Китай за последние годы заметно усилил свои позиции на международной арене, превратившись из «регионального игрока», оказывавшего влияние преимущественно на политику стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в один из наиболее влиятельных центров мировой политики. Продвижению Китая в мире способствует множество факторов, среди них:
· Достаточно высокие, хотя и с ниспадающей динамикой в последние 8-9 лет, темпы экономического роста (см. рис.1);
Рис.1. Темпы роста ВВП Китая, %. Источник: Официальный сайт ЦРУ. URL. Режим доступа: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/ch.html (проверено 11.03.2018).
· Масштабная программа инвестиций, разработанная и опубликованная в 2017 г. (приоритетными являются инвестиции в инфраструктуру и энергетику стран-партнеров)[1]; КНР действует по принципу «создавать и развивать инфраструктуру», в соответствии с которой Поднебесная устанавливает и укрепляет долгосрочные партнерские отношения, формируя вокруг себя так называемый «пояс лояльности».
· Установление долговременных политических отношений через интеграционные объединения, где КНР играет доминирующую роль (Шанхайская организация сотрудничества, Ассоциация государств Юго-Восточной Азии и др.); подписание межправительственных соглашений, торговых сделок, таможенных пактов (КНР присоединилась к Таможенной конвенции о международной перевозке грузов, в которой участвуют более 70 стран). На сегодняшний день прорабатывается 19 соглашений о свободной торговле, 14 из них уже реализуются на практике.
· Финансовая и гуманитарная помощь государствам – партнерам, в особенности африканским государствам и странам Латинской Америки, оказывающим поддержку КНР в Организации Объединенных Наций (ООН)[2]: например, с 2000 по 2014 гг. КНР предоставила разным странам мира помощь на сумму 354,4 млрд. долл., став вторым финансовым «донором» после США (394,6 млрд. долл.).[3] Помимо политической поддержки КНР получает и еще один важный ресурс – имиджевый, становясь государством, предоставляющим нуждающимся странам общественные блага.
· Отдельно стоит выделить продвижение КНР на море, в частности активное участие Поднебесной в создании альтернативных водных артерий с целью обеспечения национальной безопасности и преодоления зависимости от других акторов (США, стран Персидского залива и т.д.). В частности, КНР выступила в роли инвестора в строительстве Суэцкого канала-2, Панамского канала-2, а также проявила интерес к следующим проектам – Никарагуанскому каналу и каналу через перешеек Кра (альтернатива Малаккскому проливу).
При этом «почвой» для активно растущей политической и экономической мощи КНР в мире является системная работа над привлекательностью китайской культуры, языка, мировоззрения и т.д. посредством Институтов Конфуция, создаваемых повсеместно по инициативе Канцелярии Государственного совета КНР (насчитывается 525 институтов Конфуция и 1113 классов Конфуция в 146 странах мира).[4]
Все вышеперечисленное представляет собой собирательный бренд Китая, объединяющего под своей эгидой различные инфраструктурные проекты и формирующего между лояльными китайскому курсу государствами тесные комплексные отношения в экономической, политической и гуманитарной областях, что в 2013 г. было оформлено в геополитическую инициативу «Один пояс, один путь». Посредством данного геопроекта КНР формирует свою систему международных отношений, где главным центром будет Китай.
Глобальная инициатива КНР находит как поддержку, так и препятствие со стороны крупных акторов мировой политики, что влияет на перспективы дальнейшего развития китайского проекта «Один пояс, один путь». Рассмотрим основные вызовы на пути реализации китайского мегапроекта, и соответствующие «ответы» Поднебесной на них.
Так, главным актором, проигрывающим от реализации китайского проекта, являются США, для которых геополитическая инициатива «Один пояс, один путь» представляет, прежде всего, идеологическую угрозу, ставя под сомнение фундаментальный постулат Запада: эффективная экономика и благополучие государства возможны только при условии копирования западного пути развития и присоединения к нему[5]. На протяжении длительного времени США являлись «идейным» лидером сначала только для стран капиталистического блока, а впоследствии, после распада СССР и для тех, кто еще недавно развивался в рамках совершенно другой парадигмы - коммунистической. Главным американским брендом, национальной идеей, распространяющейся по всему миру, стал «экспорт демократии». Страны, желающие присоединиться к так называемому западному миру, должны были независимо от готовности государственных институтов общества, импортировать «американскую модель демократии» (пример, прибалтийские страны, Румыния, Грузия и т.д.). В противовес США, КНР предложила другой вариант межгосударственного сотрудничества, в рамках которого не нужно реформировать политические институты или переживать «цветные революции» – данная модель опирается на 5 связующих элементов:
• Политическая согласованность, что подразумевает усиление координации государств, входящих в орбиту влияния КНР, в политической области, в частности – поддержка китайских идей и проектов в международных организациях (ООН, Международный валютный фонд (МВФ) и др.). Например, поддержка африканских государств – членов ООН по вопросу исключительных экономических зон в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, которые оспаривает Япония. Важность решения данного вопроса в пользу КНР объясняется преимуществами, которые получает государство в исключительной экономической зоне. Так, согласно статьям 56, 58 Конвенции ООН по морскому праву 1982 г., они «пользуются свободами судоходства и полетов, прокладки подводных кабелей и трубопроводов и другими правомерными с точки зрения международного права видами использования моря», а также имеют право на создание «морских научных исследований» и «на разведку, разработку и сохранение природных ресурсов как живых, так и неживых, в водах, покрывающих морское дно, на морском дне и в его недрах»[6]. За помощь в продвижении китайских интересов африканские государства получили серьезную финансовую помощь, а также содействие в строительстве инфраструктуры на территории континента (в Танзании, Кении и Эфиопии): КНР к 2009 г. простила 312 долгов 35 странам Африки на общую сумму 3 млрд. долл., в 2015 г., в период, когда началось согласование маршрута Морского шелкового пути (МШП), Си Цзиньпин объявил о решении списать межправительственные беспроцентные займы для наименее развитых стран, на границах которых МШП и пройдет; построила 5 тыс. км железных и асфальтовых дорог, 200 школ и 100 больниц.[7] Для сравнения: объем инвестиций КНР в Африку в 2016 г. составил 36,1 млрд. долл. (вырос на 106% по отношению к 2015 г.), в то же время суммарный объём вложений США, Великобритании и Франции в африканский континент - 29,1 млрд. долл.[8]
• Строительство единой инфраструктуры (строительство транспортных коридоров, связывающих КНР и лояльные государства, инвестирование в создание альтернативных водных артерий – Суэцкий канал-2, Панамский канал-2, Канал через перешеек Кра (только разрабатывается проект)).
• Торговые и экономические связи посредством многосторонних и двухсторонних соглашений (развитие торговли путем ликвидации торговых барьеров, снижения издержек торговли и инвестиций, повышения скорости и качества экономических операций; участие китайских компаний в разведке и добыче полезных ископаемых на территории «стран-партнеров»). Например, доля китайских компаний в добыче нефти в Казахстане, по оценке аналитиков «КазМунайГаза», превышает 40%[9]: среди проектов - освоение нефтяных месторождений в Актюбинской, Атырауской, Мангистауской, Кызылординской и Карагандинской областях.
• Валютно-финансовые потоки (увеличение валютных потоков за счет перехода на расчеты в национальных валютах, то есть расширение применения юаня). Так, с октября 2016 г. решением МВФ юань стал пятой валютой наравне с евро, долларом, иеной и фунтом в корзине ключевых международных валют.[10] Решение это, кстати говоря, было весьма политизированным, так как юань технически не соответствовал SDR критериям. Однако современный КНР – крупнейшая мировая экономика по паритету покупательной способности, не признавая ее значение и масштабы для международной экономической системы, МВФ серьезно терял в плане своей легитимности.[11]
• Гуманитарная и образовательная кооперация включает в себяактивное применение политики «мягкой силы», распространение китайской культуры и китайского языка посредством Институтов Конфуция, при этом особая ориентация на страны, с которыми выстроено плотное экономическое сотрудничество (зависимость последних от КНР). Примером успешности данного направления может послужить работа с африканскими странами на государственном уровне, в рамках которой правительство Поднебесной поощряет обучение африканских студентов по тем специальностям, которые больше всего нужны в Африке, что способствует укреплению «мягкой силы» Китая на африканском континенте. С этой целью КНР создала широкий спектр программ по обмену студентами и также мотивационные меры в виде китайских стипендиальных программ (также действуют для студентов из Европы, Латинской Америки, Канады и Австралии). Успешность программы видна на примере ее результатов - в 2012 г. в КНР обучалось 27 тыс. студентов из Африки, а в 2013 г. уже более 35 тыс. На территории КНР действует система создания совместных кампусов с крупнейшими мировыми вузами, крупных научных лабораторий, что вкупе с выстроенной стипендиальной поддержкой привлекает лучших студентов из многих стран мира, часть из которых, возвращаясь к себе на Родину, входит в «кадровый резерв» государства, формируя будущую политическую элиту (видно на примере африканских государств).
Важно отметить, что китайская геополитическая инициатива – это не просто геополитический проект, она часть продуманной внешней политики КНР. Так, проект «Один пояс, один путь» встроен в провозглашенный на 3 пленуме XVIII созыва (ноябрь 2013 г.) ЦК КПК принцип всесторонней открытости, включающий в себя дружелюбие, искренность, взаимовыгодность и толерантность (亲, 诚, 惠,容).[12]
Подводя итог вышесказанному, стоит отметить, что китайская деятельность в рамках «Одного пояса, одного пути» – практическое воплощение теоретических постулатов формирования государства-гегемона, описанных еще А. Грамши в его «Тюремных тетрадях».[13] Так, чтобы государству стать гегемоном[14], ему необходимо основать и защищать порядок, при котором большинство других стран могли бы найти нечто совместное с интересами гегемона. Иными словами, идеи гегемона должны быть привлекательными для других, именно «полезность» выступает основным аргументом в пользу присоединения остальных акторов к формируемому КНР миропорядку в противовес насильственному насаждению и трансформации государственного устройства и парадигмы развития, применяемых в рамках других концепций (например, американской концепции сотрудничества). Инструментом в продвижении интересов гегемона, норм и ценностей, разделяемых им, служат международные организации (ООН, например) и интеграционные объединения (ШОС, АСЕАН, «Один пояс, один путь»). Масштабы гегемонии бывают разными – от регионального до глобального уровня. На региональном уровне лидерство КНР в Азии пытается оспаривать Япония, но делает это с каждым годом все менее успешно ввиду отсутствия должного уровня ресурсов (политического финансового, идеологического и демографического), а также Индия, о чем будет сказано ниже. На глобальном же уровне основной китайский конкурент – США.
Учитывая вышеперечисленные достоинства китайской модели сотрудничества и развития, можно сделать вывод, что КНР становится вторым крупным центром силы на уровне с США. Соответственно, цель проекта «Один путь, один пояс» – продвижение КНР в роли сопоставимого с США фактора мировой политики или сверхдержавы посредством создания пояса лояльных государств через сотрудничество в сфере логистики, энергетики, строительства и культуры.
На фоне публичного поддержания хороших китайско-американских отношений, исторического визита Дональда Трампа в Пекин в ноябре 2017 г. в рамках большого турне по Азиатско-Тихоокеанскому региону, США, осознавая усиление КНР на мировой арене, стремятся противодействовать этому. В частности, на следующий день после окончания трехдневного визита Д. Трампа в КНР, США приступили к проведению маневров в западной части Тихого океана с задействованием трех авианосных ударных групп. Напомним, что незадолго до этого американские военные учения проходили у непосредственных границ КНР – в Южно-Китайском, Восточно-Китайском и Филиппинском морях.[15] Помимо этого, в феврале 2018 г. США ударили по главному инструменты «мягкой силы» Поднебесной – деятельности Институтов Конфуция, обвинив последних в шпионской деятельности на благо КНР, что вызвало волну общественного негодования и последующее закрытие ряда представительств данной организации в американских вузах (Институты Конфуция представлены более чем в 100 американских вузах). Американские СМИ, в частности, The Washington Post, опубликовали целый ряд громких статей, в которых значится, что «существование Институтов Конфуция грозит в будущем появлением в США прокитайски мыслящих лидеров». К расследованию ситуации вокруг Институтов Конфуция было привлечено Федеральное бюро расследований (ФБР), обнародовавшее соответствующее заключение, согласно которому «данные организации являются гнездами влияния и сбора разведывательных данных в интересах Пекина».[16]
Еще одним направлением антикитайской деятельности США является политика в отношении Тайваня, территории, контролируемой частично признанной Китайской Республикой. В то же время КНР, придерживающаяся принципа одного Китая, считает Тайвань своей одноимённой административной единицей. В апреле 2018 года стало известно, что Государственный департамент США утвердил торговую лицензию на продажу технологий военной подводной лодки Тайваню, нарушив этим действием главное положение китайско-американских совместных коммюнике - прекратить с Тайванем военные контакты в любых формах, в том числе продажу вооружения.[17]
Таким образом, анализ последних действий США позволяет еще раз подчеркнуть, что главным противником реализации китайского геопроекта «Один пояс, один путь» являются Штаты, для которых недопустимо столь масштабное усиление Поднебесной на мировой арене. Задача США – не допустить формирования, так называемого пояса лояльности из государств-партнеров Пекина, так как помимо чисто экономических аспектов, китайский проект затрагивает политическую сферу, формируя ориентированный на КНР «полюс» мировой политики.
Еще одним актором, чьи дивиденды от проекта весьма неоднозначны, является РФ. Так, активное присутствие КНР в Центральной Азии затрагивает интересы России, что особенно чувствуется на примере двухсторонних соглашений и совместных проектов КНР – Казахстан, КНР – Кыргызстан, КНР – Таджикистан. Подобные тенденции показывают, что китайские позиции в регионе носят стабильный характер и находятся на достаточно высоком уровне. Единственным жизнеспособным проектом России, частично охватывающим Центральную Азию (Казахстан, Кыргызстан), считается Евразийский экономический союз, который по развитию и масштабам серьезно уступает китайской инициативе «Один пояс, один путь». Однако, ввиду серьезной финансовой базы китайского проекта, а также широкого экономического охвата региона китайской стороной, в ноябре 2016 г. в ходе очередного визита Премьера Госсовета КНР Ли Кэцяна в Россию была отмечена возможность стратегического сопряжения геополитического проекта «Один пояс, один путь» с Евразийским экономическим союзом. Было отмечено, что китайские капиталовложения в Россию растут, за последние три года их размер увеличился в 2,5 раза. [18] Позднее, в Лиме, в ходе саммита АТЭС возможность сопряжения проектов «Новый шелковый путь» и Евразийского экономического союза отметил и Президент РФ В.В. Путин.[19] В ходе прошедшего в Китае 14-15 мая 2017 г. форума «Один пояс, один путь», на котором присутствовали лидеры Центрально-Азиатских государств - Президент Казахстана Н.Н. Назарбаев, Президент Узбекистана Ш.М. Мирзиёев, Президент Киргизии А.Ш. Атамбаев, а также генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш, директор – распорядитель Международного валютного фонда Кристин Лагард и президент Всемирного банка Джим Ён Ким, В.В. Путин еще раз отметил перспективы сопряжения китайского и российского интеграционных проектов, подчеркнув, что в дополнении с ШОС, Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии удастся создать «цивилизационный проект, устремленный в будущее».[20]
Таким образом, с одной стороны, Россия, участвуя в данном проекте, стремится лоббировать интересующие ее аспекты сотрудничества, в частности, потенциальное сопряжение инициативы «Один пояс, один путь» и Северного морского пути (СВП), основная проблема последнего – отсутствие необходимой инфраструктуры. Соответственно, встраивание СВП в китайский геополитический проект позволит создать принципиально новую транспортную конфигурацию Евразийского континента, а также повысит роль и статус России в Новом шелковом пути.[21] С другой стороны, наличие альтернативных коридоров ослабляет заинтересованность КНР в РФ, которой Поднебесная пока что отводит роль одного из транспортных хабов. Подобная позиция китайских властей осложняет реализацию российских целей по выстраиванию совместных действий в рамках глобальной инициативы «Один пояс, один путь». Соответственно, степень дальнейшей поддержки китайского геопроекта со стороны России зависит от готовности КНР идти на уступки и выстраивать взаимовыгодные отношения, в чем КНР также заинтересован, учитывая перспективы японского контрвлияния в Азии и потенциальную российскую поддержку.
Еще одним препятствием на пути реализации геополитической инициативы «Один пояс, один путь» может стать борьба региональных китайских элит за роль «ключевого района» Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП), что особенно усиливается в условиях роста социально-экономической диспропорции развития китайских регионов (отставание центральных и западных регионов от восточных), для которых данный проект – шанс улучшить ситуацию в подотчетной им территории. Так, региональные власти, воспользовавшись отсутствием единого концептуального документа по геопроекту в открытом доступе, приступили к подготовке подобных документов на местном уровне (см. рис.2) с выделением особой роли своего региона: Синьцзян-Уйгурский автономный район отводит себе роль ключевого, провинция Ганьсу (Центральный Китай) провозгласила себя «золотым участком» проекта, провинция Шэньси (Центральный Китай) – «стартовой точкой», провинция Юньнань (Южный Китай) – «стратегической опорной точкой пересечения Пояса и Пути», город центрального подчинения Чунцин – «новой стартовой точкой ЭПШП и узлом строительства Экономического пояса вдоль р. Янцзы», а провинция Фуцзянь – «стратегическим узлом Морского шелкового пути (МШП)».[22]
Рис.2. Ключевые провинции, задействованные в проекте «Один пояс, один путь». [Электронный ресурс] // One Belt One Road: A role for UK companies in developing China’s new initiative. URL. Режим доступа: https://www.cbbc.org/cbbc/media/cbbc_media/One-BeltOne-Road-main-body.pdf (проверено 11.03.2018).
Борьба развернулась не только в кругах регионального истеблишмента, полем для баталий стали и экспертные площадки - ряд экспертов, «обслуживая» амбиции политического класса, опубликовали аналитические документы, содержащие аргументацию с «подлинным свидетельством» уникальности региона для проекта и роли административно-территориального образования в реализации геопроекта. Ответной мерой Пекина на подобные акции региональной элиты, а также на пристальное внимание мировой общественности к проекту, стала его информационная закрытость и отсутствие четкой демаркации границ маршрута «Один пояс, один путь». Так, 2 декабря 2014 г. ЦК КПК и Госсовет КНР представили Си Цзиньпину «Стратегический план строительства Экономического пояса Шелкового пути и Морского шелкового пути XXI века», однако, открыто опубликован этот документ не был, лишь некоторые выдержки из него попали в последующие документы.[23]
В итоге первый концептуальный документ с системным изложением содержания ЭПШП и МШП появился в марте 2015 г. в формате Белой книги[24] и получил название «Перспективы и действия». Над ним работали Государственный комитет по развитию и реформе, Министерство коммерции и Министерство иностранных дел. Этот документ был ориентирован на две аудитории – внешнюю и внутреннюю, и был оперативно переведен на языки основных партнеров Поднебесной для распространения в западной прессе – английский, французский, испанский и русский. Наибольший интерес у зарубежной аудитории вызывали географические рамки, поэтому им было отведено отдельное место в документе, однако, представлены они были достаточно размыто и содержали несколько альтернативных маршрутов:
1. ЭПШП:
(1) Из КНР через Центральную Азию, РФ до Балтийского моря;
(2) Из КНР через Центральную Азию, Западную Азию к Персидскому заливу, Средиземному морю;
(3) Из КНР в Юго-Восточную Азию, Южную Азию, к Индийскому океану;
2. МШП:
(4) Из прибрежных портов КНР через Южно-Китайское море до Индийского океана и дальше до Европы;
(5) Из прибрежных портов КНР через Южно-Китайское море в южную акваторию Тихого океана.
На внутреннюю аудиторию ориентирована часть, посвященная участию китайских регионов в проекте «Один пояс, один путь». Так, в документе «Перспективы и действия» китайские регионы разбиты на 4 группы, исходя из уровня их промышленного и логистического потенциала. Перед каждой из этих групп стоят свои задачи: северо-западные и северо-восточные должны ориентироваться на РФ и сотрудничество с ней, в частности на интеграцию в проект «Северный морской путь»; юго-западные регионы ориентированы на сотрудничество со странами АСЕАН; прибрежные районы, а также Сянган, Аомэнь и Тайвань – на кооперацию в рамках Морского шелкового пути; внутриконтинентальные регионы – на центры культуры, науки и образования. Отдельно выделен Синьцзян-Уйгурский автономный район, главная задача которого использование логического потенциала для связи с Центральной, Южной и Юго-Западной Азией, превращение данного региона в транспортный узел.
Размытость географических границ проекта может также стать серьезным препятствием на пути его реализации. Наличие альтернативных маршрутов в рамках «Пояса и пути» призвано поддерживать интерес у всех потенциальных участников проекта, а гибкие границы позволяют постоянно расширяться в пользу новых членов глобальной инициативы. Однако очевидно, что подобная стратегия возможна только на стадии рекламы проекта, когда главной задачей является привлечь крупных акторов к участию, в случае же с переходом к новому этапу – строительству, подобный подход неуместен, поскольку нарушает доверие со стороны партнеров. Особая опасность для проекта связана с недоверием со стороны политического руководства азиатских стран, что вполне понятно, так как из сетки альтернативных коридоров, проходящих через Азию, будет выбрана одна. Таким образом, КНР стоит перед сложной задачей: в условиях необходимости демаркации маршрута и начала строительства инфраструктуры некоторые азиатские страны останутся в стороне от непосредственного участия в проекте, а значит и от инвестиций, соответственно, они не просто могут отказаться от поддержки инициативы, что тоже важно в ситуации противостояния Китаю со стороны Японии и Индии, а начать активно противодействовать ей.
Принимая в расчет вышесказанное, задача КНР в сложившихся условиях состоит в том, чтобы подчеркивать потенциальные выгоды для всех участников проекта или лояльных инициативе партнеров, педалируя, например, преимущества от сокращения импортных издержек. Подобная стратегия может сработать в Центральной Азии, где Таджикистан не является непосредственным участником проекта, через территорию которого пройдет маршрут. Однако в соответствии с данными Всемирного банка о стоимости импорта и экспорта одного контейнера, именно эта Центрально-Азиатская страна несет самые высокие импортные издержки в мире — более 10 тыс. долл. за контейнер, (при средней стоимости в 1 тыс. 877 долл.), соответственно, ей выказать политическую поддержку данному проекту выгодно.
Еще одним препятствием на пути реализации проекта были пережитки межфракционной борьбы периодов Цзянь Цзэмина (Председатель КНР с 27 марта 1993 г. по 15 марта 2003 г.) и Ху Цзиньтао (Председатель КНР с 15 марта 2003 г. по 14 марта 2013 г.), что делало перспективы проекта Си Цзиньпина достаточно неоднозначными. Так, Цзянь Цзэмин, имеющий серьезное влияние в среде китайского генералитета, уже после ухода с поста Председателя КНР продолжал оказывать существенное влияние на армию в период властвования своего преемника Ху Цзиньтао, что вылилось в формирование двух центров силы, рост коррупции и падение эффективности войск в целом. Причина подобной межфракционности внутри ЦК КПК, а также на уровне неформального влияния отчасти кроется в системе управления государством, заложенной еще Дэн Сяопином: так, согласно Конституции КНР от 1982 г., «срок полномочий Председателя и заместителя Председателя Китайской Народной Республики соответствует сроку полномочий Всекитайского собрания народных представителей. Председатель и заместитель Председателя Китайской Народной Республики могут занимать эти должности не более чем два срока».[25] Однако подобные ограничения не касались двух других, куда более важных постов – должности Генерального секретаря ЦК КПК и главы Центрального военного совета, которому подчиняется армия. Соответственно, может сложиться ситуация, когда Генеральный секретарь ЦК КПК один, а Председатель КНР другой, что осложняет согласование вопросов и принятие решений. Примером может послужить ситуация вокруг перехода власти от Цзянь Цзэмина к Ху Цзиньтао: Ху Цзиньтао стал Генеральным секретарем ЦК КПК 15 ноября 2002 г., при этом Председателем КНР (до 15 марта 2003 г.) и Председателем Центрального военного совета КНР (до 13 марта 2005 г.) в это время оставался Цзянь Цзэмин. Наличие рядом сильного лидера в лице Цзянь Цзэмина, имеющего своих сторонников в ЦК КПК и в войсках КНР, не позволило Ху Цзиньтао набрать достаточный аппаратный вес и сконцентрировать всю полноту власти в своих руках для принятия политических решений. Однако Си Цзиньпин, опираясь на опыт предшественника, построил свое пребывание у власти следующим образом: сначала он избавился от всех оппонентов в ЦК (в 2015 г. - арест 16 генерал-майоров Народно-освободительной армии по делу о коррупции, а также арест первого замминистра безопасности Ма Цзянь; в июле 2013 г. – пожизненное заключение за злоупотребление властью Бо Силая, китайского политика, близкого к Ху Цзиньтао[26]), а к концу первой пятилетки нарушил правило, введенное Дэн Сяопином, о выборе преемника из числа Постоянного комитета ЦК КПК в конце первого срока пребывания у власти. Так, по результатам XIX созыва ЦК КПК (октябрь 2017 г.) помимо переизбрания Си Цзиньпина Генсеком ЦК КПК на следующие пять лет, был сформирован новый состав Постоянного комитета партии, в который помимо него самого и Ли Кэцяна вошли еще 5 человек, чей средний возраст – 65 лет, что позволяет сделать вывод о том, что среди них потенциальных преемников Си Цзиньпина нет. Вышесказанное в купе с конституционным изменением, одобренным депутатами Всекитайского собрания народных представителей, согласно которому теперь глава КНР может переизбираться на свою должность неограниченное число раз, наделяет Си Цзиньпина практически неограниченной властью для реализации начатых проектов и принятия политических решений.
Осложняет реализацию китайской геополитической инициативы «Один пояс, один путь» и конкуренция с проектом со стороны Японии и Индии, главная цель которых воспрепятствовать реализующемуся сценарию доминирования КНР в Азии. Так, Япония и Индия взаимодействуют в военной сфере, проводя совместные учения, что, прежде всего, направлено против реализации концепции Морского шелкового пути на китайских условиях. Поводом для активизации антикитайской деятельности стало строительство порта в Индии в рамках китайско-пакистанского экономического коридора, проходящего через оспариваемую территорию Кашмира. Индия в действиях КНР усматривает попытку окружить свою территорию «жемчужная нить», связывающего почти весь Индийский океан. Япония, публично одобрившая данный проект, на деле же объединилась с Индией по противодействию усилению КНР в регионе, приступив к созданию альтернативы Шелковому пути в виде Азиатско-африканского коридора роста. Впервые о данном проекте заговорили в ноябре 2016 года на встрече премьер-министра Индии Нарендра Моди и премьер-министра Японии Синдзо Абэ. Однако реальные перспективы у проекта появились только в июне 2017 г., после визита Н. Моди в США, где Индия получила ряд гарантий в поддержке со стороны Д. Трампа: в частности, был заключён контракт на поставку 22 беспилотников «Гардиан», рассчитанных на слежение за военными кораблями и подводными лодками противника; также был подписан контракт на продажу Индии военно-транспортного самолёта С-17, оснащённого системой сбрасывания средств радиоэлектронного подавления, и сенсационное соглашение о производстве в Индии американских истребителей F-16 (в ходе предвыборной кампании Д. Трамп обещал вернуть все производство в США), заменяющее российские самолеты и вертолеты Ту-142, Ил-76, Ми-26, Ми-35.[27] Вышесказанное доказывает, что США намерены поддержать Индию в ее конкуренции с КНР в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Помимо инвестиций, идущих на программу перевооружения, Индия вкладывает средства в Юго-Восточную Азию и Иран, но по масштабам значительно уступая КНР. Поэтому ключевым конкурентом Поднебесной в борьбе за инфраструктурные проекты – транспортные сети – является Япония. Основные каналы инвестирования – Азиатский банк развития (АБР)[28] и Японское агентство международного сотрудничества. Япония, в противовес китайскому принципу «давать кредит и строить» предлагает программу сотрудничества с целью повышения качества инфраструктуры (PQI), первоначальный бюджет которой составлял 110 млрд. долл. (для сравнения у Азиатского банка инфраструктурных инвестиций - АБИИ, возглавляемого КНР, на 2015 г. первоначальная капитализация оценивалась в 100 млрд. долл.).[29] При этом основная конкуренция между КНР и Японией в последние годы шла за строительство высокоскоростной железной дороги из Джакарты в Бандунг (Индонезия), по итогам которой Япония проиграла тендер ввиду жестких требований к государственным гарантиям.
Резюмируя вышесказанное, отметим, что КНР, принимая участие в инфраструктурных проектах в зоне пролегания «Одного пояса, одного пути», вкладывает огромные средства, заключая контракты на длительное время. Такая политика направлена, прежде всего, на превалирование политической составляющей проекта, что подразумевает выстраивание «пояса лояльности» из государств-партнеров. А значит, основной целью в развитии проекта «Один пояс, один путь» является включение государств-участников в орбиту геополитического влияния Поднебесной. В подтверждение превалирования политической логики над экономической целесообразностью деятельности КНР можно привести неофициальные заявления китайских чиновников, согласно которым они рассчитывают потерять до 30 % своих инвестиций в Центральной Азии и до 80 % в Пакистане.[30]
При этом, помимо проблем, стоящих на пути реализации проекта, геополитическая инициатива «Один пояс, один путь» может не только серьезно изменить экономическую и политическую карты мира, но также решить важные внутренние проблемы КНР и Азии в целом. Среди ключевых преимуществ китайского геопроекта стоит отметить: серьезное финансирование, доступ к мощной ресурсной базе на суше и в море через ЭПШП и МШП и рынкам сбыта, обеспечение безопасности на границах КНР и в Центральной Азии, преодоление дифференциации уровня социально-экономического развития китайских регионов, рост китайского фактора в мировой политике. Рассмотрим каждое из вышеназванных преимуществ по порядку, начав с финансового аспекта геопроекта.
«Один пояс, один путь» имеет под собой значительное материальное и организационное обеспечение. Для реализации этого проекта Пекин использует следующие финансовые институты – Фонд Шелкового пути (ФШП), Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ), Новый банк развития БРИКС (НБР) – все эти организации либо непосредственно учреждены КНР, либо функционируют при ее ключевом участии. Так, Фонд Шелкового пути, основанный в 2015 г., имеет под собой уставной капитал в 40 млрд. долл., главное направление для инвестиций – транспортно-логистические проекты: первый транш объемом в 1,65 млрд. долл. был направлен на строительство ГЭС в Пакистане (апрель 2015 г.), второй – на приобретение Китайской национальной химической корпорацией итальянской компании по производству автомобильных шин Pirelli (июнь 2015 г.).[31] АБИИ, уставной капитал которого 100 млрд. долл., учрежден 29 июня 2015 г. по инициативе КНР с целью созданию стимулов для экономического роста в Азии, преимущественно в Центрально-Азиатском регионе.[32] Участниками АБИИ являются 57 стран, однако, крупнейшей долей в уставном капитале обладает КНР – 29,78 млрд. долл. (29,8777 % голосов), наделяя Поднебесную правом вето. Второй и третьей страной по сумме вклада в уставной капитал банка являются Индия (8,6250 % голосов) и РФ (6,8076 % голосов).[33] Однако, несмотря на достаточно серьезное финансирование АБИИ со стороны РФ, в числе высшего руководства представителя нашей страны нет, о чем было объявлено 5 февраля 2016 г., в то время как там оказались представители Великобритании, Индии, Германии, Индонезии и Южной Кореи.[34] Третьим финансовым институтом, вкладывающим инвестиции в строительство инфраструктуры, территориально относящейся к странам – членам БРИКС, является НБР, учрежденный 21 июля 2015 г. Так, в период с 2016 г. по 2017 г. НБР одобрил 13 проектов на общую сумму свыше 3,3 млрд. долл., четыре из которых в КНР, четыре в Индии, три в РФ и по одному в Бразилии и ЮАР.[35]
Всего же в проект «Один пояс, один путь» намечено вложить свыше 890 млрд. долл. в 900 инвестиционных проектов в 60 странах.[36]
Второе преимущество геопроекта связано с доступом к мощной ресурсной базе на суше и в море через ЭПШП и МШП и рынкам сбыта. На суше доступ к ресурсам связан во многом с Центральной Азией и имеющимися в регионе ресурсами – углеводородами, калийными месторождениями, драгоценными и редкоземельными металлами. Важно отметить, что уже сегодня экономическое присутствие КНР создало все условия для проведения экономической экспансии на рынки региона. Среди наиболее крупных проектов КНР со странами Центральной Азии можно отметить строительство газопровода Туркмения – Узбекистан – Казахстан – КНР (открыт в 2009 г.). В 2013 г. в ходе визита председателя КНР Си Цзиньпина в Ашхабад было подписано соглашение о строительстве четвертой ветки газопровода Туркменистан–КНР (строительство планируется начать в конце 2019 г.), которая, как запланировано, пройдет по территории Таджикистана и Кыргызстана. Подобные инициативы КНР, дополненные строительством автомобильных и железных дорог, свидетельствуют