Трактовка объекта, как объекта практического и теоретического овладевания отнюдьне есть искусственный мыслительный трюк наоборот, она есть единственно верная, то есть соответствующаяисторической и текучей действительности трактовка. Она не представляет собой одну из "точек зрения" в зависимости от "удобства мышления" или других аналогичных соображений. Она имеет твердую опору в фактах исторической действительности, где объект выступает прежде и раньше всего, как объект практического овладевания ("ассимиляция" Гегеля прямо и непосредственно сюда упирается). Объект, как объект практического овладевания, есть первая фаза существования его, как объекта, исторический исходный пункт. Объект, как объект теоретического познания, вообще мог появиться лишь в меру существования самого теоретического познания, (еще раз повторяем и подчеркиваем: до этого реальный мир, скажем, земля с ее "богатствами", весьма и весьма существовала,но ее никто не познавал на земле; поэтому она, существуя, как земля, не была еще предметом внимания субъекта, т. е. не стала еще объектом stricto sensu ((Лат. «в узком смысле» – прим. СРС))). А это теоретическое познание само появилось исторически гораздо позднее, выделившись из практики в особый и более или менее автономный процесс. Объект поэтому в сознании людей раздвоился сам: он стал, с одной стороны, объектом практического овладевания; с другой стороны – объектом теоретического овладевания. "Практики" всегда более или менее трактовали мир, как материю, что имеет тяжесть, занимает пространство, оказывает сопротивление, требует усилия и преодоления сопротивления. "Теоретики" в меру отрыва от практики, оперируя всеобщим, т. е. имея исходным пунктом уже не непосредственное соприкосновение с реальным миром, а отражения довольно высокого порядка, заменяли ими действительный мир. Забавно, например, видеть, как создавалось и росло у "чистых логиков" учение о "предмете познания". Этот предмет были "чистые типы", "идеальные типы" (как, например, в геометрии идеальные треугольники или "идеальные типы", типы Макса Вебера).Но беда заключается в том, что эти "идеальные типы", будучи абстракцией, превратились у философов в "истинный мир". Трудно также удержаться от улыбки, когда такой великан, как Гегель,сполной серьезностью, убежденностью и глубокомыслием, пишет, например: "Бесконечность животных форм нельзя... учитывать с такой точностью, как если бы необходимость системы соблюдалась абсолютно строго. Надо, наоборот, возвести в правило всеобщие определения. И если последние не соответствуют правилу вполне, но все же приближаются к нему,... то не правило, не характеристика рода или класса и т. д. должны быть изменены, словно они обязаны соответствовать данным существующим формам, а, наоборот, последние должны соответствовать первым; поскольку это ее недостаток" ((В указанном сочинении цитата не обнаружена.)) ("Философия Природы", курсив Гегеля). Логически здесь отрыв отконкретного бытия (ибо отрыв от материальной практики, от непосредственного соприкосновения с конкретным). "Глубина" – адекватна материальной бедности;это не восхождение ко все более полнокровному второму конкретному, а систематическое лишенье бытия всех его перьев; общее отрывается от единичного, род от индивидуума, закон от факта, абстрактное от конкретного, и т. д.; поэтому и происходит процесс эфиризации, спиритуализации бытия: на место реальности мира становится идеал, понятие, капральская палка без армии, превращенная в тень. Это есть выражение уродской и пустковой гордыни понятия.
Однако, как мы уже говорили, и понятие становится, на известной ступени исторического развития, объектом познания. Так как оно не является материальной частью внешнего мира, а инобытием определенно-организованной материи, если мы его не берем как процесс мышления, то он не может быть непосредственным предметом материальной практики: мышление происходит в "голове", а не на фрезерном станке и не под валом блюминга. Но так как его логический состав есть конденсация общественного опыта, т. е. огромного исторического процесса, включающего и практику (о чем речь была выше), то мышление, как объект познания, связано с практикой, и не может быть диалектически понято вне этой связи – это по-первых; во-вторых, поскольку само мышление есть момент, опоредствущий практический процесс, постольку через теоретическое овладение мышлением, получается и практическое овладение им; наконец, направление мышления на определенные объекты есть своеобразный процесс практического овладения им. Мышление о мышлении и есть процесс, когда само мышление становится объектом. И здесь, как мы видим, момент практики играет существеннейшую роль.
Так объект философии выступает перед нами не как объект старой философии, а как многообразная и материально-единая в то же время, текучая, исторически меняющаяся величина, как объект теоретического и практического овладевания, овладевания в его двуединой форме.
Глава XXVII. О СУБЪЕКТЕ ФИЛОСОФИИ
Параллельно трактовке объекта, в домарксовской философии была и соответствующая трактовка философского субъекта. Как мы знаем, это была абстракция одной интеллектуальной стороны жизнедеятельности человека, в свою очередь абстрагированного от всяких общественных и общественно-исторических своих определений. В разных направлениях философии эта всесторонняя ощипанность субъекта и превращение его в одностороннюю и бедную интеллектуальную абстракцию формулировалась по-разному, но почти у всех направлений вышеотмеченные черты были обычными чертами так называемого философского "Я". В идеалистических системах, это было обычно "всеобщее" "я", у субъективных идеалистов – индивидуальное "я", у агностиков и позитивистов – индивидуум, взятый то с психологической, то с физиологической стороны, у механических материалистов обычно – физиологический индивидуум, у Фейербаха – физиологическо-биологический, чувственно-родовой человек, "антропологический" принцип" в философии. Ограниченность старого материализма, и фейербаховского "гуманизма" в том числе, – была беспощадно вскрыта в кратких и острых тезисах Маркса, этой гениальной формулировке основных принципов диалектического материализма. Если, с известным упрощением, брать философствующего субъекта, то он был мыслительной стороной, отвлеченной от всякой общественной и общественно-исторической определенности, т. е. чем-то немыслимым по существу, ибо – как мы уже видели – сама мысль предполагает общество "общественного человека" Аристотеля,"toolmaking animal" ((Toolmaking animal — "Человек – это животное, делающее орудие".)) Франклина, "обобществленного человека" (vergesellschafteter Mensch) Маркса. Социологические prolegomena "ко всякой будущей "философии" говорят нам, что субъект философии, мыслящий субъект, есть обобществленный человек, т. е. общественно-исторический человек в его многосторонней жизнедеятельности. Разумеется, каждый человек есть индивид в виде. Разумеется, каждый человек есть физиологическое единство. Разумеется, каждый человек есть, следовательно, биологическая особь. Но общественно-исторический человек есть обобществленный индивид, в котором есть новые качества, никаких не растворимые в биологическом и физиологическом. Капиталистический человек, типичный буржуа; человек-феодал; человек социализма и т. д. – все это категории, специфические особенности которых никак нельзя вывести из физиологии или биологии. Homo sapiens и только – трансформировался исторически в общественного, делающего орудия, человека. Человек первобытного коммунизма, с определенным типом обобществления своей собственной природы, исторически сменился человеком родового строя, феодализма, капитализма, социализма (последнее только в СССР). Идеалистическая точка зрения на субъекта явно убога. И даже гуманизм Фейербаха совершенно недостаточен: не антропология является пролегоменами, а социология; не биологический человек, а обобществленный и исторически определенный специфическими отношениями производства; не односторонне "мыслящий", но многосторонне жизнедеятельный. Из последнего, однако, вытекает, что, например, для капиталистического общества с его производственной анархией, дробным разделением труда, глубоким отрывом теории от практики и т. д. из одного Я вообще нельзя понять отношения между "человеком" и "миром": эти отношения определяются здесь; в гораздо большей степени, чем в других классовых обществах, только связной совокупностью отношений обществе в его целом. Если, например, в социалистическом развитом обществе каждый индивидуум более или менее отражает в своей многообразной и многогранной жизнедеятельности жизнь всего общества, то специализированный человек капитализма воплощает лишь одну грань общественной жизнедеятельности. Он не есть пуп общественных отношений к природе, не их фокус, ибо люди разъяты и раздроблены так же, как разъято и раздроблено все капиталистическое общество в его целом. Если идеалистическая философия в своем субъекте гипостазировала интеллектуальную функцию, вырывая ее из всего контекста жизнедеятельности и творя своего философского субъекта преимущественно, как субъекта "чистого разума", т. е. изолированной и взятой "в себе" познавательной функции, то материалистические теории и Фейербах искали выхода в человеке, как чисто физиологическом и биологическом типе. Но выйдя таким образом за пределы общественно-исторического субъекта, ниспадая в биологическое или антропологическое, тем самым они неизбежно должны были трактовать субъект только как пассивный продукт природы, т. е. брать субъекта не как активное начало с его активной практикой прежде всего, а как начало страдательное, производное, т. е. по существу не как субъект по отношению к природному объекту, а скорее как объект, на который природа воздействует. Эта однородность была, как известно, отмечена Марксом. Она логически связана с трактовкой человека только как животного вида, связана потому, что процесс приспособления животного вида есть процесс пассивного приспособления, приспособления путем естественного отбора, тогда как общественный человек активно покоряет природу и в своей технике создает специфически-общественные орудия воздействия на природу, на материю, становящуюся, в историческом процессе развития, все более и более материалом,т. е. действительно объектом. Этот исторический "скачок" в развитии homo sapiens, скачок от животного стада в человеческое общество, от биологии к социологии, от биологического индивида к обобществленному человеку, от человека, вооруженного зубами, к человеку, вооруженному техникой, – этот скачок оказался вне философии. Между тем, как мы видели, само мышление возникает в процессе активной общественной практики, т. е. в сотрудничестве общественных людей, от этой общественной практики исторически отдифференцировывается и т. д.
В философских доктринах идеализма "я" превращалось в целеполагающее духовно-творческое начало, вбирающее в себя мир, а иногда и пожирающее его. В философских доктринах материализма и его вариантах "я" превращалось в односторонний "продукт", простой пункт пересечения географических, климатических, орографических и прочих влияний так называемой "естественной среды". (У французских материалистов рационалистического толка с этим связаны, между прочим, и представления о "естественном состоянии", "естественном порядке", "естественном законе", а также те "робинзонады" в общественных науках, о которых с такой едкой иронией говорил К. Маркс). Именно поэтому Маркс писал о том, что субъективную и активную сторону развивал идеализм, тогда как материализм был более пассивен.
Итак, субъект есть на самом деле субъект овладевания, подобно тому, как объект есть объект овладевания.
Субъект овладевания историчен насквозь. Он появляется, как таковой, лишь на определенной стадии развития – следовательно, он историчен уже с самого начала своего бытия. Он историчен с точки зрения своей нарастающей исторической мощи, с точки зрения своего технически-практического и теоретического вооружения и соответствующих результатов. Он историчен с точки зрения типа общественной структуры и соответствующих способов представления.
Если смотреть на субъекта глазами домарксовой философии, то, например, какое дело этой философии до техники, будь это каменный топор, паровая машина или дизель-мотор? Старая философия отметала подобную прозу, как нечто к делу не относящееся, для философии слишком низменное, и философии недостойное. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма, где субъект есть субъект овладевания миром (и предметной трансформации мира в материальной практике), где практика есть процесс непосредственного вторжения в мир, где она имеет громаднейшее теоретико-познавательное значение, техника играет роль чрезвычайно важного момента. Вооруженность техникой, степень этой технической вооруженности, имеет, таким образом, существенное значение. Дикарь с каменным топором и человек с социалистической техникой – совсем резные субъекты, и прямо смешно говорить о них. как об одном и том же. Так же примерно стоит вопрос и с техникой экспериментальной науки. Если современные тончайшие приборы повышают чувствительность естественных органов в огромное число раз; если они (рентген) невидимое делают видимым; если они улавливают то, что недоступно нашим естественным чувствам, создавая, так сказать, новые, искусственные, чувства (электроприборы, например), то совершенно недопустимо при трактовке субъекта отвлекаться от этих могучих и мощных орудий познания. Ссылки на то, что великие умы древности, например, Аристотель,без всякой техники – производственной и экспериментально-научной, додумывались до философских проблем, кои являются спорными и посейчас, или давали некоторые частные ответы, справедливые и по сей день; ссылки на то, что даже атомистика насчитывает тысячелетнюю давность и т. д. и т. п., – все это крайне неубедительно. Неубедительно это потому, что все же здесь налицо громаднейшая разница. Атомы Демокрита, Эпикура, Лукреция Кара т. д. были наивными гипотезами, в своем роде гениальными догадками. Атомы современной науки суть прочное ее приобретение, экспериментально завоеванное и обработанное научно-теоретическим мышлением. Рассуждения Эпикура и опыты Резерфорда, теории Нильса Бора и т. д., – это два разных измерения, при всем том общем, что они имеют. Достаточно прочитать "Философию Природы" Гегеля,чтобы увидеть там громаднейшее количество мистического мусора и просто мусора, несмотря на истинные бриллианты, сверкающие среди этих гор. А ведь со смерти этого колосса прошло не так много времени. Но – скажут нам на это – здесь речь идет больше о науке, чем о философии. А ушла ли далеко философия? Ушла. Но: во-первых, нельзя отделять китайской стеной одного от другого; во-вторых, если брать, например, спор материализма и идеализма раньше и теперь, то мы видим вовсе не топтанье на месте, а воспроизводство противоречия на гигански расширенной основе. Гегель куда богаче Платона, Маркс – несравненно, неизмеримо выше Эпикура. То обстоятельство, что вопрос не решен для всех, коренится в общественной обусловленности мировоззрения, в "способе представления", как рефлексе "способа производства". Таким образом, трактовка субъекта должна быть трактовкой исторической и в смысле исторической вооруженности (практической и теоретической) субъекта овладевания.
Но здесь мы подошли вновь, в иной связи, к вопросу о "способе представление". Мы видели, какую огромную роль играет способ представления в деле мировоззрения и видели закон его возникновения. Повторяться здесь было бы неуместно. Мы спрашиваем только: если во всех философских системах отводится такое огромное место вопросу о физиологическом субъективизме (или просто субъективизме) ощущений и т. д., то где логический резон проходить мимо могущего быть повсеместно констатированным общественного субъективизма, т. е. социоморфического "способа представления"? Таких резонов нет и быть не может. Если мы до конца поняли то обстоятельство, что человек не суть просто биологическая особь, а имеет общественно-историческое бытие, то становится совершенно очевидным и общественно-исторический характер его сознания. "Способ представления" имманентен общественно-историческому объекту. Мы должны трактовать поэтому субъекта овладевания, субъекта философии, как исторического, общественного субъекта и с этой точки зрения, т. е. с точки зрения свойственного ему "способа представления", зная закон этого способа представления, т. е. его генезис, его функцию, его связь с объективным миром, его искажающую идеологическую роль и т. д.
Но не превратится ли при такой трактовке субъекта философия в историю философии и даже, больше того, вообще в историю? Нисколько. Речь вовсе не состоит в том, чтобы начинать весь процесс ab ovo, от Адама и до теперешнего времени. Совершенно нелепым было бы также повторение попыток решать проблемы, стоящие перед нами, попеременно с точки зрения различных общественно-исторических субъектов, то есть жить прошлым. Но конденсированно, историко-диалектически. включить это прошлое необходимо. Это и значит знать исторические законы соотношений, иметь возможность сравнивать, т. е. действовать, как субъект, обладающий всем могуществом современной техники и современной науки. Наивысший тип мышления, это мышление диалектико-материалистическое. Наивысший, исторически наиболее совершенный тип субъекта овладевания есть исторически возникающий тип социалистического человека. Гегелю прекрасно известно было то, что философия есть эпоха, схваченная в мыслях. Он иногда давал блестящие образцы этого понимания, где его объективный идеализм прямо переходит а материализм. Вот, например, характеристика позднего Рима: "... римский мир есть... мир абстракции, в котором единое холодное господство простиралось над всем образованным миром. Живые индивидуальности духов народов были подавлены и умерщвлены: чужая власть тяготела, как абстрактная всеобщность, над отдельным человеком. При таком состоянии разорванности чувствовалась потребность искать убежища в этой абстракции т. е. искать убежища в этой внутренней свободе субъекта, как такового" (История Философии, II). ((Гегель.Сочинения. – М. 1932. Т. Х. С. 325)) И т. д. Отсюда Гегель выводил основные черты философского мышления этой эпохи.
Гегель на самом себе блестяще демонстрирует общественную характеристику субъекта философии. Вот образец подобной демонстрации, который мы берем из "Философии Природы":
"Вообще новый мир представляет собою неразвившееся раздвоение: он делится на северную и южную часть подобие магниту. Старый же свет являет совершенное раздвоение на три части, из которых одна, Африка, есть самородный металл, лунная стихия, оцепеневшая от зноя, где человек замирает в самом себе; это – не вступающий в сознание немой дух. Другая часть, Азия, есть вакхически кометное исступление, буйно порождающая себя из среды, бесформенное произведение, без всякой надежды на овладение своей средой. И, наконец, третья часть, Европа, образует сознание, разумную часть земли, равновесие рек и долин и гор, – и центром ее является Германия". ((Гегель. Сочинения. Под ред. и с вступительной статьей А. А. Максимова. – М. – Л. 1934. Т. II. С.357-358.))
Эта теологическо-поэтическая мистика в стиле Якова Беме, по существу выражавшая "способ представления" христианско-германских ослов, как их называл Гейне, никак не может быть понята вне историко-общественного контекста; и никакой "чистый Разум" не сможет вывести такого бреда из самого себя или из одного внешнего мира. Но Гегель, рассуждая, например, о Платоне, выставляет совершенно мудрое правило: "Мы должны, – пишет он в "Лекциях по истории философии" ((Гегель. Сочинения. – М. 1932. Т.Х. С. 130.)) – стоять выше Платона, т. е. мы должны знать потребность мыслящего духа нашего времени!! Вот именно! Мы должны стоять выше всех, ибо должны знать "потребность духа нашего времени". А "наше время", это не абстракция времени, а плоть и кровь истории, новый способ производства, новый человек и новый способ представления. Соответственно этому и субъект нашей философии есть исторически возникший, исторически общественно-определенный субъект овладевания миром, овладевания одновременно и связно практически-теоретического, субъект, вооруженный мощной производственной и экспериментальной техникой, совершенным способом представления, многообразный и многогранный в своей жизнедеятельности, целостный, а не раздробленный человек социализма. Понять это и значит понять "потребность мыслящего духа нашего времени".
Но в социализме, как мы видели, само общество превращается вцелеполагающий субъект: оно само становится телеологическим единством, что сжато формулировано в сталинской формуле: "План, это – мы". Здесь налицо уничтожение стоящей над человеком общественной стихии, превращающейся во внешнюю по отношению к нему и над ним господствовавшую силу. Общество, как субъект, овладевает самим собою, овладевает и практически, и теоретически одновременно. План социалистического общества и выражает собою это овладение, двуединое и целостное: здесь одновременно наличествует и теоретическое познание, и практическое действие, и "познанная необходимость" и телеологическая "свобода", и воля, и ум, и мышление, и практическое действие, и научный синтез и установка. Единичный субъект здесь одновременно и максимально "тонет" в всеобщем (ибо налицо единство коллективно-организованной воли) и максимально обогащает свою индивидуальность (ибо имеет полную свободу развития вообще, развития своих особых индивидуальных свойств, склонностей, влечений, талантов – в частности). Здесь, следовательно, налицо диалектическое взаимодействие между реальным всеобщим и единичном, бытие всеобщего в единичном и единичного во всеобщем. Таков исторически наивысший субъект овладения миром, овладевающий и природой, и обществом.
Глава XXVIII. О ВЗАИМОДЕЙСТВИИ МЕЖДУ СУБЪЕКТОМ И ОБЪЕКТОМ
Процесс взаимодействия между субъектом и объектом, который в общем виде является процессом овладевания природой со стороны субъекта, сам является меняющимся историческим процессом. Взаимодействие между объектом и субъектом постоянно налицо, но типы этого взаимодействия исторически различны. Точно также, как объект и субъект являются историческими переменными, так исторически переменной величиной является и взаимодействие между ними. Этот меняющийся процесс мы уже отчасти рассмотрели в главах об объекте и субъекте, ибо нельзя брать объект в себе (он тогда перестает быть объектом) и нельзя брать субъект в себе (он тогда перестает быть субъектом); таким образом в этих понятиях уже заранее заложено понятие соотношения,будучи раздвоением единого, полагая себя, как и противоположности, они переходят одна в другую, как и вообще неорганическая природа переходит в органическую, а органическая разлагаясь и умирая, переходит в неорганическую. Но здесь этот "обмен веществ" между природой и обществом имеет свои особые и специфические черты. Активный характер отношения со стороны субъекта; телеология,не устраняет, как мы знаем, природной необходимости, и сама свобода есть "познанная необходимость", по определению Ф. Энгельса. Но активность есть высвобождение от непосредственного давления природы, от необходимости в первом аристотелевом смысле (см. выше). Если на начальных ступенях человеческого развития субъект был подавлен "грозными" силами природы, немощен и беззащитен перед ее стихиями, то теперь он в значительной мере владеет ими, но владеет ими, подчиняясь им, поскольку он может управлять процессами природы, лишь опираясь на законы природы: можно это выразить и таким образом, что он в одно и то же время и свободен, и несвободен; и царствует над природой, и подчиняется ей. Если мы будем рассматривать исторический процесс взаимодействия между обществом и природой в условиях общественного роста (т. е. минуя эпохи общественного упадка и гибели целых обществ и целых "цивилизаций", всемирно-историческое значение чего ни в коем случае нельзя приуменьшать), то мы без труда обнаружим процесс высвобождения от подавленности человека силами природы. Все большее значения приобретает техника, производство, экономическая организация общества, наука и т. д. "Географические факторы" не перестают действовать, но они уже не определяют течения жизни, оставаясь в значительной мере постоянными и устойчивыми (относительно постоянными и относительно устойчивыми). И, наоборот, чем дальше идет процесс активного приспособления к природе, тем быстрее развивается общество, меняет свои формы, обогащает свои функции, увеличивает свои потребности; разнообразит свою материальную и духовную культуру. Ошибка т. н. "географического материализма", а затем его мистифицированной и вульгаризованной карикатуры – "геополитики" – состоит в непонимании (или нарочитом отбрасывании) того факта, что при возросших производительных силах "географические факторы" действуют через технику и производство, в то же время превращаясь в объект воздействия. Таким образом исторически возникший субъект растет, как субъект, он сам исторически вырастает, и постольку общественно-исторический процесс есть процесс овладевания природой, при полном приоритете объективных законов природы.
Этот процесс в его целом, как мы видели, можно выразить формулой П-Т-П', т. е. в формуле кругооборота теории и практики навсе расширяющейся основе их взаимодействия. Расширение этой основы, в свою очередь, выражается в росте производительных сил, в том числе в росте техники, в повышении коэффициентов технических мощностей, в быстроте и разнообразии технологических процессов, в том числе и химических реакций всякого рода; во все большем количестве и многообразии неорганических и органических веществ, втягиваемых в процесс производства, как его сырье и материал всякого рода. Расширение этой основы выражается и в росте науки, т. е. во все более широком и глубоком познавательном овладении миром. Одно здесь опосредует другое и в своем совокупном движении образует двуединый процесс овладевания миром. "Искусственная среда" и материальное изменение лика земли, т.е. превращение естественного ландшафта в культурный ландшафт, "пейзажа" в штандарты сельского хозяйства, индустрии, транспорта, туризма, культурных развлечений, туризма, культурных развлечений и т.д. – есть наглядно-чувственно-материальное выражение этого процесса. Так совершается процесс пожирания Космоса человеком, процесс потребления вещества мира, его трансформации в человеческих целях; процесс возрастания мощи человека над веществом и стихиями природы.
Убыстрение (или, наоборот, остановка и замедление) этого процесса связаны с условиями функционирования производительных сил, т. е. прежде всего, с исторической формой общества, причем каждая историческая форма его из "формы развития" диалектически превращается в "оковы этого развития". (К.Маркс). Натуральное в своих основах хозяйство феодализма (которое, однако, никогда не было целиком натуральным!) ограничилось медленным темпом роста, застойной техникой, а в области мысли сухим, деревянным и неподвижным теологическим догматизмом, который не давал никакой возможности критики и действительного научного исследования. Капитализм с его принципом прибыли, с его конкуренцией, с его машинами, сразу во много раз ускорил процесс овладевания природой, и в области материально-практической и в области теоретической. Это ускорение процесса овладевания предметным миром шло и в ширь, и в глубь, и было поистине беспримерно в истории человечества. Создание мощной техники, гигантский рост производительных сил, образование мирового рынка, невиданный расцвет науки и ее превращение в мировую науку, – все эти вещи, неизвестные старым временам и великим старым цивилизациям. И тем-не менее взаимодействие между природой и обществом, между объектом и субъектом (в данном случае мы выражаемся не совсем точно, ибо капиталистическое общество не есть основополагающий субъект; но здесь это неважно), в эпоху упадка капитализма явно изменилось: и в материальной сфере и в сфере мыслительной. В последней наблюдается, как мы знаем, резкий поворот от метафизических абстракций, от спиритуалистических фетишей, вновь к феодальной теологии, от "критицизму" к догматизму, от науки, частью стихийно-материалистической теории, кокетничающей с идеализмом, к мистике и богословию (на крайнем левом фланге – необычайный интерес к диалектическому материализму, знаменующему отрыв от буржуазии). И, наоборот, социалистическая общественная форма крайне убыстрила процесс овладевания предметным миром. Освоение новых территорий, геологическая, ботаническая, зоологическая и всякая иная обследованность Союза, громаднейший рост производственных сил и техники, никогда в мире ранее не наблюдавшийся взлет кривой производства, быстрейшие успехи науки и проникновение ее в жизнь масс при объединении с практикой и т.д. – все это проходит в совершенно новой ритмике.