Революционное дело А. П. Кутепова

 

В прошлое уходят факты, события истории, как и подавляющее число людей. История устная иногда превращается в легенду, история письменная запечатлевает события и память о людях, расцвечивая их фантастикой, куда уводит последующие поколения, как в мир сказки, где добрые феи или страшные ведьмы творят добрые или худые дела.

Так и о нашем времени будут созданы легенды, в {358} которых растворяется факты, многое и многие исчезнут. Историки будут много и долго спорить о причинах крушения великого Русского Госу­дарства. И в том ужасе, который являет собою современный СССР, они, быть может, узрят неосуществившийся «золотой сон» невежественных и злых людей. И те же историки не смогут не уделить внимания русской эмиграции, которая предстанет в освещении сотен видимых и тысяч невидимых фактов. Катковы бы эти последние ни были, — в одном можно быть уверенным: будет установлена не­сомненность тех порывов любви к родине, которыми жило первое поколение эмиграции. Пусть исчезнут в общей картине отдельные лю­ди и множество фактов, но вовеки неумирающим останется факт духовного патриотического напряжения эмиграции.

И останутся в истории люди, которые являлись выразителями наших мечтаний, либо выявителями воли своих современников. Такие люди делом жизни своей сплошь да рядом ярче выявляют настроения эпохи, чем сухие теоретики и вдохновенные мечтатели. Одним из выявителей воли эмиграции и был трагически исчезнувший А. П. Кутепов.

О нем я слышал много. В представлении моем это был холод­ный, жестокий человек, превыше всего ставящий бездушную дисцип­лину. Впрочем, у большинства людей штатских таково представление о военных... С А. П. Кутеповым мне предстояло работать в деле, имеющем непосредственное отношение к СССР. Мы встретились в частном доме. Электрический свет, падавший сверху, придавал жел­товатую окраску цвету лица, человека с черной бородой и ярко-красными губами. Скуластое лицо, широкий лоб и могучий затылок, не­сколько узкие глаза — типичная славянско-монгольская помесь средней и восточной России. Говорил Александр Павлович мало, но слушал с большим вниманием и очень умело. Просил иногда кое-что по­яснить, и опять слушал, внимательно вглядываясь в собеседника. Иногда прищуривал глаза, и тогда, на лбу появлялась резкая складка, как бы определяющая напряженность внимания.

Мы встречались затем часто, в разных местах. В одном из таких мест, где мы виделись регулярно, сидели мы рядом, и часто, слушая кого-либо из говоривших, А. П. наклонялся ко мне и спрашивал:

— А когда о деле будет речь?

В этой фразе был весь Кутепов. Он был человек дела. Его родили война и революция. Обычный офицер, которых тысячи были {359} до войны, он выдвинулся из рядов этих тысяч своим ощущением подлинной жизни, уразумением необходимости дела, порабощенного легкой и хлесткой фразой. Человек среднего круга, средних знаний, он презирал слово, за которым нет дела. Но если вера без дела мертва есть, как презренно слово, за которым нет дела..

Рево­люция, породившая столько хороших слов, не умела подкрепить их делом. В этом и была гибель ее, ибо она ничего не могла сотворить.

Вот почему социологически А. П. Кутепов и был настоящим революционером. Он не был заражен предрассудками отживших поколений. По происхождению он был человек простой и для него прерогативы высших классов являлись запоздалым отзвуком из чуждого ему мира. Потому А. П. и был настоящим, в хорошем смы­сле, — демократом. Это сказывалось не только в его внешности, в его манере быть со всеми одинаково простым, но — что гораздо важнее — в мыслях, которыми он жил. Я вряд ли ошибусь, сказав, что круг идей А. П. расширялся все более, по мере хода событий, с ним в соответствии. Он слушал, расспрашивал, учился. Неизменно, при всяком свидании после конца деловой беседы, А. П. Кутепов начинал разговор на общие темы.

Его интересовали политические группировки Франции, природа фашизма, устойчивость германского национального порядка, экономическая сопротивляемость Англии, достоин­ства и недостатки мажоритарной системы, бельгийская конституция, национальный вопрос.

Все это было нужно А. П. не только для приобретений знаний. Да, он все время учился, усваивал с честностью духовно-дисциплинированного человека, считая себя учеником в школе бесконечно разнообразной и сложной жизни. Именно, как человек умный, он сознавал, что знать надо много, но что, в конце концов, и наиболее обра­зованный человек знает очень мало... Но все, что с такой добросовестностью усваивал А. П., он хотел приобрести не для знания, как такового, а для возможности употребить эти познания для нужд России.

Только о ней думал, только ею и жил А. П. Кутепов. Не Россией, какой он хотел бы ее видеть, a Россией, независимо от строя, кото­рый будет там после большевиков.

Говорили мы как-то о монархии и республике. Кутепов положил руку на мое плечо:

—Быть может я и монархист. Но я клянусь на кресте, что до последней капли крови буду защищать республику, которая {360} освободит Россию от большевиков и даст народу свободу. Против пося­гательства на такую республику я буду бороться с оружием в руках:

— Даже если ее будут свергать монархисты?

— Да, если бы против воли народа, они захотели низвергнуть свободную республику.

В другой раз, покончив деловую беседу, мы долго сидели за дружеской беседой. С горечью А. П. говорил, что так называемая демократическая часть эмиграции мыслит его в образе чудища, а меж­ду тем — общность задачи (т. е. освобождение России от большеви­ков) требует и общности действий.

— С какой радостью, — говорил Кутепов, — видел бы я такой комитет действий, членами которого состояли бы и социалисты и радикалы всех оттенков

— Но вас не считают демократом. Для демократов — вы черносотенец.

А. П. Кутепов с горькой улыбкой спросил:

— Почему я — настоящий сын народа — не демократ, а какой-нибудь князь или бывший предводитель дворянства — демократ? Для меня демократия не теория, а ощущение жизни. Неужели это не­понятно?

 

С этим вопросом и теперь можно обратиться к «демократами» словесным...

 

В 1929 году встал вопрос о сближении Кутепова с евреями. С некоторыми общественными деятелями-евреями А. П. виделся, и те, которые с ним беседовали, после первой же встречи поддавались обаянию той правдивости и честности, что были в Кутепове основой его природы. Помню, он хотел, чтобы познакомил его с одним видным евреем.

— Александр Павлович, евреи, вас не знающие, убеждены, что вы не только антисемит, но могли бы устроить и погром.

Он сидел подавленный. Потом улыбнулся.

— Да, конечно, в целях политической борьбы можно Бог знает, что выдумать о противнике. Что вам сказать? Когда мы покидали Ростов, и начались попытки устроить погром, я приказал повесить зачинщиков. Вот и все собственно...

В тех местах, где я стоял со своими частями, погромов не было. На то у меня две причины: армия или население, которые начинают громить евреев, перестают быть армией и мирным населением. А государство не может жить без {361} элементарной дисциплины. И я расстреляю всякого, кто вздумал бы учинить еврейский, армянский или другой какой погром. Второе — евреи такие же граждане России, как и другие. У них иная вера, какое мне до того дело?

И потом, улыбнувшись:

— Да, я не хотел бы, может быть, чтобы сын мой женился на еврейке. Но ведь и господину Рабиновичу тоже нежелательно, чтобы его дочь вышла замуж за Иванова. Это уже личное дело Кутепова и Рабиновича.

 

В этих далеких от теорий замечаниях и заявлениях А. П. по разным вопросам и был весь Кутепов с его здравым смыслом, природным демократизмом и суровой честностью. В этих его трех качествах и была сила его воздействия на людей, в этом был се­крет его успеха.

А. П. не искал популярности, она сама пришла к нему. По каким причинам? Почему в Кутепова и Кутепову верили, как верят в могучую крепость? Да потому, что он сам по себе являлся как бы крепостью, в которой мог укрыться всякий честный человек. Прос­той служитель России, — Кутепов привлекал к себе чистой предан­ностью делу, которому служил, честностью своих мыслей и поступков. И еще потому, что — как я говорил тоже — лучше тысяч других людей он ощущал творящуюся революцию.

 

Свержение большевиков есть одна из последовательных и последних дел русской революции. Левые политические группировки, до 1918 года считавшие революцию своей монополией, отказались от революционной борьбы против большевиков. Не будем объяснять, в виду каких причин это произошло, — ограничимся установлением факта. И потому борьба против поработителей России естественно пе­реводилась к другим политическим группировкам, к иным социальным и культурным группам. Здесь— в эмиграции — это группы правые, в большинстве — реакционные. А. П. Кутепов, будучи человеком умренно-правых политических убеждений, в социальном вопросе был левым. Чужой и враждебной была ему идея имущественной реставрации.

Да и свои политические воззрения он подчинял воле народа, твердо заявляя, что только русскому народу принадлежит пра­во определения формы правления. Вот почему, не принадлежа к быв­шему привилегированному классу, Кутепов и мог удовлетворить политические и социальные пожелания того революционного большинства молодежи (военной — в массе своей), что сильно в эмиграции.

 

{362} Приведу любопытный факт. Для получения сведений о русских настроениях и одновременно для установления связи А. П. посылал в Россию курьеров. Некоторых из них я знал. Это были люди новой формации. С одной стороны, — типичные военные из молоде­жи, прошедшие школу великой и гражданской войны, сильные духом, внутренне дисциплинированные, прямо смотрящие в глаза смерти и готовые претерпеть любую муку. С другой, — жизнь заставила их пройти политическую школу, много обдумать, перечувствовать, и искрен­няя любовь к России привела, к тому, что люди эти добровольно от­казались от мысли о возврата к былым прерогативам отцов и дедов. В них не было, поэтому никакой партийности.

А. П. Кутепов тщательно избирал посланцев и требовал от них многих качеств. Этим избранным людям он верил и не только верил, но любил их с суровой отцовской нежностью, он беспокоился и страдал за каждого курьера, задержавшегося в России. И многое можно было бы рассказать об этой стороне жизни А.П. но еще не наступило время.

Получил я как-то записку от А. П. Кутепова, что придет ко мне X. — «основательно поговорите, порасспросите». Явился человек лет 35, светлоглазый, спокойный. Часа полтора рассказывал о Рос­сии, о встречах с людьми, о впечатлениях. Поехал он туда ярым монархистом. Пробыв долгое время в СССР — возвратился с ины­ми настроениями. В тот же день вечером, при свидании с А. П., я спросил его, как относится он к впечатлением X.

— Очень рад правде. Так я и мыслил тамошние настроения. Имущественная реставрация — опасный бред Что же до «легитимистского» движения в Зарубежья — не стоит о том и говорить: это не серьезно.

Я привел этот случай, чтобы было понятно, почему некоторые крайние монархисты относились враждебно к Кутепову. Они подкидывали ему чужие ошибки, обвиняли его в нелепых «преступлениях». Даже история пресловутого «треста», в которой Кутепов был не при чем, была ему подкинута. А между тем, именно A. П. энергично принялся за ликвидацию отношений с «трестом», лишь только к нему перешло дело сношений с СССР. Но он не опровергал клеветников, не хотел выносить на улицу дела, правда о котором будет сказана в свое время.

В этом-то простом, умном, твердом и благородном человеке большевики справедливо видели страшного для себя врага. На отдалении они чувствовали в нем опасность для себя. Они не могли не {363} знать, что вокруг А. П. Кутепова все больше группируются действенные общественные силы. Не могли они не знать, что с СССР у А. П. установились прочные, постепенно расширяющиеся связи, со дня на день крепнущие. Там — в России, где все одинаково мечтают об избавлении от большевиков, — имя Кутепова делалось знаменем борьбы за свободу и освобождение от тирании. Этого человека и необ­ходимо было большевикам устранить...

Он поехал в Берлин, куда его настойчиво звали люди, приехавшие из СССР. В день отъезда Кутепова из Берлина — как было условленно я выехал в Берлин для свидания с теми же людьми. Я до сих пор не знаю, какова была истинная роль людей, с кото­рыми мы имели сношения в течение двух лет. Нет у меня данных говорить о них худо, нет материалов и для защиты их. Но, как во всем, приезжавшим из СССР и завязывавшим с нами сношения, и к этим людям мы относились с большой осторожностью. Куте­пов неизменно говорил: «Будем держать их на мушке».

Беседа А. П. в Берлин с посланцами из России осталась тай­ной для нас. Мои беседы с этими людьми пока еще разглашению не подлежат. Вероятно, и у А. П. Кутепова и у меня разговоры с послан­цами касались одних и тех же вопросов. Из этих бесед я твер­до усвоил лишь одно: имя Кутепова — действительно — было в СССР популярно. В нем видели человека железной воли, огромной честности, правдиво усвоившего уроки истории, не страдающего предрассудками. Ему — быть может — и предстояло сыграть крупную роль в освобождении России от большевиков. И потому исчезновение А. П. Кутепова явилось таким тяжелым ударом всего прежде — для России.

И теперь по прошествии нескольких лет со времени исчезновения А. П. Кутепова, когда Россия вымирает и гибнет от насилия, с мучительной остротой стоит пред нами вопрос о необходимости продолжать дело Кутепова. Само это дело выдвинет, конечно, и достойного заместителя А. П. Кутепову, преемственно творящего большое и единственно важное дело. В этом выразилась бы благодарственная память А. П. за им деланное, в этом выразилась бы подлинная лю­бовь к несчастной нашей земле.

 

Петр Рысс.

 

 

***

Я, как и все русские беженцы, знаком был заочно с лично­стью Александра Павловича Кутепова еще в Галлипольские дни.

Фи­гура Кутепова нам всем представлялась легендарной. Его огромный организаторский талант, его абсолютное умение влиять на массы армии, всеобщее к нему уважение офицерского состава, дисциплина, в кото­рой он держал в тяжелые Галлипольские минуты много десятков тысяч человек, — все это окружало имя Кутепова особым обаянием, и в умах у нас, беженцев, делало его русским национальным героем, и много из наших надежд было связано с упованиями на деятельность и бдительность генерала Кутепова.

Легко себе потому представить, с каким удовольствием я принял сообщение о том, что А. П. Кутепов желал бы побеседовать со мной. Я понял, что ген. Ку­тепов хотел в беседе со мною выяснить некоторые отношения, входящие в понятия так называемого еврейского вопроса. Свидание наше состоялось. Ген. Кутепов сделал мне честь принять мое предложение позавтракать вместе с ним.

Я в первый раз тогда увидел Куте­пова. Меня поразила, если можно так выразиться, простота его фигуры, — его движения, манера, говорить, свойственная ему легкая жестикуляция — все обнаруживало чисто русскую мощную фигуру, а глаза его свидетельствовали о той внутренней энергии, которой он был преисполнен.

 

Я уже из сведений, доходивших до меня раньше, знал, что Кутепов был одним из тех немногих военачальников, которые имели и желание и силу удерживать войсковые части от проявления разгула в вид еврейских погромов и насилий над отдельными личностями, характеризовавших время начавшегося развала Добровольческой Армии, и что в частях, находившихся под непосредственным властным влиянием Александра Павловича, не творилось того безобразия, которым, к несчастью, ознаменовывалось нахождение ча­стей Добровольческой Армии в городах с еврейских населением.

С самого начала нашей беседы я почувствовал, что имею перед со­бою начальника армии, которому дорого спасение России, но который не желал бы, чтобы это спасение сопровождалось несчастьями для других, в частности, для евреев.

Наша беседа касалась прежней политики русского правительства по отношению к еврейскому населению в России и возможной роли его в государственном строительств обновленной родины постольку, поскольку на нашу политику будет влиять начальник армии, признанный, по нашему представлению участвовать, если не в уничтожении орд большевиков, то, по крайней мере, в установлении порядка в том хаосе, который, к сожалению, неминуемо {365} будет сопровождать переход от большевицкого режима до сильной пра­вильной и демократической государственной власти в России.

Неволь­но приходилось касаться и общих взглядов на будущее России. На меня особенно произвело впечатление понимания «абсолюта» России у генерала Кутепова. Россия, независимо от режима, независимо от социального строя, была для Кутепова — понятие самодовлеющее, но не совместимое с господством большевиков, уничтожающим самую сущность России, да и вообще всякого нормального, построенного на разумных моральных основаниях человеческого общежития. Россия и большевики, человечество и коммунистическая банда были, как мне понималось, в уме Кутепова понятиями несовместимыми.

Но он отлично понимал Россию монархическую, Россию демократическую, республиканскую, со строем капиталистическим или в виде исправленного капитализма на началах этики. Это все совмещалось в миросозерцании Кутепова, ибо во всех этих видах имелась «Россия», имелся русский народ, который должен творить свою историю свободно, разум­но и справедливо. Такое понимание России не мирилось — и это было ясное впечатление, полученное мною из беседы с Кутеповым, повто­ренной еще пару раз, — с установлением политического и социального неравенства между частями населения России.

В его представлении, мне казалось, все элементы этого населения в совокупности пред­ставляли русский народ, который исстари умел совмещать и индиви­дуальности национальные с общим российским гражданским состоянием, творимым общей любовью к России, как таковой, и предан­ностью идее великодержавия России и создавшейся при нем русской культуре, не уничтожавшей и не стремившейся уничтожить отдельные национальные культуры в их проявлениях, не противоречащих общерусской культуре.

По моему убеждению, А. П. Кутепов оценивал ту роль, которую евреи могут играть в обновленной России и в строительстве ее экономической жизни. Само собою разумеется, что в представлении Кутепова не могло быть места идее мести, идее насилий, идее еврейских погромов и т. п. печальных проявлений народной тьмы, сгущенной вследствие губительного, высасывающего дух большевицкого режима.

 

У меня до сих пор осталась вера, что если бы Кутепову уда­лось осуществить свои намерения, и Россия была бы очищена от наносного зла большевизма, что имея во главе такого начальника, как Кутепов, армия послужила бы верным оплотом для восстановления порядка и укрепления нового режима, согласного с народной волей, обеспечением с ее стороны права и справедливости.

{366} Легко понять то горестное чувство, которое охватило меня и моих единоверцев-единомышленников при известии о несчастье, постигшем Кутепова, память о котором лично я буду всегда сохранять.

 

Г. Слиозберг.

 

 

***

Если проследить, хотя бы и поверхностным образом, за карье­рой генерала А. П. Кутепова, сразу станет ясно, что слово «карьера» ему никак не подходит.

Это было удивительное служение Родине, и он нес это служение с удивительной скромностью и жертвенностью...

Это не была какая либо нарочито подчеркнутая скромность, про которую можно сказать, что она «паче гордости», а именно проникнутое чувством долга служение.

Кутепов был не только доблестным военным и дисциплинированным исполнителем, он в Париже стал глубоко интересоваться серьезной политикой. Политиканство и игра в политику нашей эми­грантской среды оставляли его совершенно холодным даже до презрения, но крупные мировые вопросы стали захватывать его все сильнее.

Никогда не забуду одного нашего разговора с ним на улице Руссле, печальной памяти, после большой угольной забастовки в Англии в 1925 или в 1926 году.

Он очень четко охарактеризовал все это забастовочное движение не только как движение, являвшееся из недр коммунистических и III Интернационала, но и как плод работы другого интернационала капиталистического, которому, по некоторым соображениям, нужно было ослабить Англию.

И 1926 и до моего отъезда в 1928 году, я часто бывал у ген. Кутепова и каждый раз мне казалось, что я вижу нового преображенного Кутепова, не только воина, но и человека, прекрасно разбирающегося в политике и в политических течениях.

{367} Нисколько банкетов, устроенных в честь него в Париже, в Праге, в Белграде сразу выдвинули его в самый первый ряд эмиграции, несмотря на то, что он сам абсолютно ничего не сделал для этого.

 

Очевидно такое стремительное восхождение в глазах эмиграции «нового» Кутепова не могло не заставить большевиков все свое внимание направить против него.

Об этой опасности его друзья, к которым я себя смею причис­лить, не раз ему говорили, но он отбрасывал эти рассуждения, как ничего не стоящие.

Однажды я встретил внизу на его лестнице какого-то неизвестного русского, который заявил мне, что ген. Кутепова дома нет. Бы­ло 8½ часов утра, и генерал мне назначил этот час.

Не обращая внимания на этого человека, я поднялся к ген. Кутепову, застал его и немедленно доложил ему об этой странной встрече. Генерал послал своего вестового Федора, но он на лестнице уже никого не застал.

В другой раз я доложил А. П., что я заметил, что, когда, уходя от него, я захожу в «бистро» на углу, за мной часто до самого моего дома следит какой то человек.

Я думал, что это сыщик, но А. П. заявил, что это не сыщики, т. к. он отказался от их услуг, а очевидно агент большевиков.

Он даже предложил мне пройти в кафэ на углу улицы Сэвр из его дома и сесть там.

Вы увидите, сказал он, что немедленно против вас появится тип, который будет следить за вами до самого вашего дома.

Вышло все так, как говорил мне А. П.

На мои слова, что он не должен так рисковать собою, и что он должен был бы иметь какую-нибудь охрану, А. П. ответил мне, что для этого у Союза денег вовсе нет.

Если я заведу себе охрану, говорил он, то этот человек будет рисковать, значить нужно обеспечить его и его семью, если она у него есть, а на это у нас денег не хватит.

Действительно, ген. Кутепов все брал на себя — и работу и опасность, связанную с ней.

Он иногда ездил в далекие путешествия совершенно один и при этом старался, чтобы эти путешествия стоили как можно меньше О. В. С.

{368} Скромнее жить, чем жил А. П. было невозможно, но когда он мог помочь, никогда с его стороны отказа не было, в чем я сам не раз мог убедиться.

Он прекрасно понимал, что ему грозит опасность, он вовсе не бравировал ею; но так нужно было, а раз он должен был, то все соображения об опасности отходили на далекий задний план.

Так жил и работал под постоянной угрозой этот удивитель­ный человек.

Мне еще раз хочется вернуться к тому Кутепову, который так жив в моих воспоминаниях, и которого, к сожалению, так мало знали.

Кутепов не начальник и исполнитель, а Кутепов тонкий организатор и провидец.

Всем известно, на какие гроши приходилось ему работать в деле борьбы с СССР и его агентами, снабженными колоссальными, по сравнению, средствами, а между тем никогда его энергия не падала, несмотря на то, что положение Р. О. В. С. было очень тяжелым. Весной 1928 года умер ген. Врангель, и вся тягость работы легла на ген. Кутепова. В самом конце того же года скончался и Великий Князь.

Вся ответственность оказалась на плечах этого чудо-богатыря в на его помощниках.

За этой частью деятельности ген. Кутепова я мог следить только издалека, из Шанхая, но мы, знавшие его и гордившиеся его дружеским отношением к нам, знали, что у него было влияние, которое распространялось на далекое расстояние, как и теперь, после гибели его, оно чувствуется в каждом из нас.

Ни на одно мгновение он не растерялся и, наверное, вся работа его и внутренняя, а главным образом внешняя, продолжалась все в тех же тяжелых условиях, но тем же ходом.

Тут я позволю себе напомнить один факт, характерный для Кутепова, который может быть мало известен.

В 1927 или 26 году он летом жил в Фонтэнебло. Перед отъездом своей семьи на зимние квартиры в Париж, Кутепов решил себя проверить физически.

{369} Без всякой подготовки он в одно прекрасное утро вышел из Фонтэнебло, отстоящее в пятидесяти километрах от Парижа, и идя установленным ходом, с обязательными остановками для передышек и отдыха, так и пришел пешком в Париж, что то между 3 и 4 часами дня.

Об этом он мне сам рассказывал, когда мы с ним возвра­щались из Шуаньи, где была резиденция Великого Князя, в которую имел честь быть я приглашен по настоянию ген. Кутепова, т. к. Ве­ликий Князь недолюбливал журналистов.

Во время показательного похода несколько автомобилистов предлагали А. П. Кутепову подвезти его. Он не походил на спортсмена, или на прогуливающегося человека и этим привлекал к себе внимание.

Это небольшой образчик отношения к самому себе Александра Павловича.

В 1927 г. я ездил по поручении газ. «Возрождение» в Прибал­тику, откуда дал ряд корреспонденций.

Перед отъездом я спросил ген. Кутепова, который всегда был в курсе всех моих начинаний со времен Добровольчества, не могу ли я быть ему полезным. Он ничего определенного не ответил, но в Риге у меня произошла неожиданная встреча с двумя молодыми людь­ми, которые передали мне кое-какие очень невинные книги для пере­дачи

А. П.

По возвращении в Париж я немедленно явился к нему и был немало удивлен, узнав, что его нет в Париже. Ген. Кутепов в это время был недалеко от тех мест, откуда я только что приехал, и был он там, как всегда один и безо всякого шума.

Набрасывая эти обрывки воспоминаний, я хочу подчеркнуть широту мысли и работы А. П. Кутепова, которого люди в шорах хотят изобразить как какого-то обскуранта без всякого размаха и инициативы.

Нет, именно в том, что в Кутепове чуть ли не с каждым днем вырастали новым возможности, большевики своим звериным чутьем и учуяли для себя страшную опасность.

Его бесстрашие и удивительная разносторонность позволяли ему быть много ближе к большевикам и к Красной армии, чем об этом {370} думали самые тонкие специалисты из их контрразведки. Кутепов просто начинал доминировать над большевицкими возможностями и с большим успехом собирал вокруг себя русскую эмиграцию.

Бороться с ним его оружием большевики не могли и решились на страшный шаг, очевидно с большой неохотой.

Сорвись это преступное дело, и отношение Франции к большевикам было бы совершенно другим, чем теперь.

Только тяжкие совпадения обстоятельств и недостаточно энергичное ведение следствия спас­ли большевиков.

Месть, по мудрому французскому выражению, такое блюдо, которое нужно всегда подавать холодным, и это блюдо, конечно, не забыто и будет подано в нужное время, так как мы не забудем нашего Чудо-Богатыря Александра Павловича Кутепова.

Бор. Суворин.

 

 

 

Слуга России

(Слово, произнесенное 28 января 1934 г. в Париже на торжественном заседании, посвященном памяти генерала Кутепова).

 

Кажется, чуть ли не через несколько дней после того, как я попал в Добровольческую армию, еще до зачисления в один из полков 1-го корпуса, я услышал имя ген. Кутепова. Но увидал я его в первый раз только в июне 1920 года, в одном из немецких поселков в Таврии, в котором в этот день находился штаб корпуса.

Было воскресение. И в саду того дома, где остановился ген. Кутепов, шла церковная служба. Небольшой стол, покрытый белой скатертью, с образом, Евангелием и крестом стоял среди деревьев. Легкий кадильный дым, тонкими струйками клубясь, поднимался к небу. Позднее утро было уже жаркое, но тихое и ясное, и лишь изредка набегал летний теплый ветерок, чуть колебля листья деревьев и простые садовые деревенские цветы. И, как всегда это бывает, когда церковная служба происходит на воздуха, под открытыми небом, она {371} производила какое-то особенное и волнующее, а вместе с тем и душевное впечатление.

Немного впереди небольшой группы офицеров и солдат штаба стоял коренастый, среднего роста брюнет. Он стоял все время поч­ти совсем неподвижно, не переступая с ноги на ногу и не меняя по­зы, как будто врос в землю, и со стороны могло показаться, что это стоит солдат перед своим начальником... Я не мог с того места, где стоял, разглядеть погоны этого офицера и не знал тогда, какой из себя ген. Кутепов, но как-то сразу догадался, кто это, и понял, что это именно он. Между его внешним обликом и тем, что рассказывали, и что я слышал о нем, об этом спином хребте Добро­вольческой армии, человеке непреклонно суровом и требовательном и к себе и к другим, не знающем ни колебаний ни страха — явно бы­ло нечто общее.

Не только у «них», но и у нас много осталось от предшествую­щей, предреволюционной эпохи, когда ядовитые, сладко-влекущие и душистые ароматы, исходившие от своеобразной и уродливой смеси Блока, Соллогуба и Кузьмина с Вертинским («По вечерам, над ресторанами» — «Ваши пальцы пахнут ладаном»), расслабляли, отравляли и разлагали русскую молодежь. Но в этом человеке — это я увидал с первого взгляда — не было ни грана от этой современной ему удушливой смеси — отравы. Его не коснулись никакие «Навьи чары». (Никто не осудит тех, чьи нервы не выдерживали гражданской вой­ны, но он — думалось мне — уж наверно и ведет и идет в бой... без кокаина. Всепоглощающая стихия этого человека — долг). Но кто же он? Обломок старого? «Древних ратей воин отсталый»? нет, это представитель той служилой России, которая дожила до самого конца и сейчас вновь, как уже много раз, опять борется, борется из последних сил с залившей Россию распутной стихией смуты... Вот с такими мыслями шел я к себе на «квартиру» в июне 1920 года.

После этой первой встречи прошло много лет. За эти прошедшие годы я сблизился со многими хорошо знавшими Александра Павловича и близкими ему людьми, внимательно следил за его «зарубежным путем» (Галлиполи — Болгария — Югославия — Франция), с радостью узнал о том, что он приступил к работе у В. Кн. Николая Никола­евича, но познакомиться пришлось только в январе 1927 года. A в августе того же года, приехав в Париж, я зашел к А. П., чтобы пе­редать ему деловое письмо, а он, — имея представление не только о моих взглядах, которые к тому времени я успел уже много раз высказать, но и обо мне, как о друге его друзей, попросил меня зайти {372} к нему на другой день, и наш разговор затянулся на много часов.

Припоминаю, что я начал его с того, что еще в январе 1921 года я говорил одному видному общественному деятелю (и ныне здравствую­щему) о необходимости быстрого и решительного перестроения с ар­мейской борьбы на революционную, перестроения и психологического и технического... И в ответ на это Кутепов рассказал мне о своих новых для него и для всего его прошлого мыслях и настроениях в период между Галлиполи и Парижем и о том, что привело его к не­отвратимому убеждению в необходимости его работы, иллюстрируя свои мысли рассказом о некоторых событиях, имевших место уже в 1925, 1926 и 1927 годах...

Этот чрезвычайно откровенный и зна­чительный для меня разговор произвел на меня огромное впечатление и имел для меня очень большие (политически) последствия, окон­чательно и бесповоротно укрепив меня в моих взглядах. И, кажется, в тот же день, придя от А. П. домой, весь еще под впечатлением того, что и как он мне рассказал, я написал короткую статью для №1 газеты «Россия», которую только что стал тогда издавать П. Б. Струве. И в ней я, в сущности, мысленно обращался и к само­му Кутепову и к людям, безгранично ему верившим и бесконечно ему дорогим. В полной мере соответствуя взглядам редактора «России», статья эта была мной и соответственно озаглавлена.

Вот эта статья целиком:

 

«Наше первое слово.

Задача все та же, неизбывная, вдохновляющая, безмерно трудная и упоительная: вернуть Родине свободу, а себе — Родину. Пусть господа «эволюционисты», все эти «успокоители» снисходительно и поносительно зовут нас «берсеркерами» и «маниаками». Мы принимаем эти «прозвища», мы не уклоняемся от них и их не стыдимся.

Да, мы «маниаки». Ибо трепещет душа и сердце наполняется острой радостью, когда человека охватывает «мания» освобождения Родины.

И по-прежнему, неустанно, мы будем твердить, что для каждого русского, не потерявшего совести и разума, только это, в меру его сил и возможностей, — есть подлинная и достойная задача.

Только это, и — ничего больше.

Не отвлекая внимания зарубежными пустяками и политическими второстепенностями, прямо глядя вперед, не озираясь по сторонам, мы по-прежнему взываем и зовем к делу борьбы и объединения в целях борьбы.

И вот, поэтому то наше первое слово — ко всем тем, кто здесь и там эту борьбу ведет, к тем, кто сурово и крепко сжимает рукоятку своего меча, кто зорко и пристально, не отрывающимся взором смотрит на смертельного врага, нанося и готовясь еще нанести ему удары, освобождая и спасая Россию.

К ним наше первое слово. Пусть они знают, что все русские патриоты трепетно чувствуют их рядом и вместе с собой, что они не одни, не одиноки, что никогда они не будут забыты, что вся страдающая, но живая {373} громада живой и дышащей, разорванной, но единой России: внутренней и зарубежной, любовно смотрит на них, как на своих лучших и родных детей и сынов, чьи имена всех тех уже прославленных и еще безвестных, кто погиб в этой борьбе за Россию, будут некогда записаны воскрешенной Россией в свои национальные святцы.

К вам — подлинные и бесстрашные, борцы и бойцы за Россию — наш первый братский привет, наши слезы умиления, восторга и любви, к вам — наше первое слово!»

 

Этим нашим основным разговором определились, в сущности, и все последующие отношения, и им, между прочим, было вызвано и составление мною ряда биографий наших зарубежных героев: Захарченко-Шульц, Радковича. Болмасова, Ретерса, Сольского, Соловьева и, наконец... биографии самого Александра Павловича, напечатанной в № 55 «Россия и Славянство», за полтора месяца до захвата ген. Кутепова его врагами и врагами его России.

Уходя тогда от Кутепова, я невольно сравнивал свое первое впечатление, там — в Таврии в 1920 году, с этим — в Париже в 1927 г. Был ли это другой человек? Изменился ли он за эти годы?.. Живые люди не могут не меняться.

 

«Уж десять лет ушло с тех пор, и много

Переменилось в жизни для меня,

И сам, покорный общему закону.

Переменился я...»

 

Я не знал его тогда и не мог, поэтому по настоящему сравнивать. Вероятно он много узнал для себя нового, расширил свой кругозор (он, впрочем, никогда не был у него узок), но вряд ли по суще­ству изменился. Я говорил с человеком не только ясного и живого ума и широких, творческих патриотических горизонтов с очень определенными вкусами, с любовью к нашему историческому прош­лому, но безо всяких окостенелых предвзятостей, но и с человеком, за каждым словом которого чувствовалось, что у него имеется не толь­ко противобольшевисткое прошлое, но и настоящее. Здесь есть дело, здесь есть действие. Кутепов это политическая реальность — вот что я тогда увидал и почувствовал, как вероятно и подавляющее боль­шинство тех, кто вступал с ним в общение. Именно это было главным и основным в нем самом, и таково же было и впечатление которое он производил. И именно это и показывало, что он остался в существе все тем же, чем был и тогда, ибо и здесь за рубежом нашел действенный выход для служения России, т. е. для продолжения всей своей жизненной линии. Окопы или баррикады, землянки или {374} подполье — это только формы, только способы.

Цель же прежняя и од­на. И он упорно, твердо и успешно служил этой цели. А они —

 

Твои, Господи, враги

И враги Росс