Поэтому она никогда не могла заставить себя сказать «нет». Кому вообще нужна эта гордость? Три минуты невообразимого счастья было лучше, чем ничего. Сказать «нет» – значит отрезать себе нос, чтобы досадить лицу.
Хватит, хватит, мне уже не пятнадцать. Мне двадцать пять. Я взрослая женщина с громадной гордостью и зубами без железок.
– Хорошо, – выпалила Милли.
– Извини. – Хью пожал плечами и улыбнулся Так Печально.
Девица бросила убийственный взгляд в сторону Милли и отчалила.
– Теперь нам придется это сделать, – пробормотал Хью, отчего ее самооценка безгранично выросла.
– Необязательно. Если честно, я бы лучше осталась здесь.
– Не глупи.
Милли совсем не была уверена, что ей хочется танцевать.
– Я думала, ты хотел мне что‑то сообщить.
Улыбнувшись, Хью взял ее вялую руку и поднял Милли на ноги.
– Это может подождать.
О боже, есть ли на свете более изощренная пытка? Пока они танцевали вместе, каждая клеточка тела Милли требовала большего, желая бесстыдно прижаться бедрами к его бедрам, провести руками по его спине, на дюйм приблизить голову к его плечу... и еще на дюйм, и еще на дюйм...
Давай, взывали ее возбужденные гормоны, давайте раскрутим это шоу! Это он, верно? Не старайся делать вид, что ты забыла! Именно с ним тебе прошлый раз было так хорошо, так чего же ты сейчас ждешь?
Они были простыми гормонами, они не понимали. Милли собрала свою силу воли, всю до последней капли, и сосредоточилась на музыке. Когда они с Эстер пошли в кино смотреть «Титаник», менеджер кинотеатра был вынужден попросить их плакать потише. Очевидно, другие зрители жаловались, что не слышали слов. Не думай о Хью, не думай о нем, скоро все кончится, продолжай двигаться и не думай о Хью. О господи, он ущипнул меня за зад!
– Что? – спросил Хью с невинным видом.
– Зачем ты это сделал?
– Что сделал? – поддразнивал он ее.
– Это! – Это было так пошло и неромантично с его стороны. Совсем не интеллигентно.
В бешенстве Милли ущипнула его в ответ – и довольно сильно.
– Ой, больно!
– Вот и хорошо.
Через долю секунды она почувствовала, что это повторилось. Обернувшись, Милли увидела счастливого Джеда, удаляющегося с медсестрой его мечты. Он ей подмигнул и пошло, неромантично поднял два пальца вверх.
Ради его же блага, Милли надеялась, что с пациентами он обращается нежнее.
– Извини. Я думала, это ты. – Бормоча это, она старалась избегать взгляда темных глаз Хью. У нее было жуткое ощущение, что он над ней смеется. И еще ей хотелось, чтобы Селин Дион поторопилась и закончила; эта песня тянулась больше времени, чем понадобилось, чтобы потонул «Титаник».
Но больше всего на свете ей хотелось, чтобы Хью не пользовался этим лосьоном после бритья. Он слишком настойчиво напоминал ей о той ночи, и она боялась, что теперь этот запах будет преследовать ее всю жизнь. Ее тело было запрограммировано реагировать именно на этот запах.
Совсем не смешно, мрачно решила Милли, если понимаешь, что зависишь от флакона с лосьоном. Не смешно и несправедливо. Если бы она могла затащить Хью в раздевалку, сорвать с него одежду и исцарапать его щеткой с жесткой щетиной, она бы сразу это сделала.
Однако есть вероятность, что, осуществив первые два пункта, она потом... о боже... отклонится от цели...
– С тобой все в порядке?
– Что?
– Ты как‑то странно дышишь, – заметил Хью.
Черт возьми, это неудивительно. Понимая, что слишком увлеклась и пыхтит уже практически ему в ухо, Милли сделала резкий шаг назад.
– Все в порядке. Просто какая‑то... э‑э... слабость...
Он выглядел встревоженным:
– Идиотка! Что ж ты ничего не говоришь?
– Вот, говорю. – Для убедительности Милли пошатнулась, а потом вскрикнула, потому что ее ноги вдруг оторвались от пола. – Господи, что ты делаешь?!
– Уношу тебя отсюда, пока ты не отключилась. – Подняв ее на руки, Хью быстро продвигался сквозь толпу танцующих, направляясь к выходу. Милли слышала, как за спиной раздался пронзительный свист и хриплый – и не слишком приличный – крик одобрения.
Зная, что ее сумка болтается на ремешке и совсем неэлегантно бьет ее по заду, Милли взмолилась:
– Поставь меня на ноги! Я не имела в виду, что потеряю сознание – я не из обморочных особ!
– В этом месте кто угодно может упасть в обморок. Ничего страшного, – сказал Хью ухмыляющимся громилам у дверей. – Я ее не похищаю. Ей просто нужно немного свежего воздуха.
ГЛАВА 48
Оказавшись на улице, Хью посадил Милли на скамейку и попытался убедить ее опустить голову между коленями. Милли посчитала это унижением ее достоинства и, не желая выглядеть глупее, чем она уже выглядела по его милости, категорически отказалась.
– Я хорошо себя чувствую, правда. Видишь? – Она потрясла головой. – Никогда не чувствовала себя лучше.
– Посиди еще несколько минут. Потом можешь вернуться туда.
Милли подумала, что такая перспектива ее не привлекает. Джед был занят своей медсестрой. А «Так Печально», без сомнения, желала снова завладеть Хью. Милли оглядела улицу и увидела, что неподалеку затормозило такси и из него высадились гогочущая компания клубных завсегдатаев.
– Пожалуй, я на этом закончу. Поймаю такси, чтобы доехать до дома.
– Я бы тебя отвез, но я не на машине, – сказал Хью. – Нет, подожди. – Он положил свою руку на руку Милли, когда она уже собиралась подозвать такси. – Не уезжай. Нам еще надо поговорить.
Милли задрожала. Ей вовсе не улыбалось выслушивать сейчас лекцию на тему «ты прекрасная девушка, но...».
И не только сейчас.
Наблюдая, как мимо проплывает такси, Милли беспечно произнесла:
– У меня идея получше. Давай не будем говорить об этом.
Хью проигнорировал ее предложение.
– Я не связался с тобой после той ночи, потому что чувствовал вину перед своей женой. Потом, прежде чем я смог извиниться, я узнал о твоем соглашении с Орлой. – Он сделал паузу. – Я решил, что ты ей рассказала о нас.
– Я не рассказывала.
– Теперь я это знаю.
Он сидел рядом с ней на скамейке, сцепив руки и упираясь локтями в колени. Это все, что он хотел сказать? Милли затаила дыхание и позволила себе надеяться, хотя и осторожно.
– Ты бы мог спросить меня.
– Да, знаю. Слушай, мне жаль.
– Ладно. Извинения принимаются. – Милли почувствовала, что ее желудок снова перекручивает. Хью собирается ее поцеловать? Она повернулась, совсем немного, чтобы ему было удобнее, если он соберется. Она была неисправимой оптимисткой, поэтому ее надежда еще немного окрепла. Но, судя по его виду, он не собирался схватить ее в объятия и поцеловать. Его взгляд по‑прежнему был устремлен на мостовую.
Потом он заговорил, было ясно, что ему нелегко.
– Я еще кое о чем жалею. О той ночи. Этого не должно было случиться.
Что? О чем ты говоришь? А вслух она пробормотала:
– О.
– Я один в этом виноват. Мне не следовало вот так появляться у твоего дома. Не знаю, что на меня нашло. Понимаешь...
– Нет‑нет, все нормально, это уже неважно. – Милли говорила быстро, чтобы не дать ему возможности перейти к тому, что она «прекрасная девушка», возможно, даже «славный парень». – Я знаю, что ты пытаешься объяснить, но в этом нет никакой необходимости. Это было нечто сиюминутное, вот и все. Просто одноразовый опыт. Я уже практически забыла, что это вообще произошло.
– Правда?
– Правда! Боже, это уже ничего не значит. А теперь мы можем поменять тему разговора? Поговорим о чем‑нибудь еще?
О чем‑нибудь более доступном, например о квантовой физике?
Хью посмотрел на нее сбоку и хитро улыбнулся; он уже не скрывал, что ему стало легче.
– «Поменять тему разговора»? – задумчиво повторил он. – Обычно я ненавижу, когда так говорят.
– Серьезно? А я ненавижу, когда говорят, что отправляются в «шикарный ресторан». – Милли знала, что начинает болтать лишнее, но ей было все равно. Лучше уж это, чем выслушивать объяснения, почему кто‑то тебя не любит. – Я хочу сказать, «шикарный». Не переношу это слово! А заказать «роскошную еду»... что это такое? Как еда может быть роскошной?
– Жевать печенье, – сказал Хью. – Это выражение я не выношу. «Жевать» – противное слово. Сразу понятно, что имеется в виду «чавкая».
Радуясь, что можно поиграть в такую игру, Милли воскликнула:
– А я ненавижу, когда кто‑то говорит: «О, Цветочек сегодня в ударе», а ты понимаешь, что он имеет в виду свою машину. Некоторые считают, что это мило – давать своей машине ласковое прозвище, и всегда выбирают что‑то тошнотворное – Пушок, или Пончик, или Эрик.
– Мужчины так не делают, – заметил Хью. – Только девушки.
– Продолжай, – потребовала Милли. – Твоя очередь.
– Члены «Созвездия Столовой Горы», – быстро сказал он. – Люди, которые хотят доказать, какие они умные, и любят упоминать в разговоре о том, что их коэффициент интеллекта двести пятьдесят. Потому что иначе кто‑то может решить, что они тупые.
– Я в «Созвездии» с прошлого года, – сообщила Милли. – А коэффициент интеллекта у меня больше шестнадцати тысяч.
– А мою машину зовут Колокольчик, – парировал Хью.
– Мне всегда хочется врезать человеку, который повторяет: «О. Мой. Бог».
– А меня коробит, когда кто‑то говорит: «Это проще пареной репы».
– Послушай, – весело заявила Милли, – между нами, мы очень много вещей ненавидим.
– Ага, здорово, верно?
Они улыбнулись друг другу. Хью встал и протянул ей руку.
– Мы быстрее поймаем машину на площади, если ты не возражаешь против такой прогулки.
– Знаешь, что я ненавижу больше всего? Когда вокруг тебя начинают суетиться, хотя ты прекрасно себя чувствуешь. – Чтобы доказать, как прекрасно она себя чувствует, Милли специально проигнорировала протянутую руку.
– Следующий раз, когда ты рухнешь без сознания в ночном клубе, я оставлю тебя валяться на полу. – Оглянувшись на нее, он небрежно добавил: – Кстати, мне совсем не улыбается идти по улице с девушкой, у которой платье заправлено в трусы.
– Не‑е‑ет! – Милли испуганно похлопала себя руками по бедрам. Удостоверившись, что ее платье в трусы не заправлено, она шлепнула Хью по руке.
– А еще я ненавижу две вещи, – сказал Хью. – Агрессивных женщин. И женщин, у которых нет чувства юмора.
– Ненавижу мужчин, которые пользуются противным лосьоном после бритья.
– А меня раздражает, когда звонят по телефону, изображая нелепые акценты, и просят разгадывать кроссворд.
– Все было не так! – воскликнула Милли. – Ты сам захотел, чтобы я сообщила тебе подсказки к кроссворду. Тебе не терпелось покрасоваться своей эрудицией. А этого я в мужчинах вообще терпеть не могу.
– Я пытался тебе помочь. Мне было тебя жаль, потому что ты такая тупая. Впрочем, это типично для мужчин. Мы не можем удержаться, если есть возможность показать свое превосходство. Вот сюда. – Хью показал на вход в парк. – Так мы срежем путь до площади.
– И еще я ненавижу, когда приезжие считают, что лучше знают, как срезать путь, чем те, кто прожили здесь всю жизнь.
Он рассмеялся; она видела, как блеснули в темноте его зубы – белоснежный результат действия «Персила».
– Отлично. Будем делать все по‑твоему. Скажи мне, как быстрее добраться до площади.
– Через парк, дурачок.
– А это, – объявил Хью, – мне нравится. Люблю девушек, которые признают, что были не правы.
– Я не сказала, что была не права. – Милли была в ударе. – Я только сказала, что на этот раз ты случайно оказался прав, но не надо из этого делать вывод, что ты всегда все знаешь лучше. Потому что на самом деле я Королева Коротких Путей Ньюки. Показывать мне короткий путь – это то же самое, что показывать Делии Смит, как лучше печь торт. Или демонстрировать Михаэлю Шумахеру, как срезать углы на трассе.
– В общем, яйца курицу не учат, или не учите бабушку есть сырые яйца, – с серьезным видом кивал Хью.
– Ух, ненавижу это выражение. Меня от него тошнит.
– Это потому, что ты пытаешься ничего не воображать, а не получается? И ты видишь, как вокруг ее морщинистого рта остается скорлупа, а желток стекает по ее волосатому подбородку?
Милли начала смеяться. Откуда он это знает?
– Точно! Ты тоже это представляешь?
– Конечно, – сказал Хью. – Каждый раз.
Ай‑ай‑ай.
Милли поняла, что этот момент она запомнит на всю жизнь. Она старалась сохранить его в сознании, как бабочку, пойманную в коробку. Все чувства были обострены; она чувствовала, как лезвия травы щекочут ей ноги, а теплый ночной бриз обвевает голые плечи. В темноте вырисовывались силуэты деревьев. Она слушала шорох листьев, крики шумной компании вдалеке, а еще дыхание Хью. Она чувствовала запах его лосьона после бритья и сладко‑свежий запах только что скошенной травы. Его светлые волосы поблескивали, отражая лунный свет. Темные глаза стали – на какой‑то момент – абсолютно серьезными, как будто он тоже понял, что происходит.
Тело Милли было подобно жужжащему сгустку энергии. Только теперь она в полной мере поняла, насколько влюблена в этого мужчину.
Полностью, абсолютно и безнадежно.
Не говоря уже о бессмысленности этого факта, потому что он ясно дал ей понять, что произошедшее больше никогда не повторится.
Не желая сопротивляться, Милли закрыла глаза. Возможно, она знала это и раньше, но теперь была совершенно уверена. Это было нечто гораздо большее, чем обычное физическое влечение, это было осознание того, что рядом человек, с которым у тебя полное взаимопонимание.
Она знала, что с этим мужчиной она могла бы прожить всю жизнь.
Это был он – Ее Единственный. Другого быть не должно.
И кого же благодарить за это открытие? Какую‑то беззубую старую бабушку, которая любит сырые яйца?
– Слышишь? – спросил Хью, поворачивая голову.
О, не беспокойся, это мое сердце разбивается на миллиард кусочков.
– Если не ошибаюсь, – произнесла Милли, – это брачный крик крупнокрапчатого, длиннохвостого, краснокрылого дрозда‑белобровика.
В этот момент, как по заказу, над головой, в кроне одного из деревьев, запела птица. Хью посмотрел на нее с жалостью.
– Кого я точно не выношу, так это умников. Если прислушаешься, думаю, ты поймешь, что это призывный крик мелкокрапчатого, длиннохвостого, краснокрылого дрозда‑чернобровика.
– Знаешь что, – сказала Милли, – давай все равно его пристрелим. – Присмотревшись к темноте, она заметила какое‑то движение. – Там кто‑то есть.
– Да, слышу. Разговаривают двое. А теперь я их вижу, – добавил Хью, когда они проследовали по извилистой тропинке и подошли ближе. – Вон там, на скамейке.
Скамейка у самого выхода; чтобы выйти из парка, нужно было пройти мимо нее. Когда они приблизились, Милли увидела, что пара сплелась в довольно интимной позе.
– Надеюсь, они не занимаются сексом, – прошептала Милли.
Хью это позабавило, он прошептал ей в ответ:
– Почему же? Это ведь им будет неудобно.
Да, болван, а мне будет завидно!
Они уже почти поравнялись со скамейкой; пара на ней целовалась – страстно... и громко.
– Фу, – пробормотала Милли. – Ненавижу, когда громко целуются.
– Они нас не видели. И не знают, что мы здесь. – Хью говорил полушепотом. – Иначе, уверен, они вели бы себя потише.
У Милли было искушение кашлянуть и прервать их полное страсти объятие. Хорошо, что это оказалось не более чем объятие, иначе сейчас они были бы на скамейке уже в горизонтальном положении.
Место было очень неудобное – ведь узкие деревянные доски не прогибались – а, судя по виду, парочку нельзя было назвать зелеными юнцами. Милли не могла разглядеть их лиц, но на мужчине были ботинки и брюки, которые никто моложе тридцати ни за что не согласился бы надеть, а отсюда можно было сделать вывод, что никто из женщин моложе тридцати не согласился бы выйти на люди с кавалером, одетым таким образом.
В следующее мгновение почти одновременно произошли два события. Мужчина, который почти лежал на женщине, перестал ее шумно целовать и у него появилась возможность издать стон страсти. Взяв ее лицо в руки, он темпераментно выдохнул:
– О боже, ты сводишь меня с ума...
– Меня сводит с ума, когда люди так говорят, – прошептал Хью на ухо Милли.
Но Милли его не слышала; она была в слишком глубоком шоке.
Конечно нет. Это же не может быть ее босс, верно? Тим Флитвуд? Голос очень похож, но это же невозможно, да?
Потому что, кроме всего прочего, женщина, лежащая под ним, абсолютно точно не была его женой – страшной Сильвией.
Через долю секунды туфля, болтавшаяся на ноге женщины, соскользнула и упала на землю. Это была элегантная светло‑зеленая лодочка на золотой подкладке с кожаным бантиком на заднике.
Милли третий раз испытала шок. Туфля была размера три с половиной. Она это знала, потому что примеряла ее на прошлой неделе. Или, вернее, пыталась примерить. У Милли был пятый размер, поэтому туфля не налезала.
– Дорогой, ты сейчас такой страшный, – поразила своим обычным отсутствием такта владелица новых дорогих туфель.
Милли закрыла глаза, но было слишком поздно: она узнала ногу в тонком чулке, не говоря уже о туфлях. Конечно, спутать эту ногу с другой было трудно, равно как и руки, которые погрузились в волосы Тима Флитвуда (правда, «погрузились» – это громко сказано, потому что волос у него на голове было не слишком много).
Но главной приметой и решающей уликой были драгоценности. Эти кольца, браслет, изящные золотые часики.
ГЛАВА 49
– В чем там было дело? – спросил Хью через тридцать секунд. Он потирал руку в которую ногти Милли впились так сильно, что оставили отчетливые отметины. Еще минуту назад они размеренным шагом шли по парку; и вдруг она схватила его за руку и с нечеловеческой силой практически вытащила его за ворота.
Милли не отвечала. Казалось, она не замечала, что происходит вокруг, она быстро устремилась прочь от этого места; спина ее была напряжена, руки крепко прижаты к груди. Стараясь догнать ее, Хью удивлялся скорости, которую она развила.
– Милли! Остановись на минуту. Объясни, что происходит.
Когда она обернулась и посмотрела на него, он увидел, какое бледное у нее лицо.
– Я не могу тебе сказать.
– Ты должна.
Она была в таком плачевном состоянии, что сердце его сжалось от сочувствия. Ему хотелось защитить Милли от всего, что причиняет ей боль. Обнять ее и все уладить. Мысль, что кто‑то ее обижает, была ему невыносима.
Как будто он сам мало ее обидел.
Милли дрожала всем телом. Зеленый кардиган из ангоры был обвязан вокруг ее талии. Хью осторожно развязал рукава и надел его ей на плечи, как будто она была ребенком.
– Тот мужчина, на скамейке. – Слова вырывались отрывисто, сквозь сжатые зубы. – Я его знаю. Это Тим Флитвуд, мой бывший босс.
– Ясно.– Хью медленно кивал, удивляясь, из‑за чего весь этот сыр‑бор. Он знал, почему Милли ушла из турагентства; она ему рассказала о затюканном муже и его безумно ревнивой жене‑собственнице. Но почему эта встреча сегодня вызвала такое...
– И женщину я тоже знаю – ту, с которой он был, – произнесла Милли. – О, Хью, это ужасно, мне так стыдно. Это моя мать.
Когда они спустились на пляж, уже начался прилив. Почти полная луна освещала чернильную воду. Милли села на сухой песок, куда не мог достать прилив, и обняла колени. Хью сел рядом с ней и дал ей выговориться.
– Понимаешь, мы знали, что она с кем‑то встречается, и догадывались, что он женат. В теории я могла с этим смириться. Но это был такой шок, когда я увидела их вместе – моя собственная мать целует какого‑то мужчину... это так противно... и к тому же в публичном месте, где их могут увидеть! И ко всему прочему, надо же ей было выбрать именно Тима Флитвуда!
– Хорошо, что она тебя не видела, – заметил Хью.
– Еще бы она меня видела! Она была занята – засовывала свой язык в мерзкий рот своего старого дружка... у, гадость! Как подумаю об этом, сразу тошнит. – Милли в отвращении закрыла лицо руками. – Мне хотелось закричать, вылить на них ведро воды, что угодно, чтобы они прекратили вот так лапать друг друга!
Хью сдержал улыбку. Бедная Милли, она была расстроена, но в этом была и смешная сторона. Когда он представил себе, как она выливает ведро холодной воды на свою мать и бывшего босса, он с трудом сохранил серьезное выражение лица.
Очень удачно, что под рукой не оказалось ведра.
– Почему же ты не закричала? – Он действительно был удивлен, что она этого не сделала; такой поступок вполне соответствовал бы ее характеру.
– Я не могла. Не могла. Тебе было бы так неудобно. – Она снова заговорила громче. – Если мне так стыдно – боже, моя собственная мать! – то как бы себя почувствовал ты?
Хью был тронут; он обнял ее.
– Сумасшедшая. Знаешь, думаю, я бы пережил.
– Конечно, – заметила Милли. – Ты бы пережил, а я нет.
Его губы скривились.
– Почему? Что, по‑твоему, я должен был сказать? «Эй, пошла вон, Милли Брэди, я не хочу иметь дело с девушкой, чья мать бесстыдно соблазняет женатых мужчин на скамейке в парке?»
Милли подобрала светло‑серый камешек и бросила его – плюх! – в море. Как ни смешно, она ждала, что Хью скажет нечто подобное, почти слово в слово. Ну, может, не скажет, потому что он не так груб. Но она могла представить, что он так думает, что было не лучше.
Но его рука обнимала ее за талию, что было совсем неплохо. Все же это было очень приятно, хотя она и знала, что это ничего не значит. Вернее, это значило: «не расстраивайся и не беспокойся о своей падшей матери», и в этом жесте не было ничего романтичного. Впрочем, нищим не пристало привередничать, и сейчас даже дружеский жест был лучше чем ничего, особенно если учесть, что малейший физический контакт заставлял ее всю трепетать и беспомощно вздрагивать от удовольствия, как щенок, которому чешут живот.
Дыхание Милли становилось более поверхностным и частым, по мере того как пальцы Хью, нежно прикасаясь к ее чувствительной коже, начали пробираться туда, куда не следовало.
О, он делал это так соблазнительно, что она не была уверена, что у нее хватит духу его остановить.
– Пожалуйста, не надо, – хрипло проговорила Милли.
– Но я хочу. Я должен, – прошептал в ответ Хью, его теплое дыхание коснулось ее уха. – Ты слишком долго скрывала. Мое терпение лопнуло.
– Нет. Нельзя. – Собрав всю свою волю, Милли хлопнула ладонью по его пальцам и оторвала их от своей ноги. Она глубоко вздохнула. – Нет, нет, нет.
Хью улыбнулся.
– Так нечестно.
– Уверяю тебя, – сказала она с чувством, – ничего интересного.
Говоря это, она крепко зажала татуировку рукой. К ее облегчению, Хью не настаивал.
– Ладно, твое дело. Но мне любопытно еще кое‑что узнать. Почему ты не рассказала Орле о нас?
Да, вздыхать с облегчением, было рано.
– Потому что это было один раз. И ничего не значило, – врала Милли (конечно, все было совсем наоборот). – Это... несущественно, – продолжала она. – И потом я знала, что ты бы не хотел, чтобы о тебе упоминали, даже под вымышленным именем. И вообще. Орла позволила кое‑что оставлять при себе. – Особенно то, из‑за чего я выгляжу абсолютно бесхарактерной растяпой. – Я считала, что это ее просто не касается. Хью поднял бровь.
– Я думал, она тебе заплатила за то, чтобы ты ей рассказывала все.
– Слушай, ничего страшного, ведь Орла не узнает об этом. – Милли заерзала на песке – ей было неудобно сидеть, попа затекла совершенно. – Ты же ей не скажешь, верно? Я тоже. Значит, Орла никогда об этом не узнает.
– Ты уверена, что это не обман?
– Конечно уверена! – А что он собирался предложить? Чтобы она вернула Орле пять тысяч фунтов? – У нее масса вещей, о которых она может писать. – Милли начала раздражаться и потеплее закуталась в кардиган из ангоры цвета зеленого крыжовника. – Ты так ведешь себя, как будто все произошедшее между нами в ту ночь имело какое‑то значение. Но ведь это не так. Черт возьми, по сравнению со всем остальным, что случилось в последнее время, это ничего не значит! Это ничего не значило. Это была просто... мимолетная прихоть.
Тишина. Интересно, думала Милли, не слишком ли далеко она зашла? В конце концов, после такого заявления мужчина мог и обидеться.
Казалось, Хью целый час изучал выражение ее лица, наконец он медленно склонил голову на бок.
– Мимолетная прихоть. Да, конечно. Ты абсолютно права.
Такси остановилось около дома Милли. Хью предстояло еще ехать до Падстова, поэтому он сказал:
– Я пересяду вперед.
Это был лишь предлог, чтобы вылезти из машины и сказать Милли «спокойной ночи». События этого вечера потрясли его больше, чем он сам себе признавался, и он делал отчаяные усилия, стараясь держать чувства под контролем.
Сначала он увидел Милли в клубе с Джедом. Решил, что тот – ее новый парень, и ему это совсем не понравилось. Затем он танцевал с Милли и задавался вопросом, так же ли глубоко это действует на нее, как и на него.
Хью действительно не находил ответа на этот вопрос, пока она не произнесла этих слов: «мимолетная прихоть». Тогда он точно понял, что не был для нее прихотью.
Чувство вины смешивалось с чувством облегчения. Это был непростой ответ. Он не хотел испытывать к кому‑нибудь такие чувства, но ничего не мог с этим поделать.
Водитель закурил, а они все стояли рядом на мостовой и смотрели друг другу в глаза.
– Боже, уже поздно, – дрожа, сказала Милли. – Два часа ночи.
Ему ужасно хотелось поцеловать ее, но он знал, что этого делать нельзя. Это было несправедливо по отношению к Милли. Он знал, чего ему еще хотелось, но это было бы тоже несправедливо.
Вместо этого, улыбнувшись, он произнес:
– Спасибо, что спасла меня сегодня вечером.
– Пожалуйста.
Она дрожала то ли от холода, то ли от волнения. Хью не мог определить. Уходить не хотелось.
Но надо.
– Я даже получил удовольствие от вечера, хотя совсем этого не ожидал.
– Я тоже. – Милли состроила физиономию. – Если не считать момента, когда мы натолкнулись на маму.
– И момента, когда ты назвала меня прихотью.
Боже, что я делаю? Зачем я это говорю? Я хочу услышать от нее, что это неправда?
– Я люблю это слово, – сообщила Милли. – Вообще‑то, это одно из моих самых любимых слов. – Она медленно повторила: – Прихоть.
Хью кивнул.
– А мне нравится «выхухоль».
– А мне «тетраэдр».
– Оберег.
– Лапсанг. – Она как будто пробовала звуки на вкус.
– Йодлер.
– Фанданго. Хотя, – призналась Милли, – я не знаю, что это значит.
Она улыбалась и все еще дрожала, немного запинаясь на некоторых словах. Хью тоже дрожал; вот опять, снова это происходило, то, что уже было на пляже. Опять что‑то неуловимое, сокровенное; между ними пробегали искры. Так на него действовала Милли. Он этого не хотел, но это происходило. От этого было невозможно укрыться.
Ему очень нравилось слово «тестостерон», но вряд ли стоило это произносить вслух.
Он не должен поддаваться, не должен. Если его снова захлестнет чувство вины, как это было в прошлый раз, это будет конец. Он возненавидит себя, а Милли, конечно, уже никогда его не простит.
Это не должно повториться.
Хью слегка наклонил голову, чтобы ему не бил в глаза свет фар приближающейся машины. Милли неверно расценила его движение, решив, очевидно, что он собирается ее поцеловать, и подставила ему щеку. Благопристойное прикосновение губами к щеке было очень мало похоже на то, чего ему хотелось на самом деле, но он знал, что не может рисковать, поэтому поступил пусть и неуклюже, но по‑джентльменски. Легкое прикосновение в двух дюймах от уголка ее рта.
Испытывая взаимное притяжение, они молча смотрели друг на друга, тем временем мимо них проехала машина.
Милли прочистила горло и стала рыться в сумочке, ища ключи от входной двери.
– «Доппельгенгер» – красивое слово.
– Это немецкое слово. Так нечестно. – Малюсенькая мошка вилась перед ее лицом, и он нежно прогнал ее рукой. – Нельзя использовать иностранные слова. Иначе все закончится тем, что ты будешь перечислять виды макарон. «Паппарделла». «Кончилья». «Вермишель». Видишь? – Он пожал плечами. – У этих итальянцев все самые лучшие слова. Кто может соревноваться с ними?
– «Вермишель» – это по‑французски; значит «червячки».
Таксист уже выкурил сигарету и начал крутить настройку своего радиоприемника; он обнаружил какого‑то печального местного диджея, с особым пристрастием к музыке кантри и вестернам. Сладкий голос начал выводить «Бу‑у‑удь рядом со своим му‑у‑ужчиной», и они оба подпрыгнули от этих звуков.
– Боже, теперь я точно ухожу.
Хью улыбнулся; она как‑то сказала ему, что скорее завяжет свои кишки в узел, чем будет слушать кантри и вестерн.
– Дай мне знать, что будет с твоей мамой, – говорил Хью, пока Милли отпирала входную дверь.
Теперь их уже разделяли несколько шагов, и им было легче притворяться, что они только добрые друзья.
– Не беспокойся. – Милли помахала ему через плечо; он уже садился в такси. – Завтра с утра я ей выскажу все, что она заслуживает.