Бренда похлопала дочь по ноге. «Я знаю, что у нее низкая самооценка, но не понимаю, как ей помочь. Ну что еще я могу сделать?»
Я попросила Джессику выйти из кабинета. Для человека, который явно показывал отвращение к беседе, сделала она это до крайности неохотно. В течение следующих тридцати минут Бренда рассказывала мне историю жизни Джессики. А потом Джессика постучалась в дверь: «Мне плохо. Я хочу домой».
Я протянула Джессике свою визитную карточку: «Во вторник встретимся с тобой наедине».
Я была рада, что эта пара пришла ко мне на консультацию. Бренда (возможно, потому что была социальным работником) не хотела выносить суждений о дочери. И она так боялась отвергнуть Джессику, что не хотела держать себя с ней строго. Она путала родительский долг с насилием и настолько старалась быть хорошей по отношению к дочери, что лишала Джессику возможности повзрослеть. Своим стремлением понимать Джессику Бренда могла превратить ее в малолетнюю правонарушительницу.
Во вторник Джессика, в черных джинсах и черной водолазке, пришла ко мне. Молча села на диван в ожидании, когда я заговорю. Я старалась преодолеть пессимизм по поводу того, что будет происходить в течение ближайшего часа. И уже после нескольких первых минут разговора я чувствовала себя так, словно волокла корабль по пустынным пескам.
«Как ты себя чувствуешь здесь?»
«Нормально».
«Правда нормально?»
«Мне это все не надо, но по телевизору утром все равно ничего интересного не показывают».
«В чем ты не похожа на свою маму?»
Джессика удивленно изогнула одну черную бровь: «Это вы о чем?»
«Может быть, у вас разные ценности, разные представления о жизни?»
Она криво улыбнулась: «Я абсолютно во всем с ней не согласна. Я ненавижу школу, а она школу любит. Я ненавижу работать, а ей это нравится. Я люблю MTV, а она его терпеть не может. Я ношу черное, а она – никогда. Она хочет, чтобы я реализовала свой потенциал по полной, а я думаю, что она вся забита дерьмом».
Мне хотелось сказать, что она твердо вознамерилась огорчать свою мать, но вместо этого спросила: «А чего тебе хочется?»
У нее глаза округлились. «Я хотела бы стать моделью. Но мама слышать об этом не хочет. Она думает, что это отражение сексизма и что это для пустышек».
Я предложила ей подготовиться к карьере модели самостоятельно. Она могла бы выяснить, что нужно для этой профессии: чему требуется научиться. Где она сможет пройти обучение? Есть ли такая работа поблизости? Сколько за это будут платить?
После того как Джессика ушла, я подумала про ее семью. Бренда посвятила себя Джессике, но когда дочь вступила в подростковый возраст, это превратилось в проблему. Джессика стала устанавливать границы, устраивая бунт, но Бренда слишком старалась быть понимающей матерью. Она прощала дочь и продолжала ее любить. В итоге Джессика еще больше дерзила, а Бренда старалась быть еще более понимающей. К моменту нашей встречи Джессика уже так завелась, что была готова на все, лишь бы отдалиться от Бренды. Она воспринимала себя преимущественно как «не Бренду».
В тот же день, немного позже, я встретилась с Брендой и предупредила ее: «Что бы вы ни делали, не нужно выражать никакого интереса к тому, как Джессика собирает информацию о профессии модели. Не надо предлагать ей помощь или говорить, что наконец-то она занялась чем-то полезным».
Я стала расспрашивать Бренду о ее жизни. «Моя жизнь – это Джессика и работа. У меня никогда не было времени на что-то еще. Я надеялась, что когда она станет подростком, то у меня появится больше времени, но не вышло. Мне постоянно нужно быть начеку. Я бужу ее по утрам, прихожу домой на обед, чтобы что-то ей приготовить. А то она вообще ничего не будет есть, а вы же видите, какая она худая. По вечерам я с ней сижу. Бедняжка же совсем одна».
«Вам нужно устраивать свою жизнь».
Она кивнула: «Я понимаю, что вы правы, но…»
Я ответила: «Давайте спланируем для вас что-нибудь приятное».
Я продолжала работать с Брендой и Джессикой по отдельности. Они были ужасно привязаны друг к другу и не переносили чужих людей. Наш курс психотерапии напоминал мне одну старую шутку: «Вопрос: “Сколько психотерапевтов нужно, чтобы поменять электрическую лампочку?” Ответ: “Один, но только в том случае, если электрическая лампочка хочет поменяться”».
Бренду я наводила на мысль устроить собственную жизнь, не связанную с дочерью. Может быть, ей иногда стоит сходить пообедать с кем-то из друзей или провести вечер с соседями? Любит ли она читать, слушать музыку или рукодельничать? Она решила включиться в работу школьного проекта и раз в неделю стала оставлять Джессику дома одну, уходя на заседание. В первый раз, когда она это сделала, Джессика ей позвонила и пожаловалась, что плохо себя чувствует. Но во второй раз она прекрасно провела вечер одна. Когда Бренда вернулась домой, Джессика приготовила им попкорн и лимонад.
Сначала Бренда постоянно думала о Джессике. Вдруг ей станет плохо, одиноко или с ней что-то случится? Она чувствовала себя виноватой и волновалась, оставляя дочь одну по вечерам. А потом призналась, что это она сама совершенно разучилась общаться с людьми в последние годы и опасалась, как бы какой-нибудь мужчина не назначил ей свидание.
Она патетически восклицала: «Никогда больше ни на какое свидание я не пойду!»
«А вот в этом вы с Джессикой похожи. Обе и слышать не хотите о представителях противоположного пола».
Джессике я задавала наводящие вопросы, которые помогли бы ей осознать, в чем она отличается от мамы. Она считала мамины убеждения дурацкими и точно знала, что это так. Мы успешно навели справки о том, что такое модельный бизнес, и Джессика активно занималась этим на протяжении нашего курса терапии. Она прочла автобиографию знаменитой модели и книгу с советами о том, как стать успешной моделью. Экспериментировала с прической и макияжем. Однажды она пришла ко мне на прием в одежде насыщенного синего цвета. Я удивилась, а она сказала: «Мне черный цвет не идет».
Прошли три недели, и Джессика вернулась в школу, решив посещать клуб фотографии. Всю свою работу с Джессикой я строила на ее желании стать моделью. Я уговорила ее начать заниматься физкультурой, упомянув, что подтянутые модели пользуются успехом. А когда она взялась за упражнения, то стала реже впадать в депрессию и у нее прибавилось сил.
Я высказала мнение, что моделям необходимо умение контролировать себя, чтобы выдерживать конкуренцию. Джессика со мной согласилась и стала над этим работать. Она записывала по три вещи, которыми могла гордиться каждый день. Например: «Я горжусь, что покормила котов, сходила в школу и не орала на маму», «Я горжусь, что помыла голову, сделала домашнюю работу и улыбнулась девочке на занятии по физкультуре».
Потом она купила счеты и щелкала по костяшкам каждый раз, когда сделала для себя что-то приятное. Это настраивало Джессику на положительные эмоции, когда она старалась понять, что ей нравится. Именно она, а не ее мама или кто-то еще решала, как ей жить. И у нее стало зарождаться чувство уважения к себе. Скоро Джессика щелкала этими счетами по пятьдесят или шестьдесят раз в день. Мы стали отмечать, каких успехов она добилась. Джессика стала постоянно рассказывать о новых достижениях. Она записалась на аэробику в Организации молодых христиан. Поговорила с подругой, которая тоже интересовалась модельным бизнесом, и они договорились обмениваться информацией о местных конкурсах и шоу. Начала составлять портфолио из своих фотографий.
Я посоветовала Джессике записывать мысли и чувства, чтобы разобраться, какие именно материнские ценности ей хотелось бы сохранить, а какие отвергнуть. Постепенно у Джессики появились мысли, которые были не просто реакциями на Бренду. Она обнаружила, как приятно размышлять самостоятельно, а не бунтовать против матери.
Однажды Джессика сказала: «Мне противно, когда мама не одобряет моих решений. Это даже хуже, чем если бы она меня не любила». И от этого мы перешли к обсуждению того, как важно, чтобы мама принимала ее именно такой, какая она есть. Ей очень хотелось, чтобы мама позволила ей повзрослеть и стать самой собой.
Вот здесь мне нужно было воздержаться от собственных суждений и просто тихо слушать. Я разделяла неприязнь Бренды к модельному бизнесу и во время наших встреч с Джессикой пыталась как можно меньше подчеркивать значение физической привлекательности, помогая клиенткам развивать другие качества. Но мне нужно было доверять Джессике, позволяя ей самой решать, что для нее правильно. В конце концов ее интерес к модельному миру помог ей вернуться в окружающий мир и начать развиваться как личности.
На последнем приеме Джессика была в зеленой юбке в обтяжку и в желтых колготках. У нее был веселый взгляд, и она с удовольствием поддерживала разговор. У нее появилась возможность демонстрировать модели одежды в местном магазине. Училась она средне, но гордилась хорошими отметками в области бизнес-математики и мерчандайзинга.
«Я не в восторге от этой модельной жизни, но рада, что Джесс счастлива, – призналась Бренда. – Незачем ей заниматься тем же, чем и я. Я стараюсь признать, что Джесс взрослеет и становится самостоятельной. Я ей этого желаю».
«Тебе надо и своей жизнью заняться», – сказала Джессика. Бренда кивнула: «Да, я стараюсь».
Я напомнила им старую поговорку: «Бархатные цепи разорвать труднее всего».
Соррел, 16 лет, и Фей
Фей и Соррел сидели у меня в кабинете зимним вечером. Неделю назад Соррел призналась Фей, что она лесбиянка, а Фей уговорила ее обратиться за консультацией, чтобы постараться понять, как это повлияет на ее жизнь. И мать, и дочь были в джинсах и старых туристических ботинках. Я стала расспрашивать Соррел, каково это – почувствовать себя лесбиянкой.
«Я уже давно чувствовала, что отличаюсь от всех остальных, но не могла понять, в чем именно. Когда я училась в шестом классе, то в фантазиях представляла себе, как целую танцовщиц из спортивных групп поддержки и хорошеньких учительниц. Но я не была знакома с другими лесбиянками, а само это слово воспринимала как оскорбительное. И хотя меня тянуло к девочкам, я отказывалась считать себя лесбиянкой».
Она посмотрела на мать, и та одобрительно кивнула, предлагая продолжать рассказ. Соррел глубоко вздохнула: «Я обнаружила какие-то старые психологические книги о гомосексуализме, но от них не было никакого толка. Мне нужны были истории о том, как у девушек, похожих на меня, все в жизни было хорошо. А ничего такого мне не попадалось. Я была счастлива, когда Эллен Ли Дедженерес[22] объявила, что она лесбиянка. Она талантливая и симпатичная, и я с удовольствием познакомилась бы с ней лично».
Фей сказала: «Соррел всегда была особенная».
«Папа ушел от нас, когда мне было два года. Я с подозрением отношусь к мужчинам, – сказала Соррел. – И я устроила маме адову жизнь, когда она вышла замуж за Говарда».
«Мы не общаемся с отцом Соррел, – объяснила Фей. – А за Говарда я вышла замуж не подумав».
«Говард был придурком, – вклинилась в наш разговор Соррел. – Он пытался меня контролировать, хотел сделать из меня маленькую леди».
Фей с ней согласилась: «Говард хотел, чтобы она носила платья. А она отказывалась. Он настаивал, что нужно показать Соррел, кто в доме хозяин, и мы из-за этого постоянно ссорились. Я никогда не пыталась контролировать Соррел. Мне нравилось, что она такая уникальная, и я хотела, чтобы она была самой собой».
«Мама с Говардом развелись, когда мне было одиннадцать лет, – сообщила Соррел. – Я лично не планирую когда-нибудь снова жить с мужчиной под одной крышей».
Фей продолжала: «Даже в начальной школе Соррел отличалась от других детей. Она много времени проводила за чтением или рисованием. Собирала камни и листики».
Соррел вмешалась в разговор: «Мне нравились вещи, которых не касалась рука человека».
Я поинтересовалась, как другие дети относились к Соррел. Та ответила: «У меня было немного друзей, разве что воображаемые. Я предпочитала общаться с мальчиками, а не с девочками. Девочки такие кривляки и пустышки».
«Я не могла защитить ее, – сказала Фей. – По крайней мере мне хватило ума не вмешиваться и не пытаться ее изменить. Я знала, что ей хорошо вот такой, какая она есть. Старалась сделать так, чтобы дома ей было спокойно и уютно».
Соррел призналась: «В старших классах все стало хреново. Когда я общалась со сверстниками, то мне казалось, будто я с другой планеты. В школе я была изгоем».
Она глянула на Фей и тихо сказала: «Маме будет неприятно слышать это, но я даже думала, что покончу с собой. Я никуда не вписывалась. И даже самой себе я не могла признаться, чем я отличаюсь от остальных».
Фей вздрогнула при словах о самоубийстве, но взяла себя в руки и не мешала Соррел продолжать рассказ.
«Меня спасал мой внутренний мир. Реальный мир был слишком враждебен, поэтому я придумывала собственные миры. Я нарисовала множество фантастических картин».
Фей радостно улыбнулась: «У Соррел собственное видение мира».
«Меня спасло рисование», – согласилась с ней Соррел.
Я спросила у Соррел, чем могу ей помочь.
«Я хочу познакомиться с другими лесбиянками. Хочу знать, что я не одна такая. Хочу прочесть больше о таких же девушках, как я».
Мы побеседовали о местном Ресурсном центре для женщин и о магазине женских книг, который находился неподалеку. Я рассказала о подростковой группе поддержки для геев и лесбиянок.
Фей напомнила нам, что Соррел отличается от других сверстников не только сексуальной ориентацией. Она была самостоятельнее других девушек. Она была чувствительной, у нее была развита интуиция, и она остро реагировала на все происходящее вокруг, иногда настолько остро, что Фей опасалась, как бы подобная чувствительность не навредила ей.
Соррел сказала: «Я хочу поблагодарить маму за поддержку. Она всегда была на моей стороне, несмотря на все мои странности».
Фей улыбнулась: «Я внушила ей мысль о том, что разумное сопротивление – это хорошо. Соррел может дать миру много прекрасного, и я стремилась защищать ее таланты. Когда я сама была маленькой, то многого боялась. Я хотела найти свое место в жизни и быть популярной. Я многое потеряла из-за своего конформизма. Когда я повзрослела, то мне пришлось долго расхлебывать то, что я натворила в свои юные годы. И я от души стремилась помочь Соррел сопротивляться всему этому».
Соррел не соответствовала культурным стереотипам в отношении юных женщин 1990-х годов. Она принадлежала к практически невидимой категории населения – подросткам-лесбиянкам. И в особенности в старших классах она страдала, потому что не такая, как все. К счастью, у Фей была не свойственная многим способность любить дочь, несмотря ни на что. Она принимала Соррел такой, какая она есть, и могла оценить ее по достоинству, в отличие от окружающих. Она устояла перед искушением уговорить Соррел подчиниться общепринятым канонам жизни и вписаться в привычные рамки. Она превратила дом в надежный тыл для дочери.
Уитни, 16 лет, и Эвелин
Уитни и Эвелин были похожи: обе блондинки, круглолицые и веснушчатые, но стиль одежды у них был разный. Уитни выглядела непринужденно и органично смотрелась в джинсах и водолазке, а на Эвелин был элегантный костюм и туфли в тон. Эвелин в юности совершенно определенно производила сногсшибательное впечатление и до сих пор много времени уделяла тому, чтобы выглядеть безупречно. А в тот день у меня в кабинете она была напряжена, и ей явно было не по себе. Уитни вела себя открыто и откровенно, а Эвелин – тихо и осторожно. Она нахмурилась, когда я спросила, что привело их ко мне.
«На этом настоял Сэм. Ему осточертели наши ссоры. Он беспокоится за нас обеих, особенно за Уитни».
Уитни сказала: «А я хотела прийти. Я просила маму обратиться к психотерапевту еще год назад, но она сказала, что это слишком дорого».
Эвелин ответила: «Не думаю, что нам это поможет, но я сделаю все, что смогу. Я Сэму обещала».
Сначала я поговорила с Эвелин, которая рассказала мне, что у нее проблемы с Уитни с самого ее рождения. У нее были трудные роды, и она страдала от послеродовой депрессии. Сразу же после рождения Уитни она потребовала от Сэма дать ей слово, что больше детей у них не будет. Эвелин в детстве была застенчивой и послушной, а Уитни – жизнерадостной и общительной. С самого первого дня своей жизни Уитни перетянула одеяло на себя.
Эвелин явно раздражали взаимоотношения Сэма с Уитни: «Он ее просто боготворит. Не замечает, какая она проныра и эгоистка. Он от нее без ума».
Я спросила у Эвелин, как у нее складываются отношения с Сэмом. Она сказала, что ей с ним хорошо. У Сэма международная компания, и он много времени проводит за границей. Эвелин считает, что у них были бы нормальные отношения, если бы не Уитни. Они из-за нее постоянно ссорились. Эвелин считала, что он ее слишком избаловал, а Сэм называл Эвелин холодной и бездушной.
Пока Эвелин рассказывала все это, меня поразило, как она одинока. Если бы у нее были какие-то теплые чувства к дочери, то мне бы это так не бросилось в глаза. У нее не было близких друзей, и она, похоже, очень зависела от Сэма, от которого ждала доброго отношения и поддержки. А он не всегда был рядом. Она тянулась к нему и злилась, что его симпатия принадлежала не только ей, но и Уитни.
Эвелин сказала: «Сэм знает Уитни не так хорошо, как я. Она выпивает и уже занималась сексом. Меня не так воспитывали. Я вышла замуж девственницей».
Я спросила, какие у нее взаимоотношения с Уитни. Эвелин сказала: «Она мне дерзит. Лично я никогда не повышала голос на мать. Я не разрешаю ей прикасаться ко мне и со мной разговаривать. Жду не дождусь, когда она станет жить отдельно».
Вообще-то, Уитни вела себя очень хорошо. Она работала на полставки в магазине спорттоваров и была отличницей. Входила в совет старшеклассников и активно участвовала в деятельности организации «Юные республиканцы». Она занималась сексом со своим парнем, с которым встречалась уже год, но честно рассказала обо всем родителям. Она предохранялась, принимая противозачаточные таблетки.
Я подозревала, что Эвелин испытывала к ней неприязнь по глубоко личным причинам: возможно, из-за собственной неудовлетворенной потребности в любви или потому, что Уитни была на нее не похожа. Эвелин не умела приспосабливаться к обстоятельствам и была не в состоянии понять, что Уитни теперь живет совсем не в том мире, что она сама в ее возрасте. Похоже, она твердо верила, что в мире ничего не меняется.
Когда я встретилась с Уитни с глазу на глаз, она удивительно хорошо отзывалась о матери. Она явно уважала ее за умение хорошо вести хозяйство, следить за собой и рукодельничать. Ей хотелось более близких отношений с матерью, чтобы между ними было меньше соперничества, но понятия не имела, как этого добиться. Она заметила: «Я же не могу быть не самой собой, а кем-то еще, чтобы ей понравиться».
У девушки были более близкие взаимоотношения с отцом, и она знала, что он ее любит. Но его так часто не было дома, а когда он возвращался, то старался не проявлять своей симпатии к Уитни. «Мама замечает, кого папа обнял первой, – рассказала она. – И она ему на меня наговаривает, чтобы он рассердился».
«Мама обзывает меня потаскухой, потому что я занимаюсь сексом, – продолжала Уитни. – Что бы я ни сделала, все не так. Она в наказание устраивает мне молчанки, а я иногда не могу понять за что».
Во время разговора со мной она расплакалась: «Мне нужна мама. Бывает, что-то мне хочется ей рассказать, но я боюсь».
Я попросила привести пример.
«Ну вот сейчас ко мне пристают парни со школьной парковки. Они пялятся на меня и обзывают, а один пытался забраться ко мне в машину прошлым вечером. Если я расскажу об этом маме, то она ответит, что я сама напросилась, что так мне и надо».
У Уитни тоже были свои проблемы. Она много работала и беспокоилась, как все успеть. Любила своего парня, но они каждый день ругались, и Уитни хотелось понять, как наладить отношения. С мамой она все это не обсуждала, потому что была уверена, что та свалит всю вину на нее.
В конце приема мы снова встретились все вместе. Эвелин призналась: «Основная проблема заключается в том, что мне не нравятся моральные принципы Уитни».
Уитни возразила: «Нет, не в этом дело. Нам нужно больше общаться. Мне нужно твое понимание».
Эвелин вся сжалась: «Я никогда не смогу одобрить то, что ты делаешь. У меня в семье было не так».
А я в этот момент подумала: «Но Уитни – это не ты, и мир с тех пор изменился ». Я изо всех сил пыталась придумать, как бы завершить консультацию на положительной ноте. Случай был необычный, потому что именно мать не хотела общаться с дочерью. Эвелин казалась более уязвимой по сравнению с Уитни и мыслила более косно. Пока Эвелин не почувствует себя лучше, позаботиться об Уитни она не сможет. Эвелин нужно было больше друзей и больше интересов, чтобы у нее была еще какая-то своя жизнь, пока Сэм не приедет домой. Я спросила, сможет ли в следующий раз Сэм прийти вместе с ними, и поблагодарила Эвелин за откровенность. Мне нужно было сначала позаботиться о ней, а тогда уж и она сумеет позаботиться о своей дочери.
Я вспоминаю 1990-е годы, и мне жалко матерей, которые так старались наладить контакт с дочерями, и жалко дочерей, которые чувствовали, что их предали, что на них сердятся, и не понимали за что. Это был ужасный период для таких важных взаимоотношений. К счастью, у большинства знакомых мне дочерей и мам общение теперь наладилось. Но от тех бурных времен у них остались шрамы и напряженность во взаимоотношениях.
Теперь эти дочери 1990-х воспитывают собственных дочерей-подростков и часто приятно удивляются, какие у них любящие девочки. Помня свое поведение в подростковом возрасте, они не смели ожидать, что их дочери будут легкими в общении и будут готовы к сотрудничеству. Эти матери не испытывают таких горьких чувств, как их собственные мамы. Каким-то образом получилось так, что нынешняя культура позволяет дочерям любить их.
Удивительно, что в 2019 году у матерей и дочерей сложились гармоничные взаимоотношения. Матери больше понимают, с какой неблагополучной культурой имеют дело их дочери, а те в основном любят и уважают своих мам. Они хотят стать самими собой, но для этого им не надо обижать матерей. Конечно, и сейчас возникают конфликты между ними, но в большинстве семей их стало гораздо меньше. А в конкретных семьях и в культуре в целом мам гораздо меньше обвиняют во всех смертных грехах и реже унижают.
В силу особенностей того этапа развития, который переживают девушки-подростки, они склонны к эгоцентризму, но жизнь в Америке усложнилась, и девушки отдают должное матерям, которые изо всех сил стараются создать для них благоприятную обстановку. Те девушки, которые участвовали в наших опросах, открыто выражали мамам благодарность. А в 1994 году редко кто признавался в любви матери открыто.
Однако мы постоянно сталкивались с тем, что у девушек в 2019-м была частная жизнь в интернете, о которой их мамы ничего не знали. У девушек всегда имелись секреты, но сегодня родители пребывают в абсолютном неведении относительно большей части жизни их дочерей.
Поскольку взаимоотношения между матерью и дочерью имеют принципиально важное значение, я проводила собеседование и с матерью, и с дочерью, выясняя, какие у них отношения. Без всякого сомнения, мы все равно становились свидетелями «типичных» отношений «дочки-матери». Моя подруга Пэт рассказала, что когда ее дочь Лорел шла по улице с маршевым школьным оркестром, то махала рукой и улыбалась всем, кроме нее. Пэт рассказала, что на протяжении нескольких лет Лорел просто не замечала ни ее, ни отца, но теперь их отношения немного потеплели. Дочь «переросла» свою раздражительность.
У Лорин были проблемы с бунтаркой-дочерью Эддисон, которая сделала пирсинг губы, когда была в лагере отдыха для футболистов. Лорин признавалась, что ей страшно не хотелось возвращаться с работы домой целый год, когда Эддисон училась в восьмом классе, потому что каждый день начинались крики и конфликты. Но когда Эддисон перешла в девятый класс, Лорин предложила сесть за стол переговоров и заключить перемирие, а также выработать новые правила поведения. И это помогло.
В фокус-группах, состоящих из девушек, нас поразил довольно низкий уровень недовольства матерей и девушек друг другом. Оливия деликатно пожаловалась мне: «Мама была огорчена, когда я ушла из маршевого оркестра».
«Мама заставляет меня выбрать больше сложных предметов школьной программы для подготовки к учебе в университете и найти работу, – сказала Аспен. – Но я заявила, что не смогу совмещать одно с другим».
«Я не могу сказать, что мама – мой лучший друг, но она никак не карающая рука правосудия, – сказала Джордан. – У нас похожие вкусы. К счастью, она не очень мне докучает».
«Мама – мой самый лучший друг, – призналась Кендал. – Она всегда готова прийти на выручку. У нас никогда не было этих странных трений, которые бывают у дочерей и мам. Чем больше я взрослею, тем больше ценю ее».
Эдди рассказала нам, как в начале учебы в старших классах она сломала челюсть и не могла есть твердую пищу нескольких недель. Мама готовила ей пюре и предлагала тянуть смузи через трубочку. Эдди выразилась так: «Она вынянчила и реанимировала меня». Рассказывая об этом, Эдди расплакалась, а напоследок сказала: «Я всегда буду любить свою маму».
Сегодняшние матери волнуются в основном о том, как дочери учатся, сколько времени проводят в социальных сетях и что они перегружены всякого рода занятиями. В наших фокус-группах они рассказывали о близких и в целом благополучных взаимоотношениях, особенно с дочерями старше, а девочки, которые учились в основной школе, были больше склонны к ссорам и критическим замечаниям.
Никто из матерей в наших фокус-группах не был хорошо осведомлен о том, что их дочери делают в интернете, и, похоже, был не в курсе многих их проблем, о которых девушки рассказывали во время собеседования. Матерям нравилось обсуждать своих дочерей, и они часто уходили с наших встреч со словами, что много всего узнали и хотели бы, чтобы такие беседы случались чаще.
«Моя дочь довольно откровенна со мной, – сказала Ким. – В средних классах она ссорилась с друзьями, а я изо всех сил старалась не лезть к ней с советами. Прикусывала язычок и просто задавала вопросы. Я в старших классах маме о трудностях не рассказывала. Я признательна дочери за то, что она беседует со мной».
«Меня воспитывали приемные родители, поэтому моя дочь Кайтана – первый мой кровный родственник, кого я знаю, – объясняла Сюзетта. – Когда я поняла, что она любит меня, у меня чуть сердце не выскочило из груди. Она моя любимая деточка».
«Когда Кайтана пошла в пятый класс, ей было нелегко. Все ее одноклассники были помешаны на сериале “Сумерки”, у девочек стали округляться фигурки, а мальчишки превратились в гормональных монстров, – продолжала Сюзетта. – Я наблюдала за ее сверстниками, а моя дочь не знала, как ей вписаться в происходящее. Она звонила мне из школьного туалета каждый день. По понедельникам она пропускала школу, потому что просто не хотела туда идти. Я пыталась смотреть на это снисходительно. А сейчас я горжусь ее самостоятельностью и эмоциональной зрелостью. Недавно она сказала: “Я начинаю понимать, что считаю себя не просто баскетболисткой, или католичкой, или даже девушкой… Это все лишь какие-то части меня, а я сама гораздо более глубокая личность”».
Мы спросили у мам, достаточно ли, по их мнению, у них времени, чтобы передать дочерям свою систему ценностей и свой взгляд на мир.
«Мы иногда беседуем в машине, – сказала Донна. – А так, чтобы сесть серьезно и поговорить, – этого у нас нет».
«Я стараюсь быть рядом, – объясняла Ким. – Моя дочь идет в школу или едет туда на автобусе, так что мы в машине не разговариваем, но беседуем, когда готовим еду и моем посуду. Я оставляю ей утром маленькие записочки, прежде чем ухожу на работу».
Сюзетта кивнула и присоединилась: «У нас в доме время еды священно. У нас уговор: за ужином – никаких гаджетов. Тогда мы сможем побеседовать».
«У нас не так много семейных ужинов, все чем-то заняты, – говорит Анна. – Мы очень стараемся собраться и перекусить между завтраком и обедом по воскресеньям. Но, честно говоря, мы все не очень разговорчивые. В основном по вечерам, если мы не собираемся все вместе дома, мы едим под очередную серию “Черноватого”»[23].
Все матери согласны, что в средних классах дочерям приходится труднее всего, а к старшим классам все устаканивается. Донна рассказала другим участницам фокус-группы, что однажды дочь прислала ей текстовое сообщение: «Я ненавижу тебя, стерва тупая». Донна не выдержала и написала в ответ: «А ну заткнись, дерьмецо!» Все посмеялись над этой историей и сами стали рассказывать о подобных ситуациях.
«Моя дочь учится в десятом классе, и у нее по-прежнему есть круг закадычных друзей, но когда у нее возникают проблемы, то положиться ей не на кого, – сказала Консуэла. – Думаю, мне очень повезло, что она еще не интересуется мальчиками. Она мне рассказала, что когда девочки начинают ходить на свидания, то постят фото в “Инстаграме”. Так они заявляют о себе в социальных сетях».
«Вот это правда, – кивнула Жанин. – Моя дочь редко выходит из дома. Она постоянно общается с друзьями по смартфону или звонит им».
Мы налили себе кофе и чая и пустили по кругу блюдце с рассыпчатым безглютеновым печеньем, обсыпанным корицей.
«Давайте поговорим о соцсетях», – предложила я. Когда я затронула эту тему, у мам был растерянный вид.