Вот оно — теперь или никогда, убивай или будешь убит сам!
Тьму в маленькой комнате разорвали вспышки от выстрелов моего автомата, пули вонзались в офицеpa и солдата, когда они пытались встать и найти свое оружие. Они хрипло кричали и звали на помощь.
Грохот прыгающего в моих руках автомата слился с их криками, и они оба тяжело рухнули на пол. Одним прыжком я пересек комнату и, очутившись у открытого окна, стал осыпать градом пуль задний двор. Грохот пуль, стучавших по стальным частям моего джипа, свидетельствовал о том, что прицел мой верен и они не могут поднять головы. Лучи фонарей беспорядочно метались в разных направлениях, и сержант в отчаянии приказывал погасить их. Внезапно все покрылось мраком, я видел только вспышки выстрелов из карабинов, слышал свист пуль, залетавших в окно, и звуки их ударов о стены.
Магазин моего автомата опустел. Глухое клацанье его механизма при нажатии на спуск напомнило мне, что подсумки с магазинами лежат на полу рядом с кроватью.
Распластавшись по полу, я, извиваясь, подполз к ней и стал на ощупь искать подсумки, слушая пение пуль, которые проносились в нескольких сантиметрах над моей головой. Вскоре я нащупал то, что в отчаянии искал. Выдернуть магазин из подсумка и вставить его в автомат вместо пустого было делом секунд, но они показались мне полугодом.
Повесив на шею пояс с подсумками, я был готов к дальнейшим действиям. Движение, скорее услышанное, чем замеченное глазом, затихло после короткой автоматной очереди. Я посчитал, что вторая очередь, посланная в окно, на некоторое время задержит полицейских на месте.
В два прыжка я добрался до двери и оказался в узком проходе. В конце его мелькнула фигура, но рухнула на пол, сраженная моей очередью.
Я сознавал, что эта стрельба, длившаяся одну-две минуты, поднимет на ноги весь гарнизон деревни. У меня оставался только один разумный выход — бежать, и бежать как можно скорее и дальше. У меня был шанс скрыться в пустыне под покровом темноты.
Миновав коридор, я выскочил из двери и, с яростью нажимая на спуск автомата, стал поливать направо и налево пулями, словно в моих руках было не оружие, а садовый шланг. Так я пересек дорогу. Пули с визгом пролетали мимо, и я понял, что несколько полицейских обогнули задний двор и вышли к фасаду дома Гуцци, открыв по мне беспорядочный огонь.
Добежав до домов на другой стороне улицы, я нырнул в ближайшую открытую дверь. Попытка выпустить еще одну очередь оказалась тщетной — магазин снова был пуст. Впереди меня слышались крики ужаса, позади с улицы — крики полицейских и винтовочные выстрелы.
Когда я вставлял новый магазин, на улицу выехала машина с ярко горящими фарами. В эту же секунду в свете этих фар я увидел двух солдат, пересекавших улицу в моем направлении. Я дал короткую очередь, и они остановились. Я не видел, попал ли я в них, или они просто залегли. Но мне было наплевать.
Пробежав по дому, я угодил на кухню, где горела лампа. Рядом с очагом, прижавшись к стене, стояла старуха. Увидев меня, она издала каркающий крик ужаса и упала в обморок.
Выскочив через черный ход, я пересек задний двор, но не был уверен, куда бежать дальше, — вокруг стояла кромешная тьма. Я видел только тусклые силуэты других домов и постарался как можно быстрее удалиться от того дома, который только что покинул.
Что-то ударило меня по горлу, перебив дыхание, но когда я растянулся на земле, то понял, что налетел на бельевую веревку, натянутую между двумя шестами.
Невдалеке позади меня продолжалась стрельба. Солдаты все еще обстреливали парадную дверь дома, в который я заходил. Я надеялся, что старуха не пострадает. Шум моторов теперь доносился отовсюду, а возбужденные крики усилились.
Встав на ноги, я как можно быстрее покинул это место. Надо было хоть на какое-то время спрятаться там, где не было солдат и света. Мои ботинки стучали по камням и хрустели по крупному песку. Эти звуки могли выдать мое местоположение.
Остановившись в тени дерева, я прислушался к движению преследо-вателей, но не услышал ничего, кроме возбужденных голосов и стаккато автоматных очередей и винтовочных выстрелов. Значит, полицейские все еще обстреливают тот дом. Видимо, они не заметили, как я выскочил с черного хода, но вскоре они поймут, что мне удалось ускользнуть от них. Свет автомобильных фар быстро приближался к тому месту, где шла стрельба. Скоро они увидят, что птичка упорхнула.
Я находился всего в нескольких сотнях метров оттуда, но не имел никакого представления о том, куда надо свернуть и в каком направлении бежать. Сняв ботинки, чтобы мои шаги не были так слышны, я попытался представить, где находился постоялый двор Гуцци и с какой стороны я въехал в деревню. В таком состоянии я не мог рассуждать здраво, но вспомнил расположение домов на деревенской площади.
В моей голове забрезжила идея, и я продолжал движение в надежде выбраться из этого осиного гнезда. Внезапно стрельба утихла и наступила тишина. Я подумал, что мои шаги даже без ботинок слышны в радиусе нескольких километров. Нелегко было передвигаться по земле Эль-Уббы, усеянной острыми камнями.
После прекращения стрельбы снова раздались возбужденные крики, которые стали еще громче. Вероятно, мои преследователи вошли в тот дом и никого, кроме старухи на кухне, не обнаружили. Хоть она и была в обмороке, ей не было нужды объяснять им, что я убежал через черный ход с кухни.
Впереди себя я увидел низенькую глинобитную лачугу, держась от нее подальше, обошел слева и оставил позади себя. Вдруг прямо впереди меня появился свет фары. Должно быть, здесь была еще одна улица. Еще два автомобиля выехали из-за угла не более чем в двухстах метрах от меня и двигались в моем направлении.
В поисках укрытия я заметил несколько темных бугров, похожих на каменистые выступы. Сделав несколько перебежек, я достиг этих бугров, которые оказались бензиновыми бочками. За ними я и спрятался.
Через двадцать секунд лучи фар осветили бочки, и мои ладони покрылись холодным потом. Лучи пошарили раза три, затем машины уехали.
Я не смел шевельнуться, боясь, что рядом могут находиться и другие машины. Если я покину свое укрытие, то окажусь на открытой местности.
Грузовики остановились не более чем в трехстах метрах от моего укрытия. Раздались команды, отданные резким тоном, и из машин посыпались солдаты. Машины заняли позиции так, чтобы их фары освещали местность и стены дома, который я покинул.
Я видел, как другие солдаты прижались к стенам дома с винтовками на изготовку. На грузовиках прибыло не меньше двадцати пяти человек. Они выстроились в шеренгу и стали двигаться по направлению к дому, осматривая местность. Если они зайдут со всех четырех сторон, я окажусь в мешке и один автомат меня не спасет.
Наблюдая за солдатами, рыщущими в свете фар своих машин, я выскользнул из-за бочек и отполз от них. Вскоре я наткнулся на ров, за которым находилась какая-то дорога, но домов поблизости я не заметил. Я слышал, как в груди громко стучало мое сердце. Зажав оружие в одной руке, а ботинки — в другой, я стремительным броском перебежал через дорогу.
Оглядываясь назад, я видел, что солдаты почти достигли дома, но между нами теперь было уже около полукилометра.
Вокруг меня торчали каменные выступы. Скользнув за камень, я попробовал успокоиться и оценить обстановку. Бесполезно было двигаться вслепую в каком-либо направлении. Я мог наткнуться на часового, охраня-вшего лагерь или склад, и одного его выстрела будет достаточно, чтобы поднять на ноги весь гарнизон.
Я чувствовал сильную боль в ступнях и понял, что порезал их об острые камни, но сейчас это казалось мелочью.
Затем я вдруг увидел памятник на вершине холма. Он отчетливо выделялся на фоне звездного неба и был для меня чем-то вроде дорожного знака. Он сразу дал мне возможность определить свое местонахождение.
В этот момент рядом с домом, который обыскивали солдаты, раздался выстрел. Было ли это случайностью или ложной тревогой, но шквал огня, который за ним последовал, сделал бы честь защитникам Тобрука.
Меня это слегка позабавило, но я сразу же понял, что это дает мне шанс продолжить движение. Одно было ясно — пока стрельба слышна из города, значит, стреляют не в меня. Мне попалось еще несколько строений, но я обошел их подальше и продолжил свой путь. Затем что-то быстрое метнулось ко мне, послышался стук гравия, и я бросился на землю, пытаясь взять этот предмет на мушку, но прежде, чем я успел это сделать, оно было уже на мне. Я чуть было не начал стрелять, но вовремя сообразил, что это была обыкновен-ная дворняга, услышавшая мои шаги. Она подняла страшный лай, но я схватил камень и швырнул в мечущееся животное. С глухим стуком камень достиг цели, и вместо лая послышалось жалобное взвизгивание. Из дома, который я обошел, прозвучал мужской голос, и по гортанным звукам я понял, что это был араб. Пес, продолжая скулить от боли, побежал на голос. Я побежал прочь, на случай, если арабу придет в голову посмотреть, что это испугало его пса. Теперь я уже находился на некотором расстоянии от улиц и дорог. Я видел множество зажженных фар невдалеке, но ни одна машина не двигалась в мою сторону. Огни зажглись почти во всех домах. Стрельба прекратилась. Интересно - они, наверное, подстрелили какого-нибудь бедола-гу, который выскочил из комнаты своей подруги и оказался изрешеченным пулями. Боль в ступнях была ужасной. К подошвам было больно прикасаться, но я не решался надеть ботинки. Скрип подкованных ботинок был слышен далеко в ночи, и я решил, что лучше идти, преодолевая боль, чем быть подстреленным каким-нибудь часовым. Через полчаса я был уже далеко от деревни. Уставший и разбитый, я уселся на землю. Я находился на вершине одного из каменистых холмов, окружавших Эль-Уббу. Колючие кусты давали хорошее укрытие, но продираться через них было несладко. Их жесткие и колючие ветки царапали и сдирали кожу.
Больше всего хлопот доставляли мне подошвы ступней. Я растирал их пальцами, чтобы избавиться от песчинок, въевшихся в многочисленные мелкие порезы.
Проверив содержимое своих карманов, я обнаружил скатанную в трубку пачку купюр достоинством по сто лир. Я бы с радостью отдал их за пару чистых носовых платков, чтобы перевязать ступни, но я оставил брюки в доме старого прохвоста Гуцци, и грязные платки отправились в стирку. Других же у меня не было.
Тонкие хлопчатобумажные носки, выдаваемые солдатам вермахта, превратились в лохмотья. Кроме того, их вообще с трудом можно было но-сить. В Германии их, видимо, изготавливали из целлюлозы, и, пропитываясь потом, они становились жесткими, как доски.
Ни носового платка, ни бинта, ни носков, более того, ни глотка воды, а первые приступы жажды уже мучили меня… В этот момент я понял, что, хоть мне и удалось уйти из Эль-Уббы, мое положение сильно не улучшилось. Я просто пришел к необходимости принять решение — погибнуть, сдаться или совершить какой-то непредсказуемый поступок.
Что это мог быть за поступок, я и представить себе не мог. Усталость после тяжелого побега одолела меня. Напряжение последних часов брало свое, и я решил немного передохнуть, чувствуя хоть какую-то временную безопасность.
Но я понимал, что отдохнуть как следует мне здесь не удастся. Мне нужно было найти более уединенное место. А вдали светились огни Эль-Уббы, такие мирные и зовущие, но не для меня.
Глава 39
ОБРАТНОЙ ДОРОГИ НЕТ
Судьбы, которая ждет дезертира, не пожелаешь никому, думал я. Не жизнь, а сплошной кошмар — в тебя стреляют тут, в тебя стреляют там, и нигде не чувствуешь себя в безопасности. Я понял, что достиг точки, откуда возврата нет. Возможно, я достиг ее уже давно, но я осознал это только сейчас. Я оказался в глубине пустыни без пищи, воды, транспорта, вещей и лишь с очень слабой надеждой добраться туда, куда я хотел, с единственным другом, автоматом, для которого осталось так мало боеприпасов.
Короткое пребывание на вершине холма не принесло мне ничего хорошего. Мои ступни за это время сильно распухли, и, когда я поднялся на ноги, по ним распространилась тупая боль. И все-таки я решил не надевать ботинки. Их скрип по гальке мог привлечь в темноте моих преследователей. Поэтому я, превозмогая боль, молча и осторожно захромал дальше.
Вершины каменистых холмов покрывал гравий, но внизу встречались участки песка, по которым босиком было легче идти. И все же наверху было безопасней, чем у подножия холмов. Когда придет день, внизу меня сразу бы заметили, а сверху я сам буду видеть любое движение.
Продвигаясь очень медленно и каждый раз выбирая место, куда ступить, я в конце концов понял, что мне придется отдохнуть, пока было можно. Напряжение прошлой ночи сильно сказалось на мне.
Я нашел большой камень с довольно плоской вершиной. Забравшись на него, я улегся, положив под голову вместо подушки ботинки.
Я знал, что вскоре выпадет роса и пропитает все вокруг и что между двумя и четырьмя часами ночи станет очень холодно. Холод будет пронизы-вать меня до тех пор, пока из-за горизонта не поднимется солнце. Глядя на звездное небо, я ощущал себя ничтожно маленьким и чувствовал, что все человечество ополчилось на меня.
Камень, на котором я отдыхал, источал тепло, которое, словно снотвор-ное, прогнало мою тоску и одиночество, и я крепко заснул.
Но ночной холод сначала заставил меня ворочаться в полусне, а затем полностью охватил меня. Поднявшись, я понял, что спал совсем немного и уже не усну, пока солнце не покажется из-за горизонта. Сереющее небо означало, что вскоре придет новый день.
Глядя вниз на Эль-Уббу, я видел, что часть деревни уже проснулась. То и дело до меня доносилось рычание заводимых моторов, когда какой-нибудь водитель ни свет ни заря проверял свой мотор и гонял его, доводя до нужной кондиции. То тут, то там мелькали далекие и слабые отблески света.
Растирая свои занемевшие ноги, я сознавал, что с первыми лучами солнца патрули, скорей всего, прочешут в поисках меня деревню и окрест-ности, поскольку во вчерашней переделке наверняка были раненые и убитые.
Я полагаю, что капитан и солдаты, державшие меня под прицелом, были убиты или ранены - скорей всего, убиты. Очередь из автомата МР.38 с близко-го расстояния оставляет мало шансов остаться в живых, а когда я стрелял, расстояние было очень маленьким, и в них наверняка попало по нескольку пуль калибра девять миллиметров.
Взглянув в направлении, противоположном Эль-Уббе, я заметил неболь-шой костерок, горящий на расстоянии не более полукилометра. Какой-то араб заночевал там и теперь подбрасывал затухающие угольки во вчерашний костер, чтобы оживить его.
Арабы не оставляют на ночь большой костер. Запасы топлива скудны, а еще дальше в пустыне, где нет даже кустарников, для поддержания дымя-щегося подобия костра применяется засохший верблюжий помет.
Мне приходилось принимать в расчет не только военные патрули, но и странствующих арабов, особенно тех, кто путешествует верхом и не в одиноч-ку. А их беспородные псы были бы для меня особенно неприятной помехой.
Боль в ногах немного стихла. Я попробовал встать на ноги, но их пронзила адская боль. Ступни заметно распухли. Когда я спускался с большого камня, на котором спал, боль от их соприкосновения с неровной поверхностью земли удовлетворила бы любого мазохиста или индийского факира.
Со всех веток и колючек окружавших меня кустов свешивались тяжелые капли росы, и это, по-видимому, был мой единственный шанс сегодня напить-ся. Сняв рубашку, я порадовался, что она была чистой, ведь я надел ее только вчера вечером. Моя старая так сильно пропиталась потом и грязью, что меня бы просто стошнило.
Расстелив рубашку на земле под кустом, я сильно потряс его, и вскоре множество капель образовали на ткани небольшие лужицы. После этого, осторожно подняв края материи, я собрал воду в одну маленькую лужу и высосал прямо оттуда.
Повторив эту процедуру несколько раз, я вскоре утолил жажду и вдобавок получил влажную рубашку, которая пришлась как раз к месту, чтобы протереть множественные порезы на ступнях. Я обернул ступни мокрой рубашкой, надеясь, что это уменьшит опухоль, пока я буду ждать рассвета. К тому времени я уже должен буду находиться в пути. Но куда? На чем? И с чем?
Откинувшись на спину, я стал искать ответы на эти вопросы.
Мой джип утрачен вместе со всем грузом, включая карты, без которых в пустыне не обойтись, и маленький компас, без которого невозможно, не подвергаясь опасности заблудиться, сворачивать с дорог.
Самыми важными условиями моего выживания были: вода, затем пища и, наконец, транспорт. Я знал, что пешком по пустыне далеко не уйдешь, особенно если за тобой охотятся и травят, как на псовой охоте, но роль гончих псов исполняют солдаты. Мне пришлось признать, что мой первоначальный план — добраться до Португальской Западной Африки — следует оставить. Мне туда не добраться, по крайней мере сейчас, — слишком много необходимых вещей утрачено.
Нетрудно перечислить все, чем я располагаю. Одна рубашка, пара брюк, пара армейских ботинок, три полных магазина с патронами — то есть всего девяносто шесть штук — и один неполный магазин в самом автомате. Да еще сам автомат — единственная гарантия моей безопасности, а также скатанная в рулон пачка банкнотов по сто лир, совершенно бесполезных, что касается их покупательной способности. Купить-то мне теперь негде и нечего.
Оружие, конечно, могло решить мои проблемы. С ним я бы мог заполу-чить другой автомобиль, даже более того — если, конечно, не упущу шанс, который предоставит оружие.
Первые лучи солнца выглянули из-за дальних холмов. Вместе с его теплом послышался рев мотора, не похожего на автомобильный, поскольку тарахтел быстрее и громче, который доносился из-за гребня холма.
В последнюю секунду, прежде чем самолет появился над головой, я успел прижаться к скале. Учебный самолетик кружил надо мной и, пролетая над вершиной холма, покачивал крыльями — это маневрировал пилот, стараясь получше рассмотреть местность под ним.
Он миновал меня и некоторое время летел вровень с грядой, затем заскользил вдоль склона по направлению к Эль-Уббе. Потом он пролетел над деревней и начал тот же маневр над холмами по другую сторону.
Я сознавал, что он ищет меня, но сообразил, что он понятия не имеет, в каком направлении я скрылся.
Видимо, я нанес итальянцам большой урон прошлой ночью, раз уж они решили искать меня с самолета.
Теперь я был уверен, что все дороги, ведущие в деревню и из нее, будут блокированы, патрули подняты по тревоге, а наблюдатели осматривают в бинокли склоны холмов. Итальянцы были большими специалистами, когда дело касалось поимки одного человека. Все выглядело бы совсем по-другому, если бы речь шла о значительном количестве вражеских солдат. В этом случае рвение итальянцев было бы равно нулю или, по крайней мере, значительно снизилось.
Теперь мне уже нужно было запихнуть в ботинки свои ступни, какими бы распухшими они ни были. После нескольких попыток это казалось невозможным. Наконец острым концом камня я сделал надрезы на коже ботинок, с усилием всунул в них ноги и пошел, медленно и с болью.
Через три часа очень осторожного продвижения я добрался до места в трех с лишним километрах от караулки, где вчера меня остановил часовой. Предполагая, что итальянцы знали, что я прибыл со стороны Барки и въехал в Эль-Уббу с этой стороны, я решил, что они будут патрулировать противо-положный выезд из Эль-Уббы — в направлении Дерны, ожидая, что я продол-жу движение в прежнем направлении. Не думаю, что они смогут предполо-жить, чтобы беглец решился вернуться по старому пути назад.
Сейчас я укрывался на обочине той дороги, где я в тот день преодолевал крутой подъем перед поворотом почти на сто восемьдесят градусов. Скорость транспорта, особенно для грузовиков, на этом участке не превысит скорости пешехода.
Теперь я находился там, откуда мог видеть дорогу внизу, Эль-Уббу вдалеке, а в другом направлении, почти на таком же расстоянии, цистерну в Сиди-Бу-Халфайе.
Патрули на холме не могли обнаружить меня, поскольку я спрятался под выступом скалы. Более того, любой патруль, проходивший выше меня, выдал бы свое присутствие падением мелких камней.
Мои ступни почти не чувствовали боли, хотя и продолжали распухать. У меня возникло подозрение, что они начинают неметь. И все-таки я не решил-ся снять ботинки, сомневаясь, что смогу снова надеть их.
Мой трехчасовой переход к этому месту вызвал у меня сильную жажду, а перспектива, что воды не будет, отнюдь не уменьшила мое стремление раздо-быть драгоценную жидкость.
Рой липких мух садился и ползал по обнаженным участкам моей кожи. Однако полное отсутствие пота и сухая кожа давали этим жужжащим падальщикам мало поживы. Вот будь у меня много воды и влажная кожа, тогда они свели бы меня с ума. Отсутствие питьевой воды в этом смысле давало если уж не удобство, то хотя бы небольшое преимущество.
Прошло много времени, может быть часа два, прежде чем вдалеке, на трассе, послышалось какое-то движение. Там двигалось что-то большое, под-нимающее клубы желтой пыли. Через четверть часа мимо меня по дороге внизу проехал немецкий конвой из четырнадцати грузовиков, двигавшихся плотным строем, и оставил в воздухе вихри плотной сухой пыли.
С завистью смотрел я на канистры, укрепленные на дверях. Я с радостью пристрелил бы кого-нибудь за банку, полную чистой бурлящей жидкости.
Часом позже в направлении Эль-Уббы проследовали еще несколько грузовиков, но о том, чтобы связываться с конвоем, не могло быть и речи.
Следующим был посыльный на мотоцикле со стороны Эль-Уббы. Я чувствовал желание подстрелить его только для того, чтобы отобрать фляжку воды и его мотоцикл, тогда я смог бы передвигаться быстрее и ждать более подходящей добычи.
Но я знал, что не сделаю этого, даже если бы это было самым простым делом на свете. Вот если бы он начал стрелять первым, я не задумываясь вогнал бы в него несколько пуль.
Во мне осталось мало рыцарства и еще меньше стремления к честной игре — пустыня, отсутствие воды и мое теперешнее положение не оставляли мне такой роскоши, как честная игра. Я бы совершил убийство, если бы на то пошло — хотя и не считал бы это убийством, — но мне была отвратительна мысль убивать посыльного.
Долгое время с обеих сторон трассы не было никаких признаков жизни. Солнце стояло уже высоко. Я еще плотнее прижался к стене под нависающей скалой; было бы тяжело двигаться под солнцем с непокрытой головой.
Мне все сильнее хотелось пить, и я жадным взглядом выискивал облако пыли над подрагивающими волнами нагретого воздуха у горизонта. Я уже начал жалеть, что не застрелил мотоциклиста. По крайней мере, смог бы заполучить фляжку воды.
У меня даже появилась мысль вернуться к караулке, где я вчера останавливался, чтобы поболтать с итальянским часовым. Неожиданный шаг мог принести успех даже без стрельбы, если бы мне попался парень, которому я дал сотню лир…
Но с непокрытой головой под солнцем, с изрезанными, распухшими и почти уже онемевшими ступнями я вряд ли смогу проковылять больше трех километров до той караулки, а ведь это надо сделать скрытно. Кроме того, если что-то пойдет не так и мне придется стрелять, тревога будет объявлена немедленно и уйти мне не удастся.
Мысль о фляге этого часового терзала меня, как мираж, дразнящий и недоступный. Я знал, что у меня не было шансов достать воду, если там, где я сейчас нахожусь, не появится какой-нибудь транспорт.
Я также не смогу покинуть это место и весь этот проклятый район иначе, как на колесах.
Поэтому логичнее всего было без промедления завладеть грузовиком или мотоциклом. Я чувствовал, что если не хлебну воды в ближайший час, то могу от жажды потерять разум и способность рассуждать здраво, а это означало, что игра окончена.
Глава 40
ПОСЛЕДНИЙ ШАНС
Вдали на фоне ясного неба отчетливо виднелся вихрь пыли. Когда он поднялся над пустыней, его гротескные очертания возродили во мне надежду получить воду. Что принесет он мне, жизнь или смерть, гадал я, наблюдая, как он, медленно извиваясь, приближается ко мне по дороге.
Это был не конвой. Это был одинокий грузовик. Пыль от конвоя стояла бы длинной стеной, а это было тонкое, как карандаш, облачко. Это был мой шанс — получить воду или пулю! И я рискну. С тревогой взглянув в сторону Эль-Уббы, я с облегчением увидел, что оттуда ничего не движется. Было бы весьма неудобно, если бы два грузовика сошлись в точке моих оперативных действий. Одного будет достаточно; возможно даже, более чем достаточно.
Я взял автомат и заменил полупустой магазин на полный. Теперь у меня тридцать два патрона, и этого должно хватить. С резким звуком затвор загнал первый патрон в патронник.
Я намеревался захватить приближающийся грузовик на повороте в сто восемьдесят градусов, развернуть в обратную сторону и постараться быстро отъехать как можно дальше от Эль-Уббы.
Я уже изучил участок поворота и сделал заключение, что он позволяет развернуть грузовик, не завязнув колесами в глубоком рыхлом песке и не скатившись вниз по склону. Земля на обочине была твердой, хотя и неровной. Опытному водителю нетрудно там развернуться.
Однако оставался вопрос, что это была за машина — итальянская или немецкая — и был ли в кабине второй шофер? Что везет этот грузовик — припасы или солдат? Если солдат, то мне крышка. Впрочем, меня ждет тот же самый конец, если я в ближайшее время не достану воды.
По мере приближения машины я отчетливо разглядел, что это был грузовик, но это все, что я смог различить за завесой пыли, часть которой гнал вперед попутный ветер. Последний взгляд в сторону Эль-Уббы убедил меня, что оттуда ничего не двигалось.
Я медленно спустился вниз по крутому склону метров на семь. Я услышал, как водитель переключил мотор на низшую передачу, и грузовик начал крутой подъем — скоро его ждет крутой поворот, и скорость грузовика будет не больше скорости пешехода.
Я ждал, прижавшись к скале. Я понимал, что не было смысла сразу же открывать огонь. Водители наверняка предупреждены о том, что где-то поблизости скрываюсь я, и могут не остановиться, или открыть ответный огонь, или изготовиться к стрельбе.
Надрывные звуки мотора слышались все ближе. Выглянув из-за скалы, я увидел сначала клубы пыли на изгибе дороги, а затем немецкий грузовик «опель». Мое сердце забилось от радости, когда я рассмотрел лишь одного человека в водительской кабине. Я был готов действовать. Затем, увидев, что остальная часть грузовика закрыта брезентом, я остался в своем укрытии, пока он не проехал мимо, обдав меня клубами пыли.
Я заглянул в грузовик сзади, увидев, что солдат там нет, рванул вперед вдоль трясущегося борта и запрыгнул на подножку.
Вороненое рыло моего автомата просунулось в открытое окно. В лицо водителя глядела ухмыляющаяся смерть.
Человек за рулем настолько окаменел от неожиданности, что грузовик чуть не съехал с трассы. Криком приказав ему остановиться, я тем самым вернул его к действительности. Машина рывком остановилась как вкопанная.
— Руки вверх, — приказал я, — и держи их так, чтобы мне было видно.
Водитель открыл было рот, чтобы ответить, но мое появление, видимо, лишило его дара речи. Я занял место рядом и упер ствол ему в ребра, а рукой обшарил пояс в поисках оружия, но ничего не нашел. Да и искать-то было негде, на водителе были только шорты и рубашка.
— Где твое оружие? — прокричал я ему, радуясь удачному исходу дела.
Он кивком показал на карман в дверце. Не отрывая взгляда от водителя, я извлек оттуда «Парабеллум» и сунул его себе за пояс.
— Ладно, поехали. Разверни грузовик, — приказал я ему.
Он не спорил, ведь в ребра ему упирался ствол моего автомата. Пока он разворачивался, я поискал его флягу и вскоре нашел ее — она висела под приборной доской. Я взял ее и отвинтил крышку. Водитель, занятый разворотом грузовика, не мог сделать чего-либо лишнего. Тепловатый чай, содержавшийся во фляге, показался мне вкуснее любого нектара.
— Как далеко я должен вас отвезти? — спросил он, и я уловил его мимолетный взгляд.
— Послушай, как твое имя? — спросил я и отодвинул от него ствол.
— Спасибо, было чертовски больно, когда эта штука упиралась в ребра, — ответил он. — Меня зовут Хорст, рота снабжения пятнадцатой танковой дивизии.
Всего лишь несколько месяцев назад наши части были соседями у аэродрома в Эль-Адаме. Похоже, мне не было нужды представляться самому.
Он как будто прочитал мои мысли и спросил:
— Ваша фамилия — Банеман?
Прежде чем ответить, я отхлебнул еще чаю из фляжки.
— А откуда тебе известно, что я — Банеман? — спросил я. — Кстати, у тебя много еще воды? — Меня обеспокоило, что содержимое фляжки быстро уменьшалось.
— Три канистры, — ответил он.
Мне повезло. У меня теперь был не только грузовик, но и море воды.
— А продуктов? — спросил я.
— Достаточно, чтобы прокормить целую роту в течение четырех дней, — заверил он меня, умело объезжая выбоины.
— Бензин?
— Полная бочка, помимо того что в баке, — ответил он.
Я хохотнул вслух. А ведь я выиграл! Теперь я избавлюсь от всех своих забот и хлопот.
— С тобой ничего не случится, — заверил я его, — если не сделаешь какой-нибудь глупости. Я заберу твой грузовик с содержимым, а тебя отпущу. По этой дороге ты сможешь добраться до Эль-Уббы или назад в Мараву, куда пожелаешь!
— Послушайте, я не собираюсь делать глупостей, — заговорил Хорст. — Сегодня утром в Мараве нас предупредили, что мы можем встретить вас. Нам также рассказали, что случилось в Эль-Уббе и про то, как вы обошлись там с итальянцами. Я не хочу в этом участвовать — грузовик да и груз этого не стоят. Я не буду препятствовать вам, если вы захотите уехать, так что забирайте все, но оставьте меня в покое! Я не буду мешать вам, что бы вы ни задумали.
Пока мы ехали, я какое-то время обдумывал его слова. Он был, похоже, признателен мне, слишком признателен, но, подумав как следует, я понял, что у него просто не было другого выбора. Пистолет отняли, под ребра сунули автомат — как тут не подчиниться. Ему не было смысла сопротивляться, особенно после того, что ему рассказали в Мараве о вчерашнем ночном побоище в Эль-Уббе.
— Ну что ж, в таком случае я, пожалуй, еще отхлебну, — сказал я благо-душно и, запрокинув фляжку донышком вверх, вытряс последнюю каплю в свое пересохшее нутро. — Ты знаешь, где эта трасса сворачивает на дорогу в объезд Мартубы? — спросил я и повесил пустую флягу на место под приборной доской.
Хорст усмехнулся:
— Я проехал этот поворот не более чем за час до того, как вы велели мне развернуть грузовик.
Он не отрывал взгляда от изрезанной колеями дороги впереди нас. Спидометр показывал около пятидесяти километров в час, что было неплохо для такой дороги.
— Там есть цистерна под названием Сиди-Бу-Халфайя, — сказал я ему. — Там я тебя высажу, и ты сможешь проголосовать, когда появится какая-нибудь машина.
— Как далеко вы сможете проехать на этом грузовике? — спросил он, искоса взглянув на меня.
Я не ответил сразу, думая про себя, а действительно, как далеко я проеду?
Вскоре мы достигли цистерны, стоявшей недалеко от дороги. Снизив скорость, мы поехали по неровной местности и заехали за камни.
— Если здесь кто-то есть, — сказал я ему, — веди себя так, как будто я твой сменщик, в этом случае мы отсюда уедем.
Он кивнул, рассматривая камни вокруг нас. Мы подъехали к цистерне.
Никого не было видно. Те три араба, которых я видел здесь вчера, снялись и уехали.
Хорст внимательно осматривался, вероятно надеясь, что кто-нибудь появится и освободит его. Я понимал, что ему не поздоровится, когда он появится в своей части без машины и провианта.
— А теперь вылезай, — приказал я и посмотрел, как он открыл дверь.
Стоя на земле, он повернулся ко мне.
— Вы же не оставите меня здесь без воды? — с тревогой спросил он, разглядывая пустую фляжку, свисающую с приборной доски.
Я от души рассмеялся и вылез из кабины.
— Нет, хотя от жажды за такое короткое время не умрешь. Я пробыл без воды три четверти дня, пока мне не попалась твоя фляга, так что не беспокойся — через пару часов тебя подберет первый же проходящий конвой.
Хорст ничего на это не сказал, просто отошел к камню и сел.
— Лучше вскипяти-ка воды для кофе, пока я посмотрю, что у тебя там в грузовике, — предложил я.
— Так вы не уезжаете сейчас? — спросил он.
— До вечера нет, — сказал я и повесил автомат на плечо.
— Черт, так ведь ночью на дороге не будет ни конвоев, ни машин! — начал он жаловаться.
— Ну и что? — отрезал я. — Подождешь до завтрашнего дня, тогда и подберет кто-нибудь.
Он молча поднялся и вытащил свой вещмешок из водительской кабины. Котелок, наполовину заполненный песком, хорошо пропитанным бензином, заменил собой примус, а я пока осматривал груз, поглядывая, однако, на Хорста. Он вскипятил воду и приготовил кофе.
Я не хотел рисковать. Я не мог понять, был ли причиной его поведения страх, или он что-то планировал, надеясь подловить меня, когда я потеряю бдительность. Хорст не пытался заговаривать со мной, просто делал, что ему велели, тщательно и неторопливо.
Груз включал в себя обычные консервы — тушенку, тунца в масле, несколько «железных рационов» (они были всегда хорошего качества) и другие продукты, а кроме того — бочку бензина и три канистры с водой. Больше ничего, что могло бы мне пригодиться, не было.
Хорст крикнул, что кофе готов. В молчании мы съели по банке тушенки с двумя ломтиками немецкого черного хлеба. Этот сорт черного хлеба, выпекавшийся в Африке, был самым вкусным хлебом, который я ел в своей жизни. Среди того дерьма, которым нас кормили, не было ничего лучше этого хлеба.
Наконец Хорст поднял глаза и нарушил молчание.
— Что заставило вас дезертировать? — спросил он, и в его взгляде я прочитал любопытство.
— Слишком долгая история, Хорст, — ответил я. — К тому же ты не поймешь.
— Возможно. Понять, почему кавалер Железного креста 1-го класса выбрал себе такой путь, действительно очень трудно, — тихо прокомменти-ровал он.
Я быстро взглянул на него:
— Ты полагаешь, что нужно быть трусом, чтобы дезертировать, и притом самым последним?
— Ну, ведь обычно так и бывает. Какая же еще может быть причина? Исключая ваш случай — учитывая ваши награды, — должно быть, у вас было что-то другое, — пробормотал он, наливая себе кофе в кружку.
— А ты когда-нибудь задумывался, что страшнее — продолжать воевать с врагом или чтобы на тебя, как на дичь, охотились германская армия, полиция и итальянцы с целью поставить к стенке и шлепнуть? — спросил я его.
Он немного подумал, прежде чем ответить.
— Да, я полагаю, быть дичью тяжелее — ни друзей, ни покоя, ни места, куда приткнуться, — задумчиво произнес он. — Чего мы не могли понять, когда слушали сообщения о вашем побеге, — продолжал Хорст, — так это то, почему вы и тот другой парень не перешли линию фронта и не сдались британцам в Тобруке или у Эс-Саллума. — Он быстро поднял на меня взгляд. — Скажите, а где тот другой парень, что ушел с вами?
Вопрос о Йозефе застал меня врасплох. Не то чтобы я забыл Йозефа, но он давно уже не занимал моих мыслей, поскольку жизнь моя была настолько лихорадочной и опасной, что приходилось думать только о том, как спастись.
— До нас доходили слухи о ваших приключениях, но ничего про вашего товарища, — объяснил Хорст.
— Что же можно о нем услышать, если он мертв, — ответил я ему. — Все истории обычно заканчиваются после похорон.
Хорст какое-то время смотрел на меня, а я прихлебывал кофе.
— Когда вернешься в свою часть, Хорст, передай своему командиру роты, что рядовой или, если хочешь, не думаю, чтобы Йозеф стал возражать, дезертир Хинц был убит во время налета «Харрикейна» на Виа-Бальбия. Я полагаю, военный трибунал почувствует облегчение, узнав, что жизнь Хинца закончилась в ливийских песках, — цинично заметил я.
— А где его тело? — спросил Хорст.
Я чуть не подскочил.
— Ты думаешь, я оставил Йозефа на растерзание хищникам или полевым жандармам?! — заорал я на него.
— Я не это имел в виду! Я просто хотел спросить, знает ли кто-нибудь, где он похоронен.
Я пока