Глава двадцать четвертая. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

В ЛАДОГЕ

 

Париж еще не горел, Зигфрид был жив, а исповедник был потерян­ным ребенком, который пытался выжить в бескрайних лесах на Рейне, когда князь Олег поднялся на грузовую башню, чтобы обо­зреть свои новые земли в Альдейгьюборге, или в Ладоге, как его на­учили говорить, чтобы новые подданные были довольны. У него имелся еще один повод для торжества кроме того, что он получил во владение город, – рождение дочери.

Варяжский князь окинул взором свои земли и воды. Перед ним, прекрасно видная в этот ясный день, протекала река, неся воды в переливающееся синевой Ладожское озеро, острова которого зе­ленели вдалеке, похожие на крапинки. Вокруг были разбросаны, словно звезды вокруг луны, другие бирюзовые озера, их было так много, что и не сосчитать. Князь поглядел на извилистые реки, со­единяющие их, – одни тоненькие, словно нити, другие похожие на синие корни, и все вытекают из громадного переливчатого озера‑ отца, устремляясь на восток, к Миклагарду и степям, на запад – до Восточного озера, и на север, на его родину.

Его соотечественники, варяги, были повелителями рек, королями кораблей. Неудивительно, что местные племена русь и финны по­просили его править ими. Он очень удивился, когда их посол пред­ложил ему стать князем, но, поразмыслив, решил, что это всего лишь справедливая награда. Кто воевал больше него? Кто еще отправил в чертоги Всеобщего Отца столько мертвых воинов, что это войско протянулось бы от горизонта до горизонта? Кто приносил в жертву рабов и скот на летнем блоте[8]и во время зимних праздников? Олег. Один – его бог, бог князей, который скромно его вознаградил.

За много лет до того сородичи Олега завоевали эти земли, пра­вили там недолго, а потом их свергли. Однако последовавшие за­тем беспорядки были настолько разрушительны, а воспоминания о необременительном и великодушном правлении северян настоль­ко свежи, что через двадцать лет совет племен, слишком слабый, чтобы править самостоятельно, призвал его обратно.

Приятно быть князем – или, как говорят кочевники, каганом – таких плодородных земель. Олег спустился с башни, чтобы принять участие в празднике, устроенном внизу. Пусть у славян много странных традиций, блот – праздник с жертвоприношением и воз­лияниями – они любят не меньше других народов севера. Олег вы­шел на улицу с телохранителями, следующими за ним по пятам. Остановился на миг, разглядывая принесенных в жертву рабов, об­наженных и раскрашенных, которые болтались на виселице под бескрайним голубым небом. Это зрелище, демонстрирующее его власть и богатство, наполняло сердце радостью. Запах мочи и ка­ла, исходивший от удавленных, смешивался с благовониями из хра­ма, запахами животных и ароматами цветочных венков, которыми украшали себя девушки, и еще хмельного меда из рога, из которо­го он пил. Все эти запахи казались ему невероятно богатыми и на­сыщенными.

Лето в землях русов было удивительно приятным временем – зной можно было буквально учуять по запаху, и в то же время от реки веяло свежестью, отчего даже самый жаркий полдень перено­сился легко. Земля была обильна: пшеничные поля, неводы рыба­ков на озере, полные рыбы, неистощимые запасы пушнины и меда, чудесные леса, где можно охотиться и заготавливать древесину.

Девять мертвецов болтались на виселице у храма Сварога, по­велителя волков, которого по‑другому, насколько понимал Олег, звали Одином. Князь принимал культуру славян, однако отказы­вался называть другими именами своих богов, принесших ему та­кое богатство, и на самом деле он пожертвовал рабов Одину, пове­лителю повешенных. К тому времени горожане уже так перепились, что пребывали в твердой уверенности: жертву приносят Сварогу. Однако Олег проявлял осмотрительность и чтил и местных богов. В храме Перуна поставили новую статую бога с громадным воз­детым молотом, готовым обрушиться и расколоть небосклон мол­ниями.

Их верования очень похожи, думал Олег, в особенности вера в мировое древо, на котором расположены различные царства. Сла­вяне ошибочно полагали, что это дуб, однако Олег отлично знал, что это ясень, называемый Иггдрасилем, однако разница в деталях была настолько незначительна, что князь счел это лишним доказа­тельством сродства северян и славян, а также правильности их ре­лигиозных воззрений. Даже блот был в традициях славян. Они на­зывали его братчиной – пиршеством вскладчину, – однако имели в виду то же самое, что и он. Выпивка, женщины, жертвоприноше­ние и добрая потасовка, отчего сходство между народами еще боль­ше усиливалось.

Народу в Ладоге было полным‑полно. Урожай обещал быть пре­красным, князь даровал десять отменных коров на убой, и армия пребывала в отличном состоянии. Воины самого Олега, пришед­шие из Скании[9], приняли то название, которое дали им славяне как личному отряду князя – «дружина»; отличная флотилия располо­жилась на реке и на Ладожском озере. Хазары тоже собирали вой­ска, но крестьяне и рыбаки со всех необъятных земель были за не­го и жаждали отправиться на юг, предвкушая богатую добычу. Все они пришли в город, днем весело бросали в воду венки, а по ночам радовали богов, как следует напиваясь и наслаждаясь женским обществом.

Олег шествовал по улицам, раздавая небольшие подарки – мо­нетки и хлеб, во всеуслышание приказав своему наследнику Игорю помогать ему. Ему приходилось постоянно выказывать на людях свое теплое отношение к мальчику, потому что Игорь приходился ему не сыном, а племянником. В условия сделки, позволившей ему обеспе­чить верность дружины – четырехсот воинов, – входило и то, что его сыновья не будут претендовать на престол.

В подобном уговоре не было ничего необычного – северяне не имели такой традиции, чтобы старший сын или вообще сын конун­га немедленно наследовал власть после смерти родителя, однако Олег был человеком современным. Он понимал, насколько полез­но заранее выбрать наследника, чтобы права этого наследника на престол никто не оспаривал. Причем на Игоря точно никогда не обрушится гнев богов, который они приберегают специально для отцеубийц. Он с большим терпением станет дожидаться, пока умрет нынешний князь. Игорю сейчас было шесть лет. Лет через десять, а то и всего через шесть, он захочет получить свое наследство. А Олег был единственным правителем, спасибо славянам. Они пом­нили его отца Рюрика, поэтому вернули ему престол. Игорь, сын его покойного брата, привел из Скании столько же воинов, сколь­ко Олег, и дяди мальчика вынудили Олега поклясться, что Игорь будет его единственным наследником[10].

Олег дотронулся до меча, вспоминая, какие слова каждый раз говорил своим сыновьям при их рождении. Он вкладывал меч в их младенческие ладошки и повторял: «Я завещаю тебе только то бо­гатство, которое ты добудешь сам этим мечом». Предполагалось, что это просто формальность, обряд, который должен добавить мальчику уверенности в себе. Однако Олег и сам начинал с пусто­го места, поэтому надеялся передать сыновьям несколько больше.

И у правителя имелись кое‑какие планы. Города на юге и на вос­токе, Новгород и Киев, были небольшими, и нравы там царили до­вольно дикие. Он собирался захватить их и поручить Игорю пра­вить ими. Сначала он провозгласит своей столицей Новгород, а когда будет готов нанести удар по Киеву, то объявит, что настало время переезжать туда. Игорь тем временем может гонять безум­ных печенегов и отбивать нашествия греков из Миклагарда. Когда у мальчишки ничего не получится – а у него не получится, – его авторитет будет безвозвратно подорван и Олег сможет вмешаться с одобрения родичей самого Игоря. Не исключено, что Игорь даже погибнет, отражая набеги сумасшедших южан.

Олег не нарушит своей клятвы оберегать и воспитывать маль­чика, он исполнит обещание, поручив ему работу правителя, когда тому не сравняется и восьми.

– Княже...

Это пришел воин из дружины, невысокий жилистый человек, который по случаю празднества был в полном доспехе, даже с коль­чужным койфом, который закрывал всю голову и лицо, оставляя только глаза. Поверх койфа он надел круглый, украшенный золо­том шлем, на боку у него висел прекрасный меч.

– Да, друг.

Так по традиции князь славян обращался к своим воинам, и се­веряне быстро переняли этот обычай.

– Жрица просит принять ее.

– Зачем это?

– Ты много пожертвовал. Ты добрый друг волков, ведь ты при­готовил им такое угощение. Жрица Сварога, бога небес, хочет от­благодарить тебя.

Олег поморщился. Мысль о том, чтобы заняться с этой женщи­ной любовью, его не прельщала, хотя он знал, что это, возможно, по­требуется. У славян было множество обрядов для правителей, до­вольно приятных, когда дело касалось лишения невинности дев во имя плодородия земли, но все‑таки переходящих границы, когда тре­бовалось лечь с древней, грязной и безумной жрицей Сварога.

– Она хочет даровать тебе пророчество.

Олег засмеялся.

– Надеюсь, для этого не придется снимать штаны.

– Полагаю, что не придется, господин. Тебе надо просто спу­ститься к их оракулу.

– Что ж, хорошо, наверное, наше жертвоприношение станет за­логом доброго предсказания. Эта ведьма должна быть безумно бла­годарна за то, что я дал.

То место он запомнил до конца своих дней: темноту в хижине, жар близкого очага, удушливый дым от трав, которые жрица бро­сала в огонь: они источали невыносимую вонь. Он так и не смог по­нять, привиделось ему или нет, что в хижину принесли повешен­ных рабов и усадили рядом с ним в маленькой комнате.

Жрица сказала только, что Сварог – бог со сложным характе­ром, повелитель свежего воздуха и солнечного света, но еще и хра­нитель солнца в подземном мире, куда оно опускается на ночь. Сварогу были ведомы места под землей, царства темных богов, и именно к темной его стороне она взывала, надеясь получить про­рочество.

Она бросила в огонь свои травы, пробормотала заклинания и от­крыла оракул – чурбан, на котором было словно детской рукой вы­резано примитивное изображение лица.

Мысли князя начали разбредаться. Когда он снова пришел в се­бя, конечности его окаменели, а телу было невыносимо жарко. Во­круг него сидели покойники, их головы казались черными и разду­тыми в отблесках пламени обжигающего очага ведьмы. Дом сам превратился в очаг, и Олегу хотелось встать и уйти, однако в его ин­тересах было услышать благоприятное пророчество.

Он понятия не имел, что обряд окажется таким утомительным. Он‑то думал, что просто войдет, услышит от жрицы добрые слова и выйдет. Ничего подобного. Он должен участвовать в обряде, он дол­жен стать той дверью, через которую войдет магия, – так сказала ему ведьма. А для того, чтобы стать этой дверью, требуется помучиться.

В огонь кинули еще дров, еще трав. Олег пытался сказать, что достаточно помучился, что правителям принято повиноваться, а не терзать их, но дым от трав словно лишил его дара речи. Так есть ли в доме висельники? В один миг казалось, что они тут, в следующий их уже не было. Олег был воином, человеком, который полагается на простые факты. И его сильно тревожило то, что покойники не здесь, но в то же время нельзя сказать, что здесь их нет. Висельни­ки как будто обвиняли его в чем‑то, их выпученные глаза были на­литы кровью. И, что самое странное, ему это было небезразлично. Он ощущал сожаление, хотя понятия не имел почему. Он заплатил за них – их жизни принадлежали ему. Никто на свете не сказал бы, что он поступил плохо, убив их.

Грубо высеченное лицо чурбана смотрело на него, оно самодо­вольно ухмылялось, словно зная что‑то. Олег понимал, что оракул действительно знает. Оракул хранил тайны, он был хитрый, знал, о чем шепчутся за спинами великих правителей, этот оракул был не просто деревянный болван, а очень сметливый тип. Да что тво­рится с Олегом? Он жевал пустым ртом, напрягая мышцы на лице и высовывая язык, из носа текло ручьем, ему ужасно хотелось пить, но он не мог пошевелиться.

Жрица была рядом с ним, женщина в волчьей шкуре сопела и скреблась поблизости. Нет, это не женщина. Это волк.

– Где я?

– В колодце.

Он огляделся по сторонам. Комната исчезла. Висельники тоже. Он стоял в просторной долине, засыпанной черным пеплом, над ним было небо цвета сверкающей стали. Долина была совершенно ровная, если не считать какого‑то торчащего предмета, состояще­го вроде бы из той же почвы, похожего на древесный пень, но без корней, черного и пустого внутри.

Олег подошел и заглянул внутрь. Там сверкала вода, доходя до самых краев того, что и в самом деле оказалось колодцем.

Олег посмотрел в сторону. Он увидел двух человек. Один – жут­кий старик с искаженным лицом, на котором застыло зачарован­ное выражение; с таким выражением обычно следят за дракой со­бак или людей. На шее у него была странная петля, затянутая сложным узлом, и он стоял, замерев и широко раскинув руки. В од­ной руке он сжимал что‑то, сочащееся кровью. Это оказался глаз, его собственный. Олег догадался, что человек сам вырвал его. Он стоял перед колодцем, словно предлагая глаз в жертву небесам.

На земле лежал второй человек, обезглавленный. Рядом с ним валялась грубая голова оракула, глядящая с черной земли прямо на Олега.

– Это колодец.

Олег не понял, кто это говорит.

– Какой колодец?

– Колодец Мимира, первого человека.

Олег знал легенду. Это колодец мудрости, где Один отдал свой глаз за знания. Олег зачерпнул руками воды и глотнул. Теперь он уже не был в голой долине – над ним раскинулось гигантское де­рево, черный ясень протянул свои ветви через весь небосклон. В его корнях извивались и шипели змеи, они были и в ногах князя, и во­круг колодца, вокруг тела на земле, вокруг ног странного старика, который вырвал собственный глаз.

Олега посетили видения. Вставший на дыбы конь о восьми но­гах сбросил его на землю, его владения были охвачены огнем, Игорь встал во главе его армии, присвоив его воинскую славу и украв его сокровища. Его погребли живьем, земля забивалась ему в рот, за­тыкала ноздри, не давала дышать. Он был в яме, засыпанной до кра­ев, в могиле, выкопанной по христианской традиции, запертый, придавленный почвой.

В ушах зазвучал голос:

– Один придет и сбросит тебя с престола. Игорь станет кня­зем. Тебя убьет существо с гривой и копытами, а Игорь присвоит твою славу.

– Я должен убить его.

– Ты его не убьешь. Бог приближается, и твоя смерть возвестит его приход. Прегради ему путь.

Олег давился землей, а потом все померкло и он перестал ды­шать.

В следующий миг князь оказался на светлой, полной воздуха ры­ночной площади, под прохладным и дымным вечерним небом. Во­круг были его люди, воин из дружины протягивал ему мокрое по­лотенце, питье и еду.

– Дурные предзнаменования, князь?

Олег сглотнул комок в горле, сплюнул и заставил себя загово­рить:

– Великая удача, – сказал он, – великая.

– Свершилось! – прокричал дружинник князя толпе. – Боги дали благословение, пророчество в честь рождения дочери князя!

 

Глава двадцать пятая

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

 

Жеана разбудил не ветер и не пронизывающая прохлада весенне­го дня. Его разбудили голоса норманнов. Он слышал, как они кри­чат, повторяя много раз одну и ту же фразу: «Убийца короля, мы найдем тебя!»

Он ощущал сильную боль в глазах, резкое жжение. Жеан поднес руку к лицу и заморгал. Разорванное веко больше не болело. Это была боль иного рода. Он все моргал и моргал.

У него появилось ощущение света, текучих красок – коричне­вых, зеленых и золотых. Перед ним возникла широкая вертикаль­ная линия. Что это такое? Дерево, крупный дуб. Жеан закашлялся и ощутил вкус крови. Повернулся влево. Там протянулась полоса, переливающаяся золотом. Река.

Он выдохнул, оперся на ладони и понял, что все это происходит наяву. Он может двигаться. Он видит!

Жеан встал и привалился к дереву, давным‑давно отвыкший сто­ять. У него под ногами лежало тело Серды, шея была жестоко свер­нута. Жеан упал на колени, молясь.

– Господь наш всемогущий, Отец всего сущего, Ты помог мне дожить до утра сегодняшнего дня. Помоги мне прожить и день, не впадая в грех, направь мои мысли на исполнение законов Твоих и священной воли Твоей.

Жеан, сколько себя помнил, никогда не плакал, но он заплакал теперь. Господь даровал ему освобождение от немощей, а освобож­денный Жеан первым делом совершил убийство. Заповедь ясно гла­сит: «Не убий!» Но ведь викинг был дьяволом, врагом Христа.

Жеан закрыл лицо ладонями. Он пребывал в настоящем смяте­нии. Что с ним происходит?

– Франк!

Три викинга бежали на него – двое с копьями, один с топором. Он хотел дождаться их, хотел принять наказание Господа, однако не смог. Ноги сами пришли в движение, сначала неловко, но чем дальше, тем увереннее. Он побежал, первый раз с самого детства он бежал.

Ощущения были поразительные – лесная почва ранила неж­ные, лишенные мозолей голые ноги, свет мелькал между деревья­ми, коричневые и зеленые полосы так и мельтешили перед глаза­ми, когда он убегал от преследователей, – он попросту не привык к такому. Жеан упал, поднялся и снова побежал. В конце концов он зацепился за корень, и преследователи нагнали его. Вот тут он сдал­ся. Он признал, что не имеет никакого права спасать свою жизнь. Он вкушал нечистое мясо. Он обязан принять смерть и, что неиз­бежно, проклятие. Человеку следует принимать волю Господню, в чем бы она ни проявлялась.

Викинги уже окружили его, раскрасневшиеся и злые. Он не при­вык смотреть, сосредотачивать на чем‑либо взгляд, и лица как буд­то кружились и расплывались, вовлекая его в хоровод плоти. Он должен вернуться в привычный мир. Жеан закрыл глаза.

– Это убийца короля?

– Это монах, судя по одежде, хотя и шустрый.

– Он не монах, монахи смешно стригут волосы.

– Ну, кто бы он ни был, он франк. Давайте я его убью?

– Давай.

– Погоди‑ка, сынок.

Жеан снова открыл глаза и увидел толстого викинга с большой светлой бородой, который протиснулся в круг товарищей.

– Прежде чем кого‑нибудь убивать, спроси, не пригодится ли кому этот человек.

Жеан узнал голос. Это Офети, тот воин, который унес его из церкви.

– Ты говоришь на нашем языке?

Жеан хотел стоять неподвижно, но понял, что кивает.

– Как ты здесь оказался? Ты из тех монахов, которые устроили засаду и напали вчера на короля?

– Да он и на куст не смог бы напасть. Посмотри на него – он слабый, как старуха. – Это произнес незнакомый голос.

Офети присел на корточки рядом с Жеаном.

– Что случилось с вашим исповедником? Это Ворон его при­кончил? Ну, не молчи, вот щит короля. И стрелы эти мне тоже зна­комы.

– Короля ограбили после того, как убили. Может, воры попла­тились за преступление, – предположил кто‑то.

– Может, короля всего истыкали стрелами, и воры просто по­теряли щит, когда убегали, – высказался кто‑то еще.

– Это стрелы Ворона.

– Это он убил короля?

– Скорее всего, его убил тот, кто ограбил.

– Вдруг этот монах и есть убийца.

– Ты хочешь сказать, что короля смог бы убить безоружный раб вроде этого?

– Нет конечно.

– Тогда закрой рот, чтобы не молоть чепухи.

– Следи за своим языком!

Мужчины принялись ссориться. Офети, не обращая внимания на поднявшийся галдеж, продолжал расспрашивать Жеана:

– Вон там лежит один из наших воинов со свернутой шеей. Мне кажется, ты должен был видеть, кто это сделал, если это случилось у тебя на глазах.

Двое норманнов подхватили Жеана и потащили обратно, к то­му месту, где лежали тела Авраама и Серды.

– Это кости бога? – спросил один из викингов, ткнув в окро­вавленные останки монаха у себя под ногами.

– В последний раз я заметил, что Ворону нравится калечить мо­нахов. Это искалеченный монах. Там, в щите короля, засели стре­лы Ворона. Если оставить в стороне вопрос, как он сюда попал, этот монах должен быть исповедником, так я считаю, – сказал Офети.

– Так что, Офети, попробуем продать останки бога?

– Ну, после того как девушка, за которой нас посылали, два дня кряду подносила нам вино, а потом тот, кто должен был заплатить за нее, погиб, пора бы нам уже плюнуть на эту работу и заняться чем‑нибудь другим. Как вы думаете? Хуже все равно уже не будет.

– Не могу поверить, что она все время была у нас на глазах, а мы и не замечали.

– Лучше сделать вид, будто ничего не было. То‑то мне казалось, что слишком уж хорошенький этот раб. – Офети помотал головой и снова поглядел на Жеана. – Слушай, франк, мы заберем кости вашего святого. Если вы захотите их вернуть, то придется раскоше­литься.

Жеан не подумал об этом. Авраама ведь необходимо похоронить по христианскому обряду. Он не допустит, чтобы его растащили дикие звери.

– Мы заплатим, – пообещал он.

– Что я вам говорил! Болтает по‑нашему не хуже шлюхи из Хайтабу, то есть достаточно связно, чтобы иметь с ним дело. Франк, те­бе придется помочь нам продать кости.

– В Сен‑Жермен?

– Не выйдет. Хотя тебе бы это было на руку. Нет, мы идем на восток, сынок.

Мимо исповедника между деревьями проходили люди.

– Ты не узнаешь меня?

– Нет, а разве должен?

– Я и есть исповедник. Я тот, кого ты вынес из церкви.

– Ну, разумеется. Ты слепой, ты калека, и половину лица у тебя склевали вороны. Кроме того, только вчера ты выбрил себе макуш­ку, а сегодня она отлично заросла. Что ж, признаю, для человека, замученного до смерти, ты выглядишь весьма неплохо. Ладно, скла­дывай останки в мешок. Когда закончишь, мы отправимся в неболь­шое путешествие.

Исповедник коснулся макушки. Тонзура заросла. Это была не­значительная мелочь, однако из‑за нее он по‑настоящему испугал­ся. Как будто кто‑то отнял часть его личности. Он оглядел себя. Те­ло было худое и слабое, однако оно двигалось. Он может ходить.

Господь освободил его. Слишком много перемен, чтобы принять их все сразу. Значение этого исцеления огромно. Жеан сделал вдох и попытался сосредоточиться на том, что необходимо сделать, что­бы не думать о том, что с ним произошло. Если Элис осталась с куп­цом, то теперь она уже на пути к Ладоге, – он слышал, как восточ­ный торговец настаивал на возвращении к князю Олегу.

Жеан понимал, что войти в город ему не удастся, как и попасть в аббатство Сен‑Жермен. Сможет ли он спасти Элис, если последу­ет за ней? Этим утром, стоя на собственных ногах, глядя, как сол­нечные лучи падают между деревьями на лесную почву, превращая ее в сияющую ткань, он думал, что сможет все. Мир вокруг был та­ким прекрасным. Но дело было не только в этом. Он ощущал свою связь с девушкой, едва ли не необходимость следовать за нею. Го­сподь, чувствовал он, поручает ему это дело, и Он исцелил его, что­бы Жеан смог исполнить приказ.

Кроме того, в путешествии на восток имелась еще одна выгода. По морю идти не получится, там полно разбойников‑северян, по­этому они пойдут пешком, и он узнает, какие земли разделяют франков и русов. У него появится возможность выяснить все о вра­гах Господа, возможно, даже отыскать зло и искоренить его.

Он поглядел на толстого викинга, который явно был здесь глав­ным, если не по званию, то по тому почтению, какое питали к не­му остальные.

– Я монах и могу помочь вам. Я знаю один монастырь, где нуж­даются в реликвиях, там вам хорошо заплатят, – сказал Жеан.

– Где это? – спросил Офети.

– В Агаунуме, на юго‑востоке отсюда, в ущелье Песен, – сказал исповедник. – Аббатство Сен‑Морис.

– Почему так далеко?

– Вам необходимо выйти за пределы земель, охваченных вой­ной, туда, где по дорогам ходят купцы, а не грабители. Если вы по­пытаетесь обратиться в ближайшее аббатство, вас перебьют. Не все монахи мирные слуги Господа, вы и сами знаете, некоторые с мало­летства держат в руках меч, а не Библию.

Офети смерил монаха взглядом.

– Хорошо сказано, – проговорил он. – Чары или здравый смысл? Но к кораблям мы точно не сможем вернуться. – Он засо­пел. – Что, Фастар? Как ты думаешь?

– Согласен.

– Тогда идем, – сказал Жеан.

«Аббатство Сен‑Морис», – размышлял исповедник: именно там, по словам Ворона, к нему явился и покинул его Бог. Зигфрид назы­вал Ворона лазутчиком, следовательно, кто‑то его послал. Жеан по­нятия не имел, кто это может быть, но решил, что аббатство черно­го святого – вполне подходящее место, чтобы все выяснить.

 

Глава двадцать шестая

УБЕЖИЩЕ

 

– Мелен, – сказала Элис, когда лошадь замедлила шаг. – Мы по­едем в Мелен. Этот город верен моему брату, и норманны на этот раз до него не дошли.

Леший кивнул. Ему вовсе не понравился этот план. Из Мелена девушку отправят домой. Конечно, его могут наградить за то, что он сопровождал ее, но могут и не наградить. Он прекрасно знал, какими капризными и вздорными бывают правители. Вдруг ее брат решит, что он обесчестил ее тем, что состриг волосы, или заявит, что ни один чужеземец не смог бы находиться с девушкой один на один так долго и не воспользоваться этим? Он ведь понятия не име­ет, кто там правит, в этом Мелене, наверняка какой‑нибудь мест­ный князь или епископ, который непременно захочет присвоить себе славу спасителя графской сестры. Все‑таки надежнее всего на­града, обещанная Олегом.

Беда в том, что девушка вполне пришла в себя и теперь точно знала, куда желает идти. Сначала он надеялся, что сможет ее обма­нуть, скажем так, повести по своей дороге, делая вид, будто это до­рога, которую выбрала она сама. Но ничего другого он придумать не смог, поэтому, раз госпожа хочет попасть в Мелен, ему лишь оста­ется следовать за ней. Ее конь вышагивал между деревьями, направ­ляясь на юг вдоль реки, Леший шел следом, ведя за узду мула.

– Госпожа, идти по реке слишком опасно, они первым делом станут искать здесь.

Элис ничего не сказала, только ударила пятками коня. Они шли весь день, миновали обгорелые руины трех монастырей. Викинги не смогли подняться выше по реке без своих кораблей, однако вре­мя от времени они совершали пешие вылазки.

Постепенно лес поредел, и впереди показались небольшие поля и дома. Уже смеркалось, огромное красное солнце садилось за до­ма, пока они приближались к селению. Крестьяне выскочили посмо­треть на путников; сначала они кричали, ругались, махали кольями, но Элис заговорила с ними на латыни, успокоила их, назвалась дво­юродным братом Роберта Сильного, везущим послание от графа Эда к епископу островного монастыря. Кузен Роберта Сильного убил короля викингов и теперь надеется подбодрить сельских жи­телей, чтобы они собрались с духом и отправились защищать Па­риж. Элис не сказала им, что она сестра графа, потому что хорошо знала свой народ. Им было бы трудно смириться с тем, что она пу­тешествует в мужской одежде, без свиты, в компании какого‑то странного чужеземца, выставив напоказ непокрытую голову. Они убили бы купца, а ее объявили бы шлюхой. Пока что следует со­блюдать инкогнито.

Весть о гибели Зигфрида быстро распространилась по окрест­ным домам, и скоро собралась такая толпа, что Элис с Лешим не могли двинуться дальше. Крестьяне выкрикивали вопросы:

– Он достойно умер?

– Его голова уже на стене города?

– Его люди отступили?

Им предлагали эль, хлеб, расхваливали героя, который совер­шил такой подвиг.

– Останьтесь переночевать, расскажите нам, что творится в го­роде, – попросил кто‑то. – Пожалуйста, господин, уважь свой народ.

Элис устала, и неожиданно холод, от которого она натерпелась в реке, пробрал ее до костей. Было бы недурно переночевать в этом селении. Она поглядела на Лешего, и он улыбнулся. Купец размыш­лял о своем невезении, лишившем его шанса доставить девушку на родину, и утешался тем, что уже привык к ударам судьбы. Если бы он был из породы везунчиков, то для него события последних дней стали бы настоящим потрясением.

Лешего с Элис ввели в самый большой дом в селении. Строение было убогое, с низкой крышей, с деревянными стенами, с соломой, навозом и грязью на полу, зато огонь в доме жарко пылал, имелись стулья, чтобы присесть, кровать, чтобы спать. Элис не посмела снять доспехи, опасаясь выдать себя; она так устала, что заснула прямо на полу, застланном тростником, и жена крестьянина укры­ла ее одеялом. Лешего особенно не привечали. Чужеземцы всегда вызывают подозрение, и его оставили устраиваться самостоятель­но. Здесь жили не парижане, привычные к иностранцам, а простые люди, многие из которых не бывали даже в Мелене, хотя стены го­рода виднелись с их полей.

Элис крепко спала без сновидений, семья крестьянина устрои­лась вокруг: кто на полу, но большинство на кровати – они были рады, что ее не пришлось уступать молодому господину. Огонь поч­ти потух, стояла темная ночь, когда первый ворон опустился рядом с печной трубой – мягко, словно капля дождя. Затем прилетел вто­рой ворон. И третий.

 

Глава двадцать седьмая

МУНИН

 

Кто‑то вышел из тени и остановился в свете костра рядом с жен­щиной с изуродованным лицом. У того, кто пришел, лицо тоже бы­ло обезображено и изрезано, в руке он держал спрятанный в нож­ны изогнутый меч.

– Еще рано, – проговорил он, – хотя я знаю, что смерть при­дет от воды.

Женщина не повернула головы от костра. Голоса, разносившие­ся по вечернему воздуху, звучали где‑то в отдалении, их было ма­ло, но она знала, что они с братом здесь не одни. Вокруг них в лесу люди ставят лагерь. Она чувствовала их дыхание, ощущала тепло, исходящее от их животных, кисловатый запах страха на их коже: страха того, что осталось позади них, и страха того, что ждало впе­реди, в полумраке. Она понимала, что люди боятся ее, однако при­шли сюда не для того, чтобы ее убить. Их голоса шуршали в кронах деревьев, словно листва:

– Что дальше‑то?

– Она знает.

– Она Норна и сейчас ткет нить нашей судьбы.

– Чего она хочет?

– Чего они всегда хотят.

– Чего же?

– Смерти.

Хугин, не обращая внимания на шепчущие за спиной голоса, взял сестру за руку. Она тихонько сжала его пальцы. Он произнес только одно слово:

– Получилось.

Женщина невольно развернулась к нему, хотя и не видела его глазами. Когда она повернулась, шепоток вокруг стих.

– Я увидел ее лицо, – сказал Хугин. – Теперь мы изловим чу­довище, это всего лишь вопрос времени. Не бойся, сестрица. Наша борьба и страдания принесут нам награду.

Мунин снова сжала пальцы брата.

– Ты встревожен, – сказала она.

– Ничего страшного.

– Ты встревожен.

– Волкодлак снова взял наш след.

– У него камень, поэтому я не вижу его. Однако тревожит тебя не это.

– Я уже видел ее раньше, – признался он.

Женщина накрыла его ладонь другой рукой.

– Здесь?

– Не здесь. Раньше.

– Все это уже случалось раньше. Она несет в себе могуществен­ную магию. Ты просто увидел проблеск чего‑то, вот и все.

– Чего именно?

– Ее и себя. В другой жизни. Это уже было открыто тебе. Она и раньше приносила смерть богу; если ее не остановить, принесет снова.

Хугин кивнул.

– В таком случае ее придется остановить.

Где‑то заржала лошадь, человек заговорил, успокаивая ее.

– Кто это такие? – спросила Мунин.

– Отряд Греттира. Ролло его ненавидит. Их корабли были за­хвачены, и они вручили нить своей судьбы мне. Они здесь на тот случай, если будут нужны нам. Двести пятьдесят человек. Они нам нужны?

Женщина задумчиво склонила голову. У костра была сложена куча веток, судя по вытянутым листьям, ясеневых. Хугин взял од­ну и кинул в огонь. Потом снова сел рядом с сестрой, снова дал ей руку, слушая, как она поет:

 

Кровь, кровью рожденная.

Пламя, пламенем рожденное.

Смерть, смертью рожденная.

 

Снова и снова она повторяла эти слова, пока они не лишились всякого смысла и не сделались похожи на шум леса. Вокруг них что‑то двигалось. Военный отряд теперь зависел от двух чародеев, но рядом с ними люди чувствовали себя неловко. Некоторые расха­живали по лесу взад‑вперед. Некоторые уходили подальше в чащу и устраивались там на ночлег. Всего несколько человек остались по­смотреть, как колдунья набрасывает на лес паутину из звуков.

Хугин чувствовал, как что‑то шевелится в голове, как будто его мозг каким‑то образом перекосило набок и одна половина стала го­раздо тяжелее другой.

В голове рождались образы; он знал, что сестра использует его мысли, чтобы творить свою магию. У Хугина тоже имелись способ­ности, обретенные через лишения, обряды и общение с богами, только он был мужчиной, и ему никогда не получить того, что есть у Мунин, – рун, символов, отображающих образы и энергии тво­рения. Ее сила была куда больше, чем его собственная. Она сосре­дотачивалась на символе, который рос внутри нее, питался ею и сам питал ее, поддерживал, получая поддержку. Хагалаз, руна града, символ разрушения и перелома. Хугин почувствовал ее близость, когда сестра коснулась его разума, – завывающий ветер, колющий лицо, ледяные иглы, застилающие взор.

Когда его пробрал холод, он осознал, что они с сестрой слились в единое целое, их телесные оболочки были ничего не значащей де­талью, ибо ничто не разделяло их умы. Он увидел мальчика в воде, беспомощного, с посиневшими от холода губами и побелевшей ко­жей. Нет, это не мальчик, это девушка, та, за которой они гонятся. Они знали, что найдут ее в церкви, так говорило их видение, одна­ко они не смогли тогда рассмотреть ее лицо. Пытаясь вызвать ее образ, они видели лишь зазубренную руну, вольфсангель, и три ее значения: буря, волчий крюк и волк‑оборотень. Теперь же Хугин рассмотрел девушку, и Мунин тоже. Разум Мунин не был слеп, и она видела девушку так же отчетливо, как если бы та стояла перед ней в свете костра. Ведьма поглядела в голубые глаза девушки. Затем вдохнула запах горящего ясеня.

Ясень – мировое древо, на котором держится все творение; его подгрызают змеи, живущие под землей в его корнях. Она мыслен­но повторила их имена. Нидхегг, пожиратель злодеев, Ермунганд, Гоин, Мойн, Граввитнир и Грабак. Одного не хватало, того, которо­го она искала. Она видела, как мировое древо возвышается над ней, ее разум словно застрял в его ветвях, подобно луне, – сияющий шар, который заливает серебристым светом ствол дерева, отыски­вая того, кто сейчас нужен. Она позволила себе упасть ниже, про­лететь между листьями, в землю, к корням, под которыми шевели­лась почва. Она, кажется, летела между извивающимися телами, ощущала вокруг себя пляшущие кольца, отчего по телу шли мураш­ки и делалось жутко. И вот она увидела его, того, которого искала.

– Свафнир, – сказала она. – Сокрытый.

Хугин и Мунин ощущали шевеление змея в пещере их объеди­ненного сознания, он сверлил их мысли, словно червь почву, обви­вался вокруг тонкой перекладины руны града, зачаровавшей его. А затем внутри них как будто что‑то взбесилось, принялось воро­чаться и метаться из стороны в сторону. Выплеснулись образы смерти и ненависти: даны и франки с искаженными лицами, умирающие под мечом Хугина, тело, найденное по утру мертвым, ры­дающая женщина, которой отвечает лишь насмешливое карканье вороны.

С дерева слетел ворон.

Кровь, кровью рожденная.

Хугин не понимал, слышит ли эти слова в своей голове или кто‑то произносит их вслух.

Птица вскочила на плечо Мунин и клюнула в ухо так, что высту­пила кровь.

Хугин услышал в голове голос сестры, которая обращалась к пти­це: «Ты ее найдешь».

Вторая птица прыгнула ей на другое плечо и клюнула в щеку.

Пламя, пламенем рожденное.

Капля крови скатилась по ее груди.

«Ты отметишь ее». – Так сказала Мунин второй птице.

Третий ворон слетел с дерева черным листом. Он тоже клюнул ее в щеку.

Смерть, смертью рожденная.

Птица сидела, глядя на Мунин, как будто дожидалась указаний.

«А ты принесешь кровь змея туда, где она остановилась».

Первый ворон испустил хриплый крик и скрылся в ночи, остав­шиеся двое тоже каркнули и улетели следом за ним в темноту.

Хугин ощутил, как тяжесть в голове прошла. Он замерз, устал, измучился, но все равно вскочил с места.

– Птицы расправятся с ней?

Женщина ничего не ответила, но Хугин все равно кивнул.

– В таком случае я отправлюсь туда, чтобы проверить. Воины Греттира