Среда
Смотрю, всё хуже год от годаС лесами, воздухом, водой,И называется природаПочти клинически - средой. Мы деловиты и угрюмы.Но кое в ком еще покаНеторопливо бродят думы,Как чистой влаги облака, И зелень теплая, сквознаяКой у кого глядит из глаз,И замшевая лань леснаяВ губах припрятана у нас. И полноводная - спасибо! -Течет любовная река,И плещет женщина, как рыба,В счастливой хватке рыбака. 1983Под Москвой
Далеко собака воет,Высоко кружит снежок.Снег меня в дому неволит,Обо мне скулит Дружок. Гордой пленницей опальнойЯ сижу себе одна.За окошком бредит пальмой,Как положено, сосна. В черном небе белых линийХаотично, вперекосПоначеркал хвойный инейНоворожденный мороз. Свист доносится истошный:Запаленный самолетНервной вспышкой, красной стежкойПрошивает небосвод. Я живу в средине мира,Мир ладонью отстраня.Вещий ворон корку сыраПолучает у меня. На какой бы новый базисНи взошел родимый край,Тут - суровый мой оазис,Трудно выслуженный рай. Так привольно и убогоВ клетке скудного жилья,Что как будто нету Бога,Если ж есть, то это - я. В снеговее, в снеговоеПляшет белая крупа,И меня как будто двоеИли целая толпа. Вот и звук шагов знакомых,И вошедший человекГоворит, что цвет черемухНынче падал, а не снег. 1997КОГДА, ГУЛЯЯ НАД НЕВОЙ,
ОЧНЕМСЯ ВОЗЛЕ СТИКСА…
Неизданные стихи
* * *
Метафоры не ладятся,
Не пишется опять.
Где ситцевое платьице,
Чтоб на ветру стоять?
Бессилие весеннее –
Да! – на каком ветру?..
Ни одного сравнения
Никак не подберу.
Весеннее бессилие…
И небо надо мной
Совсем как небо синее
С небесной синевой!
Замашки воробьиные
У серенькой четы,
И очень голубиные
У голубя черты.
И образность потеряна,
И сыграна ничья,
И дерево – как дерево,
И ты – совсем как я!
1959
Вещи вокруг
Для утешения души
Годятся бытовые вещи.
Скамейки прочно хороши,
И гвоздь так мудро тянут клещи.
Отдохновенно до утра
Пружинит холст на раскладушке,
И тяжесть слитного ведра
Легко поднять на тонкой дужке.
И если близок день и час
Остаться мне одной с вещами,
Которые обоих нас
Кормили, грели, освещали, –
То глянет чашка на меня
Невинным белооким донцем,
И чутко хрустнет простыня,
И вспыхнет лампа бедным солнцем…
Бумаге я передавать
Начну вчерашнюю тревогу…
Вот счастье! Чай, перо, кровать
Мне остаются, слава Богу,
И гладкой прочностью окна
От ночи я заслонена.
1973-1974
* * *
Лают Тузики или Бобики
На мороз, на большую тьму.
Можно, я с тебя за оглобельки
Потихоньку очки сниму?
Диоптрийная отрицательность
Пусть лежит посреди стола.
Будто едкую проницательность,
Настороженность я сняла.
Замолкают цепные Бобики…
А в хлеву от желтого льда
Поднимают телята лобики,
Чтоб упала на них звезда.
1960
* * *
А. Кушнеру
Когда, гуляя над Невой,
Очнемся возле Стикса,
Достань из сумки носовой
Платочек из батиста.
Тебе сегодня сорок лет
Исполнилось, о Боже!
Что, у тебя платочка нет?
И у меня нет тоже.
Ах, нет, нашелся, извини!
Бери же мой платочек
И пред сморканием встряхни
Его за уголочек.
1976
Элегия
Люблю в осенний день бродить среди дерев
И единением с природою гордиться,
Когда кленовый лист, на ветке отгорев,
Мне на рукав доверчиво садится.
Руки не разогну, чтоб вырезной листок
В последние свои минуты промедленья
На ткани рукава покрасоваться мог,
Не долетев до лиственного тленья.
Я чувствую меж нас пророческую связь:
Не так же ли и я в часы последней жажды,
За что-нибудь в пути случайно зацепясь,
До магазина не дойду однажды?
Сказ о Саблукове
Укрепил свой замок Павел.
Втиснул в камень свой альков.
Караул вокруг расставил
Царедворец Саблуков.
В гневе царь ссылал придворных,
Но, в делах раскаясь вздорных,
Возвращал — и лобызал
На паркетах аванц-зал.
Впрочем, ничего такого
Не изведал Саблуков.
Нрав брезглив у Саблукова,
Честь — крепка и ум — толков.
Он о заговоре ведал,
И царя врагам не предал,
Но не выдал Саблуков
И царю бунтовщиков.
Те монарху намекнули:
"Ненадежен Саблуков!"
И, сменясь на карауле,
Царедворец был таков!
Той же ночью Павла душат,
Заушают, на пол рушат, —
Но к злодействам сих волков
Непричастен Саблуков!
Вот убийцы-супостаты
Ждут земель и мужиков...
К ожиданью щедрой платы
Непричастен Саблуков!
Вот неспешно, по секрету
Александр убрал со свету
Всех губителей отца
И дарителей венца...
Саблуков же — в новой сфере:
Он — английский дворянин.
У него супруга Мери,
Дом, лужайка и камин.
Пламя пляшет, Мери вяжет.
Никогда ей муж не скажет
О расейской маяте
И злодейской клевете.
Но вдали, на пестрой карте —
Блеск оружья, а не спиц.
Разъярился Бонапарте,
Заварился Австерлиц.
Саблуков, хоть был в отставке,
Объявился в русской ставке,
Удаль выказал он здесь
И посбил с французов спесь.
Царь и знать герою рады.
Но, с прищелком каблуков,
Не приняв отнюдь награды,
Отбыл в Лондон Саблуков.
Пламя пляшет, Мери вяжет.
Детям папенька не скажет
Ни словца про Австерлиц
И про ласку высших лиц.
Годы мчатся. Бонапарте
На Россию прет в азарте.
Напряженно взведено,
Боя ждет Бородино.
По привычке, по отваге ль
Сквайр английский Саблукофф
Заявился в русский лагерь —
В строй кутузовских полков.
Тут врагов он покалечил,
Русским силам обеспечил
Несомненный перевес —
Ибо в схватку так и лез.
Говорит ему Кутузов
Простодушно, без прикрас:
"Ты, французов отмутузив,
Будь полковником у нас!"
Хоть почтительно и внемлет
Полководцу Саблуков, —
Назначенья не приемлет:
Отдал честь — и был таков!
Пламя пляшет, Мери вяжет.
Муж о битве ей не скажет,
Детям тоже не дано
Ведать про Бородино.
Лет прошло почти что двести.
Вот Российская страна
Без отваги и без чести,
Без войны побеждена.
Ей призвать бы Саблукова
Ради случая такого,
Но давно уж Саблуков
Отбыл к Богу, — был таков...
Пламя пляшет, Мери вяжет.
Бог всё видит — да не скажет.
РАВНИНА
Сядем тесно и сутуло,
Поглядим своим умом,
Как равнину затянуло
Телевизорным бельмом,
Как она не просит хлеба
И не тянется к огню,
Запеленутая слепо
В эту рябь и мельтешню;
Как вольготно ей, уютно, —
Вон как нежится, смотри!
И пускает поминутно
Голубые пузыри...
От огромного младенца
Непостижно рождены,
Мы — два взрослых отщепенца,
Щепки мы, — лететь должны!
Потому что наше зренье
Прорывает пелену,
Вызывает подозренье
И вменяется в вину.
ОСЕННЯЯ СВОБОДА
То ли стала горда, то ли стала умна,
То ли просто состарилась я,
С наслажденьем хожу совершенно одна —
Всё ходила сама не своя.
Перед кассою в булочной тысячу раз
Я с тупым забывалась лицом.
Но внимательно хлеба куплю я сейчас
И кулёк с обсыпным леденцом.
Против «Молнии», в сквере, как было темно!
Как ждала я, промёрзнув насквозь!
Захожу я в кино, чтобы видеть кино.
Удалось, наконец, довелось.
Возле этого дома звонила, дрожа,
И молчала я, в трубку дыша.
Оказалось, что дом этот — в три этажа
И лепнина вверху хороша.
Для чего-то всю жизнь прожила я в плену,
А свобода была в двух шагах…
Просто так, на чаёк, я к друзьям заверну
На уверенных лёгких ногах.
Просто так на скамейку присяду в саду,
Просто так жёлтый лист подниму.
По минувшей любви я умом поведу —
Усмехнусь и плечами пожму.
ДЕДЫИ ВНУКИ
Внук дерзкий был и смелый,
А деды — отставали.
С наукой устарелой
Настырно приставали…
И внук бивал с размаху
По ихним предрассудкам,
По страху и по краху,
По мудрым прибауткам,
По их последней вере
В улиточный домочек,
По замыканью двери
На ключик, на замочек…
Внук с дедами простился,
Свою он правду копит.
Но как в неё вместился
Поруганный их опыт?
Зачем свою науку
Он по примеру дедов
Очередному внуку
Долдонит, всё изведав?
…И слышит голос зычный,
Нетерпеливо бьющий
По жизни непрактичной,
Докучной, отстающей…
|
Представляю черно-белым
Тот октябрь далеких лет.
Я пишу углем и мелом.
Добавляю красный цвет.
Я вношу детали скупо,
Я пытаюсь оживлять
Котелок пустого супа
И чужую букву «ять».
Так ли было? Так ли надо
Приниматься за предмет!
Ведь еще ни Ленинграда,
Ни меня на свете нет.
Как войти мне в город Питер,
Где мой дед за верстаком
Ворожит над грудой литер,
А со мною незнаком!
Ну, а матери-девчушке
С красной ленточкой у лба
Снять с окна велят подушки,
Так как кончилась стрельба…
Где стоит моя «Аврора»,
Прострелившая Неву,
Где родиться мне не скоро,
Где я все-таки живу.
Где сама себя нежданно
Удивленно нахожу,
И расспрашиваю жадно,
И поближе подхожу!
Я зачем у перекрѐстка
Грею руки у костра!
Может, я с собою — тезка!
Может, я себе — сестра!
Что запомнила, узнала
В том октябрьском краю!
Может, много, может, мало,
Может, всю судьбу свою!..
*
Я люблю тебя, «Аврора»,
я приду к тебе сквозь дождь,
хоть и знаю: разговора
ты со мной не заведешь.
Я обязана вначале
в три больших твои трубы
нашептать свои печали
и слова своей судьбы.
И когда наступит полночь
и в домах погаснет свет,
ты слова мои припомнишь,
соберешь Большой Совет.
Отплывешь ты, оживая,
с водовертью за спиной,
зычно сверстников сзывая
на консилиум ночной.
И пойдут сквозь дождь холодный
на знакомый этот крик
паровозик старомодный,
знаменитый броневик.
Тихо пыхнет паровозик,
лязгнет сталь броневика,
и «Аврора» переспросит
их при помощи гудка.
Однокашники, соседи,
постоят они в тиши,
в озабоченной беседе
про судьбу моей души.
И к утру в разгаре спора —
чуть немного схлынет тьма —
прогудит моя «Аврора»:
— Пусть подумает сама!
И когда наступит утро,
я почувствую уже,
стало легче мне как будто,
стало проще на душе:
ведь старинные машины,
сталью доброю звеня,
мне поверили — решили
положиться на меня.
Фотографии
Иногда я копаюсь в альбомах
той давнишней и пестрой поры.
Вот отец мой — он парень не примах —
по бильярду гоняет шары.
Вот идет моя мать величаво
по тропинке —
с большим животом.
(Странновато свое же начало
из далекого видеть «потом»!)
Прилегли и присели неловко
учрежденческих снимков ряды.
Бутафорски стоит сервировка
с привиденьями вин и еды.
Вот и гости — пришли, закусили
и навеки присохли к столу.
Чье-то ухо. И карта России.
И часы над кроваткой в углу
На часах половина второго —
непонятно, утра или дня.
Неподвижное время сурово
на двухлетнюю смотрит меня.
Или это мне кажется только
оттого,
что про эти года
знаю я уж, наверное, столько,
сколько им и не снилось тогда…__
Сказка
За синею-синею речкой,
где вольно весенним закатам,
медведь раздобыл человечка
в подарок своим медвежатам.
И был он в оранжевых брюках,
и выглядел новым и гордым...
В него, благодарно похрюкав,
уткнулись пушистые морды.
Играли в него, и местами
сошла с него краска под осень.
Медведи меж тем подрастали -
игрушки пора было бросить.
Частенько и дяди и тети
бросали ребятам словечко,
"Когда, наконец, подрастете? -
Играете всё в человечка!"
И был позабыт человечек,
оставлен медведями вскоре...
Его неширокие плечи
совсем полиняли от горя.
Медведи читать начинали -
букварь, а потом - задачник...
Лежал человечек в чулане -
ужасный он был неудачник...
НЕУДАЧНЫЙ ПОРТРЕТ
Носил художник брюки узкие,
Из Петергофа привозил
Слова прелестные, французские -
"Пленэр", "пломбир" и "Монплезир".
Но я не буду про художника.
В тот летний день, давным-давно,
Порывы лёгонького дождика
Моё жемчужили окно,
И я позировала тщательно
И тщетно. В детской простоте
С натугой думала о счастии,
Чтоб лучше выйти на холсте.
А живописец, апробируя,
Клонил пытливое чело.
Наверно, так его любила я,
Что получиться не могло:
То выходило слишком в точности,
То - непроявленным пятном...
Или ещё сосредоточиться
Я не умела на одном?
Мне до сих пор ещё не ведомо,
Повинны краски или кисть,
Или того мгновенья не было,
Которое - остановись?...
Нонна Слепакова
Две руки
Да замолчи ты про любовь,
Не стрекочи, не суесловь,
Не попадай то в глаз, то в бровь
В надежде чуда!
Любовь — она, конечно, есть,
Да нам с тобой ее не съесть,
До рта в ладошке не донесть —
Не та посуда!
Моя ладонь невелика
И так иссушена, тонка,
Что уж не стерпит уголька —
Обронит, скинет.
Твоя же твердая рука
Подбрасываньем огонька
По-детски тешится, пока
Он не остынет.
ДВЕ МОЛИТВЫ
Только две молитвы возноси
В ликованье, в скорби, либо-либо:
Горе, Горе, Господи, спаси!
Радость, радость, Господи, спасибо!..
Никакой тебе молитвослов
С утренним ли правилом, с вечерним -
Не заменит этих двух основ
Под сиротским бдением дочерним.
Покаянный пламенный канон
И акафист нежный, сладкопевный,
Не откатят этих двух корон
С их жестокой сменой повседневной.
Первая корона, как ворона,
Твой затылок прокогтит сурово,
И залечит ссадины вторая,
Помавая крылышками рая.
И ничем ты первую не сгонишь,
И вторую не удержишь, - ибо
Можешь только выкрикнуть всего лишь:
Господи, спаси! Или - спасибо.
НАДМЕННЫЕ МАЛЬЧИКИ
В юности, средь моих мальчишек
В кой-каковых пальто, в широченных брюках,
С комсомольским лестничным обжимоном
Попадались юноши, не мальчишки,
Даже, может быть, м о л о д ы е л ю д и:
Внешне были они почти элегантны,
И надменны внутренне, и надмирны.
Например, на них нельзя было злиться
За небрежность или за опозданье -
Тотчас ты выходила сварливой девкой,
Коммунальной, втюрившейся плебейски
И за них желающей хищно замуж.
Как молчали они! И как отвечали -
С неприкасаемым остроумьем,
Едко-вежливо, кратко, неуязвимо -
Так, что ты сама себя поливала!
С ними робко, покорно я шла под ручку,
Второпях поддакивала прилежно,
Чуть роняли они словечко-другое,
Старину эстетизируя мельком:
Витражи, лепнину, чугун решеток,
У подъездов - тумбы, вросшие в землю.
- Здесь мой прадед жил во втором этАже,
Это, знаешь, был его дом д о х о д н ы й,
Но давным-давно, еще до С о в д е п о в.
- Ну, а тут стояла фабрика деда,
Поставлял старик церковные с в е щ и, -
З а в а р у ш к о й тогда еще и не пахло...
Мне казалось - враньё это, шутки, или
Знаки высшей начитанности особой:
Чтоб дома и фабрики были чьи-то,
А не общие - этого не бывает...
Только эти словоупотребленья
Извиняли холодность, объясняли
И надменность горькую, и надмирность,
И спортивно-скромную элегантность...
Я внимала, гордая приобщеньем
К родовитым, избранным: им-то можно
Всякий раз опаздывать на свиданье,
Не звонить неделю, звонить средь ночи...
О, стократ они были аристократы,
Ну, а я - из рода служащих мелких!
Но ловила тон и в тон попадала,
И держалась так, будто дед мой тоже
Жил недурно, чуть ли не в Эрмитаже,
И владел мой прадед всем околотком -
Адмиралтейским, Конногвардейским, -
И солидной фабрикой, не свечною.
... И прошло лет сорок, и оказалось,
Что они не врали, что, угождая,
Я не зря ломалась и что недаром
Впрок и загодя были они надменны.
1995 г.
ЧЕРНОВИК И ЧИСТОВИК
Перечеркнуто в злобе, в тоске,
Перемарано, вписано вкось...
Ну, так это же - в черновике!
Поправимое дело, авось!
Знай, марай - ибо терпит тетрадь,
А поблизости топится печь:
В крайнем случае, можно порвать,
А для верности даже и сжечь.
Но покуда мы клоним чело
К терпеливому черновику,
Жизнь поспешно, навек, набело
Лыко всякое ставит в строку.
Черта с два, если вдруг захотим
Переправить хоть слово, хоть миг.
Скорострелен и необратим
Человеческий наш чистовик.
Люблю на жэковский барьер
Склониться — и понять,
Как форму девять, например,
Должна я заполнять.
В меня впиталося с едой
Родство очередей
С такой отходчивой враждой
Теснящихся людей...
Последний раз в ЦПКО
Однажды с перепою, с переругу,
С тоскливого и злого похмела,
Сочтя меня - ну, может, за подругу,
Она ко мне в каморку забрела
И так сказала: "Я ведь не волчица,
Лишь ты при мне, а больше - никого...
Я даже согласилась бы лечиться...
Свези в последний раз в ЦПКО!"
Был день октябрьский, резкий, желто-синий.
Парк впитывался в лиственный подстил.
Никто под физкультурницей-богиней,
Помимо нас не мерз и не грустил.
Спеша, считая время по минутам,
Я шла. Она ползла едва-едва,
Семейственным и пасмурным уютом
Окрашивая тощие слова.
Ее уют - придавленный и ржавый,
Аттракционный, инфантильный рай -
Где все противогаз носили в правой,
А в левой - попрыгучий раскидай...
Мы шли, как шла она тому лет сорок -
При муже, при любви, при "до войне".
Но давних лет осколок или спорок
Не впору был, не пригождался мне.
Смотрела я скучливо и тверезо
На пестрый сор в общественном лесу
И жилки перепойного склероза
На влажном, вспоминающем носу.
И все ж сидела с ней на той скамейке -
На Масляном Лугу, к дворцу спиной,
Где муж-покойник снял ее из "лейки" -
Разбухшую, беременную мной.
Памяти Анны Ахматовой
Отпевали в тот день поэтессу.
Неслучайно киношников, прессу,
Стукачей допустил сюда Бог...
Мы стояли в церковном приделе
И себя сознавали при деле —
На сквозном перекрестке эпох.
Хор твердил в это время сурово
"Упокой" через каждое слово,
Будто мертвого тела покой
Ненадежный еще, не такой...
Рядом древняя ныла старуха —
Дребезжала противно для слуха
Обо всех мертвецах на земле,
Как тоскливая муха в стекле,
И привычные слезы сочила,
И крестилась — как будто сучила
Возле душки незримую шерсть.
Мне она деловито-уныло
Прожужжала: "А сколько ей было?"
Я ответила: — Семьдесят шесть.
И она, машинально рыдая,
Прошептала: "Еще молодая!"
Я подумала: так ведь и есть.
Вечерняя улица... Юность шальная...
С чего это к вам возвращаюсь? Не знаю!
...Девчонка в косичках в сиянии дня
С улыбкой глядит из окна на меня.
Немало воды с той поры утекло,
Сменяли друг друга мороз и тепло...
Терявший — находкам, случалось, был рад,
Нашедший — немало изведал утрат...
И сердце мое, постигая любовь,
Теряло, искало и каялось вновь,
И снова, забывшись, летело оно
К синеющим высям, восторга полно...
По девичьим тропам в мечтах я блуждал,
Не верил и верил, надеялся, ждал, —
И сколько же девушек — не утаю —
Разбило безжалостно гордость мою!..
Все это минуло. Забыто давно.
Но, жизнь, почему я запомнил одно?..
...Девчонка в косичках в сиянии дня
Глядит и глядит из окна на меня.