Михаил Окунь
Отсрочка ада
издательский текст https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=166815
Аннотация
«…Увиденное автором поражает своей точностью, пронзительностью. Галерея женских портретов, как говорится, „бьет по мозгам“. Те ужасы (и запретные радости) нашей жизни, о которых многие лишь слышали, проходят перед нами в этой книге. И портрет самого героя нарисован с небывалой для нашей литературы откровенностью: городской плейбой, ищущий приключений, а находящий трогательные картины настоящей жизни, существующей, оказывается и на дне.»
Валерий Попов, председатель Союза писателей Санкт‑Петербурга
Михаил Окунь
ОТСРОЧКА АДА
Посвящается той, которая способствовала
отсрочке ада.
В тот миг могильной мглой над самой головою
Нежданно облако возникло грозовое.
Порочных демонов орду оно влекло,
Глазевших на меня и холодно и зло.
Ш. Бодлер
Нужно заслужить смерть всеми своими страстями,
не отказываясь ни от какого яда,
не отвергая никакого опыта, сколь бы он ни был
унизителен или грязен.
Генри Миллер
Они беззаботно играли в каучуковый мячик на узком мосту над ревущей бездной…
Впрочем, фраза эта хоть и нарочито броская, но несколько избыточная. С одной стороны действительно было некое подобие бездны – разделенный на три русла водопад, слив старинной плотины. Дальше все русла соединялись в одно, вновь образуя реку. Так что мост, строго говоря, мостом и не являлся, а был частью шоссе, проходившего по плотине.
Из потока, подобно выбросившимся на мелководье китам, выпирали спины огромных каменных жерновов – расколотых и целых. Когда‑то с помощью этих мощных кругалей мололи порох, время от времени добиваясь, по недомыслию, неслабых взрывов. О том, что здесь производились столь впечатляющие эксперименты, свидетельствовала прибрежная стела с надписью «Петровские пороховые заводы. 1715 год». На двух массивных металлических медальонах, укрепленных на стеле, были изображены фигуры пороховых дел мастеров, чем‑то напоминающие персонажи Брейгеля Адского.
|
|
Снять эти медальоны обожателям цветных металлов было, видимо, не под силу – ввиду адских же размеров вожделенных изделий. А вот маленькие пушчонки, размещенные по четырем углам монумента, – казалось бы, за милую душу! Но не тут‑то было. Архитектор, видать, был парень не дурак, прекрасно изучивший свой сметливый народ. Он изготовил пушечки из обычного бетона и очень натурально выкрасил под медь. В чем и убедился некто из интересантов, отколов от бутафорских орудий несколько кусочков. Представляю себе разочарование этого усердного и неленивого человека!
Все это я веду к тому, что на памятниках, стоящих в разных точках моей невеселой страны (даже не обязательно где‑нибудь на отшибе), цветной металл имеет свойство таинственно исчезать, появляясь при этом, вполне по Ломоносову, уже совсем в других местах (помните родное с детства: «если в одном месте убавится…»?). Причем, как правило, в распиленном и перекореженном виде.
Итак, с одной стороны низвергались ревущие коричневые струи, а ниже горбатилось русло речки с неровными кочковатыми берегами, поросшими кустарником, продраться через который даже по тропинкам было не так‑то просто.
|
|
Кроме того, на берегах просматривались полуразрушенные, подобно кариесным зубам старца, руины – арки и гроты. Их для обустройства нехитрого быта вовсю использовал забредший в эти края разновозрастный бесприютный народец.
А выше на одном из склонов виднелось розоватое здание потустороннего вида, окруженное каменной стеной. Снизу иногда можно было наблюдать, как на огороженной территории изредка, словно сомнамбулы, появляются абсолютно забинтованные люди с прорезями в повязках лишь для глаз и рта. Страшно шептала местная молва, что это лепрозорий…
Другим боком шоссе уютно лежало на травяном бережку. Со стороны воды бережок был ограничен поребриком, точнее, невысокой стенкой из красного массивного гранита. А над всем возвышалась огромная металлическая конструкция, крашенная во что‑то бурое, с застекленной будочкой наверху. Надо понимать, этот монстр и управлял механизмами открывания и закрывания плотины.
С бережка взору представал широчайший речной разлив. Вдали он был разделен то ли островом, то ли полуостровом, покрытым густой зеленью. Отсюда вода устремлялась через ворота плотины, скрытые где‑то в недрах, на другую сторону, вниз.
Когда уровень воды спадал, из‑под поверхности вылезали крокодильи морды сгнивших бревен какого‑то совсем древнего сооружения.
Зачем я так подробно описываю это место, сочетающее в себе прекрасное и уродливое? А затем, что под боком проносившихся по шоссе машин, на узеньком тротуарчике со сломанными ржавыми перильцами, предназначенными для защиты от падения в водопад пешеходов, контуженных алкоголем или трудной жизнью, в каучуковый мячик играли эти двое (они выбрали, конечно, именно опасную сторону). Кидали его о землю, и в полном соответствии с законами физики мячик отскакивал в руки партнера.
|
|
…И я подошел к ним, потому что был пьян, одинок и заворожен ими.
Теперь‑то я знаю, что должен был немедленно остановить первую попавшуюся машину и умолить водителя умчать меня подальше от ревущей воды.
Или, скатившись по узкой боковой лесенке к подошве водопада, вломиться в путаницу прибрежных зарослей и продираться в ней до изнеможения.
Или вскарабкаться на кручу к забинтованным потусторонникам из розового дома и покрыть братскими поцелуями их страдающие глаза с высыхающими роговицами.
Но ничего этого я не сделал… Демоны вырвались из преисподней. Их рев (или рев воды?) нарастал во мне, тревожил, но словно заглушался мягкими шлепками сгустка каучука об асфальт.
… К чему этот надрыв?!
Двое малолеток, мальчишка и девчонка, играли в собачий мячик. Я, по пьянке, подкатился к ним. Поводом для знакомства послужили два пластмассовых ящика из‑под бутылок, красный и черный. Я их еще раньше приметил укрытыми под кустом. Видимо, какой‑то местный бомжик припрятал их, чтобы выручить потом в ларьке несколько рублей. Не сделал сразу, вот и обделался.
Я сказал им о ящиках, и, учуяв поживу, они враз забыли про свою дурацкую игру и кинулись за добычей. Схватили ящики, а потом мы вместе влезли в автобус и поехали, усевшись на эти самые ящики посреди прохода. Девчонка запрыгнула ко мне на колени. Мы были эпатажные ребята…
Оказалось, что живем совсем рядом, и они пригласили меня зайти к ним (отнюдь не в благодарность за ящики – просто так).
Вот, собственно, таково начало этой истории.
«Все не то, не то!..» – как однажды досадливо вскричал Иван Бунин в одном из своих стихотворений.
Я не в состоянии теперь в точности описать их тогдашнюю внешность, хотя видел их в течение двух лет чуть ли не каждый день. Их внешность словно расплывается, дробится, ускользает…
Безусловно, они были очень похожи друг на друга. Курносые, с волосами пепельного цвета, светлоглазые (голубое с серым). Их глаза отражали все окружающее, как зеркала, как любая полированная поверхность, но ничего в себя при этом не принимали, как бы не давали пропуска в мозг. И еще они имели свойство смотреть сквозь тебя – и в данном случает это не литературный штамп. Говорят с тобой и не видят. Просто потому, что тебя нет. Действительно для их нет.
Гена и Надя. Ему четырнадцать лет, ей одиннадцать.
У нее были гладкие волосы до плеч и родинка на правом крыле носа. И очень чувственный изгиб рта.
Не один я был такой приметливый. Однажды летом мы шли (я держал ее за руку) в музей‑квартиру Пушкина – как ни странно, был и такой эпизод. Я забрал ее из дому, и она безропотно пошла. Без любопытства, но и без возражений – ей было все равно. По дороге Надя захотела пить, и мы завернули в ближайшую точку, где это можно было сделать – розлив на Моховой.
За стойкой стоял мой знакомый – невысокий круглоголовый человек по имени Саша. Внешность официанта. Сдержан, аккуратен, непьющ. Всю клиентуру сквозь железо видит. В долг – никому! – грамма не нальет. Принцип!
Она посмотрела на него своим необъяснимым скользящим взглядом. Он увидел ее. И глазные яблоки этого истукана превратились в глазные груши. Долго еще потом, когда я заглядывал в его заведение, Саша, напрочь позабыв о своей железобетонности, безусловно внутренне ломая себя и при этом проклиная все на свете, выклянчивал номер ее телефона. А я не давал.
Наконец, лет через пять, я сказал ему, что той невероятной девочки уже нет, ее место заняла беременная деваха с грубой речью. И лишь тогда он угомонился.
А Гена… С прозрачным выпуклым взглядом он шел на все – уверенно, нечувствительно, словно зная, что с ним никогда не может случиться того, чего он не захочет сам. Но теперь, по прошествии нескольких лет, не думаю, что существовали вещи, которые он не хотел бы испробовать…
Автобус миновал мой дом (была последняя возможность выскочить, спастись), проехали еще одну остановку. Мы вышли, и через пять минут я оказался в трехкомнатной квартире за черной железной дверью без номера. «Вот они, мои вертепы и трущобы!..»
Хламом было завалено все. В углах высились монбланы тряпья. Потом я понял, что это одежда для ежедневной носки. Из кухни перла жуткая вонь – там в два этажа стояли железные клетки с кроликами. По окнам кустилась помидорная рассада, высаженная в битые аквариумы. Унитаз был расколот пополам, как шелом воина ударом тяжелого мяча.
Часть спальных мест представляла собой составленные вместе деревянные ящики с набросанной на них ветошью. В ноги постоянно тыкалась огромная полуслепая дворняга по кличке Чирик. Время от времени она падала – вероятно, от слабости.
Полчища тараканов обеих мастей – рыжей и черной – занимались своей внутренней жизнью и в дела хозяев не совались. Последние, как я заметил, платили им тем же. В этой части быта квартиры все было гармонично.
По полу ползала маленькая девочка с черными руками и ногами – как мне пояснили, сводная сестра по матери моих новых знакомцев. А вот и явление самой матери.
Жидковолосая желтозубая женщина лет тридцати пяти пытается состроить для гостя приветливую улыбочку. Не получается. Давят семь‑восемь дней тяжелого запоя. Выходит гримаса страдания.
Но столь внезапно появившийся гость понятлив. Поманив с собой Гену, он разворачивается и отправляется за бутылкой водки.
– Мамка чего‑то совсем сегодня… – мямлит Гена, когда мы выходим на улицу. В отличие от постоянно загадочно молчащей сестры, он изредка что‑нибудь произносит. Впрочем, чем дальше, тем говорить он будет больше.
Я украдкой смотрю на него. Да, на помойках иногда произрастают весьма неожиданные цветочки. Меня удивляет его чистая матовая кожа – при такой‑то дикой грязище в доме! И хотя на данный момент это так, не пройдет и двух‑трех месяцев, как я увижу, что тело его обсыпано гроздьями чесоточных прыщей. Что, впрочем, не произведет на меня никакого впечатления – чтобы облегчить его зуд, я даже буду почесывать эту узкую крепкую спинку. А пока мы направляемся в магазин.
Я проснулся на продавленном диване – гостю место! Небо черно. Из разбитого окна дует сентябрьским холодом. Помидорные плети успешно играют роль ночного кошмара.
Рядом со мной хрипит и булькает женщина. Было ли у нас что‑нибудь? Да, было, – в памяти всплывают, как два поплавка, ее округлые упругие ягодицы. Позже я убедился, что такие вот ягодицы – их фамильное достояние. Всех Господь наградил.
Еще одно подтверждение, что любовь в ту ночь состоялась, я получил через пару недель. Жестокий зуд заставил меня обратить пристальное внимание на лобок. А там…
Вот эти серные студенистые капельки на волосах – не что иное, как гниды. Те самые, знаменитые, ставшие в русском языке нарицательными. В сумки волосков уже вцепились существа, похожие на микроскопических крабиков – хоть и совсем юные, но уже вполне самостоятельные вылупившиеся воши лобковые (или, по‑народному, мандавошки). А среди своего богатого хозяйства, деловитая, как мамаша в борделе, шустро снует взрослая особь. С великими трудами уловленная и с мерзким лопающимся звуком казненная.
Так состоялось мое знакомство с этим семейством. Я покинул квартиру с первым светом и уже через десять минут содрогнулся от воспоминаний о ней сильнее, чем от похмелья. На ночлег, не говоря уже о повторных сеансах с главой семьи, Наташей, больше никогда не решался. Да и закрутило другое…
Словно злой гном обратил меня, сорокалетнего, в четырнадцатилетнего мальчишку. Или я всегда им оставался?
Шла первая половина девяностых годов. Издательство, где я работал, благополучно развалилось. Инфляция галопировала.
Я перестал быть нужным хоть кому‑либо. Мне никто не звонил неделями. Я выходил на улицу лишь для того, чтобы почувствовать – я тоже существую, аз есмь сущий. Всем было на меня наплевать. Всем, кроме их двоих. Хотя с последней безыллюзорностью я понимал, что это – весьма необычная дружба: между человеком, впавшим в детство (временно? или из него не вылуплявшимся?) и двумя практически беспризорными подростками, детьми алкоголиков.
Мы шатались по окраинным пустырям и паркам. Собирали пустые бутылки. Мне трудно воспроизвести наши разговоры. Что‑то на уровне тинэйджеров, в одного из которых я превратился. А в поведении – те же штучки. Единственное, на что у меня достало ума не пойти – это предложение Гены «раздевать» ночью машины, стоящие у домов. «Это же как два пальца обоссать! – убеждал он. – Пока хозяин выскочит на сигнализацию…» Новый год мы с ним встретили у ночного ларька, распивая бутылку дешевого портвейна.
Время от времени, когда мне выпадали случайные гонорарные деньги, я таскал Гену с собой по шалманам так называемых домов творческой интеллигенции (Надя оставалась дома – все‑таки она была еще слишком мала). Иногда в этих вертепах происходили примечательные случаи.
Однажды женщина типа «вамп», лет сорока, сидевшая за соседним столиком, начала заметно нервничать, глядя на нас. Двое ее спутников, мужчина и женщина, заметили это и окинули нас оценивающим взглядом.
Наконец женщина не выдержала и, процедив «Разрешите?…», села за наш столик. Алкоголь в ее крови уже сделал свое дело, подавив всевозможные сдерживающие центры.
Ее фигура была прекрасна (подозреваю даже такую редкость в отечестве на то время, как грудные силиконовые протезы), а дергающееся психопатическое изнуренное лицо – ужасно. Обтягивающее черное вечернее платье с блестками, глубочайше декольтированное, сидело на ней, как змеиная кожа.
Пылающим взглядом огромных антрацитовых глаз она впилась в Генкино лицо и без лишних предисловий преложила менаж де труа, добавив, что хорошо заплатит.
Я объяснил ему, что это за «менаж». Он, просительно взглянув на меня, ответил: «Нет» Просительно потому, что догадывался – я не против, и если согласится он – препятствий не возникнет.
– Нет! – словно перевел я ей.
– Но почему?! – с прорвавшимся в голосе рыданием спросила она.
– Мой друг не хочет! – твердо ответил я.
А юный друг тем временем окаменел, упершись взглядом в стол. Я же прекрасно понимал, что в предложенном треугольнике нужен ей он и только он.
Женщина резко дернулась, вставая, прошипела явно в мой адрес «пидер гнойный» и, извиваясь, уползла за свой столик. А потом долго еще гипнотизировала оттуда Гену своими угольями.
Другой случай был не столь безобиден. Крепкотелый толстый мужчина в роговых очках, в вошедших уже в моду массивных золотых цепях и перстнях, с бритым черепом, долго бросал на нас пронзительные взгляды из темного угла кафе Дома писателей. А потом подошел, вежливо, но как‑то зловеще извинился и попросил меня выйти вместе с ним.
Мы оказались на площадке невысокой мраморной лестницы за спиной гипсового крашеного Маяковского. Череп захватил мою рубашку в кулак, приблизил свое лицо к моему, и с коньячным перегаром выдохнул:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Стоимость полной версии книги 9,99р. (на 29.03.2014).
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картойами или другим удобным Вам способом.