Основание европейских колоний в Америке и Вест-Индии не диктовалось никакой необходимостью, и хотя польза, полученная от них, была велика, она не так ясна и самоочевидна. При учреждении колоний отсутствовало понимание этой пользы, и не она служила побудительной причиной к учреждению их или к тем открытиям, которые вызвали их к жизни. Вместе с тем характер этой полезности колоний, степень ее и ее пределы, пожалуй, и по настоящее время не поняты в полной мере.
Венецианцы в XIV и XV столетиях вели очень выгодную торговлю пряностями и другими ост-индскими товарами, которые они доставляли другим народам Европы. Они покупали их главным образом в Египте, в то время находившемся под властью мамелюков, врагов турок, врагами которых были и венецианцы. Эта общность интересов, усиливаемая деньгами Венеции, создала такую связь между ними, которая давала венецианцам почти полную монополию торговли.
Громадные барыши венецианцев возбуждали жадность португальцев. В течение всего XV столетия они старались найти морской путь в страны, откуда мавры доставляли им через пустыню слоновую кость и золотой песок. Они открыли острова Мадеру, Канарские, Азорские, острова Зеленого мыса, Гвинейский берег, берег Лоанго, Конго, Анголы и Бенгуэлы и, наконец, мыс Доброй Надежды. Они давно желали приобщиться к прибыльной торговле венецианцев, и последнее из их открытий сделало вероятным достижение ими этой цели. В 1497 г. Васко да Гама отплыл из гаваней Лиссабона с эскадрой из четырех судов и после одиннадцатимесячного плавания прибыл к берегу Индо- [535] стана и таким образом завершил ряд открытий, которые с большой настойчивостью и без перерывов производились в течение почти целого столетия.
|
|
За несколько лет до этого, когда вся Европа напряженно следила за проектами португальцев, успех которых казался еще сомнительным, один генуэзский мореплаватель задумал еще более смелый проект — направиться в Ост-Индию западным путем. В ту пору положение последней было очень неточно известно в Европе. Немногие европейские путешественники, побывавшие там, преувеличивали ее расстояние от Европы; возможно, что благодаря невежеству и простодушию расстояние, действительно очень большое, казалось почти бесконечным тем, кто не мог измерить его; возможно также, что это делалось в целях усиления чудесного характера их приключений — посещения стран, столь неимоверно отдаленных от Европы. Чем длиннее путь на восток, вполне верно заключал Колумб, тем короче он должен быть на запад. Он решил поэтому направиться этим путем, как более коротким и безопасным, и ему удалось убедить Изабеллу Кастильскую в осуществимости своего проекта. Он отплыл из гавани Палос в августе 1492 г., почти за пять лет до отплытия экспедиции Васко да Гама из Португалии. После путешествия, длившегося от двух до трех месяцев, он открыл сперва некоторые из малых Багамских (Лукайских) островов, а затем большой остров Сан-Доминго.
Но страны, открытые Колумбом в этом или в его последующих путешествиях, не походили на те, на поиски которых он отправился. Вместо богатства, культуры и населенности Китая или Индостана он находил в Сан-Доминго и во всех других частях Нового Света, которые он посетил, только местности, сплошь покрытые лесами, невозделанные и населенные малочисленными племенами голых и жалких дикарей. Тем не менее он не хотел признать, что это не те страны, которые описал Марко Поло, первый европеец, который посетил или по крайней мере оставил после себя описание Китая или Ост-Индии. Часто бывало достаточно ничтожного сходства, например между Цибао, названием одной горы в Сан-Доминго, и Ципранго, упоминаемым Марко Поло, чтобы Колумб возвращался к своему излюбленному предположению, хотя и вопреки самым очевидным фактам. В письмах к Фердинанду и Изабелле он называл открытые им страны Индиями. Он ни в малейшей степени не сомневался в том, что они представляют собой крайнюю оконечность стран, описанных Марко Поло, и что они не очень отдалены от Ганга или стран, завоеванных когда-то Александром. И даже когда он в конце концов убедился в своей ошибке, он все же обольщался надеждой, что эти богатые страны не очень далеки, и в свое следующее путешествие отправился на поиски их вдоль берега материка и в сторону Дариенского перешейка.
|
|
Ошибочное название, данное Колумбом, сохранилось с тех пор за этими несчастными странами; а когда, наконец, было ясно установле- [536] но, что эта новая Индия не имеет ничего общего со старой Индией, первая была названа Западной (Вест-Индия) в отличие от последней, которая получила название Восточной (Ост-Индии).
Для Колумба было, конечно, очень важно изобразить испанскому двору открытые им земли, каковы бы они ни были, как имеющие очень большую ценность и значение. А между тем, поскольку речь идет о том, что составляет действительное богатство каждой страны, т. е. о животном и растительном царстве, в это время отсутствовали какие бы то ни было данные, которые могли бы оправдывать такое изображение этих стран.
|
|
Самым крупным живородящим четвероногим в Сан-Доминго было кори, нечто среднее между крысой и кроликом, которое Бюффон считает тождественным с бразильским aperea* [* Buffon. Histoire naturelle. Vol. XV, p. 162]. Этот вид, по-видимому, никогда не был очень многочисленным, а собаки и кошки испанцев, как передают, давно уже почти полностью истребили его, как и некоторых других животных, еще меньшего размера. Эти животные вместе с довольно большой ящерицей, называемой ивано, или игуана, составляли главную часть животной пищи, которая здесь имелась.
Растительная пища жителей, хотя и не очень обильная ввиду отсутствия трудолюбия с их стороны, все же не была так скудна. Она состояла из маиса, плодов хлебного дерева, картофеля, бананов и других растений, тогда вообще еще неизвестных в Европе и впоследствии не очень ценившихся в ней и не считавшихся столь же питательными, как обычные сорта хлеба и стручковых, которые с незапамятных времен возделывались в этой части света.
Хлопок, правда, доставлял материал для очень важной отрасли мануфактур и, без сомнения, был в то время для европейцев самым ценным из всех растительных продуктов этих островов. Но хотя в конце XV столетия кисея и другие хлопчатобумажные изделия Ост-Индии весьма ценились во всей Европе, хлопчатобумажная промышленность не существовала ни в одной из европейских стран. Поэтому даже этот продукт не мог иметь в то время в глазах европейцев особенно большого значения.
Не находя ничего среди животного или растительного царства вновь открытых земель, что могло бы оправдывать изображение их в очень выгодном свете, Колумб обратил свое внимание на минералы; он утешал себя мыслью, что в богатстве этого третьего царства он нашел полное возмещение скудости двух других. Маленьких кусочков золота, которыми жители украшали свою одежду и которые, как ему сообщили, они часто находили в ручьях и потоках, стекавших с гор, было достаточно, чтобы убедить его, что эти горы изобилуют богатейшими золотыми залежами. Поэтому Сан-Доминго был изображен страной, изобилующей золотом и ввиду этого (в соответствии с предрассудка- [537] ми не только настоящего времени, но и той эпохи) являющейся неисчерпаемым источником действительного богатства для королевства Испании. Когда после возвращения из своего первого путешествия Колумб был представлен с торжественными почестями государям Кастилии и Арагонии, перед ним в торжественной процессии несли главные продукты открытых им стран. Единственно ценная часть их состояла из нескольких маленьких золотых обручей, браслетов и других украшений и из нескольких тюков хлопка. Все остальное представляло собою лишь предметы, рассчитанные на возбуждение любопытства и удивления толпы: тростник чрезвычайно больших размеров, несколько птиц с очень красивым оперением и несколько чучел громадных аллигаторов и ламантинов; во главе этой процессии шли шесть или семь несчастных туземцев, необычный цвет кожи и внешность которых усиливали оригинальность всего зрелища.
В результате представлений Колумба совет Кастилии решил принять в свое владение земли, жители которых были явно неспособны защищаться. Благочестивая цель обращения их в христианство освящала несправедливость этого проекта. Но надежда найти там золотые сокровища являлась единственным мотивом, побуждавшим предпринять этот шаг; и чтобы придать этому мотиву больший вес, Колумбом было предложено, чтобы короне уплачивалась половина всего золота и серебра, которые будут найдены. Предложение это было одобрено советом.
До тех пор пока все золото или значительная часть золота, привозимого в Европу первыми искателями приключений, добывалась таким легким способом, как ограбление беззащитных туземцев, было, пожалуй, не очень трудно платить даже эту тяжелую пошлину. Но после того как у туземцев отняли все, что они имели, — а это в Сан-Доминго и во всех других странах, открытых Колумбом, было полностью сделано за шесть или семь лет — и когда, чтобы добыть золото, стало необходимо искать его в рудниках, уже не представлялось ни малейшей возможности уплачивать эту пошлину. Ввиду этого строгое взимание ее привело сперва, как передают, к тому, что рудники в Сан-Доминго были совсем заброшены и разработка их потом уже никогда не возобновлялась. Поэтому пошлина скоро была понижена до одной трети, потом до пятой, затем до одной десятой и наконец до одной двадцатой валовой добычи. Пошлина с серебра еще долгое время оставалась в размере одной пятой валовой добычи; она была понижена до одной десятой только в текущем столетии. Но первые искатели приключений, как кажется, не очень интересовались серебром. Предметы менее драгоценные, чем золото, не казались им заслуживающими внимания.
Все остальные предприятия испанцев в Новом Свете, последовавшие за путешествиями Колумба, были вызваны, по-видимому, тем же мотивом. «Священная жажда золота» привела Ойеду, Никессу, ВаскоНуньеса де Бальбоа к Дариенскому перешейку, Кортеца — в Мек- [538] сику, а Альмагро и Пизарро — в Чили и Перу. Когда эти искатели приключений прибывали к какому-нибудь неведомому берегу, они всегда первым делом осведомлялись, есть ли здесь золото, и в зависимости от полученного ответа на этот счет они решали, покинуть ли эту местность или осесть в ней.
Между тем из всех тех дорогих и ненадежных проектов, которые приносят банкротство большинству людей, увлекающихся ими, нет, пожалуй, более разорительного и гибельного, чем поиски новых серебряных и золотых рудников. Это, вероятно, самая невыгодная на свете лотерея или во всяком случае такая, в которой выгода тех, на долю которых выпадают выигрыши, меньше всего соответствует потерям тех, кто получает пустые номера, ибо выигрышей немного, пустых билетов много, а самая цена билета обычно равняется целому состоянию очень богатого человека. Приисковые предприятия не только не возмещают затраченный на них капитал вместе с обычной на него прибылью, но и поглощают обычно как капитал, так и прибыль. Поэтому благоразумный законодатель, желающий увеличить капитал своей нации, меньше всего станет оказывать особое поощрение именно этому роду деятельности или направлять к нему большую долю капитала, чем это было бы при отсутствии поощрения. Действительно, нелепая вера всех людей в свою удачу столь сильна, что значительная часть их склонна по собственному почину заняться этим делом, если налицо имеется хотя бы малейшая вероятность успеха.
Но, хотя отношение здравого смысла и опыта к подобного рода проектам было всегда крайне неблагоприятно, человеческая жадность обычно шла наперекор этому. Та самая страсть, которая внушала столь многим людям нелепую мысль о философском камне, внушала другим столь же нелепое представление о неисчерпаемо богатых золотых и серебряных рудниках. Они не принимали во внимание тот факт, что стоимость этих металлов во все времена и у всех народов обусловливалась главным образом их редкостью, а эта последняя обусловливалась тем, что природа расположила их очень небольшими коли чествами во всех тех местах, где они встречаются, что почти повсюду она окружила эти небольшие количества твердыми и прочными веществами и что поэтому повсюду необходимы значительный труд и расходы, чтобы добраться до них и овладеть ими. Эти люди льстили себя надеждой, что во многих местах можно найти жилы этих металлов столь же мощные и обильные, как и обычно обнаруживаемые жилы свинца, меди, олова или железа. Мечта сэра Вальтера Ралея* [* Raleigh. The discovery of large, rich and beautiful empire of Guiana. 1596] о золотом городе и стране Эльдорадо свидетельствует нам, что даже мудрые люди не всегда свободны от подобных иллюзий. Больше ста лет после смерти этого великого человека иезуит Гумила* [* Gumila. El Orinoco illustrado. Vol. I, cap. 25] все еще был [539] убежден в действительном существовании этой чудесной страны и с большой горячностью и, смею сказать, с большой искренностью говорил о том, как был бы он счастлив понести свет Евангелия народу, который в состоянии так хорошо вознаграждать благочестивые усилия своего миссионера.
В странах, впервые открытых испанцами, в настоящее время неизвестны золотые или серебряные рудники, которые считались бы стоящими разработки. Сведения о количествах этих металлов, найденных там первыми пришельцами, были, вероятно, очень сильно преувеличены, равно как и сведения о богатстве рудников, которые были подвергнуты разработке непосредственно вслед за открытием этих стран. Тем не менее того, что нашли, по слухам, эти искатели приключений, было достаточно, чтобы воспламенить жадность всех их соотечественников. Каждый испанец, отправлявшийся в Америку, ожидал найти Эльдорадо. Фортуна сделала в этом случае то, что делала очень редко: она осуществила в некоторой степени чрезмерные надежды своих почитателей, и при открытии и завоевании Мексики и Перу (первое имело место спустя 30, а второе — 40 лет после первой экспедиции Колумба) она преподнесла им нечто близкое к тому изобилию драгоценных металлов, которого они искали.
Таким образом, проект о торговле с Ост-Индией повел к открытию Вест-Индии. Стремление к завоеванию породило все колонии испанцев в этих вновь открытых землях. К такому завоеванию их побуждала мысль о золотых и серебряных рудниках; и ход событий, который не в состоянии предвидеть никакая человеческая мудрость, обеспечил этим стремлениям больший успех, чем это имели разумные основания ожидать сами инициаторы.
Первые выходцы всех других наций Европы, пытавшиеся устраивать поселения в Америке, вдохновлялись подобными же химерическими намерениями, но не имели такого же успеха. Только спустя сто с лишним лет после основания первых поселений в Бразилии там были открыты серебряные, золотые и бриллиантовые рудники. В колониях английских, французских, голландских и датских до настоящего времени не найдено ни одного месторождения этих металлов, во всяком случае ни одного, признаваемого ныне заслуживающим разработки. А между тем первые английские поселенцы в Северной Америке предлагали королю пятую часть всего золота и серебра, которые могут быть найдены там, взамен за предоставление им патентов. В соответствии с этим в патентах, выданных сэру Вальтеру Ралею, Лондонской и Плимутской компаниям, Плимутскому совету и др., пятая часть добы чи сохранялась за короной. Наряду с ожиданием найти золотые и серебряные рудники эти первые поселенцы надеялись также открыть северо-западный путь в Ост-Индию. До сей поры обе эти надежды обманывали их.
[540]
Отдел II. Причины процветания новых колоний
Колония цивилизованной нации, занимающая обширную страну или страну, столь редко населенную, что ее коренные обитатели легко уступают место новым пришельцам, быстрее движется по пути к богатству и могуществу, чем всякое другое общество людей.
Колонисты приносят с собой знание земледелия и других полезных ремесел, превосходящее то знание, которое может самостоятельно развиваться в течение ряда веков среди диких и варварских народов. Они также приносят с собой привычку к подчинению, некоторое представление об устойчивом правительстве, какое существует у них на родине, о системе законов, ограждающих его, и о регулярном отправлении юстиции, и они, естественно, устанавливают нечто подобное в новом поселении. Но у диких и варварских народов, после того как закон и правительство установлены в той мере, в какой это необходимо для их защиты, естественное развитие совершается еще медленнее, чем естественное развитие ремесел. Каждый колонист получает больше земли, чем он в состоянии обрабатывать. Ему не приходится платить никакой ренты и почти никаких налогов. Он не знает землевладельца, с которым должен был бы делить свой продукт, который при таких условиях почти полностью достается ему самому, доля же государя совершенно ничтожна. Но его земельный участок обычно так обширен, что при всем напряжении его собственных сил и сил других работников, которых он может нанять, он редко в состоянии извлечь из него десятую часть того, что он мог бы произвести. Поэтому он стремится привлекать отовсюду работников и вознаграждать их самой щедрой заработной платой. Но эта высокая заработная плата вместе с обилием и дешевизной земли скоро побуждает этих работников покинуть его, чтобы самим сделаться землевладельцами и оплачивать с такой же щедростью других работников, которые, в свою очередь, скоро покидают их по той же причине, по какой они сами оставили своих хозяев. Высокая оплата труда поощряет браки. Дети в годы младенчества хорошо питаются и пользуются надлежащим уходом; когда они подрастают, стоимость их труда с избытком оплачивает стоимость их содержания. Когда они достигают зрелости, высокая цена труда и дешевизна земли позволяют им завести самостоятельное хозяйство, как до них делали это их отцы.
В других странах земельная рента и прибыль съедают заработную плату, и два высших класса общества угнетают низший. В новых колониях интерес двух высших классов заставляет их относиться к низшему с большим вниманием и человечностью по крайней мере там, где этот низший класс не находится в состоянии рабства. Обширные земли, отличающиеся величайшим естественным плодородием, можно по- [541] лучать здесь за безделицу. Увеличение дохода, которое собственник, являющийся всегда вместе с тем и предпринимателем, ожидает от улучшения земли, составляет его прибыль, при этих условиях обычно значительную. Но эта значительная прибыль может быть получена только при затрате труда других людей на расчистку и обработку земли, а несоответствие между большой площадью земли и незначительностью населения, по общему правилу, существующее в новых колониях, делает для него трудным получение необходимого труда. Поэтому он не торгуется из-за заработной платы, а готов нанимать рабочих за любую цену. Высокая оплата труда поощряет рост населения. Дешевизна и обилие хороших земель поощряют их возделывание и дают землевладельцу возможность платить такую высокую заработную плату. Из этой заработной платы состоит почти вся цена земли, и хотя в качестве оплаты труда ее следует считать высокой, она совсем низка, поскольку составляет цену столь ценного предмета, как земля. Все, что содействует росту населения и возделыванию земли, содействует также возрастанию действительного богатства и могущества.
В соответствии со сказанным рост богатства и могущества многих древних греческих колоний, по-видимому, совершался очень быстро. За одно или два столетия некоторые из них, по-видимому, сравнялись со своими метрополиями и даже оставили их за собою. Сиракузы и Агригент в Сицилии, Тарент и Локры в Италии, Эфес и Милет в Малой Азии, согласно всем сообщениям, по меньшей мере не уступали ни одному из городов Древней Греции. Хотя они и возникли значительно позднее, все же у них культура, философия, поэзия, ораторское искусство развились столь же рано и были доведены до такого же совершенства, как и в любой части метрополии. Примечательно, что школы двух древнейших греческих философов, Фалеса и Пифагора, возникли не в Древней Греции: одна — в азиатской, а другая — в итальянской колониях. Все подобные колонии основывались в странах, населенных дикими и варварскими народами, которые легко уступали место новым поселенцам. Последние имели в изобилии хорошую землю, и, поскольку они были вообще независимы от своего родного города, они могли свободно вести свое дело так, как считали наиболее соответствующим своим интересам.
История римских колоний отнюдь не так блестяща. Правда, некоторые из них, как, например, Флоренция, на протяжении столетий и после падения своей метрополии выросли в крупные государства, но ни одна из них не отличалась очень быстрым развитием. Они все основывались в завоеванных провинциях, которые в большинстве случаев уже до этого были густо заселены. Количество земли, предоставляемое каждому колонисту, редко бывало весьма значительным; а так как колония не пользовалась независимостью, она не всегда вольна была вести свои дела так, как считала соответствующим своим интересам.
[542] По обилию хорошей земли европейские колонии, основанные в Америке и Вест-Индии, приближаются к колониям Древней Греции и даже значительно оставляют их за собой. Своей зависимостью от метрополии они похожи на римские колонии, но их отдаленность от Европы более или менее ослабляла для них последствия этой зависимости. Благодаря своей отдаленности они не всегда были на виду, а это уменьшало власть над ними метрополии. Когда они самостоятельно и по собственному разумению преследовали свои интересы, на их образ действий во многих случаях не обращали внимания — потому ли, что не знали об этом в Европе, или потому, что не понимали его, — а в некоторых случаях терпели его и соглашались с ним потому, что их отдаленность делала трудным вмешательство. Даже насильническое и произвольное правительство Испании во многих случаях оказывалось вынужденным, опасаясь общего восстания, отменять или смягчать приказы, которые оно издавало для управления своими колониями. Ввиду этого прогресс всех европейских колоний в отношении богатства, населения и культуры был очень велик.
Испанское правительство с первых же дней существования своих колоний извлекало из них некоторый доход в виде доли добываемого золота и серебра. По своей природе доход этот был таков, что возбуждал в человеческой жадности чрезмерные ожидания еще больших богатств. Поэтому испанские колонии с самого своего возникновения привлекали к себе очень большое внимание своей метрополии, тогда как колонии других европейских наций долгое время оставались в большой мере в пренебрежении. Первые, пожалуй, не очень выгадали от такого внимания, а последние — не потерпели особого ущерба от этого пренебрежения. Испанские колонии, принимая во внимание имеющуюся в их распоряжении площадь страны, менее населены и пользуются меньшим благосостоянием, чем колонии почти всех других европейских наций. Однако рост населения и благосостояния даже испанских колоний был, несомненно, очень быстрый и очень значительный. Город Лима, основанный после завоеваний, по сообщению Уллоа* [* Ulloa. Relacion de Viage а la America Meridional. 1740], имел около тридцати лет тому назад 50 тыс. жителей. Квито, бывший жалкой деревушкой индейцев, изображается этим же автором столь же населенным в его время. Гемелли Карери* [* Careri. Voyage du tour du monde. Vol. VI, p. 36], который, как говорят, был лишь мнимым путешественником, но все же писал, по-видимому, на основании в высшей степени достоверных источников, рисует город Мехико насчитывающим 100 тыс. жителей — количество, которое при всем преувеличении испанских писателей, вероятно, в пять раз превышает то, которое он имел во времена Монтезумы. Эти цифры значительно превышают численность населения Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии — трех самых больших городов англий- [543] ских колоний. В Мексике и Перу до завоевания их испанцами не было совсем скота, годного для перевозки тяжестей. Лама была их единственным вьючным скотом, а ее выносливость, кажется, значительно уступает выносливости обыкновенного осла. Плуг был неизвестен в этих странах. Население их было незнакомо с употреблением железа. Оно не обладало чеканной монетой и вообще каким бы то ни было общеустановленным орудием торгового обмена. Торговля велась посредством натурального обмена. Нечто вроде деревянной лопаты было главным орудием для возделывания земли. Заостренные камни служили вместо ножей и топоров, кости рыб и крепкие жилы некоторых животных служили иглами и нитками для шитья, и, по-видимому, они же являлись вместе с тем главным орудием торговли. При таком положении вещей представляется немыслимым, чтобы то или другое из этих государств могло обладать таким же благосостоянием, как в настоящее время, когда они обладают в изобилии всеми видами европейского скота и когда в них введено употребление железа, плуга и стали, известны многие европейские ремесла. Но населенность всякой страны должна быть пропорциональна степени ее благосостояния и культуры. Несмотря на жестокое истребление коренных жителей, последовавшее за завоеванием, эти два обширных государства в настоящее время, вероятно, обладают более многочисленным населением, чем когда бы то ни было раньше, да и самый народ, несомненно, очень изменился, ибо мы должны признать, мне думается, что испанские креолы во многих отношениях стоят выше древних индейцев.
После поселений испанцев португальские поселения в Бразилии являются старейшими из колоний всех других европейских наций. Но так как в течение долгого времени после открытия Бразилии здесь не находили ни золота, ни серебра и новая колония поэтому доставляла правительству небольшой доход или даже совсем не давала его, то она продолжительное время оставалась почти в полном пренебрежении. Именно за этот период пренебрежения она развилась в большую и могущественную колонию. Когда Португалия находилась под властью Испании, на Бразилию напали голландцы, овладевшие семью провинциями из четырнадцати, на которые она подразделялась. Они рассчитывали вскоре завоевать и остальные семь, когда Португалия вернула себе независимость, возведя на престол Браганцскую династию. Тогда голландцы, бывшие врагами испанцев, стали союзниками португальцев, которые тоже были врагами испанцев. Поэтому они согласились оставить ту часть Бразилии, которую еще не завоевали, королю португальскому, согласившемуся, в свою очередь, оставить за ними завоеванную уже часть, считая это дело не заслуживающим вражды между столь добрыми союзниками. Но голландское правительство скоро начало угнетать португальских колонистов, которые, вместо того чтобы тратить время на жалобы, взялись за оружие против своих новых владык и благодаря своей храбрости и решимости, разумеется, при по- [544] пустительстве своей родной страны, но без всякой открытой помощи с ее стороны выгнали голландцев из Бразилии. Голландцы, убедившись в невозможности удержать за собой какую-либо часть страны, должны были согласиться на возвращение ее целиком под власть португальского короля. Как сообщают, в этой колонии насчитывается свыше 600 тыс. жителей — португальцев или потомков португальцев, креолов, мулатов и расы, смешанной из португальцев и бразильцев. Ни одна колония в Америке, как полагают, не имеет так много жителей европейского происхождения.
В конце XV и в течение большей части XVI столетия Испания и Португалия являлись двумя великими морскими державами; действительно, хотя торговля Венеции распространялась на все части Европы, ее флот почти не выходил за пределы Средиземного моря. Испанцы, ссылаясь на право первого открытия, предъявили притязания на всю Америку; и хотя они не могли воспрепятствовать такой великой морской державе, как Португалия, утвердиться в Бразилии, все же страх перед именем испанцев был в то время так велик, что большинство других наций Европы опасалось заводить колонии в какой-либо другой части этого великого материка. Французы, пытавшиеся поселиться во Флориде, были все перебиты испанцами. Однако упадок морской силы последних, явившийся результатом поражения или неудачи их так называемой Непобедимой армады в конце XVI столетия, лишил их силы и впредь препятствовать устройству колоний других европейских наций. Поэтому в течение XVII столетия англичане, французы, голландцы, датчане и шведы — одним словом, все великие нации, обладавшие морскими гаванями, пытались устраивать поселения в Новом Свете.
Шведы поселились в Нью-Джерси, и большое число шведских семейств, которых еще и ныне можно встретить там, достаточно свидетельствует, что эта колония, наверное, процветала бы, если бы пользовалась поддержкой своей метрополии. Но, будучи пренебрегаема Швецией, она была поглощена голландской колонией Нью-Йорк, которая, в свою очередь, подпала в 1674 году под власть англичан.
Небольшие острова Св. Фомы и Санта-Круз представляют собой единственные местности в Новом Свете, когда-либо принадлежавшие датчанам. Притом эти небольшие поселения находились в управлении монопольной компании, которая одна обладала правом покупать избыто чный продукт колонистов и снабжать их теми товарами других стран, в которых они нуждались; благодаря этому указанная компания при этих покупках и продажах не только могла подвергаться, но и действительно подвергалась большому искушению угнетать их. Управление монопольной компании купцов является, пожалуй, самым худшим из всех правительств для любой страны. Однако оно не могло совсем остановить развитие этих колоний, хотя и сделало его более мед- [545] ленным и затрудненным. Покойный датский король распустил эту компанию, и с тех пор благосостояние этих колоний сильно возросло.
Голландские поселения в Вест-Индии, так же как и в Ост-Индии, были сначала поставлены под управление монопольной компании. Поэтому развитие некоторых из них, хотя и значительное в сравнении почти с любой другой страной, давно заселенной, было медленным в сравнении с развитием большей части новых колоний. Колония Суринам, хотя и очень значительная, все еще стоит ниже большей части сахарных колоний других европейских наций. Колония Новая Бельгия, ныне разделенная на две провинции — Нью-Йорк и Нью-Джерси, вероятно, скоро тоже сильно разрослась бы, если бы даже и осталась под управлением голландцев. Изобилие и дешевизна хорошей земли представляют собою столь мощные факторы процветания, что даже наихудшее правительство почти не может помешать их действию. Помимо того, и отдаленность от метрополии позволит колонистам более или менее освобождаться при помощи контрабанды от гнета монополии, которой компания пользовалась в ущерб им. В настоящее время компания допускает все голландские суда к торговле с Суринамом при условии уплаты за разрешение двух с половиной процентов со стоимости их груза и сохраняет исключительно за собой только непосредственную торговлю между Африкой и Америкой, которая состоит почти исключительно в торговле рабами. Такое смягчение монопольных привилегий компании является, вероятно, главной причиной той степени благосостояния, какой в настоящее время пользуется эта колония. Кюрасо и Св. Евстафия, два главных острова, принадлежащие голландцам, представляют собой вольные гавани, открытые судам всех наций, и эта свобода, предоставленная им в то время, как гавани лучших колоний открыты только для судов одной нации, была главной причиной процветания этих двух бесплодных островов.