Зоя и сама готовилась к заброске в тыл врага. Но вместо этого их с Борисом отправили в нейтральную Швецию. Официально - под начало посла Александры Коллонтай (Зоя стала пресс-атташе советского посольства), на самом деле - для резидентурной работы.
Они с Борисом все делали вместе. Придумывали шифры, поддерживали связь с агентами, вербовали людей. А потом случилась беда. Завербованного ими человека обвинили ни много ни мало в провале и раскрытии подпольщиков из «Красной капеллы», и Центр потребовал устранить агента. Борис и Зоя верили в его невиновность и умоляли не принимать такого решения. В конце концов, к ним прислушались (и не зря: уже после войны обнаружилось, что их агент действительно ни при чем), но Бориса за неповиновение и строптивость наказали. Отозвали из Швеции.
Два года Зоя ничего не знала о муже. Но несмотря на тоску, одиночество и страх, ей, однако, нужно было продолжать работать. Если кто-то и помогал смириться с происходящим вокруг, то это - Александра Коллонтай. Легендарный политик, блестящий дипломат, первая в мире женщина-посол, Александра Михайловна вызывала у тридцатипятилетней Зои неподдельное восхищение: возраст был над нею не властен, в семьдесят лет она все еще сохраняла необыкновенную женственность и обладала безупречным стилем.
Цепкий взгляд Зои подмечал все: и скромный, но великолепно подобранный гардероб (Александра Михайловна покупала бижутерию в магазине «Все по одной кроне», а после на приемах неизменно выслушивала восторги по поводу своих роскошных украшений); чуткое отношение к людям (она лично принимала участие в сервировке стола и оформляла зал к приемам, используя элементы декора как намеки определенным гостям, помнила имена и дни рождения всех сотрудников и членов их семей). Поразительная память, знание языков, страсть к чтению, виртуозное владение искусством дипломатии... Общение с Коллонтай стало для Зои подлинным университетом, их отношения переросли в настоящую дружбу.
Однажды Александра Михайловна вдруг спросила Зою: «Зачем Вы вышли замуж?» Зоя растерялась и бесхитростно ответила, что, мол, по большой любви. Коллонтай пожала плечами: «Кто ж Вам мешает любить, зачем же все эти официальные глупости, штампы...»
На эту тему между ними завязалась целая дискуссия, Зоя пыталась объяснить, как важно было для них с Борисом заявить друг другу и всему миру, что они полностью принимают на себя ответственность за свою семью. Она и сама понимала, что слова эти звучат как-то позерски и отдают морализаторством. И тогда вдруг само собой вырвалось откровенное признание. Как она возвращается домой с работы, бывает, поздно ночью, иногда и вовсе под утро. Как входит в квартиру на цыпочках. Разувается. А на вешалке висит шинель мужа - он вернулся раньше. Стоят его сапоги, уже начищенные к следующему дню. И вот она садится на сундук в прихожей, смотрит на шинель и сапоги и думает про себя: «Мой муж. Мой муж дома». И ее охватывает счастье...
Коллонтай это, впрочем, не убедило. К изумлению Зои, респектабельная и уже очень пожилая Александра Михайловна так и осталась приверженцем теории свободной любви, которую активно пропагандировала в первые годы революции. Зоя подавила предательскую усмешку: своего бывшего возлюбленного, брутального революционного матроса Павла Дыбенко романтичная Коллонтай именовала исключительно Крылатым Эросом.
А еще они говорили о детях. И Александра Михайловна призналась, что чувствует вину перед сыном - она задавила его своим авторитетом, не дала реализоваться как самостоятельной личности.
Спустя много лет Зоя, вспоминая этот разговор, думала о собственном сыне Володе, усыновленном Борисом. О том, как однажды он пожаловался, что устал быть «сыном полковников Рыбкиных». И о том, как странно события жизни Александры Коллонтай переплелись с историей ее, Зои, собственной судьбы: одиночество, горькое осознание, что женское счастье закончилось и больше не вернется, «почетная ссылка», работа, спасающая в трудную минуту, оболганные сгинувшие друзья, тяжкая болезнь на склоне лет...
Коллонтай оказала на нее влияние даже в мелочах. Всю жизнь Зоя одевалась в том же стиле элегантной бережливости, так же ухаживала за собой, неукоснительно соблюдала манеры, да что там - даже диетические предпочтения она унаследовала от своей старшей подруги и до конца жизни ужинала стаканом простокваши с ломтем черного хлеба.
Возвращение
Когда в 1944 году настала пора возвращаться в СССР, Зою охватили смешанные чувства. С одной стороны, она понимала, что подобной работы в ее жизни больше не будет, ей было грустно расставаться с людьми, которые уже стали близкими, она ничего толком не знала о своих родных и боялась каких-то страшных новостей. С другой - смертельно скучала по родине и мужу.
Дорога домой выдалась непростой. Дважды самолеты, на которых Зоя должна была лететь, но чудом не полетела, сбивали - гибли все, кто был на борту. Обстреляли и ее самолет - на одном моторе он еле дотянул до посадки. Не лучше оказался и следующий этап: путешествие по морю - тут были и глубинные бомбы, и мины. В поезде на Москву соседями оказались моряк-вдовец с маленькой дочкой, пережившей блокаду. И для нее, ехавшей на родину из благополучной Швеции, это стало, пожалуй, самым страшным впечатлением о войне - малышка, фактически сошедшая с ума от голода.
В Москве Зоя узнала, что сын Володя, не закончив школы, удрал в армию, братья - на фронте, а валюта, которую она передавала маме и на которую в Швеции можно было много чего купить, здесь ушла на одно ведро картошки...
Но самым главным было узнать, что с мужем. Зоя собиралась обивать пороги, однако через несколько дней после ее возвращения Борис... просто позвонил в дверь - худой, бородатый и живой. Зоя бросилась к нему, обнимая, целуя, смеясь от счастья. Но он вдруг вырвался из ее объятий и быстро ушел в другую комнату. Зоя поспешила за ним. Борис в шинели сидел на кровати и плакал. Он рассказал, что по пути домой заехал на родину и узнал, что всю его семью: родителей, маленьких племянников - убили фашисты, дом сожгли.
В местечке под Днепропетровском все знали, что сын Рыбкиных - важный начальник, комиссар в Москве, кто-то донес об этом немцам. Борису о случившемся рассказала соседка. На ней была шаль матери Бориса, на столе - скатерть и посуда из их дома...
Зоя не находила слов. Теперь у мужа не было никого, кроме нее. И она всерьез подумала о том, что не погибла на обратном пути из-за него. Это ради Бориса ее уберегла судьба. В бога Зоя не верила. Но ничего, кроме слова «чудо», ей на ум не шло. Все, что она теперь могла, это излечить его своей любовью. И именно тогда, в те дни возвращения, счастья и скорби, они с Борисом зачали сына. Жизнь победила.