Глава 1
Сыпался песочек в песочных часах, и насыпало его еще на год… Говорят, что это не время проходит, а мы проходим сквозь время. Басмановы через него вышли с потерями. Прошлый год для них оказался тяжелым – летом умер Хреныч, которого они считали близким родственником. В конце августа старик поехал в город – торговать на рынке травами и яблоками. Вечером, садясь в электричку до Березовки, он упал на перроне: остановилось сердце.
Похороны Басмановы взяли на себя. Сестры надели Хренычу лучшую рубаху в расшитых красных маках. На поминках плакали, поминали травника добрым словом. Домик Хреныча купил Лопатин.
В день похорон старика Маша вновь размышляла о чеховском определении счастья. Теперь счастье она понимала именно так: как счастье со слезой. После смерти Клюквина, всякий раз выходя на сцену в «Трех сестрах», девушка чувствовала боль. В эпизоде, где звучала фраза о счастье, у Маши на глазах выступали слезы.
…«Репетиция отменяется… Юру Клюквина убили».
Маша не могла поверить словам Палыча и крикнула со сцены:
– Неправда! Это чья‑то дурацкая шутка! Да сам Клюквин, наверное, пошутил, вот увидите! Он всегда всех разыгрывает!
У актеров были скорбные лица… Палыч, который первым узнал о трагедии (ему позвонили из милиции, поскольку в кармане убитого нашли пропуск в театр), растерянно повторял, что Маша должна успокоиться. Но успокоиться она никак не могла. Девушка отказывалась верить в то, что Юры больше нет. Маша рванула со сцены и бросилась бежать. По коридорам театра, улицам, переулкам, туда – к Сенной площади, к дому, где жил Клюквин. А за нею бежал актер Гриша, игравший роль Тузенбаха, и что‑то кричал. Он, кажется, даже пытался ее остановить, но это было невозможно. Маша бежала долго, как ей почудилось – целую вечность, а увидев свет в Юрином окне, какой‑то яркий, красный, недобрый, вдруг поняла: да, все правда, Клюквина больше нет – и закричала, упав Грише на руки. Позже она узнает, что в это самое время соседки по коммунальной квартире, узнавшие о Юриной смерти, рылись в его комнате, надеясь чем‑нибудь поживиться. Может, потому свет из окон показался ей чужим и мертвым.
Имущества у Клюквина было всего ничего. На память Маше остались его кальян и книжка «Как стать счастливым». Но, как теперь понимает Маша, счастливым стать можно, только поверив в счастье со слезой.
Обстоятельства смерти Клюквина остались невыясненными. Его нашли в глухом переулке мертвого, с ножевыми ранениями. В кармане был только пропуск в театр. Кошелек, по всей видимости, украли. Все ясно, обычная уголовщина. Убийц не нашли.
Во время похорон посыпал снег. Маше казалось, что Клюквин сейчас встанет из гроба, подмигнет им: «Ребята, вы чего? Я пошутил! Я живой!» – скажет какой‑нибудь каламбурчик, и они вместе пойдут домой. Когда его зарывали, девушка заплакала: как же так, Юру засыплют снегом, ему будет холодно, он замерзнет. И ночью Маша никак не могла уснуть, ей хотелось бежать на кладбище, чтобы разрыть могилу, отогреть Клюквина… Ах, Юра, Юра… Ты был самым гениальным исполнителем роли Соленого, просто «вылитый Соленый, твою мать! Соленый, как он есть!».
Сегодня годовщина его смерти. С утра Маша поехала на Смоленское кладбище. Постояла у Юриной могилы, подошла к часовне блаженной Ксении. У часовни горели свечи, женщины нараспев читали молитвы. Маша помолилась, поплакала и побрела к выходу через старую часть кладбища. Тихо, вокруг ни души. Неожиданно от одной из могил отделилась тень. Маша вздрогнула – перед ней возник маленький старичок с бородой, похожий на гнома.
– Дочка! – дребезжащим голосом позвал он.
– Что вам? – испугалась Маша.
– Покушать! – сказал старик.
Маша похолодела:
– У меня нет ничего…
Старик горестно вздохнул.
– А вы что же здесь, дедушка?
– Я сюда часто прихожу! Мне тут легче! – Он часто закивал головой. – Помолись за меня! Меня Василием зовут! Я… страдаю!
Старик пожаловался, что живет в коммунальной квартире, где его обижают соседи, особенно некая Тамара, та даже бьет. Что‑то такое обреченное, жалкое, кричащее было в этом персонаже Достоевского, что Маша обмерла. Ей хотелось упасть на землю и рыдать в голос. Господи, что же это? Почему все так несчастны?
– Вот, возьмите! – Она лихорадочно выгребла из сумки все деньги.
Старик взял и снова с надеждой спросил:
– А покушать?
– Прощайте, Василий!
Он тихо попросил:
– Помолись за меня!
Маша побежала прочь.
С кладбища она возвращалась озябшая, грустная. Домой идти не хотелось, и Маша отправилась бесцельно бродить по городу. На Троицком мосту она задержалась. Дул сильный ветер. Нева была угрюмой и серой. Маша смотрела на город и вспоминала, как именно на этом мосту Бушуев признался ей в любви. Тогда тоже был сентябрь, правда, день золотой и теплый. День, когда Саша впервые заговорил о любви. Ветер донес до смущенной и счастливой Маши его признание: «Я хочу тебя…» Она задохнулась от радости и задумалась: что делать? В квартире на Мойке сейчас старшая сестра, значит, туда нельзя… «Поехали в Березовку!» На электричке Маша и Саша отправились туда, где и произошла их первая близость. Они любили друг друга, а в перерывах пили яблочный сок, после, выйдя в сад, долго слушали, как падают яблоки. Вот такая история. Яблоко покатилось и пропало. Та же Нева, но другая осень, и в эту реку точно не войдешь дважды. Нева оказалась рекой времени.
Маша вспомнила строчки из Сашиных стихов:
Я любить тебя буду вечно,
Так, как вечна печаль у дуба…
Ты любить меня будешь вечно,
Как родник меж камнями вечен…
«Но вот я люблю тебя, а ты, Саша, сдержал ли ты обещание?» Она зашагала к крепости.
* * *
Между тем в этом году у Маши случился яркий любовный роман. Не то чтобы она хотела потрясений и сильных чувств и сама искала приключений – нет, все произошло, можно сказать, помимо ее воли.
История началась одним весенним вечером…
Маша отдыхала в гримерке после сложного, изматывающего спектакля, в котором играла главную роль. Она чувствовала себя настолько опустошенной, что никого не хотела видеть. В дверь постучали. Она не отозвалась – а не пойти ли всему миру к такой‑то матери? Стук усилился. Стучали прямо так, как будто имели на это право. Тогда Маша открыла.
– Привет! – бросил ей длинноволосый кудрявый парень, словно они были знакомы сто лет.
Маша даже не успела недовольно загудеть: «А вы, собственно, кто такой?!» – как незнакомец отодвинул девушку, просочился в глубь гримерки, уселся на диванчике и сообщил, что посмотрел спектакль. При этом ни тени смущения – уверенный взгляд победителя и снисходительный тон… Незнакомец внес себя к ней в гримерку, как корзину с цветами, типа он – подарок!
Маша сначала подумывала сказать нахалу что‑нибудь резкое, дескать, подите вон, не видите – барышня устала, но… Его сокрушительная самоуверенность полностью деморализовала девушку. Она молчала и рассматривала странного незнакомца. На вид ему было лет двадцать семь, высокий, гибкий, с мальчишеской фигурой, кудрявые волосы, злые, выразительные глаза стального цвета, какая‑то изломанная пластика, нарочито манерная… В общем, красивый мальчик, испорченный осознанием своей неотразимости.
– Ты мне понравилась! – запросто сообщил он.
– Полагаешь, этого факта достаточно, чтобы ворваться ко мне в гримерку? – усмехнулась Маша.
На самом деле за несколько лет работы в театре она привыкла к мужскому вниманию, ей часто присылали подарки, записочки, а про такой пустяк, как цветы, и говорить нечего. Маша, однако, неизменно отвергала знаки внимания и не хотела общаться с дарителями.
Ее язвительный вопрос не смутил незнакомца, не переставая улыбаться, он невозмутимо кивнул:
– Да, этого достаточно! Видишь ли, мне редко кто нравится, ты, можно сказать, исключительный случай!
Вместо того чтобы фыркнуть или позвать охрану, Маша поинтересовалась, что он думает о спектакле. Неожиданно ей действительно стало интересно.
– Спектакль, конечно, полная мура, как и весь сегодняшний театр, – хмыкнул незнакомец, – я вообще театр не люблю и сегодня зашел случайно – друзья затащили… Но мне понравилось, как ты играла. С драйвом, на разрыв, без фальши. Ты мне так приглянулась, что я решил зайти познакомиться! Кстати, есть предложение сегодняшний вечер провести вместе, поужинаем, поговорим! – Ослепительная улыбка очень уверенного в себе героя. – Идем?
– Извини, я устала и после спектакля даже говорить не могу, мне надо поехать домой и…
Он перебил ее:
– Не проблема! Можешь молчать, говорить буду я. Соглашайся. Будет интересно. Обещаю.
Он взял ее за руку и повел за собой. Кстати, руки у него, несмотря на общую внешнюю хрупкость, оказались сильными. И вот что такое было в этом странном парне, что она покорно, как загипнотизированная, пошла за ним?!
Когда они оказались на улице, Маша спросила, как его зовут.
Незнакомец посмотрел на девушку с нескрываемым удивлением:
– Ты не знаешь, кто я?
Маша хихикнула:
– А кто ты? Император острова Борнео?
И тут он расхохотался. Заразительно, искренне. Просмеявшись, ответил уже не манерным, а обычным человеческим голосом (оказалось, в его репертуаре встречается и такой), что его зовут Олег.
– Прошу! – Олег указал в сторону припаркованного у театра «Харлея».
– О нет! – ахнула Маша, ни разу в жизни не ездившая на мотоцикле и считавшая мотоциклистов людьми, больными на всю голову.
Но на нее уже напялили шлем. Да, Маша, да! И они помчались вперед с бешеной скоростью.
Во время вечеринки в клубе Маша смогла оценить масштаб личности своего нового знакомого: все окружающие хотели переброситься с ним словом, а девицы пожирали его глазами. Оказалось, что Олег известный рок‑музыкант. Избалованный славой и гонорарами.
– Ты действительно никогда не слышала моих песен? – спросил Олег. – Мы это исправим. Завтра приглашу тебя на свой концерт.
После полуночи они ушли из клуба и долго ездили по городу. Гонял Олег лихо, инстинкт самосохранения у него, похоже, отсутствовал начисто. Маша ошалела от скорости, ветра, бьющего в лицо, и уж конечно – от мощной энергетики нового знакомого. Поэтому, когда тот объявил, что везет ее к себе домой, девушка возражать не стала.
…Он жил на Васильевском, в старом модерновом доме, в огромной квартире, поражавшей запустением. Заметив Машин удивленный взгляд, Олег пояснил, что квартиру купил недавно, ремонтом заниматься некогда, да и вообще, он против буржуазной роскоши. Более‑менее приличной выглядела спальня, куда герой сразу и провел гостью. Здесь Олег с присутствующим ему обаянием признался, что хочет ее, но ухаживать за ней нет времени.
Маша усмехнулась:
– Очень мило!
Олег пожал плечами:
– Зато честно!
Он вообще был честен с нею: ничего не обещал, ни в чем не клялся, изначально дал понять, что на длительные и серьезные отношения не подписывается. И девушка приняла правила игры, потому что чувствовала бешеное влечение и страсть.
Проснувшись утром, Маша подумала, что это приключение напоминает ей недавнюю езду на мотоцикле – стремительно, необычно и, вероятно, так же опасно. Она уставилась на обнаженного спящего Олега. «Красив, сволочь!» Мало кто из спящих выглядит так безупречно. Олег же был прекрасен и горд даже во сне. «Исчезнуть, пока он спит? Не готова же я в самом деле закрутить с ним роман?» – подумала Маша, но вместо того, чтобы уйти, поцеловала его. Не раскрывая глаз, он ответил на поцелуй и привлек девушку к себе.
Вечером он повел ее на свой концерт. Как только Олег вышел на сцену, зал загудел, как растревоженный улей, и Маша разволновалась – многообещающее начало. А когда он запел, девушка поняла, с кем имеет дело, и ужаснулась: худший вариант для женщины – влюбиться в гения. В этом хрупком, капризном мальчике таились звериная сила и ярость, он не пел – нет, он кричал от боли, кривлялся, насмешничал, издевался над аудиторией, потом начисто забывал о ней и пел уже ни для кого. Олег был артистом в самом высоком значении этого слова, а тексты, которые он писал сам, являлись настоящей поэзией. От Олега в зал шла мощная, взрывная энергия, на которую зал тут же восторженно отзывался. Когда Олег ревел этим своим разрежающим воздух голосом, Маша чувствовала физическое томление – до дрожи, до мурашек – и прекрасно понимала девиц, вопящих от восторга: они испытывали то же самое.
Глядя на него во время концерта, Маша не верила, что всего несколько часов назад занималась с этим парнем любовью. Она и потом, даже в самые страстные, нежные дни их отношений, понимала, что Олег не принадлежит ей, потому что с самого начала знала: он – сам по себе. Человек‑остров, которому никто на фиг не был нужен. Женщине позволялось любить, преклоняться, находиться рядом, но ни в коем случае не посягать на его свободу. Он был вообще не отсюда. Из другого измерения. Где все красивые, адски гениальные и живут по определению недолго.
После первого концерта, ошеломленная талантом Олега, она ему сказала:
– Ты посланник!
Тот снисходительно рассмеялся:
– Я – гонец!
Маша растерянно улыбнулась, еще не понимая, о чем он, но уже предчувствуя что‑то страшное. И ведь сбылось! Через несколько дней она узнала, что Олег «давно и плотно» сидит на наркотиках. Выяснилось это как‑то случайно, мимоходом. «Почему ты на меня так смотришь? Да, наркота, а что особенного? Все нормально, допинг помогает мне писать, петь и вообще как‑то мириться с окружающей реальностью».
– Но как же… – пролепетала Маша. – Ведь это опасно… Надо бросать!
В ответ – брезгливая улыбка:
– Кому надо, детка?
Она разревелась:
– Ты понимаешь, что это плохо кончится?!
– Все плохо кончается, дарлинг! – безмятежно рассмеялся Олег.
От отчаяния она ударила его по лицу. В ответ Олег нежно погладил Машу по голове:
– Ну‑ну, успокойся! Есть вещи, которые надо принимать такими, какие они есть!
…Итак, Маша переживала настоящий, полноценный роман с волнениями и страстями, которых хватило бы на добрую шекспировскую пьесу – они бурно ссорились, потом так же бурно мирились, ошеломительный секс, невозможное притяжение, болезненная зависимость. Маша уходила и тут же рвалась обратно. С Олегом она испытывала все эмоции, кроме равнодушия.
При этом Маша сама невольно стала вызывать у окружающих разнообразные эмоции, в основном зависть и ярость. Поклонницы Олега завидовали ей и угрожали. Однажды даже поставили фингал под глазом. С воплем «почему она?!» на нее кинулась хорошо поддатая девица. Неслабым ударом она отомстила удачливой сопернице за свои отвергнутые чувства. Позже, маскируя синяк тональным кремом, Маша смеялась: «Я пострадала за любовь!»
Впрочем, ей пришлось терпеть злобные выходки не только полубезумных богемных девиц, домогавшихся кумира, но и (что было куда хуже) ревность его друзей. Те как‑то сразу поняли, что Маша для Олега не просто девочка на один вечер, а посему опасна. Герой стал отдаляться от родной тусовки, чего Маше простить не могли. Вначале друзья‑товарищи просто недовольно гудели: «У, обабился!» – а потом довольно агрессивно начали наезжать на Машу. Не в самой вежливой форме ее попросили исчезнуть из жизни Олега. «А то знаешь, что будет?!» – «Интересно, что?» – лучезарно улыбнулась Маша. Она не бросила любовника и даже не оставила попыток вытащить Олега из богемного омута, который начал его затягивать. Ничего такого страшного ей за это не было – пустозвонные угрозы остались всего лишь угрозами, но досаждать ей ближайшее окружение Олега не прекращало – что да, то да. То какой‑нибудь приятель у Маши на виду подсовывал Олегу в гримерку полуголую девицу, то дружки спаивали Олега до синих соплей и полной отключки, а что хуже всего – именно через ближайшее окружение Олег получал наркотики. И удалить этих людей от него Маша не могла.
Сначала она хотела помочь Олегу, спасти его, вытащить из этой трясины – вновь и вновь говорила, что нужно перестать разрушать себя (эти разговоры всегда заканчивались скандалом, Олег не терпел любого вмешательства в его дела), старалась отвлечь, предлагала уехать куда‑нибудь, но быстро осознала тщету своих усилий. «Невозможно. Никому нельзя помочь».
Ее эгоистичный, самовлюбленный, одаренный сверх всякой меры возлюбленный сжигал себя, и это был его выбор, повлиять на который никто был не в силах. Олег не только не принадлежал Маше – он не принадлежал себе. Это была ситуация, когда талант взрывал человека изнутри. Когда человек целиком принадлежал своему таланту, был приставлен к нему как нечто второстепенное. Маша все про это понимала и знала, что Олег – гений, явление, космос, они столкнулись на какие‑то мгновения в непрерывном потоке его времени и вскоре разлетятся в разные стороны, яростно и болезненно.
Так и случилось. Кончилось все довольно скоро. Полыхнуло жарко, ярко, продлилось пару месяцев, а потом Маша поняла, что перегорела. Или переболела этим романом, как детской болезнью, – мучительно, тяжело, с лихорадкой и высокой температурой, но быстро.
Расстались, как разорвались, в один вечер. Без скандалов и выяснения отношений. Маша сказала, что уходит, он не стал останавливать, уговаривать.
Произнес только:
– Забавно… Не думал, что так привяжусь к тебе…
На прощание обнял ее, сильно, до боли, и отпустил.
…В августе она узнала, что Олег умер. От передозировки. В этом была какая‑то логика судьбы.
Татьяна уже после того, как Маша с Олегом расстались, спросила сестру об их отношениях:
– Что это было, Маруся?
Маша усмехнулась – «и в самом деле?!».
– Что сказать, Таня… Это была мучительная зависимость. Необъяснимая потребность друг в друге. Бешеное притяжение.
– Ты хочешь сказать, любовь, Маруся? – улыбнулась Татьяна.
Маша долго молчала, наконец ответила:
– Я люблю Сашу. И всегда буду любить его.
* * *
Татьяна перебирала бумаги в издательстве, когда раздался звонок.
– Редактор Басманова? Беспокоит автор Листик!
«Какой дурацкий псевдоним, – с раздражением подумала Татьяна. – Почему не Цветочек?! Не иначе очередной графоман».
– Ваша настоящая фамилия?
– Листик и есть настоящая! Сергей Листик! Месяц назад я отправлял на рассмотрение свой роман. Могу я поинтересоваться результатом?
– Подождите. – Татьяна заглянула в компьютер. – Роман на рассмотрении! Что вы хотите? У нас сроки в среднем три‑четыре месяца!
Мужчина рассмеялся:
– Да я ничего не хочу! Просто оказался в России, дай, думаю, позвоню.
Его голос понравился Татьяне – красивый, спокойный. Обычно, когда звонит какой‑нибудь автор, голос у него срывающийся, нервный, а тут такое достоинство… Татьяна спросила, где он живет.
– В Праге, – ответил Листик. – Иногда приезжаю в Россию. В этот раз приехал на несколько дней. А как вас зовут?
– Татьяна.
– Скажите, Татьяна, а вы верите, что можно влюбиться в голос?
Она промолчала.
– У меня сегодня совершенно свободный вечер, к тому же осень, грустно, одиноко… Давайте встретимся, сходим куда‑нибудь вместе?
– Вечером я занята, – строго сказала Татьяна.
– Очень жаль. – Листик вздохнул. – Извините, уважаемый редактор Басманова! Я позвоню вам в среднем через три‑четыре месяца. Или… Давайте я вообще не буду больше звонить. Если роман заинтересует, в письме есть мои координаты.
Он попрощался и повесил трубку. Сразу после разговора Татьяна раскрыла файл с романом Сергея Листика и прочла синопсис. После чего ей захотелось прочесть само произведение. Сейчас же, немедленно. Она попросила распечатать экземпляр и в тот же вечер взяла его домой. Татьяна читала всю ночь. Роман глубоко взволновал ее. В нем была глубина и масштаб истинного дарования, размышления о жизни и смерти, любви и предательстве, нота истинного трагизма, оригинальность и новизна – в общем, в нем было все. Именно такую книгу Татьяна хотела бы написать сама, чтобы в ней искать утешение долгими осенними вечерами, и именно такую книгу она ждала семь лет, работая редактором. Обычно, читая произведения из самотека, она ясно видела личное пространство автора – узкое, очерченное, – и ей становилось скучно, а в этом случае личное пространство Сергея Листика представилось ей бездонным, как космос, и загадочным, как иероглиф. Черт, зачем она отказалась от встречи с ним?!
Весь следующий день Татьяна не находила себе места. В письме Листика был указан номер его сотового телефона. Татьяна чувствовала сильное желание позвонить мужчине и договориться о встрече, но при этом извелась сомнениями: «А если он спросит, зачем я звоню? Получится исключительно глупо! Что ему сказать?»
Однако Сергей ничего такого не спросил. Когда Татьяна все‑таки набрала его номер, он ответил так, как будто ждал ее звонка:
– Я рад, что вы позвонили!
На его просьбу о встрече она выдохнула: «Да».
– Вы знаете ресторанчик… – прозвучало незнакомое название.
– Откровенно сказать, я не большой знаток ресторанов.
– Тогда давайте встретимся на Дворцовой площади?
– У Ангела?
– Точно. Будем с вами как два безнадежных идиота!
– Почему?
– Кажется, Мандельштам говорил, что на Дворцовой или в Летнем саду свидания назначают только идиоты!
Татьяна рассмеялась – ей нравилось его чувство юмора.
…Она шла по Миллионной. Вечер явно не располагал к свиданиям. Дул пронизывающий ветер, накрапывал дождь. Татьяна корила себя за то, что не взяла зонт: «Конечно, теперь я похожа на мокрую курицу! Старалась, укладывала волосы, и все пропало – на голове слипшиеся пакли! Вдобавок замерзла, а когда я мерзну – нос краснеет! Увидев такую красавицу, герой испугается и убежит!» Она пыталась представить Сергея: воображение рисовало высокого брюнета лет сорока приятной, разумеется, наружности.
Выйдя на Дворцовую, Татьяна почувствовала волнение, которое усиливалось по мере того, как женщина приближалась к Ангелу, и совсем зашкалило, когда она увидела мужчину, стоящего у колонны. Татьяна разочарованно охнула: «Господи, за что мне это?!» Перед ней стоял кругленький невысокий человек лет пятидесяти. Что делать? Татьяна невольно замедлила шаг. У нее даже появилась предательская мысль: сделать вид, будто она просто гуляет по площади, пройти мимо, скрыться в арке, но… Ведь Сергей хороший, тонкий, ранимый человек, а что с виду не похож на героя – ну что ж… Уйти сейчас, не представившись, было бы нечестно. Вздохнув, Татьяна направилась к мужчине. Но в этот момент от колонны, откуда‑то сбоку, отделилась тень, и знакомый голос назвал ее по имени.
Она смущенно откликнулась:
– Добрый вечер, Сергей! Где вы прятались?
Он оказался высоким брюнетом лет тридцати семи, писаным красавцем не назовешь, но, как и грезила барышня, приятной внешности. Широкие плечи, большие серые глаза, открытая, располагающая улыбка…
«Кажется, я пропала, – счастливо ойкнула Татьяна, – он совершенно такой, каким и должен быть!»
– Замерзли?
– Ничего! Спасибо, что не опоздали! – рассмеялся Сергей. – Я бы, конечно, не ушел и ждал вас сколько надо, но вскоре бы, видимо, умер. Петербургский климат для меня сущий экстрим. Вы тоже замерзли! Идем отогреваться!
Он привел ее в ресторан, оформленный со вкусом. На стенах висели правильные картины, ненавязчиво и тихо звучали ноктюрны Шопена. Место оказалось в хорошем смысле буржуазным.
– Здесь славно! – заметила Татьяна, оглядевшись.
– Я люблю сюда заходить, когда приезжаю в ваш город, – пояснил Сергей.
– Как вы оказались в Праге?
– Я там родился. Родители – русские, работали в русском посольстве.
– Кто вы по профессии?
– Строитель, – улыбнулся Сергей и поднял бокал. – За знакомство? Вы невероятная красавица! Признаться, подобного я и представить не мог.
Татьяна возмутилась:
– Какая дешевая лесть!
Тем не менее комплимент ее приободрил, женщина почувствовала себя уверенней. Они выпили.
– Любите свою работу? – спросил Сергей.
Татьяна пожала плечами:
– Как вам сказать… Редактировать современную литературу, будучи воспитанной на классической, порой непросто, да и общение с иными авторами не доставляет удовольствия. Часто вспоминаю слова Мандельштама. Знаете, тот однажды спустил с лестницы молодого литератора, посмевшего заявить, что он написал роман, а его не печатают! Мандельштам вытолкал незадачливого автора взашей и кричал ему вслед, что для романа нужна каторга Достоевского или десятины Толстого!
Сергей смутился:
– Простите, вот я самонадеянный наглец, посмел назвать свой опус романом!
– На свой счет можете не беспокоиться! В вашем случае как раз речь идет о романе. Сергей, я хочу поздравить вас, вы написали удивительную книгу!
– Вам понравилось?
– Не то слово. Мне кажется, я всю жизнь ждала ее! И вас…
Сергей засиял от радости:
– Меня?
– В смысле вас – автора, – смущенно поправила Татьяна. – Только я не уверена, возьмутся ли вас печатать в нашем издательстве. Извините меня, – она чувствовала себя бесконечно виноватой перед Сергеем, – не знаю, смогу ли помочь вам.
– Это неважно! – улыбнулся мужчина и взял ее за руку. – Главный выигрыш я уже получил!
– Какой?
– Встретил вас!
Татьяна осторожно высвободила руку:
– Я не знаю, сможете ли вы заработать на книге. Скорее всего, первый гонорар будет весьма скромным.
Он пожал плечами:
– Пустяки… Я занялся литературой не из‑за денег. Я не бедный человек, у меня строительный бизнес. Литература – это мои нереализованные амбиции нематериального толка. Мне совершенно неважно, сколько я получу за книгу. Если нужно, я сам могу оплатить весь тираж. Впрочем, хватит об этом! Давайте поговорим о другом. Кстати, есть предложение перейти на «ты»?!
– Категорически принимается!
Татьяна улыбнулась – его естественность и искренность подкупали. С Сергеем ей было удивительно легко. Она давно не чувствовала такой безоговорочной симпатии к незнакомому человеку. Ей хотелось узнать о нем больше. Татьяна спросила, когда он начал писать.
– Лет пятнадцать назад, – ответил Сергей. – Правда, моя бывшая жена считала, что это пустая трата времени и мы не сможем жить на писательские гонорары. Пришлось уйти в бизнес. Зато сейчас я могу заниматься литературой, не думая о деньгах. К тому же у меня теперь и жены нет!
– Почему? – не удержалась Татьяна.
– Обычная история. Как там у Шелли: «Они встретились. Они расстались. Чего же еще?» Она прекрасная, во всех отношениях достойная женщина, и это моя вина, что я не смог сохранить наши отношения. Отчасти меня оправдывает только одно – мне было двадцать, когда мы поженились, и двадцать девять, когда разошлись. А до тридцати человека вряд ли вообще можно воспринимать всерьез. Посему я не ответственен за собственные действия в том периоде.
– У вас есть дети?
– Единственное, на что хватило ума в ту бессознательную пору, – не произвести потомство. Я понимал, что до этого сверхважного поступка надо дорасти.
После ужина они отправились гулять и вновь заглянули на Дворцовую площадь. Накрапывал дождик, в небе над городом в своем вечном полете плыл александрийский Ангел. Татьяне вдруг показалось, что счастье рядом, оно возможно, даже для нее. Мужчина и женщина долго стояли, запрокинув головы в небо.
– Удивительный город, – вздохнул Сергей.
– Да, – согласилась Татьяна. – Но жить в нем нелегко. Порой он словно окрыляет меня, дает силы – и тогда я счастлива, а иногда равнодушен, безжалостен – и тогда чувствуешь себя покинутой и одинокой.
– Ты здорово похожа на петербурженку!
– А что это значит?
– Невская вода преображает местных женщин. Бледная кожа, голубизна в глазах…
– Забавно. Кстати, по ощущениям твой роман очень петербургский!
– Представь, и в моих жилах течет чухонская кровь! Моя мать была из Петербурга.
– А знаешь, Сергей, кроме всего прочего в твоем романе меня поразило удивительное понимание женской природы, проникновение в самую суть женщины.
– Это было несложно, – усмехнулся Сергей, – главный женский секрет, как известно, давно открыт Гоголем.
– О том, что женщина влюблена в черта? – улыбнулась Татьяна. – Иногда мне кажется, я понимаю, о чем он говорил, иногда нет. А вот о чем пишешь ты – понятно. В твоем романе много точных фраз, удачных определений и подлинной, волнующей эротики. За всем этим чувствуется недюжинный мужской опыт и хм… знание многих женщин!
Сергей усмехнулся:
– Я всегда думал, что для того, чтобы понять женскую природу, надо прожить всю жизнь с одной женщиной.
Они дошли до «Астории». Сергей сообщил, что остановился в этом отеле, и предложил подняться к нему в номер. Татьяна вздрогнула.
– Боюсь, я не готова к такому стремительному развитию событий.
– Я буду ждать. – Он взял ее руку, осторожно снял перчатку, поднес ладонь к губам. – Завтра я уезжаю…
– Если ты когда‑нибудь еще приедешь, я буду рада встретиться.
– Приеду! Тебя проводить?
Татьяна осторожно высвободила руку:
– Не стоит. Я живу недалеко. До свидания, Сергей!
Он не сделал попытки задержать ее. Просто стоял и смотрел вслед, пока хрупкая женская фигура не растворилась в ночи.
Глава 2
Полина не то чтобы часто вспоминала Климова – она просто не переставала о нем думать. Постоянно, всегда… Так люди учатся жить с хронической болезнью, смиряясь и привыкая к боли. Наверное, свою болезненную любовь к Климову Полина воспринимала именно так. Образовавшуюся после его отъезда пустоту она заполняла чтением и музыкой. Отчасти спасала и новая работа – с некоторых пор Полина преподавала балет в детской студии. Зарплата, конечно, мизерная, но зато от этой деятельности она получает куда большее удовлетворение, чем от работы в парфюмерном магазине. К своим детям Полина относится если не с любовью, то по крайней мере с уважением и жалостью, понимая, что большинство девочек из ее класса однажды простятся с иллюзией о карьере великой балерины, как это произошло когда‑то с ней самой.
Итак, новая работа, искусство, общение с сестрами – чего ей желать еще? К тому же после отъезда Климова отношения с Даниловым стали куда более гармоничными, в них появились теплота и доверие, каковых давно не наблюдалось. Теперь муж и жена подолгу разговаривают о серьезных вещах, читают друг другу вслух, а в воскресные дни гуляют в парке. Совсем как в первые годы супружества. Данилов стал спокойнее, увереннее. Похоже, шум и ярость, бушевавшие в нем прежде, улеглись. Наверное, то же самое она могла бы сказать и о себе. Полина учится быть спокойной, сдержанной, и, судя по всему, у нее неплохо получается. А недавно она даже поняла нечто, безмерно ее удивившее.
В тот день Данилов в качестве подарка (он теперь частенько баловал жену различными культпоходами – театры, выставки, музеи) преподнес билеты на концерт классической музыки, проходивший не где‑нибудь, а в Эрмитаже.
– Гайдн, «Прощальная»? – обрадовалась Полина. – Замечательно! Бегу надевать любимое платье!
…Осенний вечер. Дворцовая площадь в огнях. Камерная экскурсия по Эрмитажу перед началом концерта. Ночной дворец совсем не похож на дневной туристический – пустые залы, необычайно тихо.
Они застыли в галерее Рафаэля. Волшебные своды, полумрак…
Данилов неловко обнял ее и выдохнул:
– Спасибо!
Она ахнула:
– За что?
– За все!
Он сказал это очень серьезно, будто подчеркивая значимость сказанного.
Полина долго вглядывалась в темные своды галереи. Ей почему‑то вспомнился день, когда после созерцания Родена они с Климовым стали любовниками… А еще вдруг вспомнился рассказ Набокова о том, как посетитель музея, выйдя в одну из дверей, оказался неизвестно в каком пространстве и времени. Что, если она, открыв ближайшую дверь, попадет в тот день с Климовым?!
– Хочешь подняться на третий этаж: импрессионисты, Роден? – спросил Данилов.
– Нет, не стоит, – испугалась она. – Идем, Иван, концерт уже начинается!
Они сидели в прекрасном зале среди величественных картин, и музыка плыла над дворцом и городом. Смахнув слезу, Полина не без удивления поняла, что вполне довольна своей сегодняшней жизнью.
* * *
Маша стремительно погружалась в депрессию. Сегодня после репетиции Палыч сделал ей замечание. Конечно, он явно не хотел ее обидеть и старался быть деликатным, но после слов режиссера Маша все равно почувствовала, как яд медленно разливается где‑то внутри ее.
– Мария, что с тобой происходит? Ты стала несколько тяжеловата…. Видишь ли, роль Джульетты предполагает некое изящество… – Палыч замялся и сконфузился.
Маша сдержанно кивнула: да, мол, понимаю, приму меры. В гримерке она долго и пристально разглядывала себя в зеркало – м‑да, годы, что ли, выходят на лицо? Кажется, и впрямь растолстела, на Джульетту никак не похожа, прав Палыч. И глаза грустные, потухшие… Бог с ним, с весом, а с глазами что делать?
Из театра она вышла совершенно понурая и вдруг, надо ж такому случиться, увидела Сашу! Они не встречались с того самого дождливого вечера, когда Маша караулила Бушуева у его парадного. Ей, конечно, часто хотелось вновь отправиться к тому дому или позвонить Саше, сделать что угодно, лишь бы вернуть его. Но всякий раз Машу останавливал страх вновь увидеть холод и безразличие в его глазах, как это было в тот вечер.
И вот, пожалуйста, – нежданная встреча! Саша эффектно вышел из дверей ресторана под руку с блондинкой неприлично модельной внешности. Ему и надо‑то было пересечь всего пару метров до припаркованной напротив машины, но прошлое неминуемо настигло его. Увидев Машу, Бушуев смутился, сбивчиво пробормотал невнятное приветствие, поскорее запихнул блондинку в автомобиль и попытался сбежать от прошлого.
Придя домой, Маша первым делом бросилась к зеркалу и разревелась.
– Что с тобой, Маруся? – испугалась Татьяна.
Маша ответила, что видела Сашу.
– А чего ревешь? – спросила Татьяна.
Сквозь слезы Маша призналась:
– Потому что выгляжу черте как. И вообще… Толстая!
Татьяна растерялась, пробормотала:
– Маша, ты у нас такая красавица!
– Прекрати, Таня! Знаешь, с какой он девицей был! Ноги – во! Сиськи – во! Одним словом, блондинка!
– Мало ли с кем он был… А любит‑то тебя!
– Вот у меня где ваша любовь! – закричала Маша.
У нее началась натуральная истерика.
– Что я хорошего от этой любви получила? Пусть бы он не любил меня, но был рядом! Понимаешь?
Татьяна только горестно вздохнула.
…Маша накрыла праздничный стол: бутылка хорошего вина, фрукты, торт. Она зажгла свечи, поставила в вазу влажные хризантемы. Как‑никак праздник – Сашин день рождения. Может она, в конце концов, отметить день рождения любимого мужчины?! И неважно, что его давно след простыл, Маша‑то все помнит, у нее вполне хватит сил любить за двоих.
Она налила вина и задумалась: где сейчас Саша, с кем? С блондинкой, брюнеткой, а может, рыжей? Впрочем, не все ли равно… Она включила диск с песней, которую любил Саша. Чистая лирика: сирень, стрижи, льняные локоны и нежный бессвязный лепет полночных откровений… Маша всплакнула, выпила еще вина и вслух, как если бы Саша сейчас ее слышал, поздравила его и пожелала счастья без примесей чего‑то «грустного» и много новых хороших стихов.
Дверь распахнулась. В комнату вошла вернувшаяся с работы старшая сестра.
– Ты чего? – испугалась Татьяна, увидев Машу с полупустой бутылкой наедине. – Тихое пьянство?
Маша пожала плечами.
– Почему такая грустная, Маруся?
– Потому что все проходит!
– Все пройти не может. То, что было однажды, не может исчезнуть бесследно, – печально улыбнулась Татьяна.
Маша усмехнулась:
– Но я не могу найти утешение в этом! Хотя стараюсь… Часто роюсь в воспоминаниях, перебираю их, как книгу или фотоальбом. Помнишь лето, когда мне исполнилось девятнадцать? В то лето я была так фантастически сча