На фотографии мой отчим выглядит намного моложе. Нас снял частный фотограф у загса, я держу корейца под руку и только сейчас замечаю, какие похоронные физиономии у меня и у него. И только лицо Риты светится неземным счастьем воплощенной мечты.
– Если ты вдруг обнаружишь в морге этого мужчину, забей ему осиновый кол в сердце!
– Для тебя – что угодно, хромосомочка моя одинокая, только где я возьму этот кол?
– Заготовь заранее!
Фрибалиус задумывается. Я знаю его так хорошо, что могу поспорить: ему и в голову не приходит усомниться в моей нормальности, он, точно следуя приказу, напряженно обдумывает, где раздобыть осину.
– Одолжи, пожалуйста, несколько твоих банок из коллекции.
– Несколько – это сколько? – насторожился Фрибалиус.
– Семь. Семь банок.
Мы идем в лабораторию.
Фрибалиус собирал внутренности с аномалиями и раньше, сначала как обучающие пособия, потом – по собственной инициативе как результат его гениального чутья («Ты только посмотри на цвет лица, спорим, у этого покойничка легкие будут протерты до дыр!» – и левое легкое потом торжественно помещалось в банку с раствором). Я подала идею собрать его экспонаты в коллекцию, пронумеровать, что придало обычным рутинным вскрытиям поисковый азарт, а достаточно захламленной лаборатории в морге вид кунсткамеры.
– Нет, только не глаз! – Фрибалиус закрывает собой полку, на которой в маленькой банке плавает мутно‑голубой глаз неизвестного мужчины.
– Вот как раз глаз мне обязательно нужен! У вас их было два, я помню!
– Один взяли на пособие в институт.
– А печенки нет поменьше? – я задумчиво осматриваю трехлитровую банку.
– Есть раковая, но тоже в большой банке.
– Еще я возьму зародыша, где наш зародыш с открытым мозгом?
– Эмбриончики у меня за шкафом, я их убрал, а то санитарки очень расстраиваются.
– Давай кусок прямой кишки с наростом и вот это сердце.
– Это свиное сердце.
– Свиное сердце? Зачем оно тут?
– Оно было в человеке. Ему пересаживали. Доброволец был по опытам.
Я составляю банки на отдельный стол. Пересчитываю. Семь банок. Одна – трехлитровая.
– Как ты это потащишь? – интересуется Фрибалиус.
– Сейчас упакую в коробку, а утром подъедет друг. Он на машине.
В дверном проеме возникает Офелия в простыне, хочет что‑то сказать, но вместо этого дергается и блюет, обильно заливая пол.
– Вода, – замечает Фрибалиус. – Похоже, она тонула в ванне, пока мы с тобой беседовали в кабинете.
Сутяга подъехал к центральному моргу, как и обещал, в половине седьмого. Фрибалиус помог загрузить коробку в багажник, а Офелию, укутанную в одеяло, – на заднее сиденье, рядом с клеткой, в которой нахохлился белый голубок.
– Знаешь, что самое смешное? – хмыкнул Сутяга, когда мы отъехали.
– Да. Офелия умерла от передозировки, потом от переохлаждения, потом утонула, а все равно матерится.
– А мы едем на машине братьев Мазарини!!
– Действительно смешно… А куда ты везешь голубка?
– Голубка тебе Тихоня отдает на время. Пользуйся.
– А как им пользоваться?
– Главное, не выпускай из клетки. Как только выпустишь, он тут же полетит в «Кодлу» к Тихоне. Поэтому договоримся так. Открываешь клетку в состоянии полной безысходности, и мы сразу рванем на помощь.
– А он долетит?
– В прошлом году долетел из Питера. А сизый, с хохолком, вообще из Турции вернулся. Представь только, запрет тебя твой отчим в темнице, на окнах – решетки, во дворе – страшные собаки, и начнет точить нож!
– Откуда ты знаешь про нож? – подпрыгнула я.
– Я не знаю, это я так уговариваю тебя взять голубя. И когда надежда на освобождение совсем умрет…
– Сутяга! – осенило меня. – Я знаю, как вам с Тихоней и с голубем заработать десять тысяч.
Охранники‑лесники не сказали ни слова. Молча стояли и смотрели на нас в машине. Сутяга занервничал:
– А у них ружья заряжены?
Когда я вышла и стала разминаться после долгой езды, старший лесник снизошел и поинтересовался, где меня носило.
– За птичкой ездила, – я достала клетку из машины. – В доме ни кошки нет, ни собаки! Могу я завести рыбок или птичку?!
– А что в коробке? – поинтересовался лесник.
– Консервы. Помоги занести в подвал.
Выбежала радостная Рита.
– Гадамер звонил пять раз! Пришлось врать, что ты отошла, потом, что ты упилась до бессознательного состояния, а он все равно просил тебя к телефону, и я мычала в трубку, как дура! – взахлеб докладывала она. Потом, перейдя на шепот, сообщила: – Но, по‑моему, он что‑то заподозрил. Теперь охранник забрал у меня телефон.
– Это нарушение прав! – возмутилась я на пределе громкости. – А если я заболею, а Рита забеременеет? А если у меня случится приступ аппендицита?
– Вырежем, – мрачно пообещал охранник Коля.
Поздней ночью, под завывание ветра и стук плохо закрепленных ставен, в кромешной темноте я пять раз прокралась из подвала в мансарду и обратно, перенося «консервы». Потом закрыла вход в чулан, зажгла в нем свет, подняла перегородку, за которую мне запретил заходить кореец, и аккуратно расставила семь банок, стараясь не поднимать глаз и не вдыхать.
Вымотавшись окончательно, я кое‑как сползла по лестнице вниз и осталась передохнуть на нижней ступеньке.
Сказали лесники корейцу, что я сбежала, или нет?
Если сказали, он быстро примчится.
Пошатываясь от усталости, я отправилась на поиски связки ключей. На кухонном столе – нет, в коридоре на тумбочке – нет, в пальто Риты – нет. Она что, спит с ними?
Пробираюсь на цыпочках в ее спальню. Приторно пахнет духами и ацетоном. Каждый день с утра Рита садится перед зеркалом для кропотливой работы по наложению макияжа и окраски ногтей в тон губной помады. Каждый вечер она все это тщательно смывает, чтобы следующим утром начать сначала. Оказывается, ей это придает уверенности в себе. Оказывается, полтора часа разглядывания себя в зеркале и тщательная обработка ногтей придают хоть какой‑то смысл абсолютно бессмысленному в отсутствие мужа медовому месяцу. У Риты восемь губных помад. Восемь оттенков лака для ногтей. Восемь прядей накладных волос в коробочке с силуэтом черной кошки. Восемь колец, четыре пары сережек – то есть поштучно получается опять восемь… Я роюсь на туалетном столике моей новой мачехи – восьмой жены Синей Бороды. Но самое смешное, что восемь – ее любимое число. Нет, это определено ею не вследствие какого‑то везения и не датой рождения, оказывается, ей нравится сама восьмерка. Она, по словам Риты, символизирует собой и соединенное в бесконечность лентой Мебиуса время, и плавность женских форм, и еще какую‑то трудно произносимую по‑латыни завитушку из области строения хромосом. И пусть после этого кто‑нибудь скажет, что в жизни все случайно!..
Ключи висят на стене над кроватью. Просто средневековье какое‑то…
Вглядываюсь в безмятежное спящее лицо.
Спасибо, что не запрятала под подушку, не привязала от вороватых слуг к ноге…
Снимаю звякнувшее кольцо. Тяжелая связка. Достаю из кармана ключ от потайной комнаты, цепляю его к массивному кольцу. Спи, моя красавица…
Контуженый Коля играет на пиле.
Если кто‑нибудь когда‑нибудь просыпался в шесть тридцать утра от заунывного протяжного звука содрогающейся пилы, он меня поймет…
Я вышла на улицу в ночной рубашке, только надела валенки и накинула на голову платок.
Взяла стоящее у стены дома ружье Коли и выпалила два раза в небо.
Коля упал на землю и закрыл голову руками. Огромная пила, похожая на акулу, расплющенную катком, еще несколько секунд содрогалась рядом с ним на снегу.
Охранники‑лесники сразу прибежали на выстрелы. Коля матерился и топал ногами, а я сосредоточенно рассматривала плавающий в забытой под стоком бочке ледяной круг, топила его, надавливая пальцами, потом отломила краешек и съела, хрустя и жмурясь от удовольствия, пока трое возмущенных мужиков орали на меня, потом – друг на друга, потом – на корейца, подсунувшего им «ненормальную пацанку», потом мы все пошли пить чай.
Рита даже не проснулась.
Пусть поспит, ее ждет тяжелый, полный неожиданностей день.
Половина одиннадцатого, пусть еще поспит?..
Двенадцать. Иду смотреть, не заснула ли она насмерть. Щекочу высунувшуюся из‑под одеяла пятку. Пятка прячется. Жива…
Я выскочила на улицу к бочке, отломила еще кусочек замерзшей ночи и устроилась грызть его у кровати спящей мачехи. Получилось вкусно и очень звонко.
– Уже утро?.. – Рита обнаружила меня, рассмотрела лед в руке, поинтересовалась, где взяла.
– Выловила в бочке.
– Сейчас же прополощи рот раствором марганцовки, – слабым голосом приказала она. – Только отравления нам тут не хватало!
– Пойдем кормить птичку.
Она не хочет вставать, я подбрасываю кусочек льда в кровать, Рита визжит и бросается подушкой. Она очень аккуратная, восьмая жена моего отчима. Я так и знала, что первым делом, когда встанет, она начнет заправлять постель. Нащупав в кармане рубашки бусину, я незаметно подбрасываю ее на простыню, пока Рита взбивает подушки.
– Ой! – удивляется она, обнаружив на влажном от подтаявшего льда пятне простыни бусину. – Ты только посмотри, красота какая!
– Обыкновенная пуговица, – приблизившись к Рите и к бусине лицом, я не разделяю ее восторга.
– Да что ты понимаешь! Это же розовый жемчуг! Подожди, дай посмотреть на свету.
Она рассматривает бусину у окна, потом – под увеличительным стеклом, потом предлагает залезть под кровать.
– Это еще зачем?
– Кто‑то порвал в этой комнате дорогие бусы из жемчуга. Некоторые могли заваляться под кроватью!
Мы становимся на четвереньки с разных сторон старинного ложа на массивных ножках и смотрим друг на друга сквозь темное и довольно пыльное подкроватное пространство, в котором прячутся вчерашние сумерки.
Охота шарить там руками в поисках сокровищ пропадает.
– Если эту бусину продеть в твою тонкую цепочку, – предлагаю я, усевшись на пол, – получится оригинально. У нее две дырочки.
Рита в восторге.
Возились мы с цепочкой долго. Я уже устала раскрывать колечко крепления, но Рита не сдавалась, поддевая его в сотый раз крошечным скальпелем.
Цепочка проделась в бусину‑пуговицу легко.
И только тогда на бледной тонкой коже, в углублении между ключицами, я заметила, как молочно‑матовая бусина, пропуская сквозь себя золото, светится растворенной капелькой крови.
Агей Карпович, сосредоточенно сопя, наклеивал высохшую осу на краешек стакана. В прошлую пятницу очень удачно получилось с живой осой. Невесть откуда взявшаяся в его кабинете в холодный ноябрьский полдень, оса присела на краешек стакана с чаем, щедро посахаренного следователем. Присутствовавшая при этом Мона‑налетчица, полногрудая красавица (и совершенно натуральная блондинка, кстати), сначала с веселым любопытством наблюдала за осой на стакане, потом – за размахивающим руками следователем. А потом ей стало не до наблюдений, потому что Лотаров, схватив свой шарф, так неудачно замахнулся, что опрокинул стакан, и чай вылился на критически открытые коленки Моны‑налетчицы.
Лотаров извинился раз сто и раз двадцать ненавязчиво заметил, что будь подол платья подлинней, не расцвели бы на коленках красавицы под тонкими колготками багровые пятна ожогов. На крик и ругательства женщины потянулись сослуживцы, советовали написать на злодея жалобу, выпить водички, утереть на щеках потекшую тушь, трогали красные коленки, чтобы получше уяснить степень ожогов, и потом предложили – каждый свои – методы оказания первой помощи. Агей Карпович бегал в это время по кабинету, хватал себя за пышные волнистые волосы, охал, извинялся и успел не просто пролистать вытащенный под шумок из упавшей сумки неуловимой Моны блокнот, но и запомнить две последние странички, после чего незаметно подкинул блокнот на пол, «обнаружил» упавшую сумку, запричитал еще горестней и так неумело стал все сгребать в кучу, что Мона вынуждена была перейти от криков и ругательств к спасению содержимого сумочки, а потом совсем успокоилась и не стала писать на Лотарова жалобу.
Подтирая на стекле лишние капельки прозрачного клея у ломких осиных ножек, Лотаров думал, как напроситься в гости к Пенелопе. Он имел прекрасный нюх на пакости, сейчас этот самый нюх подсказывал ему, что девочка Алиса готовит грандиозную пакость, и единственная возможность разузнать все получше – это провести время с очаровательной прачкой.
Убрав стакан с приклеенной осой в тумбочку, Лотаров оглядел свой кабинет, насупился и некоторое время сердито перебирал в памяти все возможные ему способы уговорить женщину провести с ним время. За последние десять‑двенадцать лет Лотаров настолько привык к абсолютной и непоколебимой свободе, что забыл, как это делается. У себя в кабинете он мог разыграть любое представление и довести за десять минут практически любую женщину до состояния истерики или вообще до полной невменяемости, но вот снаружи, за стенами следственного управления…
Дело кончилось тем, что, пометавшись по кабинету, Лотаров набросился на телефон и уже через пару минут свирепо поинтересовался у Пенелопы, не хочет ли она пригласить его на чашку чаю.
– Нет, – не скрывая злорадства в голосе, ответила Пенелопа. – Дела, знаете ли, Агей Карпович, дела!..
– Возьмите меня на дело, – вдруг неожиданно для себя предложил следователь, нависая над телефоном. – Я всегда могу пригодиться.
– Как это – всегда? – купилась Пенелопа.
Лихорадочно соображая, что сказать, Лотаров изобразил в трубку натужный кашель, потом длительное отхаркивание.
– Извините, – закончил он после громкого сплевывания. – Это нервный кашель. Не знаю, что именно вас интересует, но я мог бы в нужный момент отвлечь внимание, а потом…
– А знаете, приходите! – вдруг согласилась Пенелопа. – От меня помощница ушла. Приходите, будете обеспечивать контраст. И знаете что… Я надушусь, а уж вы не забудьте свой платок.
– Ну что вы, Пенелопа Львовна, я завсегда готов к встрече с вами, и платок при мне, – забормотал в трубку Лотаров. Резко выпрямившись, он почувствовал приближение интереснейшего вечера. – Я вот только пиджачок почищу, я в столовой на себя тарелку опрокинул… А подливка была…
– Ни в коем случае! – перебила Пенелопа. – Ничего не подчищайте и не замывайте.
– Ну что вы, Пенелопа Львовна, неудобно в вашем обществе…
– Приходите в чем есть или не приходите вообще!
– Как скажете, только ведь неудобно…
Рассердилась! Бросила трубку. Лотаров послушал короткие гудки, очень довольный собой, осторожно опустил свою на аппарат и достал из стола баллончик с накладными усами.
– Спасибо, не опоздали… – Пенелопа рассмотрела смущенного следователя, подозрительные пятна на его пиджаке, мокрые от пота волосы на висках, распрямившийся в линию левый кончик уса, болтающуюся на одной нитке верхнюю пуговицу – синюю на желтой рубашке, осторожно принюхалась, и Лотаров в который раз подумал, что пора купить в магазине шутих брызгалку с непотребными запахами. На самом деле препятствовал этому его собственный нос, тот самый, который мешал ездить летом в метро и заставлял покупать дорогой наполнитель для кошачьего туалета.
– Пожалуй, – одобрительно кивнула головой Пенелопа, – вам даже трость не понадобится…
– Трость? – осмотрел свои ноги Лотаров.
– Да. У моей помощницы на такие случаи была трость. Знаете, эффектная женщина, прихрамывающая, с тростью, то и дело готовая упасть, это срабатывало неплохо в нужный момент.
– А что мне делать в нужный момент?
– Да ничего не делайте. Вы сами по себе – законченное произведение. Садитесь сзади, – они подошли к машине Пенелопы.
– Куда мы едем? – Лотаров с интересом отслеживал светофоры.
– Мы едем в Институт репродукции человека.
– А что делать будем?
– Я буду делать свою работу, а вы – ничего. То есть держитесь рядом и ведите себя естественно: чихайте, сморкайтесь.
– Почему вы меня пригласили, Пенелопа Львовна? – не выдержал Лотаров и задал мучающий его уже второй час вопрос.
– Налаживаю производственные связи, – пожала плечами Пенелопа. – Невинные взаимообязывающие контакты.
– Помилуйте, чем я вам могу быть интересен?..
– Там посмотрим, – ушла от ответа Пенелопа.
У высокого темного здания с кое‑где светящимися окнами Лотаров поинтересовался:
– А скучно не будет?
Следователя Лотарова трудно было чем‑либо удивить. Но Пенелопа подарила ему воистину незабываемый вечер.
Сначала огромный, колышущийся всеми своими ста пятьюдесятью килограммами живого веса профессор в белом халате громогласным басом объяснял нервной женщине и ее ошарашенному мужу суть проблемы.
Лотаров узнал много интересного. Оказывается, началом развития нового организма у человека, как и у любого млекопитающего, является слияние двух половых клеток. Это ладно, только эти самые клетки сливаются в организме женской особи вне матки, и оплодотворенное яйцо, которое приходит в матку, уже состоит из 32 клеток! Называется этот тридцатидвухклеточный зародыш морулой, и в матке эта самая морула тут же начинает окружать себя трофобластом.
– Подождите, я запишу, – попросил Лотаров, копаясь в карманах в поисках карандаша.
– Извините, а вы – кто? – озаботился муж нервной женщины.
– Это мой помощник, – Пенелопа протянула Лотарову ручку.
– Тро‑фо… бласт, – бормотал Лотаров, тщательно записывая новое слово в замусоленный блокнот. – Но позвольте! – радостно вскричал он, отчего нервная женщина дернулась в кресле, и муж тут же погладил ее по руке. – Это же от «трофе» – питать!
– Совершенно верно, – одобрительно загудел профессор, – в результате внутриматочной дифференцовки клеток образуется питательный наружный слой – трофобласт, и внутренняя клеточная масса, из которой – что? Правильно, – ответил сам себе профессор, пока все присутствующие переглядывались, – из которой будет развиваться зародыш! В нашу с вами задачу входит тщательно и вовремя отследить малейшие изменения в трофобласте после внедрения в матку – чего? Правильно, морулы. Отслеживать это можно, к примеру, флюоресцентным анализом ранней плаценты либо выделяя бета‑глобулин и исследуя полипептидную цепочку. Поскольку, – профессор подошел к плакатам на стене и уверенно, не глядя, ткнул пальцем в сложные схемы, – общее количество углеводов в молекуле белка составляет немного больше одной четвертой ее массы, а общая масса всей молекулы белка равняется приблизительно 110 000 дальтон…
В глазах мужчины появился страх. Женщина умоляюще посмотрела на Пенелопу. Пенелопа толкнула коленкой Лотарова. Покраснев, Лотаров, как мог, разрядил обстановку:
– Я знаю, что такое – дальтон! – выкрикнул он и подмигнул бледному мужу.
– Нуте‑с! Попробуйте! – азартно согласился профессор.
– Дальтон – это единица измерения, она показывает, во сколько раз молекула чего‑нибудь тяжелее молекулы водорода! – оттараторил Лотаров, достал заветный платок и самозабвенно высморкался.
– Коллега, – поинтересовался профессор, после того как платок был тщательно сложен Лотаровым, – как вы считаете, какой орган первым начинает подавать сигналы о начале беременности?
– Ну что вы, – засмущался Лотаров и даже виновато (не перестарался ли?) посмотрел на тоже ошарашенную его познаниями в молекулярной биологии Пенелопу. – Это я так просто, кроссворды решаю, еще журнал «Здоровье» у меня завалялся с прошлого века…
– Такими уловителями могут быть мембраны клеток печени и почек, что, естественно, накладывает на выбранного донора дополнительные условия по состоянию этих самых органов. Вот почему я рекомендую не искать донора в семье или по знакомству, а воспользоваться именно нашей базой доноров, состояние внутренних органов которых тщательно и скрупулезно исследовано и предполагает…
– Простите, а если подходить юридически, эта самая мо… морула, которую пересадят моей жене, она уже считается полноценным плодом? – поинтересовался муж. – Женщина, которая… которую я… Она не станет потом предъявлять права на родившегося младенца?
– Прошу не беспокоиться на этот счет. Доноры, которые согласны на подобную операцию, работают за деньги и по соответствующим договорам, – уговаривая мужчину, Пенелопа смотрела ласково, но строго. – Они относятся к своему заработку так же ответственно, как и к здоровью. Извините, мы с вашей женой выйдем в коридор, профессор должен объяснить кое‑какие нюансы общения с донором.
– Ню… Нюансы? – мужчина испуганно проводил глазами жену.
Лотаров тоже было вскочил, но, не получив от Пенелопы никакого знака, прошелся по кабинету и начал изучать плакат.
Профессор шумно устроился за столом и открыл папку.
– Что вы пили? – вдруг спросил он у мужа.
– Я, знаете…
– Уважаемый оплодотворитель пил сегодня виски хорошего качества, – услужливо подсказал Лотаров.
– Да, я выпил виски, но…
– Коллега! – профессор изучающе уставился на Лотарова. – Вы пили вместе?
– Нет, что вы, я впервые вижу этого человека. Мой нос очень остро реагирует на запахи, понимаете, он практически может узнать любой из ранее определенных.
– Зачем вы пили? – повернулся профессор к мужу.
– Не знаю, так, по привычке… А вообще‑то я не верил, что все произойдет, это нереально все и странно… Давайте втроем выпьем по рюмочке, – он полез во внутренний карман и достал плоскую фляжку, – и прекратим этот балаган. А жене моей вы скажете, что в пьяном виде я не могу оплодотворять.
– Можете, – перебил его профессор, к большому удивлению Лотарова. Некоторое время они вдвоем смотрели на фляжку, к которой присосался муж. – С договором вы уже ознакомились, прошу ответить на вопросы. В каком периоде времени вы имели коитус?
– Что я имел? – муж беспомощно посмотрел на Лотарова. Лотаров пытался жестами показать, что такое коитус, но засмущался и отвернулся к плакату.
– Как давно вы имели половые сношения с женщиной? – уточнил профессор.
– С какой женщиной?.. С женой, вы имеете в виду? Я в командировке полтора месяца, я…
– Именно с женщиной, не смущайтесь, это останется между нами. Дело в том, что для проведения достаточно успешного оплодотворения донора желательно иметь воздержание от половых сношений не менее трех, а лучше – пяти дней. Мы специально предложили вам прийти сразу же после прибытия, и ваша жена должна была подойти ответственно к предстоящему оплодотворению донора и проявить должное воздержание. Итак?
– Да. Не менее пяти… Ик! и более… дней, – справился муж со сложными подсчетами и заслужил одобрительный кивок Лотарова.
– Хорошо. Это упрощает дело в том смысле, что ваши сперматозоиды будут более подвижны и повторного соития не потребуется. Так, что тут у нас… результаты экспресс‑анализов, заключения врачей. Вы здоровы и можете иметь полноценное потомство, – профессор закрыл папку и весело посмотрел на мужа. – Теперь – главное.
– Минуточку подождите, я хотел спросить… Мне рассказывали, как у вас собирают сперму доноров, правда, что там действуют электрошоком? И что мужчину для этого не обязательно возбуждать до… До этого самого?.. Ну, в общем, я хотел спросить, а вдруг она мне не понравится? – решился муж.
– Вы боитесь, что имеющиеся у нас в наличии доноры своим внешним видом и аморфностью поведения не приведут ваш член в состояние эрекции?
– Боюсь! Я, знаете, вообще в больницах чувствую себя неуверенно, а тут еще незнакомые женщины…
– У нас не больница, уважаемый. У нас научно‑исследовательский центр. Знаете, в чем отличие? В оплате вами всех научно‑исследовательских опытов и в условиях их проведения. А наши доноры!.. Да вы сами увидите. Пройдемте!
Пропуская в дверях мужа вперед, профессор ободряюще ему кивнул, а Лотарову вдруг подмигнул левым глазом, и глаз этот был совершенно безумен.
В этот момент легким холодком по спине следователя прокралось первое подозрение. Он хотел было осмотреться в странном кабинете и чуть было не потребовал у профессора документы, но был учтиво оттолкнут от двери в спину.
Комната, в которую они вошли втроем, имела стену из прозрачного стекла, по ту сторону его стояли шесть стульев, и кроме этих стульев, ничего не было.
– Простите, а моя жена?.. – заволновался было муж, и профессор тут же уверил его, что жена понимает важность момента.
– Она согласится с любым вашим выбором, лишь бы хоть кто‑нибудь из имеющихся у нас на сегодня доноров вам приглянулся до состояния эротического возбуждения.
– Это она так сказала? – ужаснулся муж.
– Она понимает, что донор должна вас сильно возбудить, чтобы оплодотворение было успешным. Сосредоточьтесь. На сегодняшний день в благоприятном для зачатия периоде овуляции находятся шесть доноров.
По ту сторону стекла открылась дверь и вошла…
– Это же вьетнамка! – не удержался Лотаров и тут же закрыл рот рукой.
– Не волнуйтесь, они нас не видят и не слышат. Совершенно верно, вьетнамка, и пользуется большой популярностью. Рекомендую. А следующая – обратите внимание, какой таз! – имеет стопроцентную оплодотворяемость после каждого соития! Очень хваткая матка, очень! – восхитился профессор. Он не видел выражения лица мужа.
Чтобы хоть как‑то подбодрить мужа, Лотаров при появлении следующей женщины толкнул его плечом. Муж поджал губы и неопределенно пошевелил рукой, что означало – «ни то ни се».
– А вот эта очень хороша! – восхитился Лотаров, отслеживая каждое движение новой женщины. Невысокая и вся обтекаемая, с гладкими черными волосами. Лицо скуластое, а глаза большие. Кругленькая. Если разденется и сядет, обхватив коленки и расплющив о них груди, будет точь‑в‑точь нефритовая статуэтка из кабинета Пенелопы.
– Да… Что‑то есть, – согласился муж, не в силах противиться животному притяжению, которое действовало даже через стекло.
– Республика Соха, – одобрил его выбор профессор. – Большая вероятность двойни, большая. Хотите сразу двойню? Хотя вашей жене сколько… Сорок три?
– Не надо двойни, – решительно воспротивился муж.
Четвертой вошла темнокожая мулатка.
Мужчины затаили дыхание.
Лотаров достал было платок для сморкания и последующего торжественного свертывания, потом спохватился, убрал, а пот на висках вытер другим, из левого кармана.
Муж побледнел и посмотрел на профессора.
– Без комментариев, – вздохнул тот. – Что тут скажешь?..
Сказать было нечего.
Пятая была высокой породистой блондинкой. Шестая – маленькой изящной брюнеткой.
– А моей жене не поздно вынашивать ребенка? Как это скажется на ее здоровье? – озаботился муж, не сводя глаз с мулатки.
– Талия – пятьдесят восемь, бедра – сто шесть, грудь – сто пятнадцать, – описал темнокожую длинноволосую красавицу профессор и тоже достал платок, чтобы промокнуться.
– Зачем мне ее грудь, ей же не кормить… – прошептал муж.
– Не скажите. Грудь в этом деле…
– Мужики, что тут обсуждать? – решил внести ясность Лотаров. – Мулатка вне конкуренции, это факт. А нельзя ее использовать как возбуждающую силу, а оплодотворить блондинку?
– Вы здесь вообще ни при чем, – строго заметил профессор. – Почему блондинку?
– Ну, я подумал, что жена – светленькая…
– А муж – брюнет! – профессор явно сердился.
– Мне нужно поговорить с женой, я так не могу, в конце концов, это фарс какой‑то! Она все это придумала, пусть сама и выбирает! – будущий отец совсем отчаялся наблюдать за перемещениями ног полуодетой мулатки.
– Ваша жена видела всех доноров, – успокоил его профессор.
– И мулатку?.. – шепотом спросил муж.
– И мулатку, конечно. Она сказала, что восхитительный ребенок может получиться… Сейчас вспомню… Да! Восхитительная по красоте девочка будет, если от мулатки. И крупный сильный мальчик от донора номер два. Вон от той, с широким тазом. От нее только мальчики рождаются.
– Я хочу красивую девочку! – не выдержал муж.
Лотарову ужасно хотелось послушать, что скажет жена своему мужу, достигшему состояния полной эрекции даже после осмотра через стекло. Как он будет объяснять, что это самое состояние на него накатило из‑за мулатки? Но послушать не удалось, хотя удалось подсмотреть через две стеклянные двери, как нервная женщина сначала показала мужу большой палец, а потом бросилась ему на шею.
– Что это она ему сунула? – спросил следователь у стоящей рядом Пенелопы.
– Фотоаппарат.
– Правильно… Потом подработают снимок под старину и будут всем показывать, как прабабушку. Интересная у вас работа, Пенелопа Львовна…
– Обычная работа. Сегодня, кстати, на редкость приятная. Жена довольна, муж – вообще в бессознательном угаре.
– А в чем здесь фокус?
– Ну какой фокус? Дело простое. Оплодотворит муж мулатку, потом пересадят, как ее?..
– Морулу.
– Пересадят морулу жене, она выносит ребенка, привыкнет к нему, а к родам уже и не вспомнит, что и как. Богатые люди в состоянии заплатить за любые прихоти, даже за рождение мулаточки.
– Бросьте. Ваш оплодотворитель пьян. А если он когда‑нибудь придет в «Тайхо» и увидит там выбранного им сегодня донора? – тихо поинтересовался Лотаров, покосившись вокруг.
– Куда он придет? – тоже понизила голос Пенелопа, оглядываясь.