10. (1) Год [193 г.] уже заканчивался. Как никогда ранее разгорелись страсти при консульских выборах. (2) Среди соискателей должности были многие могущественные люди – патриции и плебеи[3842]: Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, недавно оставивший после больших побед провинцию Испанию[3843]; Луций Квинкций Фламинин, что начальствовал над флотом в Греции; Гней Манлий Вольсон – (3) это патриции, а плебеи – Гай Лелий, Гней Домиций, Гай Ливий Салинатор, Маний Ацилий[3844]. (4) Но все взоры были устремлены на Квинкция и Корнелия: оба патриция притязали на одно и то же место, за каждого говорила его недавняя воинская слава, (5) и наконец, главное: соперничество разжигалось братьями соискателей – двумя знаменитейшими полководцами своего времени[3845]. Публий Сципион стяжал б о льшую славу – но ей сопутствовала и б о льшая зависть. Слава Квинкция была более свежей – ведь он справлял триумф в том же году[3846]. (6) К тому же Сципион уже десятый год был постоянно у всех на глазах, а пресыщаясь великим человеком, люди уже не так чтят его. После победы над Ганнибалом Сципион был еще раз консулом, а также цензором[3847]. (7) У Квинкция же все почести были новыми и совсем недавними, что располагало к нему народ: после своего триумфа он еще ничего не просил у народа и ничего еще не получал. (8) Квинкций говорил, что просит за родного, а не двоюродного брата, за легата и помощника в войне: ведь сам он командовал на суше, а брат его – на море. (9) Своими доводами он добился того, что его кандидат получил предпочтение. Его сопернику не помогли ни хлопоты брата, Сципиона Африканского, ни усилия всего рода Корнелиев, ни то, что выборы проводил консул Корнелий, ни даже предваряющее суждение сената[3848], который некогда объявил нынешнего соискателя лучшим из граждан, достойным принять Идейскую Матерь, прибывшую в Город из Пессинунта[3849]. (10) Консулами были избраны Луций Квинкций и Гней Домиций Агенобарб: настолько же бессилен оказался Сципион Африканский и при избрании консула‑плебея, хоть и поддерживал Гая Лелия. (11) На другой день были избраны преторы: Луций Скрибоний Либон, Марк Фульвий Центумал, Авл Атилий Серран, Марк Бебий Тамфил, Луций Валерий Таппон и Квинт Салоний Сарра. В том году примечательным было эдильство Марка Эмилия Лепида и Луция Эмилия Павла. (12) Они осудили многих скотопромышленников[3850]и на взысканные с них деньги поставили вызолоченные щиты на кровле храма Юпитера. Построили они и два портика: один за воротами Трех Близнецов, присоединив к нему склады на Тибре, а другой – от Фонтинальских ворот к алтарю Марса, так, чтобы через него ходили на Марсово поле.
11. (1) В Лигурии долго не происходило ничего достопамятного, но к концу года [193 г.] положение дел дважды оказывалось очень опасным. (2) Первый раз, когда консульский лагерь был осажден и едва удалось отразить приступ, а второй – в скором времени, когда колонна римлян двигалась по узкому ущелью, а у выхода из него засело лигурийское войско. (3) Найдя проход перекрытым, консул решил возвращаться, но и с другой стороны выход из ущелья был занят неприятелем. Кавдинское поражение не только что приходило на память, но, можно сказать, представало перед мысленным взором[3851]. (4) В консульском войске был вспомогательный отряд нумидийских конников – около восьмисот человек; их начальник обещал консулу, что его люди прорвутся с любой из двух сторон, пусть только он скажет, где больше деревень: (5) тогда он нападет на них и прежде всего запалит дома, чтобы лигурийцы в страхе покинули занятое ими ущелье и кинулись на защиту своих семей. (6) Консул похвалил его и обещал наградить. Нумидийцы вскочили на лошадей и стали объезжать вражеские караулы, никого не трогая. (7) На первый взгляд нет зрелища более жалкого: и кони, и всадники низкорослы и тощи, притом всадники не подпоясаны и безоружны (при каждом лишь дротик), (8) кони не взнузданы, и сам их бег безобразен – вытянутая вперед голова на негнущейся шее. Чтобы выглядеть еще более жалкими, всадники нарочно сваливались с коней, устраивая шутовское представление. (9) И вот уже почти все караульные, которые сперва были напряжены и готовились отразить нападение, расселись безоружные, глядя на это зрелище. (10) Нумидийцы то подскакивали поближе, то отскакивали, но мало‑помалу приблизились к ущелью, делая вид, будто не справляются с управлением и лошади несут их помимо воли. Но вдруг, пришпорив коней, они промчались прямо через караулы врагов и (11), вырвавшись на более открытое место, стали поджигать подряд все дома вдоль дороги. Потом они подожгли ближайшую деревню, истребляя все огнем и мечом. (12) Лигурийцы сначала заметили дым, затем услышали крики заметавшихся в страхе людей, и, наконец, вид бегущих стариков и детей привел вражеский лагерь в смятение. (13) И тут лигурийцы без рассуждений, без приказаний устремились каждый на защиту своего имущества. В мгновение ока лагерь их опустел, и вызволенный из осады консул мог продолжать свой путь.
12. (1) Но ни бойи, ни испанцы, с которыми шла война в этот год [193 г.], не были столь враждебны римлянам, как племя этолийцев[3852]. (2) После вывода войск из Греции они сначала надеялись, что оставшейся без господина Европой[3853]овладеет Антиох, да и Филипп с Набисом не останутся безучастны. (3) Но убедившись, что нигде ничего такого не происходит, они решили возбудить беспокойство и смуту, чтобы от промедления замыслы их не погибли, и созвали собрание в Навпакте[3854]. (4) Там их претор Фоант жаловался на несправедливость римлян и злосчастное положение Этолии: из всех племен и общин Греции этолийцы‑де, как никто другой, обойдены наградой за ту победу, которую сами и добыли. (5) Он требовал отправить послов к царям, чтобы разузнать их настроения и подвигнуть – каждого особым подходом – на войну с римлянами. (6) Дамокрит послан был к Набису, Никандр[3855]– к Филиппу, брат претора Дикеарх – к Антиоху. (7) Тирану Лакедемона Дамокрит говорил, что с потерей приморских городов[3856]тирания того ослабела: ведь оттуда он получал воинов, корабли, моряков. Теперь, запертый в своих стенах, вынужден он взирать на то, как ахейцы хозяйничают в Пелопоннесе. (8) Никогда не представится ему случай вернуть свои владения, если он упустит нынешний шанс. Никакого римского войска в Греции сейчас нет, а захват Гития или других приморских лаконских городов римляне не сочтут достаточным поводом, чтобы вернуть в Грецию свои легионы. (9) Все это говорилось для того, чтобы распалить дух тирана, – этолийцы рассчитывали, что, когда Антиох переправится в Грецию, Набис, сознавая, что его дружба с римлянами все равно разрушена нападением на их союзников, вынужден будет соединиться с царем. (10) Подобными же речами Никандр подстрекал Филиппа – здесь возможностей для красноречия было еще больше: ведь с большей высоты низвергнут был царь, чем тиран, и больше у него было отнято. (11) В ход шли и древняя слава царей македонских, и победоносные походы этого племени по всему миру. Да и предлагаемый замысел, дескать, безопасен от начала до конца: (12) ведь он, Никандр, советует Филиппу не торопиться, как раньше, не начинать войну, прежде чем Антиох переправится в Грецию с войском, (13) а Филипп и без него выдерживал войну и с римлянами, и с этолийцами, – насколько же больше сил для противостояния римлянам будет у него теперь, с присоединением Антиоха, при поддержке союзников‑этолийцев, которые в прошлый раз были ему врагами поопаснее римлян! (14) Посол добавил несколько слов и о военачальнике Ганнибале, прирожденном враге римлян, перебившем их полководцев и воинов больше, чем осталось в живых. Вот что говорил Филиппу Никандр.
(15) Иначе вел разговор Дикеарх с Антиохом: прежде всего он заявил, что лишь добыча от Филиппа досталась римлянам – победа же над ним добыта этолийцами. Не кто иной, как он, пустил римлян в Грецию, дал им силу для победы. (16) Потом Дикеарх перечислил, сколько они для войны предоставят Антиоху пехоты и конницы, какие места для стоянок его сухопутного войска, какие гавани для его флота. (17) Затем посол принялся беззастенчиво лгать про Филиппа и Набиса: они, мол, оба готовы восстать и ухватятся за любую возможность вернуть утраченное. (18) Так этолийцы по всему миру разжигали войну против римлян.
13. (1) И тем не менее на царей эти уговоры либо совсем не подействовали, либо подействовали с запозданием, а вот Набис тотчас же разослал по всем приморским селениям своих людей, чтобы сеять там смуту. Одних из старейшин он приманил на свою сторону дарами, тех, кто упорствовал в верности римлянам, он убил. (2) Тит Квинкций вверил всю прибрежную Лаконику попечению ахейцев. (3) Они сразу отрядили к тирану послов – напомнить о союзе с римлянами и предостеречь от нарушений мира, которого сам он так домогался. В Гитий, уже осажденный тираном, они послали подмогу, а в Рим – вестников, дабы сообщить о случившемся.
(4) Этой зимой в финикийском городе Рафии царь Антиох выдал свою дочь замуж за Птолемея, царя Египта[3857]. Затем он вернулся в Антиохию, пошел Киликией, перевалил через Таврские горы и уже на исходе зимы прибыл в Эфес. (5) Своего сына Антиоха царь отправил в Сирию стеречь окраины государства, чтобы никто не напал с тыла, воспользовавшись его отсутствием, а сам с наступлением весны двинул все свои сухопутные силы против писидийцев, живущих вокруг Силы. (6) Тем временем римские послы Публий Сульпиций и Публий Виллий, которые, как сказано выше[3858], были отправлены к Антиоху, получили распоряжение посетить Эвмена и прибыли в Элею, а оттуда в Пергам, где стоял его царский дворец[3859]. (7) Эвмен жаждал войны с Антиохом, считая, что в случае мира опасно будет иметь соседом царя, настолько более сильного, чем он сам. Если же начнется война, Антиох окажется так же бессилен против римлян, как прежде Филипп: (8) они его или совсем уничтожат, или, если побежденному будет дарован мир, многое из отнятого у Антиоха перейдет к Эвмену, который в дальнейшем сможет легко защищаться от него и без всякой помощи римлян. (9) Даже если случится какая‑нибудь беда, лучше уж претерпеть любую судьбу вместе с союзниками‑римлянами, чем одному, либо склониться под власть Антиоха, либо, отвергнув ее, быть принужденным силой оружия. (10) Так, пуская в ход все свое влияние и все доводы, он подстрекал римлян к войне.
14. (1) Заболевший Сульпиций остался в Пергаме, а Виллий, узнав, что царь занят войною в Писидии, прибыл в Эфес. (2) Проведя там несколько дней, он старался почаще видеться с оказавшимся там в те же дни Ганнибалом[3860], (3) чтобы выяснить его настроения и по возможности внушить, что со стороны римлян ему не грозит никакая опасность. (4) Беседы эти не привели ни к чему, но так уж вышло само собой, что из‑за них – как будто римлянин только этого и добивался – царь стал меньше ценить Ганнибала и относиться к нему с большим подозрением.
(5) Клавдий, следуя греческой истории Ацилия[3861], передает, что в этом посольстве был Публий Африканский и что он‑то в Эфесе и беседовал с Ганнибалом. Клавдий даже приводит один из их разговоров. (6) Сципион, по его словам, спросил, кого считает Ганнибал величайшим полководцем, (7) а тот отвечал, что Александра, царя македонян, ибо тот малыми силами разбил бесчисленные войска и дошел до отдаленнейших стран, коих человек никогда не чаял увидеть. (8) Спрошенный затем, кого бы поставил он на второе место, Ганнибал назвал Пирра, (9) который первым всех научил разбивать лагерь[3862], к тому же никто столь искусно, как Пирр, не использовал местность и не расставлял караулы; вдобавок он обладал таким даром располагать к себе людей, что италийские племена предпочли власть иноземного царя верховенству римского народа, столь давнему в этой стране. (10) Наконец, когда римлянин спросил, кого Ганнибал считает третьим, тот, не колеблясь, назвал себя. (11) Тут Сципион, усмехнувшись, бросил: «А что бы ты говорил, если бы победил меня?» Ганнибал будто бы сказал: «Тогда был бы я впереди Александра, впереди Пирра, впереди всех остальных полководцев». (12) Этот замысловатый, пунийски хитрый ответ и неожиданный род лести тронули Сципиона, ибо выделили его из всего сонма полководцев как несравненного[3863].
15. (1) Виллий двинулся из Эфеса в Апамею[3864]. Туда же прибыл и Антиох, услыхав о приезде римских послов. (2) Между ними в Апамее шли почти такие же споры, как в Риме между Квинкцием и царскими послами[3865]. Но переговоры прервались, когда пришло известие о смерти царского сына Антиоха, посланного только что в Сирию, как я рассказал чуть выше. (3) Великая скорбь охватила царский дворец, велика была и тоска по умершем юноше, который успел показать себя так, что уже было ясно: проживи он дольше, в нем проявились бы черты великого и праведного царя. (4) Всем он был мил и любезен, но тем подозрительней была его смерть; толковали о том, что отец, считая такого сына опасным наследником, угрозой для своей старости, извел его ядом при посредстве неких евнухов, которых цари и держат для услужения в подобных злодействах. (5) Называли и другую причину этого тайного преступления: своему сыну Селевку царь даровал Лисимахию, а для Антиоха у него не нашлось подобного места, куда бы он мог отправить его от себя подальше в почетную ссылку. (6) Тем не менее царский дворец на несколько дней принял личину великой скорби, а римский посол, чтобы не попадаться на глаза в неподходящее время, уехал в Пергам. Царь же, оставив начатую было войну, вернулся в Эфес. (7) Там он, покуда дворец был заперт на время скорби, уединился с неким Миннионом, старейшиной царских друзей, обсуждая с ним тайные замыслы. (8) Миннион оценивал силы царя, исходя из событий в Сирии и Азии, не желая и знать о том, что делается во внешнем мире. Он был уверен, что Антиоху обеспечено превосходство не только при обсуждении дела (ибо все требования римлян несправедливы), но и в будущей войне. (9) Царь избегал переговоров с послами – он то ли чувствовал уже, что проигрывает в споре, то ли пребывал в растерянности от недавней утраты. Однако Миннион убедил его вызвать послов из Пергама, пообещавши, что сам будет говорить все, чего потребует положение дел.
16. (1) Сульпиций уже выздоровел, так что в Эфес прибыли оба посла[3866]. Миннион извинился за царя, в чье отсутствие начались переговоры. (2) Тут Миннион произнес заранее приготовленную речь: «Вижу я, римляне, что освобождение греческих городов для вас только благовидный предлог и дела ваши не сходятся с вашими речами. Одно право вы устанавливаете для Антиоха, а сами пользуетесь другим. Как же так? Разве (3) жители Смирны или Лампсака более греки, чем неаполитанцы или регийцы, с которых вы взимаете дань и требуете корабли на основании договора? (4) А почему каждый год шлете вы в Сиракузы и другие греческие города Сицилии претора, облеченного властью, с розгами и топорами? Ответ у вас будет, разумеется, только один: это вы предписали такие условия им, покоренным силой оружия. (5) Но тогда принимайте и от Антиоха точно такое же объяснение по поводу жителей Смирны, Лампсака и городов Ионии или Эолиды. (6) Их, побежденных в войне его предками, обложенных данью и податью, царь возвращает теперь в прежнее состояние. Итак, я бы хотел, чтобы на все это был дан ответ, если, конечно, вы ищете справедливости, а не повода к войне»[3867].
(7) Сульпиций на это ответил: «Поскольку Антиоху больше нечего было сказать в свою пользу, он, видимо, сам говорить постыдился, а такое произнести предоставил первому же попавшемуся. (8) Да что же есть сходного в положении тех городов, которые ты друг с другом сравнил? Ведь с того самого времени, как Регий, Неаполь, Тарент попали под нашу власть, мы всегда требуем от их жителей того, что положено по договору, на основании одного и того же постоянного и неизменного права, которым мы пользовались всегда и действие которого ни разу не прерывалось. (9) Возьмешься ли ты утверждать, что, как поименованные здесь города, которые никогда ни сами, ни при чьем‑то посредстве не меняли ничего в договоре, (10) так и города Азии, раз попав под власть Антиоховых предков, подобным же образом, постоянно и неизменно, оставались всегда владением вашего царства? Разве не побывали некоторые из них под властью Филиппа или Птолемея, а другие разве не пользовались в течение многих лет свободой, которую никто не оспаривал? (11) Что же, существует ли право требовать их возвращения в рабство столько поколений спустя? И только потому, что когда‑то они подчинились, вынужденные неблагоприятными обстоятельствами? (12) Но ведь это все равно что признать, будто Греция не освобождена нами от Филиппа и потомки его могут снова требовать для себя и Коринф, и Халкиду, и Деметриаду, и все фессалийское племя Впрочем, к чему говорить от имени городов – не лучше ли и для нас, и для царя узнать их собственное мнение?»
17. (1) Тут он велел призвать посольства от городов, которые уже загодя были приготовлены и научены Эвменом, полагавшим, что сколько бы ни убыло сил у Антиоха, настолько же усилится его, Эвменово, царство. (2) Допущенные в большом числе, они принялись излагать то свои жалобы, то притязания и, мешая справедливое с несправедливым, превратили обсуждение в препирательство. В конце концов, ничего не уступив и ничего не добившись, римские послы возвратились в Город в той же полной неопределенности, в какой приходили на переговоры.
(3) Отослав их, царь держал совет о войне против римлян. Там все высказывались один воинственнее другого, (4) ибо чем кто враждебнее говорил о римлянах, тем большую он рассчитывал снискать милость. Некоторые поносили высокомерие тех, кто предъявлял царю свои требования: они‑де навязывают условия Антиоху, величайшему из царей Азии, словно какому‑нибудь побежденному Набису. (5) Да и Набису, мол, была оставлена власть над родным городом и Лакедемоном – (6) что же ужасного в том, чтобы Смирна и Лампсак выполняли повеления Антиоха? (7) Другие говорили, что для столь великого царя эти города слишком незначительны, чтобы оказаться достаточным основанием для войны. Но неправое господство всегда начинается с требования о чем‑нибудь малом, ведь когда персы требовали у лакедемонян воды и земли[3869], никто и не думал, будто им не хватает комка земли и глотка воды! (8) И римляне делают такого же рода пробу, требуя двух городов. А когда другие города увидят, что с двух из них снято ярмо, они тут же перекинутся на сторону народа‑освободителя. (9) Даже если свобода не предпочтительнее неволи, все же упование на перемены милее всякого незыблемого порядка вещей.
18. (1) На совете присутствовал акарнанец Александр. Некогда он был другом Филиппа, а недавно, оставив его, прибег под покровительство более пышного Антиохова двора. (2) Хорошо зная Грецию и будучи знаком с римлянами, он вошел в такую дружбу с царем, что присутствовал даже на тайных совещаниях. (3) Заговорил он так, словно обсуждался вопрос, где и по какому замыслу вести войну, а не о том, вести ли ее вообще. Победа, утверждал он, обеспечена, если царь переправится в Европу и выберет для войны какую‑нибудь часть Греции. (4) Этолийцев, живущих в самом сердце Греции, Антиох найдет‑де уже вооружившимися; будучи застрельщиками войны, они готовы ко всем ее тяготам. (5) Ну а что до обоих, так сказать, флангов Греции, то Набис со стороны Пелопоннеса начнет поднимать все и вся, стремясь вернуть себе Аргос и прибрежные города, откуда римляне его выгнали, замкнув тем самым лакедемонян в их стенах; (6) а со стороны Македонии Филипп схватится за оружие, лишь только заслышит звук боевой трубы. Уж он‑то, Александр, знает дух, знает чувства этого человека. Ему известно, что в этой груди бурлит такая ярость, какая бывает у диких зверей, когда их держат в клетке или на цепи! (7) Он, Александр, помнит даже, как много раз во время войны Филипп заклинал всех богов даровать ему в помощники Антиоха, и если теперь его молитва сбудется, он возобновит войну без малейшего колебания. (8) Только не следует медлить и отступать: победа зависит от того, заняты ли заранее выгодные позиции, обеспечены ли союзники. Да и Ганнибала следует не мешкая послать в Африку, чтобы отвлечь туда римские силы[3870].
19. (1) Ганнибала на совет не позвали – из‑за бесед с Виллием он стал казаться царю подозрительным и после них не был взыскан ни одной почестью. Сначала Ганнибал, промолчав, снес обиду, (2) но затем решил, что лучше узнать причину внезапного отчуждения и очиститься от подозрений. Выбрав подходящий момент, он напрямик спросил, на что царь гневается, и, выслушав ответ, сказал: (3) «Когда, Антиох, я был еще малым ребенком, мой отец Гамилькар как‑то во время жертвоприношения подвел меня к алтарю и заставил поклясться, что никогда не буду я другом римского народа. (4) Под знаком этой клятвы я воевал тридцать шесть лет[3871], она же изгнала меня из отечества во время мира, она привела беглецом в твой царский дворец, и если ты обманешь мою надежду, я, ведомый все тою же клятвой, разузнавая, где еще есть военные силы, где есть оружие, по всему свету стану искать и найду врагов римлянам. (5) Так что если твоим приближенным любо множить перед тобою мои вины, пусть они поищут для этого другой повод. (6) Я ненавижу римлян и ненавистен им! Свидетелями правдивости моих слов да будут мой отец Гамилькар и боги. Итак, если ты размышляешь о войне с Римом, Ганнибал будет среди первых твоих друзей, но если что‑то тебя вынуждает к миру, на это ищи себе другого советчика». (7) Такая речь не только тронула царя, но и примирила его с Ганнибалом. Совет закончился тем, что решили вести войну.
20. (1) А в Риме, хоть и толковали об Антиохе как о враге, но все же готовились к предстоящей войне только мысленно, а не на деле. Обоим консулам[3872]провинцией назначена была Италия, (2) с тем чтобы они уговорились между собой или бросили жребий, кто из них будет проводить выборы в этом году [192 г.]. (3) Консул, который будет свободен от этой обязанности, должен был быть готов при необходимости вести легионы за пределы Италии. (4) Ему дозволялось набрать два новых легиона, а из латинских союзников – двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников. (5) Другому консулу предоставлялись два легиона, которыми раньше располагал консул минувшего года Луций Корнелий, с ними пятнадцать тысяч пеших и пятьсот конных латинских союзников из того же самого войска. (6) Квинту Минуцию была продлена власть и оставлено войско, которое было у него в Лигурии. Для пополнения ему разрешалось набрать четыре тысячи пехотинцев и сто пятьдесят конников из римлян, а от союзников потребовать пять тысяч пехоты и двести пятьдесят конников. (7) Гнею Домицию досталось командование вне Италии, где укажет сенат, а Луцию Квинкцию – Галлия и проведение выборов. (8) Затем жеребьевкой разделили полномочия преторы: Марк Фульвий Центумал стал городским претором, Луций Скрибоний Либон – претором по делам чужеземцев, Луцию Валерию Таппону досталась Сицилия, Квинту Салонию Сарре – Сардиния, Марку Бебию Тамфилу – Ближняя Испания, Авлу Атилию Серрану – Дальняя. (9) Но последним двум провинции были переменены, сперва сенатским решением, а затем и постановлением народа: (10) Атилию были назначены флот и Македония, Бебию – Бруттий[3873]; (11) а в Испаниях была продлена власть Фламинию и Фульвию. Бебию Тамфилу в Бруттий были даны два легиона, которые в минувшем году были городскими; для него же было истребовано от союзников пятнадцать тысяч пехотинцев и пятьсот конников. (12) Атилий получил приказ изготовить тридцать квинкверем и освидетельствовать старые корабли на верфях, дабы отобрать из них годные; предписывалось ему и набрать моряков. Консулам было велено передать ему две тысячи союзников и латинов, да еще тысячу римлян‑пехотинцев. (13) Говорилось, что два эти претора и два войска, сухопутное и морское, снаряжаются против Набиса, открыто напавшего на союзников римского народа[3874].
(14) А в остальном все дожидались возвращения направленных к Антиоху послов, и до их прибытия сенат запретил консулу Гнею Домицию отлучаться из города[3875].
21. (1) Преторам Фульвию и Скрибонию, ведавшим судебными делами в Риме, было поручено подготовить, помимо Атилиева флота, сто квинкверем. (2) Прежде чем консул и преторы отбыли к своим провинциям, состоялись молебствия во искупление знамений: (3) из Пицена сообщили, что коза в одном помете принесла шесть козлят; в Арретии родился однорукий мальчик; (4) в Амитерне прошел земляной дождь; в Формиях молния ударила в ворота и в стену; и самое устрашающее – бык консула Гнея Домиция молвил человечьим голосом: «Рим, стерегись». (5) По поводу прочих знамений и были совершены молебствия, быка же гаруспики велели заботливо беречь и кормить.
Гораздо свирепей, чем в прошлый раз, на город обрушился Тибр, снеся два моста и много зданий, особенно у Флументанских ворот. (6) На Югарий[3876]с Капитолия свалилась огромная скала, задавившая многих; то ли дожди ее подточили, то ли пошатнуло землетрясение, слишком слабое, чтобы его кто‑нибудь почувствовал. Повсюду затопляло поля и уносило скот, обрушивались строения.
(7) Прежде чем консул Луций Квинкций прибыл в провинцию, Квинт Минуций в Пизанской земле сразился с лигурийцами; девять тысяч врагов он перебил, а остальных смял и отогнал в их лагерь, (8) за который до ночи шел ожесточенный бой. (9) Ночью лигурийцы тайком снялись с места, и на рассвете римляне вошли в обезлюдевший лагерь. Добычи там было найдено мало, потому что все награбленное в полях враги тут же отсылали домой.
(10) Минуций, не дав лигурийцам никакой передышки, из Пизанской земли двинулся в их собственную и опустошил огнем и мечом их крепости и селения. (11) Там‑то римские воины и поживились той этрусской добычей, которую отослали домой грабители.
22. (1) Примерно тогда же в Рим вернулись послы от царей[3877]. (2) Ничто в их сообщениях не говорило об уже назревшей войне, разве что с лакедемонским тираном, о котором и ахейские послы сообщали, что он в нарушение договора напал на лаконское приморье. Для защиты союзников в Грецию был послан претор Атилий с флотом, (3) а обоим консулам разрешили отбыть к провинциям, коль скоро прямой угрозы со стороны Антиоха нет. Домиций пошел на бойев кратчайшим путем, со стороны Аримина, а Квинкций – через земли лигурийцев. (4) Два консульских войска с разных сторон принялись на огромном пространстве разорять вражеские земли. Сперва к консулам перебежали немногие конники с их начальниками, потом совет в полном составе[3878]и наконец все те, кто обладал хоть каким‑нибудь состоянием или положением, – всего до полутора тысяч человек.
(5) Удачно в том году [192 г.] шли дела и в обеих Испаниях, ибо Гай Фламиний при помощи осадных навесов захватил укрепленный и богатый город Ликарб, взяв живым знатного вождя Конрибилона, (6) а проконсул Марк Фульвий[3879]дал два удачных сражения двум вражеским армиям и занял два испанских города – Весцелию и Гелону, а также много крепостей; другие подчинились ему добровольно. (7) Тогда он двинулся в земли оретанов[3880]и, овладев там двумя городами, Нолибой и Кузибисом, пошел к реке Таг. (8) Был там город Толет, небольшой, но хорошо защищенный своим местоположением. Когда Фульвий его осадил, на подмогу горожанам пришло большое войско веттонов. Он успешно сразился с ними и, разбив веттонов, довел до конца осаду Толета и взял город[3881].
23. (1) Впрочем, отцов‑сенаторов в ту пору заботили не столько войны, которые уже шли, сколько ожидание еще не начавшейся войны с Антиохом. (2) Хотя через послов римляне обо всем беспрестанно разузнавали, тем не менее разнеслись неведомо от кого пошедшие темные слухи, в которых к правде было примешано много лжи. (3) Среди прочего говорили, что, как только Антиох прибудет в Этолию, он тотчас двинет флот против Сицилии. (4) И сенат, хотя послал уже в Грецию претора Атилия с флотом, (5) но поскольку для поддержания в союзниках должного духа требуются не только войска, но и люди, снискавшие уважение своими делами, теперь отправил послам в Грецию Тита Квинкция, Гнея Октавия, Гнея Сервилия и Публия Виллия. Марку Бебию сенатом было предписано вести легионы из Бруттия к Таренту и Брундизию, (6) чтобы оттуда переправиться в Македонию, если того потребуют обстоятельства. Претору Марку Фульвию сенат предписал послать флот в двадцать кораблей для охраны сицилийского побережья во главе с командующим, облеченным властью; (7) флот повел Луций Оппий Салинатор, который в минувшем году был плебейским эдилом. Тот же Фульвий должен был написать своему сотоварищу Луцию Валерию, (8) что есть опасность переброски из Этолии в Сицилию флота царя Антиоха, а потому сенату угодно, чтобы претор Валерий в добавление к имеющемуся у него войску спешно набрал еще до двенадцати тысяч пеших воинов и четырехсот конников – для охраны морского берега, обращенного к Греции. (9) Этот набор претор провел не только на самой Сицилии, но и на окрестных островах. Все приморские города, глядящие на Грецию, он укрепил гарнизонами.
(10) Новую пищу для слухов дал приезд Аттала, брата Эвмена, который сообщил, что царь Антиох с войском пересек Геллеспонт, а этолийцы ведут приготовления, с тем чтобы к его прибытию оказаться во всеоружии. (11) И отсутствующему Эвмену, и присутствующему Атталу была выражена благодарность; Атталу предоставили помещение и содержание, вручили дары: двух коней, два полных набора оружия и снаряжения конника, серебряных сосудов весом в сто фунтов и золотых в двадцать.
24. (1) Один за другим появлялись гонцы с известиями о приближающейся войне. Было решено, что при таких обстоятельствах важно как можно скорее избрать консулов. (2) Сенат принял постановление поручить претору Марку Фульвию немедленно письмом уведомить консула[3882]о том, что сенат желает его возвращения в Рим, а провинция и войско пусть будут переданы легатам, и пусть сам консул еще с дороги письменно объявит о предстоящих консульских выборах. (3) Консул повиновался письму и, послав вперед гонца с объявлением, явился в Рим. (4) В этом году соперничество соискателей опять было очень напряженным, поскольку на одно место притязали трое патрициев: Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, потерпевший неудачу в минувшем году, Луций Корнелий Сципион и Гней Манлий Вольсон. (5) Консульскую должность дали Публию Сципиону, дабы всем было ясно, что столь достойному мужу почесть можно отсрочить, но отказать в ней нельзя. Из плебеев ему в коллеги придали Мания Ацилия Глабриона. (6) На следующий день преторами избрали Луция Эмилия Павла, Марка Эмилия Лепида, Марка Юния Брута, Авла Корнелия Маммулу, Гая Ливия и Луция Оппия – тот и другой имели прозвание Салинатор. Оппий был тем же самым, кто повел на Сицилию флот из двадцати кораблей[3883]. (7) Между тем, пока новые должностные лица жребием делили между собой провинции, Марк Бебий получил приказ переправиться со всеми войсками из Брундизия в Эпир и держать войско в окрестностях Аполлонии. (8) А городскому претору Марку Фульвию было поручено изготовить пятьдесят новых квинкверем[3884].