ШАКЛОВИТЫЙ.
Князья! Царевна велела весть вам дать. В Измайловском селе донос прибит: Хованские на царство покусились.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Хованские?
ДОСИФЕЙ (Хованскому).
Мечтанья брось! (Шакловитому.) А что сказал царь Петр?
ШАКЛОВИТЫЙ. Обозвал "хованщиной" и велел сыскать.
Все стоят в недоумении.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Замоскворечье. Стрелецкая слобода против Белгорода, за кремлевской стороной реки Москвы. Вдали крепкая деревянная стена, сложенная из громадных брусьев. За рекой видна часть Белгорода. Время к полудню. Черноряжцы проходят по слободе в сопровождении толпы.
ЧЕРНОРЯЖЦЫ(приближаясь).
Посрамихом, посрамихом, пререкохом, Пререкохом и препрехом ересь.
Ересь нечестия и зла стремнины вражие. Победихом, пререкохом и препрехом!
(Проходят по слободе.)
Победихом, посрамихом, пререкохом, Пререкохом и препрехом ересь,
Ересь нечестия и зла стремнины вражие. Победихом, пререкохом и препрехом! (Скрываются за стеной.)
Победихом... Пререкохом... Нечестия... Вражие...
(Едва слышно.) И препрехом...
К дому, занимаемому Андреем Хованским, подходит Марфа и садится на завалинке.
МАРФА.
Исходила младешенька
Все луга и болота,
Все луга и болота,
А и все сенные покосы.
(Незаметно подходит СУСАННА. и прислушиваемся к песне.)
Истоптала, младешенька,
Исколола я ноженьки,
Всё за милым рыскаючи,
Да и лих его не имаючи.
Уж как подкралась младешенька
Ко тому ли ко терему,
Уж я стук под оконце,
Уж я бряк по звеняще колечко.
Вспомни, припомни, милой мой,
Ах, не забудь, как божился!
Много я ночек промаялась,
Все твоей ли божбой услаждаючись.
Словно свечи божие,
Мы с тобою затеплимся.
Окрест братья во пламени,
И в дыму, и огне души носятся.
Разлюбил ты младешеньку,
Загубил ты на волюшке,
Так ночуешь в неволе злой
Опостылую, злую раскольницу.
СУСАННА.
Грех! Тяжкий, неискупимый грех!
Ад! Ад вижу палящий, бесов диковат
Адские жерла пылают, кипит смола краснопламенна...
МАРФА.
Мати, помилуй, страх твой поведай мне.
Тяжка нам жизнь отныне стала в сей юдоли плача и скорбей.
(Вполголоса.) Кажись, по-книжному хватила!
СУСАННА (прислушиваясь).
А, вот что! Ты лукавая, ты обидливая, а про себя ноешь ты песни греховные.
Марфа.
Ты подслушала песнь мою, ты как тать подкралась ко мне, воровским обычаем ты из сердца похитила скорбь мою!.. Мати болезная! Я не таила от людей любовь свою и от тебя не утаю я правду.
СУСАННА. Господи!
МАРФА. (подойдя к Сусанне).
Страшно было, как шептал он мне, а уста его горячие жгли полымем.
СУСАННА.
Чур... чур меня! Косным глаголом, речью бесовскою ты искусила меня!
МАРФА.
Нет, мати, нет, только выслушай.
Если б ты когда понять могла зазнобу сердца наболевшего, если б ты могла желанной быть, любви к милому отдаться душой, много-много бы грехов простилося тебе, мати болезная, многим бы сама простила ты, любви кручину сердцем понимаючи.
СУСАННА.
Что со мною? Господи, что со мною...
Аль я слаба на разум стала!..
Аль хитрый бес мне шепчет злое!..
Марфа идет к дому Хованского и садится на завалинке.
МАРФА.
Вспомни, припомни, милой мой,
Ох, не забудь, как божился,
Много ж я ночек промаялась,
Все твоей ли божбой услаждаючись.
СУСАННА (одновременно с Марфой.)
Боже, боже мой! Беса отжени от меня яростного.
Сковала сердце мне жажда мести неугомонная
(Марфе).
Ты, ты искусила меня, ты обольстила меня, ты вселила в меня адской злобы дух. На суд, на братнин суд, на грозный церкви суд! Про чары злые твои я на суде повем, я там воздвигну тебе костер пылающий!
Из дома. занятого Хованским, выходит Досифей. Марта, увидав Досифея, встает и склоняется перед ним.
ДОСИФЕЙ (останавливая Сусанну). Почто мятешися?
МАРФА. Отче благий! Мати Сусанна гневом воспылала на речь мою, без лести и обмана...
ДОСИФЕЙ. С чего бы это, мати? Ты покусилась в злобе горделивой (с любовью указывая на Марфу) на сердце болящее сестры твоей томящейся?
СУСАННА. Нет, не поддамся я!
ДОСИФЕЙ. Ты?.. Ты, Сусанна?.. Белиала и бесов угодница, яростью твоею ад создался! А за тобою бесов легионы мчатся, несутся, скачут и пляшут! Дщерь Белиала, изыди! Исчадье адово, изыди! (Сусанна поспешно уходит.) Ну ее! Утекла, кажись. Ах ты, моя касатка, потерпи маленько и послужишь крепко веси древлей и святой Руси, ее же ищем.
МАРФА. Презрена, забыта, брошена!
Досифей. Князь-Андреем-то?
МАРФА. Да.
Досифей. Чинится?
МАРФА. Зарезать думал.
Досифей А ты что с ним?
МАРФА.
Словно свечи божие,
Мы с ним скоро затеплимся.
Окрест братья во пламени,
А в дыму и в огне души носятся!
ДОСИФЕЙ. Гореть. Страшное дело!. Не время, Не время, голубка.
МАРФА.
Ах, отче! Страшная пытка – любовь моя.
Лет и ночь душе покоя нет.
Мнится: господа зовет не брегу, и греховна, преступна любовь моя.
Если греховна она, отче, любовь моя, казни меня, казни скорей.
О, не щади! Пусть умрет плоть моя, да смертью плоти дух мой спасется.
ДОСИФЕЙ.
Марфа! Дитя ты мое болезное!
Меня прости! Из грешных первый аз есмь!
В господней воле неволя наша.
Идём отселе. (Уводит Марту на пути утешая ее.)
Терпи, голубушка, люби, как ты любила, и вся пройденная прейдет.
Оба уходит. С противоположной стороны входит Шакловитый.
ШАКЛОВИТЫЙ.
Спит стрелецкое гнездо. Спи, русский люд, ворог не дремлет!
Ах, ты и в судьбине злосчастная, родная Русь!
Кто ж, кто тебя, печальную, от беды лихой спасет?
Аль недруг злой наложит руку на судьбу твою?
Аль немчин злорадный от судьбы твоей поживы ждет?
Стонала ты под яремом татарским, шла, брела за умом боярским.
Пропала дань татарская, престала власть боярская,
А ты, печальница, страждешь и терпишь!
Господи, ты, с высот беспредельных наш грешный мир объемлющий,
ты, ведый тайная вся сердец, болящих, измученных,
Ниспошли ты разума свет благодатный на Русь, даруй ей избранника, той бы спас, вознес злосчастную Русь, страдалицу. Ей, господи, вземляй грех мира, услышь меня:
Не дай Руси погибнуть от лихих наемников!
СТРЕЛЬЦЫ(за сценой).
– Поднимайся, молодцы!
– Аль на подъём вы тяжелы? Поднимайся, стрельцы!
Выходят на улицу.
– Собирайтеся, стрельцы!
– Али головушка болит? Али сердце щемит?
ШАКЛОВИТЫЙ (одновременно со стрельцами, приглушенно).
Проснулось стадо! Паства смиренная Хованских велемудрых!
Не долог срок, песня скоро споется.
(Шакловитый скрывается)
СТРЕЛЬЦЫ
– Опохмелиться то-то бы повадно.
– Аль за этим стало дело?
– Вали валом!
Запевают песню.
Ах, не было, ах, не было печали.
Только зла-презла настойка хмельная.
Ах, не вине-то быть виной, А вина в вине запой.
Ой, ой, ой, ой, ой, Охти ж ли, ой, ой-ой
Свалился, ах, повалися стрелец.
Не буди его крещеный люд, дай отдохнуть стрельцу.
Гой, гой, приободрись,
Гой, гой, поднимись
С твоего-то ложа, охти ж непригожа, ты стрелец.
Гой! поднимался, ай, возбуждался стрелец,
Словно встать привелось на грех со левой ноженьки, ай!
А и рушь-порушь,
А и бей-разбей,
Во чей-власти богатырской.
Всякой вред да зло:
Сплетню, воровство,
что от ворогов твоих понаплыли-то!
(Все вместе.)
Как пошёл стрелец,
Как пошел родимый,
И по всей Москве
То погромом стало.
Ой, ах, стрелец!
Ай, молодец!
Не бойся
И не тревожься,
Стой на страже Руси целой,
Ой, стрелец, Ой, молодец! Ой, ой!
Выбегают стрелецкие жены и набрасываются на мужей.
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
Ах, окаянные пропойцы, ах, колобродники отпетые!
Нет казни вам, нет удержу!
Жен и семьи забыли, деток малых покинули на разоренье, на погибель.
Ах, окаянные пропойцы, ах, колобродники отпетые!
Нет казни вам, нет удержу! Нет вам горя, окаянные, колобродники!
Пропойцы! Пропойцы!
СТРЕЛЬЦЫ.
Будто бабы осерчали, силы набрались, нам мешают!
Брань подняли, ополчаются!
(Отстраняясь от жен.) Бабы, слышишь, довольно!
Слышно, как где-то кричит с перепугу, как бы зовет на помощь, подьячий. Затем, он появляется, запыхавшись.
ПОДЪЯЧИЙ. Беда, беда, ох, злейшая! Нет силушки! Ох, смертьюшка!
СТРЕЛЬЦЫ.
– Что ты, дурень, брешешь? Видно, ловко трепанули! Поделом тебе, проклятый!
– Аль ты брешешь, дьявол? Вот так струсил! Поделом тебе, проклятый!
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
– Вишь дрожит-то, еле дышит!
– Словно в лихоманке!
_____________________
* Следующая затем сцена (см. Приложение III) в редакции Римского-Корсакова опущена[3].
ПОДЪЯЧИЙ.
Ой, лихонько!
Нет, не били меня, нет, не трепали меня,
И ни уст моих, ни слуха не оскверняли!
СТРЕЛЬЦЫ.
Какая ж нелегкая сила шальная к нам, слышь, тебя невпопад подтолкнула?
ПОДЪЯЧИЙ.
Страх попутал, смерть запугала!
Мне теперь все равно, видно, уж смерть пришла, только не скрою от вас я правды: рейтары близко! К вам скачут!, все рушат!
СТРЕЛЬЦЫ. Рейтары?
ПОДЪЯЧИЙ.
Слушайте!
В Китай-городе был я на работе по долгу службы и честной клятве, строчил грамоту, душу полагая за весь мир божий и за православных. Чу!.. слышу: мерный дальний топот и коней ржанье, лязг оружья, латный стук и дикий крик...
СТРЕЛЬЦЫ.
– Видно, тебя искали!
– Видно, тебя ловили!
– Страха на них нагнал!
– Слышь, напугал их!
– С боя взять тебя, с боя взять хотели!
ПОДЪЯЧИЙ.
Близко уж было Белгорода, у самой слободы стрелецкой налетели злые вороги и жен и детей ваших и окружили...
СТРЕЛЬЦЫ. Врешь, врешь, злодеи! Неправда!
ПОДЪЯЧИЙ.
Вдруг на подмогу рейтарам, откуда взялись, петровцы подоспели, и свалка началась. Горе! стрельцы изнемогли...
СТРЕЛЬЦЫИ СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ. Горе нам! Горе нам! Горе! Горе!
ПОДЪЯЧИЙ.
Теперь наутек по добру да по здорову. Фить!
(Скрывается.)
КУЗЬКА.
Стрельцы! Спросим батю: правда ли. Нет, что нам черт подьячий понагородил о рейтарах, да о петровцах. Так ли?
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ. Спросим!
СТРЕЛЬЦЫ. Спросим!
СТРЕЛЬЦЫ, СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
Батя, батя, выйди к нам! Батя, батя, выйди к нам!
Детки просят, тебя зовут. Батя, батя, выйди к нам!
Батя, батя, выйди к нам! Батя, батя, выйди к нам!
Детки просят, тебя зовут. Батя, батя, выйди к нам!
Князь Иван Хованский показывается под навесом терема и спускается к теремному крыльцу.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Здорово, детки, на добрый час здорово!
СТРЕЛЬЦЫ, СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
На радость и славу живи и здравствуй, батя!
ИВАН ХОВАНСКИЙ.
Зачем меня вы звали? Аль беда какая с вами приключилась?
СТРЕЛЬЦЫ, СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ. Рейтары да петровцы губят нас.
СТРЕЛЬЦЫ. Веди пас в бой!
ИВАН ХОВАНСКИЙ.
В бой?
Помните, детки, как мы по щиколку в крови
Москву от ворогов лихих оберегали и соблюли?
Нынче не то: страшен царь Петр!
Идите в домы ваши и спокойно ждите судьбы решенье.
Прощайте, прощайте...
(Уходит.)
СТРЕЛЬЦЫ, СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
Господи! Не дай врагам в обиду и охрани нас и домы наши милосердием твоим!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Картина первая
Богато обставленная трапезная палата в хоромах князя Ивана Хованского в его имении. Князь Иван Хованский за обеденным столом. По одну сторону комнаты сенные девушки, развлекающие его пением.
Девушки
Возле речки на лужочке
Ночевал я, молодец,
Услыхал я голос девичий,
Со кроватушки вставал.
Со кроватушки вставал,
Умываться бело стал,
Встал, умылся, собрался,
Ко девушке поднялся.
Ко девушке поднялся...
ИВАН ХОВАНСКИЙ.
С чего заголосили? Спаси бог!
Словно мертвеца в жилище вечное проводят.
И так уж на Руси великой не весело, не радостно живется,
а тут бабий вой слышать забавно, и вопль, и скрежет чудесно! Спаси бог!
Веселую, да побойчее песню мне! Вы слышите?
Девушки (с поклоном). Как поволишь, боярян-княже!
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Чего поволить?
Девушки (с глубоким поклоном). Как изволишь, боярин-княже!
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Чего вам там изволить?
Девушки (между собой). Гайдучка, гайдучка...
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Что вы шепчетесь, пойте!
Девушки.
Поздно вечером сидела,
Всё лучинушка горела.
Гайдук, гайдучок!
Всё лучинушка горела.
Всё лучинушка горела и огарочки прижгла.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Бойчей!
Девушки. Гайдук, гайдучок, и ограочки прижгла!
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Вот так.
Девушки.
Гайдук, гайдучок!
Всё огарочки прижгла я,
Дружка милого ждала.
Гайдук, гайдучок!
Дружка милого ждала.
Входит Шакловитый.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Ты зачем?
ШАКЛОВИТЫЙ. К тебе, князь.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Знаю, что ко мне. Зачем?
ШАКЛОВИТЫЙ. И без обычая.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. И ты посмел?
ШАКЛОВИТЫЙ. Князь!
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Ну?
ШАКЛОВИТЫЙ.
Царевна, и скорби великой за Русь и за народ московский, зовет к себе, и ныне же совет великий.
ИВАН ХОВАНСКИЙ. Вот как! Да нам-то что? Пускай себе зовет.
ШАКЛОВИТЫЙ. Князь!
ИВАН ХОВАНСКИЙ.
Мы, кажись, немало и делом, и советом, и всячески царевне послужили. Теперь, небось, другие ей советчики послужат.
ШАКЛОВИТЫЙ.
Тебя первым изволила назвать, князь; мол, без твоих услуг совет не может состояться.
ИВАН ХОВАНСКИЙ.
Вот это так. Теперь мы к ней охотно будем, и вновь Руси великой услугу нашим разумом окажем... Спаси бог!.. Эй, лучшие одежды мне! Княжой мой посох! (Сенным девушкам.) А вы величайте!
Девушки.
Плывет, плывет лебедушка,
Ладу-ладу.
Плывет навстречу лебедю,
Ладу-ладу.
Сустрел, сустрел лебедушку,
Ладу-ладу,
Сустрел тот лебедь белый,
Ладу-ладу.
Пошел ходить с лебедушкой,
Ладу-ладу,
С подруженькой помолвился,
Ладу-ладу.
Иван Хованский, поддерживаемый под руки холопами, направляется к дверям.
И пели славу лебедю,
Ладу-ладу,
И пели славу белому,
Ладу-ладу.
Князя Хованского внезапно убивают в дверях. Он падает со страшным криком. Девушки разбегаются с визгом.
ШАКЛОВИТЫЙ (подойдя к трупу Хованского).
Ой, слава белому лебедю, Ладу-ладу. (Хохочет.)
Картина вторая
Москва. Площадь перед церковью Василия Блаженного. Московский люд толпится, рассматривая наружный вид церкви. Входит партия рейтар, вооруженных мечами. Рейтары становятся шпалерами, спиной к церкви. Народ поспешно группируется в противоположную от них сторону. Показываются рейтары на конях, за ними колымага, сопровождаемая также рейтарами.
ПРИШЛЫЙ ЛЮД. Везут, везут взаправду.
Поезд медленно удаляется, Рейтары, стоявшие шпалерами, следуют за ним.
МОСКОВСКИЙ ЛЮД (вслед поезду).
Прости тебе господь! Помоги тебе господь в твоей неволе!
Народ медленно следует с открытыми, головами вслед за поездом. На площади появляется Досифей.
ДОСИФЕЙ.
Свершилося решение судьбы неумолимой и грозной, как сам страшный судия! Князь Голицин, властелин всевластный, князь Голицын, гордость Руси целой, – опально выслан вдаль, а здесь от поезда печального его одни лишь колеи остались. А тоже знатен был начальник стрелецкого приказа! Из-за кичливости своей себя и ближних погубил, и княжичу, поди, не сдобровать: царем, вишь, его на Москве предназначали...
К. Досифею подходит Марфа.
МАРФА. Отче!
ДОСИФЕЙ.
А?.. Что ж, прознала ль ты, голубка, чем решил совет великий против нас попрек древлей Руси, ее же ищем?
МАРФА.
Не скрою, отче, горе грозит нам! Велено рейтарам окружить нас в святом скиту и без пощады, без сожаленья губить нас.
ДОСИФЕЙ. Вот что.
МАРФА. Да.
ДОСИФЕЙ.
Так вот что! Теперь приспело время в огне и пламени приять венец славы вечные! Возьми с собой Андрея-князя, не то ослабнет и не подвигнется.
МАРФА. Возьму.
ДОСИФЕЙ.
Терпи, голубушка, люби, как ты любила, и славы венцом покроется имя твое. Прости. (Уходит.)
МАРФА (восторженно).
Теперь приспело время приять от господа в огне и пламени венец славы вечные!
Андреи Хованский поспешно входит в сильном волнении.
Андрей Хованский
А, ты здесь, злодейка! Здесь, змея! Где моя Эмма? Куда ты ее скрыла? Отдай мне Эмму, отдай мою голубку! Где, где она? Отдай ее! Отдай!
МАРФА.
Эмму рейтары увезли далече. Господь поможет, скоро она жениха своего, что из Москвы ты изгнал, на родине обнимет.
Андрей Хованский
Жениха? Лжешь, лжешь, змея! Не поверю. Я созову моих стрельцов, я созову народ московский, – тебя, изменницу, казнят!
МАРФА.
Казнят?..
Видно, ты не чуял, княже,
что судьба твоя тебе скажет,
что велит она и что тебе укажет,
без корысти, безо лжи, без лести, княже, и обмана.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ. Эмму, Эмму отдай ты мне!
МАРФА.
Гордый батя твой убит – казнен изменой, и грешный труп его лежит не погребенный. Только ветер вольный по-над ним гуляет, только зверь досужий окрест бати ходит, да только тебя вдоль по всей Москве ищут.
Андрей Хованский
Я не верю тебе, я проклинаю тебя! Ты силой духов тьмы и чарами ужасными твоими меня приворожила, сердце мое и жизнь мне разбила!.. Колдовской обзову тебя, а стрельцы чернокнижницей добавят; на костре сгоришь ты всенародно.
МАРФА. Зови стрельцов.
Андрей Хованский (надменно). Позвать?
МАРФА. Зови.
Андрей Хованский, трубит в рог. Слышится колокольный звон.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ. Что это?
МАРФА. Труби еще!
Хованский трубит снова. Под протяжные удары большого соборного колокола входят стрельцы с плахами и секирами, за ними следуют стрелецкие жены.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ.
Господи боже мой! Все погибло! Марфа, спаси меня!
МАРФА. Что ж не зовешь стрельцов?
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ. Спаси меня!
МАРФА. Ну ладно, княже, я тебя укрою в месте надежном. Идем со мной.
Стрельцы устанавливают плахи и кладут на них секиры острием наружу.
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
Не дай пощады, казни окаянных, богоотступников, злых ворогов!
Стрельцы опускаются перед плахами на колени.
СТРЕЛЬЦЫ. Господи боже, пощади нас, не взыщи по грехам нашим!
Вдали трубы "потешных".
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ..
Не дай пощады, казни окаянных, богоотступников, царь-батюшка наш!
Трубы "потешных" ближе.
СТРЕЛЬЦЫ. Отче всемогущий, помилуй души грешные наши!
СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНЫ.
Казни их, окаянных, царь-батюшка, без пощады казни!
На площадь вступают трубачи и молодой Стрешнев в качестве герольда, за ними преображенцы роты "потешных".
Стрешнев.
Стрельцы! Цари и государи Иван и Петр вам милость шлют: идите в домы ваши и господа молите за их государское здоровье. (Трубачам.) Играйте, трубы! (Трубы. Стрельцы молча встают.) Царь Петр пешье шествие в Московский Кремль чинить изволит.
Преображенцы идут к Кремлю.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Сосновый бор. Скит. Лунная ночь. Досифей один, он в задумчивости.
ДОСИФЕЙ.
Здесь, на этом месте святе, залог спасенья миру возвещу.
Сколько скорби, сколько терзаний дух сомненья в меня вселял.
Страх за братию, за участь грешных душ денно и нощно меня смущал.
И не дрогнуло сердце мое: да свершится воля небесного отца!
Время приспело, и скорбь моя вас, милых, венцом славы осенила.
Жизни земной и преходящей утехи презрели вы, славы бессмертной, вечной ради. Мужайтесь, братья!
В молитве теплой найдете силы предстать пред господа сил.
Боже правый, утверди завет наш!
Да не в суд иль осужденье, но в путь святого обновленья исполним его, отче благий!
Молится. Из скита мало-помалу выходят черноряжцы, среди них Марфа.
Братия! Погибло дело наше. По всей Руси теснят нас, братья: убит старик Хованский; Голицын в ссылке; надежда наша князь Андрей меж нами здесь скрывается в скиту. А кто виною? Самих князей раздоры. Братья, други, время за веру потерпеть православную. Войсками скит наш окружен теперь, враг человеков, князь мира восста. Ему не отдадимся, братья; сгорим, а не дадимся!
(Мужчинам.) Братия! Внемлите гласу откровения во имя пресвятое творца и господа сил.
Мужчины.
Владыко, отче, света хранитель, господу открыты вовек наши сердца.
ДОСИФЕЙ.
Аминь! (Женщинам.) Сестры! Храните ли завет великий во имя пресвятое творца и господа сил?
Женщины.
Не има мы страха, отче, завет наш пред господом свят и непреложен.
ДОСИФЕЙ.
Аминь! Облекайтесь в ризы светлые, возжигайте свечи божие
и грядите к стоянию, и да претерпим во славу господа.
Мужчины. Враг человеков, князь мира сего восста!
Женщины. Страшны ковы антихриста!
Мужчины. Беспредельна злоба его!
Женщины. Смерть идет, спасайтеся!
Мужчины. Близко враг, мужайтеся!
Черноряжцы направляются в скит, одна Марфа остается на месте.
ЧЕРНОРЯЖЦЫ.
Пламенем и огнем священным мы обелимся,
во славу господа творца, во славу господа творца...
Под звон колокола черноряжцы скрываются в скиту.
МАРФА.
Подвиглись. Господи, не утаю скорби моей,
до днесь терзает душу мою измена его.
Боже, грех мой – любовь моя, услышь меня!
Жажду спасти я совесть его по клятве его,
и страха не пойму отлучения.
Прости меня силою твоей любви, господи.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ (вдали).
Где ты, моя волюшка? Где ты, моя негушка?
У отца ль, у батюшки? У родимой у матушки?
(Ближе.)
Куда ж, куда я волюшку, Куда свою негушку,
Да куда ж девать ее, Да куда ж девать буду я?
(Выходит в задумчивости.) Эмма!
МАРФА (Андрею Хованскому).
Милый мой! Вспомни, помяни светлый миг любви, много чудных снов с тех пор видала я: снилось мне – будто бы измена любви твоей, чудилась, бродили думы мрачные.
Андрей Хованский. Марфа!
МАРФА.
Спокойся, княже. Я не оставлю тебя, вместе с тобою сгорю, любя.
А слышь-послышь: жарко было, как ночью шептал ты мне про любовь свою, про счастье мое; тучей черною покрылась любовь моя, холодом, льдом сковало клятву мою.
Смертный час твой пришел, милый мой, обойму тебя в остатний раз.
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.
Слышны трубы "потешных". Из скита выходит Досифей в саване.
ДОСИФЕЙ.
Труба предвечного! Настало время в огне и пламени приять вечен, славы вечные!
Черноряжцы выходят из скита в белых одеждах, и руках свечи; некоторые складывают костер.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ. Марфа, спаси меня!
МАРФА.
Тебя спасти?
Слышал ли ты, вдали, за этим бором, трубы вещали близость войск петровских? Мы выданы, нас окружили, негде укрыться, нет нам спасенья, сама судьба сковала крепко нас с тобою и прорекла конец нам смертный; ни слезы, ни мольбы, ни укоры, ни стенанья – ничто не спасет, судьба так велела.
АНДРЕЙ ХОВАНСКИЙ. Марфа, молю тебя, тяжко, тяжко мне!
МАРФА.
Идем же, княже, братья уж собралась, и огонь священный жертвы ждет своей. Вспомни, помяни светлый миг любви, как шептал ты мне про счастие мое. В огне и пламени закалится та клятва твоя!