Но так как общего языка нам все равно не найти, прогуляемся молча. Я улыбнулся, пожал плечами: перемирие так перемирие. На пристани ветердул сильнее, и волосы доставили ей немало хлопот, очаровательных хлопот. Ихкончики трепетали в лучах солнца, будто сияющие шелковые крыла. Наконец,сунув мне сложенный зонт, она попыталась расчесать спутанные пряди.Настроение ее в очередной раз переменнлось. Она хохотала без передышки,поблескивая чудесными белыми зубами, подпрыгивая и отшатываясь, когда в крайпричала била волна и обдавала нас брызгами. Разочек сжала мою руку, нопотому лишь, что игра с ветром и морем захватила ее целиком... Смазливая,норовистая школьница в пестром полосатом платье. Я украдкой разглядывал зонтик. Он был как новенький. Видимо,привидение, явившееся из 1915 года, и должно принести с собой новый; нопочему-то казалось, что убедительнее - ибо абсурднее - смотрелся бы старый,выцветший. Тут на вилле зазвенел колокольчик. Та же мелодия, что неделю назад,имитирующая звук моего имени. Лилия выпрямилась, прислушалась. Снова звон,рассеиваемый ветром. - Ни-ко-лас.- И с пафосом продекламировала: - К тебе он взывает. Я повернулся к лесистому склону. - Не пойму, зачем. - Вам надо идти. - А как же вы? - Покачала головой. - Почему? - Потому что меня не звали. - По-моему, мы должны закрепить наше примирение. Она стояла вплотную,отводя волосы от лица. Суровый взгляд. - Мистер Эрфе! - Она произнесла это как вчера вечером, холодным,чеканным тоном. - Вы что, намерены подарить мне лобзание? Прекрасный ход; капризница 1915 года с иронией выговаривает расхожуюфразу викторианской эпохи; изящное двойное ретро; получилось диковато имило. Зажмурилась, подставила щеку и отшатнулась, не успел я коснуться еегубами. Я остался стоять перед склоненным девичьим челом. - Одна нога здесь, другая там, - пообещал я. Отдал ей зонтик, сопроводив его взглядом, в который постарался вложитьи неразделенную страсть, и призыв к откровенности, а затем устремился навиллу. То и дело оглядываясь, стал взбираться по тропинке. Она дваждыпомахала мне с причала. Я преодолел крутизну и по мелколесью зашагал к дому.У двери концертной, рядом с колокольчиком, стояла Мария. Но еще через двашага мир перевернулся. По крайней мере, так мне показалось. На террасе, футах в пятидесяти, лицом ко мне, возникла чья-то фигура.Это была Лилия. Это не могла быть она, но это была она. Те же развеваемыеветром локоны; платье, зонт, осанка, черты лица - все было точно такое же.Она смотрела на море поверх моей головы, не обращая на меня ни малейшеговнимания. Я испытал страшное потрясение, потерял всякую ориентировку. Номоментально сообразил, что, хотя мне и пытаются внушить, что передо мнойименно та девушка, которую я только что оставил на берегу, на деле этонеправда. Столь разительное сходство могло объясняться только тем, что явижу ее сестру-двойняшку. Оказывается, на этой лужайке сразу две Лилии.Опомниться я не успел. Рядом с Лилией на террасе появилась новая фигура. Мужчина, заметно выше Кончиса. Впрочем, я лишь предполагал, что этомужчина ("Аполлон", или "Роберт Фулкс", или даже "де Дюкан"), ибо он стоялпротив солнца, одетый в черное; на голове - самая жуткая маска, которуютолько можно вообразить: морда огромного черного шакала, длиннорылого,навострившего уши. Они стояли рядом, господин и рабыня, вздыбленная смерть ихрупкая дева. Оправившись от первого потрясения, я ощутил в этой сценепреувеличение, гротескный перебор в духе плохого комикса. Фигуры,несомненно, воплощали некий зловещий архетип, но ранили они не толькоподсознание, но и чувство меры. Я и на сей раз не усмотрел в происходящем ничего сверхъестественного -лишь очередной гадкий театральный вывих, мрачную пародию на нашу пляжнуюпрогулку. Это не значит, что я не испугался. Испугался, и еще как, ибопонимал: случиться может все что угодно. Спектакль этот не знаетограничений, не знает человеческих условностей и правил. Я стоял как вкопанный секунд десять. Мария направлялась ко мне, афигуры на террасе отступали, словно опасаясь попасться ей на глаза. Чернаялапа повелительно тащила дублершу Лилии за плечи. Перед тем как скрыться,она взглянула на меня, но лицо ее осталось бесстрастным. Остерегайтесь черных собак. Я метнулся к тропинке. На бегу обернулся. Терраса была пуста. Достигобрыва; отсюда открывалась панорама пляжа, отсюда - не прошло и полминуты -я в последний раз увидел, как машет с берега Лилия. На причале ни души, да ина той части пляжа, что просматривалась с этой точки. Пробежав дальше, доскамейки на уступчике, я оглядел остаток пляжа и вьющуюся по склону тропу.Высматривал пестрое платье - тщетно. Может, она прячется в яме с канистрамиили среди скал? Но нельзя вести себя так, как они ожидают. Я повернул назади направился к дому. Мария все стояла на краю колоннады. Не одна, с каким-то мужчиной. Яузнал Гермеса, молчаливого погонщика осла. Он был того же роста, что человекв черном; но выглядел невинно, будто случайный прохожий. Бросив им "Мьястигми" ("Минутку"), я вошел в дом. Мария протягивала мне конверт, но яотмахнулся. Взлетел по лестнице к комнате Кончиса. Постучал. Тишина. Ещепостучал. Подергал ручку. Заперто. Я спустился на первый этаж, замешкался в концертной, чтобы закурить ивзять себя в руки. - Где г-н Конхис? - Ден ине меса. - Нет дома. Мария вновь протянула конверт, но я необратил на него внимания. - Где он? - Эфиге ме ти варка. - Уплыл на лодке. - Куда? Она не знала. Я взял конверт. На нем значилось "Николасу". Два листкабумаги. Первый - записка Кончиса. Дорогой Николас, до вечера Вам придется развлекаться самому. Неотложныедела требуют моего присутствия в Нафплионе. м.к. Второй - радиограмма. На острове не было ни телефона, ни телеграфа, нов штабе морской охраны имелась небольшая радиостанция. Послана из Афин вчера вечером. Я было решил, что в ней содержитсяобъяснение отъезда Кончиса. И тут меня постигло третье за последние триминуты потрясение. Я увидел подпись. Радиограмма гласила: