– Ты сошел с ума! Одержимый! Маньяк!
…Она спала в его руках. Иногда Климов касался губами тонкой шеи, и тогда Полина вздрагивала во сне. Нежность переполняла его. Климов слушал дыхание Полины и вспоминал день, когда они стали любовниками.
Это случилось осенью, четыре года назад. Тот день вместил в себя прогулку в Летнем саду, кофе в кондитерской, парфюмерный магазинчик, где они выбирали духи. На набережной Полина раскрыла флакон и нанесла несколько капель на виски и запястья – волнующий, сладострастный, какой‑то даже бесстыдный аромат поплыл над Невой. Во время прогулки случился сильный дождь, они прятались в арках и целовались. Потом Климов предложил ей зайти в Эрмитаж. Они поднялись на третий этаж, в любимую обоими галерею импрессионистов, присели на диванчик в зале с картинами Ван Гога, долго смотрели в окно – в сером небе над городом плыл Ангел. У «Куста сирени» Климов прошептал ей, что она несет новый запах, как шлейф, и он сходит с ума от страсти. В зале Родена они долго разглядывали скульптуры, взявшись за руки. Музыка, застывшая в мраморе, вечная весна и объятия, которые, как «стрелки в полночь», не разомкнутся никогда. Она тихо сказала: «Хочу, чтобы эта история была про нас!» Климов сжал ее руку.
На Невском они сели в машину и поехали к нему домой. В дороге Полина полушутя‑полусерьезно попросила: «Постарайся не вляпаться в аварию – мне бы не хотелось умереть, не став твоей любовницей».
…Сброшенные в спешке одежды, новый аромат, сводящий с ума, ее слезы и яростные слова: «Нет! Нельзя! Невозможно!» Но в этот раз Климов преодолел сопротивление Полины, овладев ею силой. Когда все произошло, она успокоилась и призналась, что счастлива.
«К болезненной страсти добавилась нежность, и я могу больше не бояться этого разрушительного чувства». Нечаянная нежность готова была излиться слезами и желанием стать покорной и тихой. Полина поразила его податливостью и мягкостью. Настолько, что потом, когда, утомленная, она лежала, положив голову Климову на грудь, у него вырвалось: «Я думал, ты бешеная пантера, а ты… домашняя ласковая кошка!»
С тех пор так было всегда – вечная весна и застывшее время. История любовников Родена стала их историей.
…Он сжал Полину в объятиях чуть сильнее, отчего она проснулась, повернулась к нему лицом и впилась в его губы. Теперь страсть вытесняла нежность.
– Эй, я успела соскучиться!
Его не переставали удивлять страстность и темперамент Полины.
– Я не могу привыкнуть к тебе. С тобой как на вулкане!
– И не смей привыкать. Мне невыносима мысль о том, что ты можешь ко мне привыкнуть, понимаешь? Мне все время не хватает тебя! Даже когда ты со мной, даже когда во мне. Я хочу, чтобы ты весь принадлежал мне. Еще больше… Может, я ненормальная?
– Мы оба ненормальные! И уж точно оба больны парафилией!
– А это что значит?
– Что я тебя люблю, хочу, и я тебя сейчас…
Он притянул ее к себе.
* * *
Рабочий день закончился. Татьяна вышла на улицу и только ступила на тротуар, как тут же услышала протяжное гудение. Как выяснилось, сигналили ей. Из красивой серебристой машины. Татьяна остановилась и вопросительно взглянула на водителя. Им оказалась молодая женщина, которая пригласила ее сесть в машину.
– Простите? – растерялась Татьяна. – Я вас не узнаю…
Женщина вышла из машины.
– Меня зовут Иветта! – усмехнулась незнакомка.
Татьяна смотрела на нее, неловко улыбаясь.
– Иветта Гренкина. Жена Гришина! – пояснила женщина, с интересом разглядывая Татьяну.
Та почувствовала, что земля уходит у нее из‑под ног.
– Как вы побледнели! – заметила Иветта. – Не бойтесь, я не буду устраивать сцены! Для начала просто хочу с вами поговорить! Поехали?
– Куда?
– Тут неподалеку летнее кафе. Не общаться же на тротуаре!
– Вам хочется со мной общаться?
– Почему бы не познакомиться поближе, раз у нас столько общего: мужчина и даже тип внешности! Поехали?
«Пошлейшая ситуация, – подумала Татьяна, – как в глупом водевиле. Ну не убегать же мне от нее в конце концов!» Она села в машину.
Жена Гришина притормозила рядом с уличным кафе. Они расположились за столиком. Иветта заказала сто грамм коньяка. Татьяна пила чай и украдкой рассматривала жену Олега. Иветта была привлекательной голубоглазой блондинкой. Стройная, загорелая, с красивыми длинными ногами. Одета ярко и дорого. В общем, она вполне могла бы играть подружек майора Глухова в фильмах. Кстати, тип внешности у них с Татьяной и в самом деле был одним. Черт его знает, может, Гришин специально подбирал?
Какое‑то время Иветта молчала, изучая Татьяну. А та при этом ощущала сильное желание провалиться сквозь землю или хотя бы убежать куда глаза глядят. Но поскольку и первое, и второе было невозможно, ей оставалось только сидеть съежившись.
– Как себя чувствуешь? – холодно поинтересовалась Иветта.
Татьяна честно призналась:
– Спасибо, не очень. Как мышка перед лаборантом!
– А как ты хотела? Любишь кататься – люби и саночки возить!
– Пожалуй! – кивнула Татьяна. – И поделом мне – час расплаты настал!
– Скажите, пожалуйста, какая ты откровенная! – насмешливо протянула Иветта. – Всегда говоришь то, что думаешь?
– Стараюсь. Кстати, Олегу это не нравится!
– Любишь его?
Татьяна размешала ложечкой сахар в чае и спокойно сказала:
– Я задавала этот вопрос себе самой много раз… А потом поняла, что, если спрашиваешь о таком, значит, ответ может быть только один. Я не люблю Олега.
– А зачем путаешься с ним?
– Привычка, женский страх одиночества… Возраст к тому же – я, увы, не юная девочка! В общем, это, конечно, мои слабости, внутренние страхи, с ними надо бороться.
Иветта с удивлением отметила:
– Надо же, на стерву ты не похожа!
– Вам, конечно, виднее… Скажите, а откуда вы обо мне узнали?
– Я давно поняла, что у Гришина любовница. Женщина всегда такие вещи чувствует. Сначала считала, пусть мужик перебесится, нагуляется – семья будет крепче, но время идет, а ничего не меняется. Я подумала, может, это не просто блядство, а что‑то серьезное? – Она вопросительно взглянула на Татьяну.
Та пожала плечами.
– Не знаю.
– Короче, я решила во всем разобраться, навела о тебе справки, узнала, кто такая, где работаешь.
– Так просто?
– А чего сложного?! Кстати, я ожидала увидеть профуру, которая начнет качать права!
Татьяна улыбнулась.
– Да какие у меня права! Вы хотите, чтобы мы с ним расстались?
– Не знаю… Мои проблемы, скорее всего, это все равно не решит!
Иветта встала из‑за стола и вскоре вернулась с очередной порцией коньяка. Она залпом осушила рюмку и, кажется, немного захмелела.
Раздался мелодичный звон. Иветта достала из сумочки телефон. Татьяна не поверила глазам – сто к одному, что это тот самый мобильный, который Гришин пытался подарить ей.
Иветта мельком взглянула на экран и рассмеялась.
– Представляешь, звонит Олег! А забавно было бы сейчас ему сказать, что мы с тобой сидим в кафе и общаемся!
Она нажала отбой и швырнула телефон в сумку. Потом вдруг грустно спросила:
– Я вот думаю: может, мне его бросить на хер?
– Вы что, у меня совета спрашиваете? – удивилась Татьяна.
– А больше вроде и не у кого… Веришь – ни одной подруги! Всех Гришин разогнал! Супермена из себя строит! Писатель хренов! Знаешь, мы давно уже как брат с сестрой живем, хоть тоже на стороне кого‑то заводи! Никакой радости от него нет. А деньги… Что мне его деньги! Квартира, дача, машина и так на меня записаны – мне хватит.
– Я, право, не знаю, что вам сказать…
– Странная ты какая‑то, – вздохнула Иветта, – думала, скандал тебе устроить, а вот не хочется.
– Вы простите меня….
– Хорошая ты баба! Могли бы дружить!
Иветта поднялась и пошла к машине. Татьяна бросилась за ней.
– Подождите, как же вы за руль сядете! Ведь коньяк…
Но Иветта уже захлопнула дверцу машины и умчалась прочь.
Татьяна вернулась за столик. На душе было паршиво. Настолько, что она пошла и заказала свои сто грамм коньяка. «Мне за руль не садиться!» По примеру жены Гришина она опрокинула рюмку одним махом. Правда, у нее это получилось не так лихо – закашлялась, расплакалась. Да и легче не стало – не отпускало ощущение, что все неправильно, не так, как должно быть.
Печальная и понурая, как усталая лошадь, Татьяна шла по городу. Летний Петербург был шумным, веселым, и среди чужой радости она чувствовала себя неприкаянной и нелепой.
…Дверь открыла Маша. Она оглядела сестру и подозрительно повела носом:
– Почему от тебя пахнет спиртным? Ты же вообще не пьешь!
Татьяна виновато забормотала:
– Маруся, понимаешь, иногда, если очень припрет, можно… Но в этом нельзя искать решение проблем! Короче, ты так никогда не делай!
После этого бессвязного объяснения она прошла в свою комнату и захлопнула дверь прямо перед носом изумленной Маши.
На следующий день Татьяна попросила Гришина приехать на съемную квартиру.
– Что случилось? – спросил он с порога. – Неужели ты соскучилась?
– Нам надо серьезно поговорить!
Она сразу перешла к сути:
– Олег, мы должны расстаться!
– Ты шутишь?!
– Нисколько. Нам в самом деле не стоит больше встречаться!
– У тебя кто‑нибудь появился?
– Нет, дело не в этом.
– Тогда в чем?
– Я устала, Олег. И ни в чем нет смысла.
– Вот спасибо! – с надрывом сказал Гришин. – Такой удар в спину! И это теперь, когда я начал работу над новой серией!
– О чем ты сейчас думаешь? – удивилась Татьяна. – О своей серии? Знаешь, мне часто кажется, что тебе вообще никто не нужен. Нарциссизм, возведенный в абсолют!
Он нервно мерил комнату шагами. Наконец обернулся к Татьяне.
– Ну хорошо, я все могу понять… Ты женщина, возраст поджимает, хочется какой‑то уверенности…
– Прекрати!
– Почему? Это жизнь! Ты по‑своему права в своем женском эгоизме!
Татьяна почувствовала, как где‑то в глубине души закипает раздражение – что он несет?
– А если я уйду от жены? – неожиданно спросил Гришин.
В его взгляде читались решимость и гордость. Еще бы, он замахнулся на смелый поступок! Именно с таким взглядом его герой Глухов мочил врагов в сортирах.
– Ты что, Олег? Съел что‑нибудь не то?
– Перестань! Я серьезно. В конце концов, может, все к лучшему – ты наконец подтолкнешь меня к принятию решения!
– Я что, толкач? Я тебя ни к чему не подталкиваю! И вообще… У тебя хорошая жена! Держись ее – не пропадешь!
Он изумился:
– Откуда ты знаешь?
Татьяна отмахнулась:
– Неважно. Ключи от квартиры я оставила на столе. Мне пора. Я от души желаю тебе счастья и успехов в работе над новой серией!
– Это ирония?
Ей отчего‑то стало жаль его. «Глупость какая… Себя бы пожалела. В конце концов, это ты женщина не первой молодости с несложившейся личной жизнью, а он блестящий молодой мужчина, известный, состоятельный, но… Его и в самом деле жаль…»
Сердечно и искренне Татьяна сказала:
– Ну что ты, Олег, какая ирония? Зачем? Я совершенно искренне желаю тебе удачи!
На мгновение она коснулась ладонью его лица, улыбнулась и ушла прочь. В свою жизнь.
Глава 5
– Добрый вечер, старик! – рассмеялся Климов, удобно устраиваясь на диване.
Андрей через силу улыбнулся:
– А он добрый?
– Чудесный! Кстати, где твои домочадцы? Получаю приглашение на ужин, являюсь, и что же? Где фейерверки, шампанское, финики? Кроме унылого субъекта с выражением вселенской скорби на челе, никого нет!
– Ах да, ужин… Это девочки придумали. Я не знаю… У меня переводы. – Как бы оправдываясь, Андрей кивнул на лежащую перед ним на столе гору бумаг.
– Какой повод для торжественного ужина? Закрываем дачный сезон?! Ну да, тридцать первое августа, последний день лета! Старик, чего ты такой унылый?
Андрей снял очки, потер переносицу.
– Не знаю, Никита… Какая‑то усталость, сам не знаю отчего.
Климов достал сигару, с наслаждением затянулся.
– Между прочим, уныние – смертный грех! Вспомни, где находятся нытики? Правильно, в аду они, родимые, обретаются! Их спрашивают: «А почему вы здесь, товарищи нытики? И те ответствуют: «Потому что в ясный, погожий день, когда на небе светило солнце и всюду пели птицы, мы не радовались и не славили этот мир!» Мораль: «Унылые будут погружены в ил болотного дна!» Старик, разве ты хочешь быть погруженным в ил болотного дна?
Андрей устало махнул рукой:
– Я уже давно не знаю, чего, собственно, хочу.
– Странные вы люди – Басмановы! Семейственное, не иначе, – никто не знает, чего хочет. Смутные томления, неопределенные желания! Ладно сестры – они женщины, им простительно, но ты…
Андрей невесело усмехнулся:
– Да, представь, я в самом деле подвержен приступам непростительной рефлексии. Меня это раздражает. Меня многое в себе раздражает: лысина, голос, манера разговаривать с людьми, ну и так, по мелочам – неудовлетворенные амбиции и полетевшая под откос личная жизнь. Ощущения премилые – словно сидит на груди тяжелая, жирная жаба. Не продохнуть!
Климов протяжно свистнул:
– Это все расстроенные нервы: один большой невроз или много маленьких… Кстати, Даниловы будут сегодня?
– Полина должна приехать. Насчет Ивана не знаю. Мне кажется, в последнее время он много пьет. У них что‑то не ладится с Полиной.
– А как твоя семейная жизнь?
Андрей разразился гомерическим хохотом:
– Вот ты где ищешь причины моих неврозов! Что я могу сказать… Все невесты восхитительны, вопрос в том, откуда берутся стервозные жены! Банально и старо как мир. Извини, не хочу об этом. Никита, я вот о чем хотел спросить…
Андрей запнулся. На самом деле он давно хотел завести этот разговор, но не отваживался – ему было неловко говорить с Климовым на эту тему, но теперь придется, тянуть больше некуда, как друг и брат, он обязан знать правду.
Никита, улыбаясь, наблюдал за смущенным Андреем и наконец решил ему помочь.
– Задавай свой страшный вопрос, тем более что я, кажется, знаю, о чем речь!
– Я хотел спросить о Полине. Что между вами происходит?
– Я люблю твою сестру. И насколько знаю – она любит меня. Вот весь мелодраматический сюжет. Что еще ты хочешь узнать? В какой непосредственно стадии находятся наши отношения? То бишь имеются ли у ее мужа основания заливать горе водкой?
Андрей окончательно смутился:
– Я не об этом!
Климов пожал плечами:
– А о чем? Между прочим, я предлагал ей уйти от Данилова.
– И что она?
– Она… Каламбурчик в стиле Клюквина, классическая ситуация: он просил понимания, она в ответ просила покинуть помещение!
Друзья надолго замолчали.
* * *
Кое‑где уже можно увидеть желтые листья. Как рано в нынешнем году началась осень! Маша почувствовала ее в августе, в день, когда Саша сказал, что разбился дельтаплан – белый, красивый, похожий на мечту, тот самый, за которым они так любили наблюдать. Тогда Маша заплакала и поняла, что скоро осень. И сегодня, в последний день лета, она готова к ней. Вот и ягоды рябины в палисаднике Хреныча наливаются осенней грустью, как соком. От мысли, что вечером в доме соберутся все, кроме Саши, Машу пронзило словно ножом. Его отсутствие она переживала как разрывающую физическую боль внутри. Прошел всего месяц, как он уехал, а ей кажется, что минуло лет сто.
Позавчера Саша позвонил из Москвы, сказал, что неплохо устроился, снял квартиру, готовится к учебе – все в нарочито мажорном тоне; а потом сообщил, что в следующем году они должны пожениться, поскольку он хочет определенности в их отношениях. Строго так сказал, уверенно. Но почему она отнюдь не уверена в том, что этот брак необходим? Отчего опять ответила ему, что не готова к замужеству? Почему… Почему разбился тот дельтаплан? Кто знает… Теперь приходить на берег грустно – ей не хватает нежной белой птицы, красивой, как мечта.
Маша вошла в столовую и увидела брата и Климова. Оба были странно молчаливы и лишь кивнули в ответ на ее приветствие.
– Какой сегодня теплый вечер! – заметила Маша.
Ее реплика повисла в воздухе. Чувствуя общее напряжение и желая его разрядить, Маша продолжила:
– Вот и лето закончилось!
Однако комментариев ни от Андрея, ни от Климова опять не последовало – разговор определенно не клеился.
– Да что с вами? – не выдержала Маша. – Никита, ты сам на себя не похож!
– Я заразился унынием от твоего брата, – хмыкнул Климов, – эта зараза пристала ко мне, как детская свинка.
Андрей собрал свои бумаги и сказал, что уходит работать.
Глядя ему вслед, Климов с грустью заметил, что у друга потерянный вид.
Маша присела на диван, надкусила зеленое яблоко.
– Как жизнь, Маруся? – поинтересовался Климов.
Маша вздохнула.
– Ходила сейчас на станцию… Знаешь, Никита, я теперь часто хожу на вокзал. Стою, смотрю – вечерний перрон, поезда, колеса стучат, кто‑то прощается, уезжает… И так хочется взять билет в один конец, вскочить в поезд, уезжающий в неизвестном направлении, и…
– Никогда сюда не возвращаться?
– Да! И никогда не возвращаться. Не очень оригинальные мысли, правда?
– Пожалуй, – согласился Климов. – Как в театре?
– Репетирую. Выпускаем современную пьесу. У меня главная роль. Текст занятный. Вроде все хорошо, но… Мне кажется, я способна на большее! Я жду необыкновенной роли. Самой важной!
– Что непременно изменит твою жизнь и для компании – будущее тысяч зрителей?
– Представь себе! Я бы с радостью сыграла чеховскую героиню! Какую‑нибудь барышню, которая сто лет назад так же ждала чего‑то, мечтала!
– Была такой же тонкой и нежной, как ты, Маруся! И так же обманывалась в своих ожиданиях?!
– Удивительно, но с тех пор мало что изменилось!
– Разумеется, тонкие и поэтические натуры существуют во все времена, и не суть, путешествуют ли они в средневековой повозке или мечтают о невозможном в троллейбусе пятого маршрута.
– Ха! И такие законченные циники, как ты, тоже небось встречаются во все времена!
– Не сомневаюсь! Да, Маруся, мало что меняется в этом лучшем из миров, разве что ландшафты к нашему времени стали гаже. В отдельных точках. Из моего окна, к примеру, открывается изумительный вид на десяток однотипных высоток, что, согласись, меньше настраивает на лирический лад. Да и живу я возле станции метро, которая, страшно сказать, называется «Дыбенко». Хуже может быть только Кошкодавленко, как говорил твой любимый Чехов: «Неплохая фамилия для матроса!»
Маша включила магнитолу. Зазвучал старенький фокстрот. Климов пригласил Машу танцевать. Они медленно кружились в танце.
Маша пожаловалась, не сбиваясь с такта:
– Представляешь, Ник, в восемнадцать лет мне казалось, что я переверну мир, пересеку планету вдоль и поперек, напишу роман, открою новый химический элемент, слетаю в космос, станцую на Луне, стану великой актрисой и оскаровским лауреатом, черт побери! А сейчас у меня ощущение, что жизнь проходит мимо и ничего, ничегошеньки не сбылось!
– В самом деле, ужасно, Маруся! Ах, какой хороший фокстрот, я, признаться, люблю ретро! У тебя конфликт между vita contempia, жизнью созерцательной, и vita activa, жизнью деятельной. Несоответствие желаемого действительности – проблема!
Полина, уже какое‑то время стоявшая в дверях и наблюдавшая за ними, насмешливо произнесла:
– Ты забыл!
Танцующие остановились. Климов, радостно улыбаясь, подошел к Полине:
– Что забыл?
Она усмехнулась:
– Важно надуть щеки, господин философ!
Маша радостно бросилась на шею сестре.
* * *
Татьяна вдохновенно улыбнулась:
– Как хорошо, что мы решили собраться вместе! Проводим лето, попьем чаю с бабушкиными пирогами!
Раздался стук в дверь. На пороге возник смущенный Лопатин. Переминаясь с ноги на ногу, он признался, что случайно проходил мимо и решил зайти в гости к Басмановым – угостить их шампанским. Лопатин, щедрая душа, на пустяки не разменивался – шампанское принес самое лучшее, притом несколько бутылок.
Маша не преминула поддеть соседа, ехидно спросив:
– Значит, Виктор, ты просто «проходил мимо» и совершенно случайно прихватил с собой шампанское?!
С некоторых пор и самой Маше, и всем остальным стало ясно, что Лопатин приходит в их дом главным образом из‑за нее. Влюбленность соседа девушка находила забавной, хотя никоим образом ухаживания Виктора не поощряла.
– Ого! Шампанское‑то французское! Лопатин, вы нас балуете! – заметила Полина.
Тот засмущался и уселся в кресло у камина. Его присутствие на их семейных вечерах никого из Басмановых не напрягало. По сути, Лопатин был этакой громоздкой молчаливой мебелью – сидел себе тихо, иногда вставлял вполне нейтральные реплики, никому не мешая.
– За что пьем? – спросила Татьяна. – За уходящее лето?
Предложенный тост поддержали и шампанское оценили по достоинству.
– Грустно провожать лето! – вздохнула Маша. – И так не хочется возвращаться в город, где еще долгое время будешь тосковать по вольной летней жизни… Ах, как я не люблю этот унылый осенний Петербург с его тоской и дождями, метро и толпами вечно спешащих людей. Знаете, осенью я всегда словно умираю – мне не хватает солнца!
– В самые тоскливые осенние вечера мы будем вспоминать наше лето и этот дом, – улыбнулась Татьяна.
Она попросила Климова сходить за водой, и тот ушел. Татьяна, достав колоду карт, принялась сосредоточенно раскладывать пасьянс. В последнее время это стало ее любимым занятием. Короли, дамы ложились веером, образуя причудливые комбинации, понятные лишь Татьяне.
– Тань, – подала голос Полина, – твой пасьянс хотя бы теоретически может сложиться?
Татьяна вздохнула, и на скатерть упал очередной король.
– Кто знает?! Возможно, когда‑нибудь…
Полина, достав из вазы гроздь винограда, задумчиво сказала:
– Стою, как Илья Муромец на распутье: налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – смерть найдешь. Я жду кого‑то, кто придет, возьмет за руку, поведет за собой и все за меня решит. Скажет: «Тебе не надо ни о чем беспокоиться, все уже решено!» Я поверю ему и успокоюсь!
Климов, возникший на пороге, успел услышать последнюю фразу. Поставив ведро с водой на пол, он улыбнулся.
– Теперь, сударыня, я знаю ваши сокровенные тайны!
Полина нервно теребила виноградную гроздь.
Клюквин, чувствуя неловкость, постарался разбавить паузу:
– Хотите анекдот?
Климов подмигнул ему.
– А давай я тебе расскажу свой любимый. «Мужик в лесу: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?» – «Ку…» – «А почему так ма…» Основное преимущество – очень короткий! Делай выводы, Юра!
– Странные вы люди, – сказал Лопатин, – за вами очень интересно наблюдать!
– У вас к нам анатомический интерес? – усмехнулась Полина. – Наблюдаете, как за зверьками?
– Что вы, – испугался Лопатин, – я по‑доброму. У вас хоть и чудно, но душевно!
– Угу! – хмыкнула Маша. – Чего‑чего, а душевности у нас хватает! Даже с избытком!
Полина обратилась к младшей сестре:
– Наверное, опять сегодня ходила на станцию?
– Ну да! – призналась Маша. – Ах, проснуться бы однажды рано утром, побежать на вокзал, купить билет в один конец, сесть в поезд, уехать далеко и начать жизнь с чистого листа!
– Что же мешает? Поезда у нас ходят достаточно регулярно, – съязвила Полина.
Маша пожала плечами.
– Не знаю… Иногда мне кажется, что для этого нужна особая смелость, уверенность в себе. А у меня к ногам словно гири привязаны, куда я с ними?
– Маруся! – вступил в разговор Климов, обращаясь к младшей сестре, на самом деле желая быть услышанным старшей. – А ты никогда не думала, что в каждом дне заложено множество вариантов для самых наглых перемен в жизни, хотя бы даже «с ног на голову»?! И вся‑то штука в том, что мы просто не умеем их использовать, а вероятнее всего, не хотим?
Полина улыбнулась, прекрасно понимая, что его слова обращены к ней, и с нескрываемой иронией заметила:
– Ну а ты, умный, всезнающий Климов, почему не можешь изменить свою жизнь?
Ответ последовал тут же:
– А с чего ты взяла, что я хочу в ней что‑то менять? Я чувствую себя вполне состоявшимся человеком, занимаюсь делом, которым всю жизнь хотел заниматься, и вообще, среда обитания как таковая мне не важна – в Москве я или в Петербурге или же еду в вожделенном Машей поезде, для меня нет принципиальной разницы! Вопрос в том, что брать за точку отсчета!
Клюквину надоели пространные речи, и он, вскочив с места, закричал:
– Точка, точка, запятая, вышла рожица кривая!
Климов кивнул.
– Все относительно, Полина! Хотя полагаю, если бы у меня, как у нашей Маруси, возникло непреодолимое желание вскочить в поезд, я бы в него сел и уехал без лишних рассуждений. Конечно, если бы был уверен в том, что мне это действительно нужно.
– Вот! – обрадовалась Маша. – А как можно знать наверняка, нужно или нет?
– Не знаю! – Климов пожал плечами. – Какой‑нибудь мудреный психолог, наверное, присоветовал бы взять лист бумаги, разбить его на две графы, в одной написать аргументы в пользу принимаемого решения, а в другой против него. Очень может статься, что единственным аргументом «за» будет только твое желание, не подкрепленное доводами разума.
Полина бросила в Климова виноградинкой и насмешливо спросила:
– А ты не допускаешь мысли, что иногда одно одинокое безрассудное «да» может перевесить тысячи «против» со всеми разумными доводами?
– Боюсь, со мной такого не может быть, – честно признался Климов и улыбнулся – какие они милые и трогательные, эти сестры Басмановы, так похожие на чеховских героинь! Он весь день сегодня вспоминает и не может вспомнить что‑то важное про них и этот дом… Ах да! Конечно, как он мог забыть – любимая фраза из «Трех сестер» про драгоценный рояль, «который заперт и ключ от которого потерян!»
– В жизни порой встречаются такие житейские перекрестки, на которых человек должен остановиться, чтобы принять правильное решение, куда ему идти дальше, – убежденно сказала Маша.
– Такие «житейские» перекрестки, – усмехнулся Климов, – встречаются столь же часто, как обычные дорожные в оживленном городе, – на каждом шагу. Просто не все об этом знают, а жаль, ведь мы действительно имеем возможность выбора – вывернуть направо, дать задний ход или, вопреки всем установленным правилам, резко дернуть на красный!
Закончив пасьянс, Татьяна вздохнула: «Опять не сложилось!» – и отправилась на кухню. Сегодня она сама пекла пироги, поскольку бабушка в последние дни все болела.
Пироги получились пышные, бабушка ее похвалит! А чай надо заварить с травами, которые вчера принес Хреныч. Маруся обожает чай с чабрецом и мятой… Татьяна улыбнулась – как она любит летние вечера в отцовском доме, когда можно пить чай с близкими людьми и разговаривать с ними до рассвета. И кажется, что лето никогда не кончится и они всегда будут счастливы!
Татьяна гордо внесла пироги в столовую и попросила Клюквина:
– Юра, сбегай за бабушкой, скажи, что все готово. Садимся пить чай!
Клюквин восхищенно причмокнул, глядя на пироги, и отправился за Зинаидой Павловной. Татьяна разлила чай в яркие синие чашки.
– Можно шампанского выпить! – предложил Лопатин. – Вот еще…
Он не успел договорить, потому что в комнату вбежал рыдающий Клюквин. Юра пытался что‑то сказать и не мог. Чашка выпала у Татьяны из рук и разбилась.
– Что случилось? – закричала Маша.
– Бабушка… Умерла…