Имя Кутепова стало нарицательным. Оно означает верность долгу, спокойную решительность, напряженный жертвенный порыв, холодную, подчас жестокую волю и... чистые руки — все принесенное и отданное на служение Родине.
Более того. Кутепов вошел в историю и вошел в нее необыкновенно.
Похищенный 26-го января 1930 года в Париже среди бела дня агентами Советского правительства, он стал искупительной жертвой за всех праздноболтающих, бранный дух свой разменявших на бранные слова. Необыкновенен был и весь жизненный путь его, так трагически оборвавшийся. Необыкновенен и прост, как проста и необыкновенна жизнь солдата.
Из фельдфебелей Владимирского Военного Училища выйдя прямо на войну — еще Японскую — Кутепов сразу же обратил на себя внимание своей чрезвычайной толковостью в боевой обстановке и той заостренной волевой смелостью, как сталь непоколебимой и упругой, которая так поражала впоследствии, в дни Великий войны, нас, его младших офицеров. К концу войны он за боевые отличия уже произведен в поручики. В «производстве» его представление к Георгиевскому кресту...
На обратном пути в Россию Кутепов впервые сталкивается с революцией. Не то в Чите, не то в Иркутске объявлена республика — одна из тех, которыми в злосчастный 1905 год лихорадило заболевавшую страну. Начальство растерялось и ушло.
Кутепов, оставленный с эшелоном, сразу выявил себя начальником во всем значении этого далеко не простого понятия. Без {209} колебаний и сомнений, во главе горсти не совсем надежных солдат, он арестовывает стачечный комитет и упраздняет республику. Это удается Кутепову, потому что он хочет и смеет.
Таков был Кутепов, когда, по возвращении с войны, он был принят в Преображенский полк.
I.
«Наш полк — заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю,
Другим оно старо, для нас все также ново
И знаменует нам и братство и семью»...
Кутепова знают теперь все. Но многие ли из этих всех подумали о том, какое значение для него имели годы его службы в полку. Для тех, кто знает, испытав на себе всю воспитательную силу полковой среды, где все подчинено вековым традициям нелицеприятия и чести, где весь уклад жизни способствует развитию в человеке чувства ответственности и долга в его наивысшем напряжении — восторженной готовности безропотно и просто умереть за Отечество во славу родного полка, — для всех тех будет понятно значение полка в выявлении и раскрытии личности Кутепова.
«Полк учит нас терпеть безропотно лишения
И жертвовать собой в пылу святого рвения.
Все благородное — отвага, доблесть, долг,
Лихая удаль, честь, любовь к Отчизне славной,
К Великому Царю и к Вере Православной —
В едином слове том сливается — наш полк».
По единичным и отрывочным впечатлениям, по передающейся из уст в уста молве нельзя ни почувствовать ни понять своеобразной личности Кутепова, его редкостной нравственной устойчивости и необыкновенной способности подчинять себе людей, интеллектуально даже значительно выше его стоящих. Кутепова надо пережить, как переживают событие, значительное в целом и яркое по своему развитию и нарастанию. И это, тем более, что редко в ком была так обманчива наружность, редко о ком высказывались столь резко противоречащие одно другому мнения, редко кто возбуждал к себе столько злобы и страха, столько доверия, преданности и любви...
{210} За несколько простецкой, осолдатченной внешностью Кутепов скрывал ум гибкий, острый и живой, гораздо боле сильный, чем это казалось его случайному собеседнику. Только ум этот у Кутепова был ограничен волей, я сказал бы даже, намеренно ей подчинен! Происходило это потому, что в безволии Кутепову виделась первопричина нравственного разложения человека. И эту волю в себе Кутепов развивал всеми доступными средствами, нисколько не боясь упрека в утрировке. Он рассказывал сам, что молодым офицером заставлял себя вставать зимней Петербургской ночью, шел под студеный душ, одевался до последней пуговицы и... вновь раздевшись, продолжал прерванный сон.
Если подобной закалкой Кутепов достиг исключительного развития в себе способности во всяком положении подчинять себя самому себе, то, конечно, не только одной этой способностью определяется ценность его личности, а тем более ее содержание. Воля есть величайший двигатель в жизни, но она может быть одинаково легко, как направляться на, добро, так и уклоняться в сторону зла. И это в прямой зависимости от душевных свойств и нравственного мировоззрения обладателя воли.
Сильны волей были и великие праведники и великие злодеи.
Кутепов сложился под непосредственным влиянием Преображенской традиции. Ей он обязан как внутренним содержанием, так и устойчивостью своего душевного уклада.
Обычная, нормальная обстановка не способствует полному выявлению человеком всех присущих ему качеств и свойств. Лишь под влиянием событий и положений чрезвычайных, во время которых условности и инерция повседневного уклада перестают играть свою обезличивающую роль, лишь тогда дано личности показать полную меру доступного ей — как в добре, так и в зле. Предельной высотой взлета или низостью падения человека в такие моменты определяется его истинная ценность, его духовный и нравственный масштаб. Этим масштабом и определяется сила влияния человека на его окружающих...
Резкий в суждениях В. Н. Баранов (Георгиевский кавалер, убит 20 авг. 1915 г.), считавши, что раз он командует Государевой ротой и носит на плечах Царские вензеля, то, следовательно, он не имеет права ложиться при перебежках...
{211} Всегда элегантный и спокойный граф К. Н. Литке (Георгиевский кавалер, убит 31 авг. 1915 г.), своим слегка заикающимся голосом любивший повторять — прежде всего, гааспада, du bon sens, encore du bon sens et toujours du bon sens — и снобировавший смерть даже тогда, когда она за ним пришла...
А. А. Чернявский (смертельно ранен 20 авг. 1914 г.), в предсмертном бреду напевавший слова полкового марша...
Глубокой военной эрудиции герцог Н. В. Лейхтенбергский (Георгиевский кавалер, скончался в эмиграции), верхом поведший в контратаку свой 12 стр. Туркестанский полк...
Хозяйственный и хлопотливый Н. Н. Квашнин-Самарин (кавалер Георгиевского оружия, скончался в эмиграции), тип Московского сырого боярина, приказывавший во время наступления вести себя под руки, чтобы, Боже сохрани, не оступиться и не отстать — он был слабоват ногами...
Мрачной храбрости всегда с острым словом Юрий Холодовский (Георгиевский кавалер, убит 7 сент. 1916 г.), сутуловатый и штатский на вид — вот та среда, в которую вошел Кутепов, вот те, с кем он нес службу в полку...
II.
В полку Кутепов выдвинулся сразу. И выдвинулся, несмотря на чрезвычайное богатство полка яркими, самобытными характерами и во всех отношениях выдающимися офицерами. Его исключительное знание службы в среде, гордившейся с ревнивым самолюбием этим знанием службы, и где, тем не менее, авторитет Кутепова в этой области вскоре установился непререкаемо; его щепетильная строгость к самому себе и заботливость о солдате; его восприимчивость ко всему тому, чем полк дорожил, как традицией, и то скромное достоинство, с которым Кутепов умел себя держать — все это вместе взятое окружило его с первых же дней его вхождения в полковую семью глубоким уважением.
— Правильный человек, — часто приходилось мне, будучи еще вольноопределяющимся, слышать о Кутепове мнение солдат, побаивавшихся его беспощадной требовательности по службе, но ценивших его заботу о солдатах и его совершенно бесстрастную справедливость.
{212} В полку уверяли, что провинившийся, не дожидаясь разбора дела, сам шел под ружье, безошибочно угадывая, на сколько часов он будет поставлен Кутеповым за свой поступок.
Мелкий, но характерный факт...
Недели через две после моего прибытия в полк, я, в качестве конного разведчика, дежурил при штабе. Утром рано солдатская почта принесла известие, что по излечении от ран возвратился капитан Кутепов. Вскоре появился и он сам. Я вытянулся и взял под козырек с тем рвением, на какое только способен человек, все военное образование которого заключается в добром желании и в том, что он за два года перед тем окончил Университет по Юридическому факультету. Кутепов с улыбкой осмотрел меня с ног до головы и поправил мне пальцы.
— Здравствуй, молодчинище...
Я почему-то почувствовал, что я, действительно, молодец.
— Здравье желаю, Ваше Высокоблогородь... — В этот момент я от души желал здравия Кутепову.
— Хорошо отвечаешь... — удовлетворенно и точно с удивлением сказал Кутепов и погладил бороду.
Я опять почему-то почувствовал, что, действительно хорошо отвечаю.
— Студент?
— Так точно, Ваше Высокоблогородь, студент.
— Охотник?
— Так точно, Ваше Высокоблогородь, охотник.
Кутепов посмотрел прямо в глаза.
— Это хорошо, — наконец, сказал он. — Но помни — сейчас в тебе не студент нужен, а охотник. Сумей умереть, если надо. И умри Преображением. За Россию умрешь...
В действующем полку это был мой первый разговор с Кутеповым. {213} Служебная отчетливость Кутепова, отмеченная его переводом в учебную команду, породила ряд легенд. Одна из них, основанная на истинном происшествии, нашла себе впоследствии даже некоторое письменное выражение.
В 1916 году покойным ныне Вячеславом Вуичем и мною от окопной скуки стал издаваться рукописный журнал на дружеские злобы дня. В этом журнале появился следующий в подражанию Кузьмы Пруткова рассказ, посвященный Кутепову:
«Военачальникова находчивость.
Военачальник некий, отменной храбростью и находчивостью в делах противу неприятеля неоднократно отличавшийся, таковыя свои качества и в обстановки штильштанда не преминул проявить.
На ассамблее находясь, девицу некую нрава неприветливого, Феодорой Ивановной именуемую, на вальс пригласивши, оной девице столь великое кружение головы учинил, что не в силах будучи на ногах сдержаться, девица сия вовсе к нему припала и отдыха для к креслу подвести себя попросила.
Таковой слабостью однако не смущенный военачальник строго приказал — выше голову, тверже ногу — каковыми словами девицу подбодривши, конфуза и нареканий счастливо избежал».
Шутка остается шуткой, но нельзя забывать, что Кутеповской отчетливости, требовательности и знанию устава полк в значительной степени обязан тем несравненным унтер-офицерским кадром, который, составив костяк полка, способствовал его славе, во время войны и замедлил его разложение в дни общего развала.
Отношение солдата к Кутепову выявилось в полной мере в те дни, когда были парализованы в стране все сдерживающие начала. На место благороднейшего А. А. Дрентельна, уволенного Гучковым за его близость к Государю, был к общей нашей радости назначен командиром полка А. П. Кутепов. И хотя всего лишь за несколько недель перед этим он, в бытность в отпуску в Петербурге, во главе небольшого отряда оказал вооруженное сопротивление взбунтовавшейся черни, назначение Кутепова было принято революционной солдатской массой не только спокойно, но и с известным удовлетворением.
Помню, как однажды в полковом комитете, где мы — несколько искупительных жертв — представляли офицерский состав, был {214} неожиданно и в чрезвычайно резкой форме поставлен вопрос одним из прибывших на пополнение полка «маршевиков»: что, мол, делал полковник Кутепов 27 и 28 февраля в Петербурге; и не стрелял ли он там в народ?
Мы требовали снятия этого вопроса с обсуждения, угрожая в противном случае выйти из комитета и заявив о полной солидарности всего офицерского состава полка с его командиром. Мы не создавали себе иллюзий относительно своего влияния, выражение «золотопогонники» уже входило в обиход. Но вопрос был все-таки с очереди снят и снят, благодаря решительному вмешательству писаря б. Государевой роты, которой одно время командовал Кутепов, Ивана Богового, в прошлом народного учителя и чрезвычайно революционно настроенного партийного эс-эра.
— Такие люди, как полковник Кутепов, — говорил Боговой, — нам нужны. Он не наш, но он честный и правильный человек. Ему нельзя ставить в вину, что он поступал по своей совести. С ним не пропадешь. Старые солдаты его знают...
Старые солдаты, дружно поддержав Богового, действительно, показали, что они знают Кутепова.
Помню и другую картину.
Был конец июня. Полк шел вдоль фронта куда-то на Юг, где Керенский должен был уговаривать Гвардейский Корпус, в котором начинал играть все большую роль Дзевалтовский, поддержать начавшееся наступление. Я был послан вперед полковым квартирьером. Закончив разбивку квартир, я лег под дерево в тени. Не спалось. Жуткое чувство безысходности сдавливало грудь. «Течение болезни правильное — неизбежна смерть»... — упрямо повторял полковник Веденяпин. Вдруг раздался топот, и на карьере с криком — полк сегодня не придет, в полку дивизионный митинг — пронесся какой-то всадник.
Очень встревоженный я вернулся в штаб полка, отделенный болотистой долиной от леса, где стоял полк, и откуда доносились какие-то крики. Кутепов сидел, прислонившись к дереву, и молча с грустным спокойствием глядел вперед. С ним рядом был полковой адъютант капитан Малевский-Малевич. Ординарцы держали лошадей.
— Поедем, посмотрим, — сказал Кутепов и, устало пожав плечами, сел на коня. Мы зарысили следом.
В лесу кроме Преображенцев были Егеря и довольно много отдельных чинов 2-ой дивизии. Нас с угрозой окружили искаженные {215} непонятной злобой лица... Толпа щетинилась штыками. — «На штыки Кутепова»... сперва отдельными голосами, а потом все множившимися, неистовствовала толпа, взвинчивая и возбуждая себя своими же криками. За одно доставалось и нам офицерам... Было видно, как на поляне сбились офицеры небольшими группами... Кутепов вдруг точно вырос. Холодной решимостью засветился его взгляд и, покрывая голосом крики толпы, он позвал:
— Преображенцы ко мне!.. Преображенцы, вы ли выдадите своего командира?
Наваждение спало. Мы в один миг были окружены своими людьми. Полк сомкнулся вокруг своего командира...
III.
Кутепов, выступив на войну, для него уже вторую, с репутацией блестящего строевика, точно окунулся в родную стихию и сразу завоевал себе репутацию боевого офицера, уже выдающегося во всех отношениях, выдающегося даже среди тех, кто почитаться таковыми могли сами. Мы, младшие офицеры, верили Кутепову слово. Молодость, хотя и склонна к зубоскальству, поддается, как никто, обаянию отваги. Храбрый офицер, в сущности, тавтология. Кто не храбр, тот не может, не в праве быть офицером. Храбростью проявляется благородная сторона человеческой натуры. В храбрости и подвиге победа духа над тлением... Рыцарство не даром обозначало во все века тот идеал, к которому мужчина должен стремиться.
Кутепов был храбр той волевой храбростью, которая сознательно преодолев страх смерти уже не имеет далее кроме велений разума задерживающих рубежей. Мы, стараясь изо всех сил быть храбрыми, все-таки сознавали, что Кутепов храбрее нас. Этим объяснялось то влияние, которое он, как начальник, имел над нами в бою.
27-го июля 1915 года, под Петриловым, в период отступления от Холма, Кутепов, командуя 4-ой ротой по собственной инициативе, перешел из резерва в контратаку, увидя, что немцы, прорвавши фронт, начинают угрожающе развивать достигнутый успех. Эта контратака, ценою потери двух третей личного состава роты и тяжелого ранения самого Кутепова, остановила на несколько часов наступление целой Баварской дивизии. О Кутепове заговорили в Армии...
{216} Прошел год. Бои на Стоходе ввели Гвардейский Корпус в уже захлебывавшееся в крови наступление Брусилова. Полк перебросили на участок фронта Свинюхи — Корытница, нарочно не придумаешь второго такого сочетания в названии деревень...
3-го сентября наступление наше не удалось. 7-го оно должно было быть повторено.
На нашем участке атаковали Измайловцы, имея нас в резерве. Первые два батальона Измайловцев, выйдя из окопов, наткнулись на неразбитую проволоку и, несмотря на проявленную доблесть, залегли. Командир Измайловского полка генер. Шиллинг возобновил артиллерийскую подготовку, и сам во главе двух оставшихся батальонов атаковал вторично. Бой достиг критического напряжения...
В затылок Измайловцам стоял наш 2-ой батальон, которым командовал Кутепов с приданными ему от 1-го батальона 3-ьей и 4-ой ротами. Кутепов почувствовал приближение решающего момента и, подняв роты из окопов, где путаница ходов сообщения лишала возможности управлять ими в движении, повел батальон правильными цепями, подравнивая их на ходу. Сперва повел батальон уступом за правым флангом Измайловцев, а затем нацелил правее на лес в образовавшийся между наступающими частями прорыв.
Величие этого зрелища я никогда не забуду. В нем была жуткая, чисто эпическая простота.
По пологому скату к окутанному дымом от разрывов лесу Преображенские цепи шли, как на учении, без выстрела, в суровом молчании, без перебежек и не ложась, лишь затягивая и смыкая образовавшиеся в них от огня прорывы. Захлебываясь, визгливо трещали пулеметы... То тут, то там, точно отталкиваясь от ударов снарядов, подымались над землей буро-черные столбы дыма, расплывавшиеся в воздухе, как масло на бумаге... Комьями ваты висли в воздухе шрапнели...
Люди падали, а цепи шли. Шли упорной, тяжелой поступью. За второй волной с группой связи был виден Кутепов. Разрыв... Все исчезло в дыму. Но рассеялся дым, и... по-прежнему золотятся на солнце погоны Кутепова. Наступающие цепи в смертоносном ритме продвигаются все дальше и дальше.
Уже погас артиллерийский огонь. Все реже визгливый перелив пулемета. Крики «ура»... Кутепов входит в лес.
Свинюхский лес называли потом Кутеповским лесом...
{217} Кутепов командует полком. Июньское наступление 1917 года обрывается катастрофой, воочию доказав, что революция лишила нас победы. Офицеры шли в бой, как на самоубийство — без надежды, с опустошенной душой. И умирали. Умирали с ожесточением и в отчаянии за родину, предавшую самую себя за «землю и волю». В каком-то диком исступлении митинговали все, митинговали по всякому поводу, все... кроме офицеров. Офицерство, стиснув зубы, молчало...
5-го июля мы стояли в дер. Глина Подольской губ. Ночью я был разбужен отдаленным, но очень интенсивным артиллерийским огнем. Я разбудил своего сожителя полковника 3. Подумали. Решили, что конец. Заснули снова.
Утром поползли тревожные вести. В обед нас вызвали в штаб полка и сообщили о наступлении немцев и прорыве у Златой Гуры. Кутепов приказал все подготовить незаметно к срочному выступлению. В 5 час. полк по тревоге был построен при одних подсумках, без ранцев. Кутепов вышел и сказал речь.
Говорил он коротко, нескладными, рублеными фразами. Говорил о родине, о необходимости победы. Закончил он так:
— С вами говорит ваш старый командир для того, чтобы вы все могли потом сказать, что он не предупредил вас в грозную минуту. Россия в опасности. Все простить можно. Нельзя простить предательства. Преображенцы предателями не были. Пусть шкурники остаются — они не нужны. Полк сейчас выступит и пойдет со мной. В ружье!
Мы шли всю ночь под шквалами проливного дождя. С рассветом 7-го расположились в дер. Мшаны в армейском резерве, ибо противник предполагался далеко.
Солнце еще не взошло, как уже над площадью перед церковью разорвалась очередь. Цепи противника были в версте от Мшан.
Двумя короткими направленными Кутеповым контратаками немцы были опрокинуты и, жестоко потрепанные, отхлынули назад. Кутепов решил использовать успех. Резервы начади выходить и рассыпаться, когда наблюдение с колокольни показало, что немцы обтекают нас со всех сторон и почти что зашли в тыл. Развивать успех уже не приходилось, надо было думать о том, как избежать катастрофы.
Яркий талант Кутепова и его интуитивная находчивость сразу проявились во всей своей силе. Маневр, задуманный Кутеповым был {218} гениально прост, но для успеха, требовал от обреченной части, даже при нормальных условиях, чрезвычайной устойчивости. Выведя оставшийся в резерве 1-ый батальон через лощину за деревню, Кутепов приказал ему, рассыпавшись по волнистому гребню, во что бы то ни стало держаться до тех пор, пока остальные части полка, ведшие бой, не оттянутся, после чего, пропустив их через себя, прикрывать их отход, удерживая фронтальное наступление противника. Затем в свою очередь начать отход перекатами от рубежа к рубежу... Тяжесть боя, таким образом, постепенно переносилась на 1-ый батальон, благополучный выход которого из боя становился в исключительную зависимость от устойчивости и выдержки его состава. На своих офицеров Кутепов, конечно, рассчитывать мог. Но оставались ли солдаты Преображенцами?
С нашего гребня, который мы заняли, несмотря на сильный огонь, почти без потерь, было видно, как роты постепенно стягивались к деревне. Немцы наседали настойчиво и упорно, последовательно занимая только что оставленные нами рубежи.
Палящее солнце, жажда и усталость от предыдущей бессонной ночи давали себя знать. Дух слабел. В это время мне по цепи передали — «командир полка» — и все подбодрилось. Под ружейным огнем Кутепов, как всегда внешне спокойный, шел вдоль цепи с адъютантом полка полковником Малевским-Малевичем и группой офицеров штаба. Шел, подбадривая людей... Положение было спасено. Я вложил револьвер в кобуру. В этот момент снаряд разорвался почти у самых ног Кутепова и разбросал всю шедшую группу. Момент был ужасен. Он и стоил жизни доблестному С. Н. Мещеринову. Но с каким вздохом облегчения мы увидели, что Кутепов на ногах...
Кутепов остался с нами и оставался до конца. В сводке Ставки было сказано:
«...На всем фронте, только в районе Тернополя, полки Преображенский и Семеновский исполняют свой долг».
За операцию под Мшанами полковник Кутепов был представлена к Георгиевскому кресту 3-ьей степени, получить который ему помешал лишь окончательный развал фронта.
Война умирала. Фронт агонизировал. 21-го ноября в штабе полка мы прощались со знаменем, которое было под чехлом тайно спорото с древка и увозилось — мы то знали куда...
{219} У окна, барабаня по стеклу пальцами, стоял Кутепов, и слеза за слезой скатывались у него по бороде. Малевский-Малевич и Вансович рыдали на походной койке мужскими, сухими, душу разъедающими слезами. Спрятав голову в руки сидел молча офицер, назначенный отвозить знамя. Несколько офицеров — одновременно все мы не могли собраться, чтобы не возбудить подозрения — со злобным отчаянием стояли по углам. Триполитов подошел ко мне и обнял меня. Он дрожал, как в лихорадке.
Голос Кутепова нас вывел из оцепенения. Кутепов дал каждому из нас по частице знамени. Мы ее свято храним на сердце...
«О знамя ветхое, краса полка родного,
Ты славой бранною венчаешься в бою.
Чье сердце за твои лоскутья не готово
Все блага позабыть — и жизнь отдать свою»...
2-го декабря 1917 года полк перестал существовать, расформированный приказом своего последнего командира. Демобилизация офицеров, начавшаяся под руководством Кутепова еще в ноябре, когда выяснилось, что мы на фронте больше не нужны России, пошла ускоренным порядком. К чести солдат надо сказать, что нашей демобилизации они не препятствовали. Признанный полковым комитетом «стратегом старого режима» Кутепов свободно выехал из полка в Киев и далее на Дон.
Через крестный подвиг Ледяного похода последний командир Преображенского полка вышел на мученический путь русского патриотизма. Путь этот у Кутепова был до конца освящен любовью к Родине и бескорыстной преданностью долгу. Сквозь тлен и разврат междуусобной смуты он пронес незатушенным священное пламя самоотвержения и чести... пламя, завещанное Русской Армии ее созидателем Императором Петром. Кутепов не только пронес это пламя, но и разжигал его в сердцах тех, кто до конца остался верен Родине, кто в смертельной схватке боролся с растлителями народной души.
{220} В Добровольческой армии Преображенский марш заменил плен, а последний командир Преображенского полка воплотил в себе дух тех, кого Отец Отечества почтил после Полтавы названием Отечества сынов.
26.1.1934 г.
Афины.
Вл. Дейтрих.
Кутепов
Дорогой незабвенный однополчанин, яркий образец настоящего строгого русского строевого офицера, от самого начала войны и до конца стоящего в первейших рядах защитников Государства Российского. Один из многих тысяч строевых офицеров, таких же доблестных рыцарей, честных, верных служак Царю и Родине, и сколько которых незаметно живот свой положило на полях брани Великой войны.
В генерале Кутепове особенно ярко выразилась вся доблесть русского офицера, так как привел ему Господь служить Лейб-Гвардии в Преображенском полку, первейшем полку Российской Гвардии и Армии, где под сенью седых боевых знамен уже два с половиной века особенно сильно хранятся и передаются в поколения священные заветы, традиции и доблесть, а также сознание мощи и величия Императорского Государства Российского.
В 1914 году, попав в полк, мы — молодые подпоручики — с волнением являлись командиру 4-ой роты штабс-капитану Кутепову по случаю производства в офицеры полка. О нем шла молва, что эта самый строгий и «отчетливый» офицер, и невольно каждый из нас подтягивался, отправляясь с визитом.
В 1915 году, в боях под Ломжей, одновременно командуя одной и той же боевой единицей (я временно командовал 5-ой ротой 2-го батальона, а штабс-капитан Кутепов — левофланговой 1-го батальона), мы часто встречались и беседовали.
Спокойно было иметь на соседнем боевом участке такого надежного товарища!
{221} Темой наших разговоров являлся назревший в те дни Пасхальных праздников 1915 года, интересный и сложный вопрос о возможном вреде, именно для нас русских, неузаконенного нарушения «состояния войны» с противником, когда солдаты наши, по детски доверчивые, имели случай видеть в немцах не врага Родины, а обыкновенного человека.
Мы усматривали в этом со стороны немцев продолжение той же войны, но только на другом поле — поле психологического разложения бойца. В каждом к нашим окопам приближающемся немце мы усматривали кроме того разведчика с облегченным путем в разведке, ловко жонглирующего доверчивыми русскими душами наших солдат, чтобы возможно лучше обследовать наши позиции и потом в бою, если понадобится, снять наши пикеты. Поэтому нами в корне пресекались подобным начинания.
Все наши мысли подтвердились потом во всех действиях немцев, ставивших на деморализацию врага очень большую ставку...
Помню Кутепова в бою под Петриловым (1915 г.), когда он раненый, при ужасающем ураганном огне противника, заставляет не выносить себя из боя и, лежа на носилках, спокойно продолжает вести командование. Особенно важно было это для поддержания пошатнувшегося духа солдат, так как в наших соседних окопах засел уже атакующий враг, и важно было штыками удержать его, а самим усидеть в непосредственном соседстве с ним.
Помню Кутепова уже генералом, после Первого Кубанского похода, в Hoвороссийске, когда заметно стала светить ему звезда.
Помню генерала и в Париже, когда мы встречали «творца Галлиполи» в родном кругу нашей полковой семьи, где «бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
Теперь Кутепова нет, но дух его призывает к борьбе, и да будут слова нашего полкового марша — «Тверд еще наш штык трехгранный, голос чести не умолк... Так вперед — вперед наш славный, вперед первый Русский полк» — призывом к борьбе и ко всему Российскому воинству, призывом к борьбе и к спасению вашей попранной великой и дорогой Родины...
Верится, что голос чести в нас еще не угас, и за Родину постоим
Так верил и дорогой Александр Павлович, отдавши все и, быть может, жизнь свою на спасение Отечества.
В. Залюбовский.
Май, 1933 г. Л. гв. Преображенского полка.
Прага.
{223}
ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ
Мои встречи с генералом Кутеповым
Посвящая эти страницы памяти генерала Кутепова, я не задаюсь широкими задачами дать в них полное представление о крайне характерной личности Александра Павловича. Это дело будущего историка, свободного в своих выводах от влияния пережитых нами событий. Мне хотелось бы только поделиться воспоминаниями о некоторых встречах с А. П. и о тех впечатлениях о нем, которые создавались в результате разных событий и переживаний.
Знал я А. П. еще с юношеских лет нашей офицерской службы. Тогда встречались мы редко и имели друг о друге самые простые представления. Во время Японской войны бывали рядом, но не вместе. Не встречался я с А. П. и в период Великой войны. За то со времени Гражданской войны наши встречи до самого похищения А. П. Агентами чередовались с незначительными сравнительно промежутками. Это был период его ответственной деятельности, в течение которой он выявил свой яркий облик смелого, решительного и волевого начальника, неустанного борца за Россию и созидателя активных настроений в нашей среде.
Как только что я упомянул, с 1918 г. встреч у меня с А. П. было много и происходили они в самых разнообразных условиях. Трудно выделить из них наиболее характерные, так как в каждой из них можно было бы найти много того, что выявило бы его облик. Но все же отберу из них те, которые оставили в моей памяти живое и яркое воспоминание.
Впервые, в период гражданской войны, я встретился с А. П. в апреле 1919 г., когда дивизия, которой я командовал, была переброшена из Терской области на Царицынский фронт. Тотчас по выгрузке, на одной из станций перед Торговой, я отправился к командующему фронтом нашей армии, расположенном на левом берегу р. Маныча. Этим командующим был ген. Кутепов.
{224} В деревенской избе одного из близких к Торговой селения я нашел А. П. После крепкого рукопожатия, последовавшего за моим докладом о прибытии дивизии в его распоряжение, А. П. немедленно подвел меня к карте, изложил кратко обстановку и прочел мне проекта своего боевого приказа на следующий день. По этому приказу мне следовало уже на рассвете перейти в наступление и опрокинуть большевицкие войска, переправившиеся на левый берег через Бараниновскую гать. Я взмолился и стал убеждать А. П. отложить наступление на день, так как к следующему утру не успеет еще выгрузиться вся дивизия, а, кроме того, надо было дать отдых лошадям после передвижения по железной дороге. Кроме того, я хотел лично ознакомиться на месте с положением и принять вне боевой обстановки те части, которые мне передавались на усиление моей дивизии. Наконец, я не видел для нашего фронта опасности со стороны большевиков, перешедших Маныч, так как сосредоточение моей дивизии непосредственно впереди и перед обнаженным их флангом делало их дальнейшее продвижение крайне опасным.
А. П. дал мне высказаться, а затем сказал, что распоряжение о наступлении на следующий день он получил от Главнокомандующего в связи с общей обстановкой и поэтому откладывать наступление не считает себя в праве.
Тут впервые я познакомился с той улыбкой А. П., которая всегда была необычайно характерна. При суровой его внешности из выразительных орбит выглядывали его веселые глаза со слегка насмешливым оттенком. Спустя много лет изменилась его улыбка, веселость стала редко появляться у него в глазах, а от насмешливого оттенка складки его губ не осталось и следа. Но подкупающий характер его улыбки сохранился навсегда.
В четверть часа наш разговор о предстоящем наступлении был закончен. Получив короткие, но совершенно ясные ответы на ряд моих вопросов чисто технического характера, я стал прощаться, чтобы до темноты попасть в район сосредоточения дивизии. А. П. поднялся меня проводить и помог мне спускаться по ступенькам его хаты, так как после недавнего ранения я еще передвигался с помощью двух палок. При этом он мне сказал самым простым и сердечным тоном, что, зная о моем серьезном ранении, он не ожидал, что я сам приведу дивизию.
— Теперь, — добавил А. П., — я совершенно спокоен за успех завтрашней атаки.
{225} Хотя мы с А. П. были одних лет, но он был произведен в офицеры на несколько лет позже меня. Став теперь моим начальником, он на прощании сказал мне нисколько «приятных» слов по поводу моего старшинства. Я их принял с большим удовлетворением и обещал ему выполнить поставленную мне боевую задачу со всем напряжением.
Я уехал отдавать распоряжения к предстоящему на следующий день наступлению, которое закончилось лихими атаками моих частей и полным поражением противника.
Моя первая встреча с ген. Кутеповым сразу установила между нами известную близость и добрые отношения.
В моей предыдущей служб мне приходилось встречаться со многими начальниками, среди них были выдающееся, среди них уже был и Врангель. Первое мое знакомство с ген. Кутеповым, почти на поле боя, дало мне о нем ясное представление, как о боевом начальнике, могущим не только приказать, но и умеющим сразу уловить для каждого своего подчиненного тот путь, которым он может добиться полного напряжения сил для выполнения отданного приказа. В моем представлении А. П. — один из тех выдающихся начальников, подчинение которым всегда является исключительно ценным.
Впоследствии с А. П. у меня было много встреч, особенно за Крымский период, когда наши личные отношения сильно укрепились.
Хорошо помню А. П. при эвакуации, во время его кратковременных приездов в Константинополь, а затем по встречам в Болгарии, Сербии и Париже.
Со времени оставления Галлиполи А. П. не находил достаточного удовлетворения только в руководстве своим корпусом, особенно со времени перехода его на трудовое положение.
Он все время мечтал приложить свои силы к активной деятельности против большевиков.
Наконец, эта возможность ему представилась. С принятием Великим Князем Николаем Николаевичем верховного возглавления нами он поручил А. П. руководство работой в России.
Если я останавливаюсь на этом обстоятельств, то потому что хорошо помню одну с ним совершенно случайную встречу в Париже.
Это было в 1914 году (наверно позже чем в 1924г.?, опечатка в оригинале - LDN), когда А. П. во второй раз приехал из Сербии в Париж. Прибыл он по желанию Великого Князя.
{226} Как-то вечером, я зашел в кафэ около Комеди Франсэз и увидел за столиком А. П. Перед ним стояла нетронутая чашка кофе, а он сидел, наклонившись над ней и уперши голову руками. Было ясно видно, что он глубоко задумался над чем-то очень важным. Общий вид его фигуры говорил о каком-то его переживании. Лицо А. П. имело грустное и сосредоточенное выражение.
Подойдя к нему, я спросил его, что его озабочивает. Он ответил мне не сразу Он настолько глубоко ушел своими мыслями далеко в сторону от окружающей его обстановки, что не сразу мог приступить к тому, чтобы поделиться ими со мною.
Оказалось, что он только что вернулся от Великого Князя, который предложил ему руководить активной работой против большевиков. Так как ответа А. П. еще не дал, то он и обдумывал, какое решение он должен принять. При этом, он мне сказал, что испытывает большие колебания. С одной стороны, ему было грустно расставаться с непосредственным руководством своими соратниками — галлиполийцами, с другой стороны, он сомневался в своих способностях успешно вести поручаемое ему дело, наконец, он не был уверен в достаточности тех возможностей, которые ему будут предоставлены.
— Как будто бы все за то, — говорил мне А. П., — чтобы не принимать предложения.
Но вместе с тем на него влияло чувство долга, которое ему говорило о том, что, раз он признается Великим Князем наиболее подходящим липом для той трудной задачи, которая на него возлагалась, то в праве ли он отклонить даваемое ему поручение. Это время, как мы знаем, оказалось для него одним из самых решительных часов его жизни, от которых зависела ег