Я был влюблен. Я знаю, что можно по‑настоящему влюбиться даже в таком возрасте. Для меня влюбленность в Тиан означала большие перемены в жизни, потому что она вернула мне самоуважение. Я и представить себе не мог, что такая изысканная девушка, как она, могла разрешить мне прикоснуться к ней. Я навсегда запомню запах ее кожи и свои руки, нежно скользящие по ее груди.
Я словно очнулся ото сна. Мне уже не хотелось впасть в спячку и проснуться лет в двадцать пять.
Время складывалось так, что я меньше всего испытывал желание взваливать на себя проблемы, которые обрушились на нашу семью. Мне было бы очень сложно разделить с мамой ее трудности. Знаю, что говорю очень некрасиво, однако это правда.
Но я посмотрел в лицо Кейси и понял, что у меня нет выбора. Она была похожа на воительницу или на какую‑то грозную богиню. Выражение ее лица однозначно говорило о том, что в случае неповиновения меня ожидает суровое наказание. Я знал, что сопротивление бесполезно.
– Она редактирует и почту тоже. – Я обреченно вздохнул и обратился к Кейси с объяснениями. – Она редактирует и письма. Потому что многие исписывают по семь листов с двух сторон.
Некоторые присылают электронные письма, состоящие из трех огромных частей. Она все внимательно вычитывает, а потом решает, как быть. Мама никогда не изменяет текста, только если в письме явные проблемы с грамматикой. И еще. Она никогда не выдает настоящих имен или тех фактов, которые помогли бы определить личность корреспондента. Например, если человек написал, что преподает в средних классах, то она изменяет эту информацию, указав, что человек ведет занятия в воскресной школе или готовит малышей. Обычно мама убирает все то, что может выдать человека, только в самом крайнем случае оставляя какие‑то детали. Скажем, если женщина рассказывает о том, что ее муж‑полицейский продает наркотики, мама изменяет его профессию, делая этого человека судьей. Или «отсылает» персонажей письма в Иллинойс. – Кейси все старательно конспектировала. – Еще она старается, чтобы в каждом выпуске ее рубрики звучала новая тема. Она чередует их и смешивает. Например, проблема стареющих родителей, развитие нового романа, трудности в отношениях с сестрой, с которой автор письма не общается больше года. Ну, ты меня поняла.
– Нам придется рассказать ей о том, что мы собираемся сделать, – сказала Кейси, зажав в зубах карандаш Аори.
Когда она сообщила маме о наших намерениях, та просто отвернулась к стене и плотнее закуталась в желтое одеяло Лео.
– Если ты против, дорогая, то мы прекратим это немедленно, – успокоила ее Кейси.
– Я ничего не могу, – произнесла мама, и я услышал, что она плачет. – Я не могу делать свою работу, но не хочу, чтобы она осталась невыполненной. Я не имею права потерять эту работу. Что, если Кара вдруг заболеет или у нее будет аппендицит? Когда такое случилось с Джастин, ее родителям пришлось оплачивать счета на тридцать тысяч долларов. Я не способна сосредоточиться и поэтому чувствую себя такой глупой. Я не могу думать. Начинаю думать, но в этот момент, словно поезд проносится, и я не знаю, что должна делать.
– Я тоже так себя чувствую, – проговорил я. – Все время. Мне кажется, что до меня доносятся одновременно обрывки пятидесяти разговоров, и мне становится скучно. Я просто теряюсь…
– Да, – сказала мама. – Но моя ситуация еще хуже. Такое впечатление, словно моя голова разговаривает сама с собой. Я все время слышу какие‑то странные звуки. Как будто шумят трубы, как будто маленькие дети разговаривают. Аврора просит дать ей стакан молока, а я начинаю думать: что такое молоко? На это уходит не меньше минуты, представляете? Потом я хочу что‑то сказать, а у меня выходит какая‑то абракадабра. А если я сосредотачиваюсь, то выходит еще хужее.
Кейси и я обменялись взглядами. Что бы ни делала моя мама, как бы она себя ни чувствовала, она всегда говорила очень грамотно. Даже маленькая Аори знала разницу между «положить» и «положиться».
– Что еще тебя беспокоит? – поинтересовалась Кейси.
– Я не хочу ни о чем говорить, – устало произнесла мама. – Просто выберите пальто, в котором не будет ни слова о любви.
Мы поняли, что она имела в виду «письмо». Меня прошиб холодный пот.
Она погрузилась в сон еще до того, как мы вышли из комнаты.
Естественно, я выбрал то письмо, которое было интересно лично мне. У нас в школе иметь оружие считалось таким же обычным, как иметь машину или плейер. Губернатор как‑то сказал, что в школах уже можно не ставить охранников. Лучше ввести факультативные занятия по обращению с оружием. Это означало, что миссис Эриксон могла бы запросто застрелить мою сестру во время той перепалки, когда они готовили выступление группы поддержки.
– У этого ребенка есть проблема? – спросил я Кейси.
– Я думаю, что лет через пять имя этой семьи попадет на первые полосы газет, если она не изменит отношения к этому вопросу.
– Значит, это хорошее письмо.
– Американская ассоциация педиатров считает, что хранение заряженного оружия в доме не просто опасно, а чрезвычайно опасно, потому что это… заряженное оружие.
Я не сказал Кейси, что у нас в доме тоже есть оружие, хотя я и сам об этом не знал до недавнего времени.
Однажды я просматривал содержимое ящиков отца. Там среди старых футболок я нашел пистолет. Тридцать восьмого калибра. Он был не заряжен, но я все равно до смерти испугался.
Мой отец горячо возражал против хранения в доме оружия. Он скорее бы отправился в тюрьму, чем согласился бы воевать во Вьетнаме, хотя тот факт, что он женат и занимается адвокатской деятельностью, в любом случае избавлял его от призыва. Он говорил мне, что если бы к нему на улице подошел ребенок со взрывным устройством, то он предпочел бы взлететь на воздух, чем выстрелить в ребенка. Это было еще до того, как отец увлекся йогой. Он всегда таким был. Он утверждал, что парни, которые увлекаются охотой, компенсируют этим то, что у них член короткий. Именно так он и выразился.
Я вытащил пистолет из коробки, как если бы прикоснулся к змее. Он был намного тяжелее, чем можно было предположить по его изящному виду. Я сразу понял, что пистолет ни разу не использовался. Я просмотрел все остальные ящики, но больше не нашел ничего, кроме пачки презервативов и такой штуки, по которой я понял, что мои родители иногда могли покурить «травку». Возможно, они это делали в молодости.
Но зачем отцу пистолет?
Он боялся, что окажется в ситуации, когда потребуется прибегнуть к оружию? Или он был одержим идеей, что должен спасти нас от нашествия врагов? Его мучили мысли о самоубийстве? Но если так, то почему он не прихватил его с собой? Почему взял ноутбук, но оставил при этом оружие, а?
Тогда я понял, что Лео утратил остатки разума. Я зашвырнул пистолет на самую верхнюю полку, спрятав за коробкой с выходными черными туфлями Лео, которые он обувал каждый год, когда шел на прием в мэрии. Мне едва не стало дурно при мысли о том, что Аори могла наткнуться на оружие, хотя, конечно, она была еще маленькой и ее «потолок» заканчивался на уровне груди Лео.
Я сел на пол и начал усиленно размышлять, вспоминая, как вел себя отец в день отъезда. Что он делал. О чем говорил. Все казалось вполне нормальным. То есть все вписывалось в обычное безумное поведение Лео.
В тот день мы поздно отправлялись в школу, потому, что самолет улетал только после полудня.
Лео сидел на диване с Аори на коленях. Мама была в спальне. Она отказалась выходить. Лео объяснял нам, почему должен уехать. Он рассказывал нам о людях, с которыми переписывался, восхищаясь тем, что они не так, как другие, воспринимали жизнь. Он говорил, что ему надоела эта крысиная погоня за успехом, что он хочет купить участок нетронутой земли, так чтобы неподалеку от домика непременно были ручей и луг. Он сказал, что у него разрывается сердце при мысли о том, что мы расстанемся до конца зимы. Однако он настаивал на том, что должен это сделать, – когда мы станем старше, то поймем его. Это станет для нас примером того, что, когда ты знаешь, что поступаешь правильно, даже если это вызывает всеобщее неодобрение, то должен послушаться зова своего сердца и сделать это. Доверять своим инстинктам – это трудно, но благородно. Лео произнес свою речь на одном дыхании.
Затем он стал плакать. Не так, как показывают в кино. Никаких скупых мужских слез. Нет, он плакал, как ребенок, который упал.
– Я так тебя люблю, сынок, – сказал он, целуя меня в макушку.
– Я тоже тебя люблю, – просто ответил я ему.
– Каролина, я помню тот момент, когда ты явилась на свет!
– У меня не такая хорошая память, – огрызнулась сестра. На ее лице не было и следа эмоций, словно ничто не могло тронуть ее.
– Аврора, – обратился он к Аори и прижал ее к груди. Он качал малышку и целовал.
Каролина посмотрела на отца, словно от него дурно пахло.
– А если инстинкты подсказывают тебе бросить школу? – внезапно спросила она.
– Каролина, я знаю, что ты…
– Нет, папа, ты мне скажи, – настаивала сестра.
Аори встала с колен отца и пошла в комнату, которую делила с Карой. (Она спала с родителями, пока ей не исполнилось полтора годика. Отец настоял на том, чтобы гостевая спальня использовалась, как кабинет или библиотека, потому что ему негде почитать в спокойной обстановке. Естественно, Кара была в бешенстве, оттого что ей приходилось жить в комнате, где было полно игрушек и всяких средств по уходу за младенцем.)
– Если интуиция подсказывает тебе, что ты должна бросить школу, но ты знаешь, что сможешь обеспечить себя, то ты должна прислушаться к своему внутреннему голосу, – ответил ей отец.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Каролина.
– Я тоже не понимаю, о чем он говорит, – добавила мама, появляясь из комнаты.
Она выглядела так, словно напилась шампанского и забыла переодеть бальное платье. На ней была сатиновая ночная сорочка. Она вышла к нам босиком.
– Он говорит, что ты можешь учиться дома. Однако я не могу понять, как он оправдывает то, что бросает своих детей на полгода, при том что у него не умирает брат, чья семья голодает на удаленной от мира ферме. Мы знаем, что нет таких обстоятельств, которые объяснили бы его поступок.
– Джулиана, как это неразумно, – проговорил Лео.
– Я и не хочу быть разумной. Я хочу найти в твоем поведении хоть какое‑то рациональное зерно, но не могу.
– Джули, а представь, что я умер?
– Ты хочешь знать, сильно ли я бы расстроилась?
– Мам, это не очень красиво, так говорить, – вмешался я.
– Гейб, веди себя прилично, – предупредила меня мама.
– Джулиана, – умоляющим голосом продолжал Лео. – Что, если бы я умер? У тебя все осталось бы, как было. Те билеты, которые я купил, самые дешевые. Я буду останавливаться у знакомых, которые возьмут с меня плату в обмен на мою адвокатскую помощь. У меня есть медицинская страховка, как и у тебя. Все мои затраты составят около тысячи долларов. Ты больше тратишь за полгода только на одежду.
– Нет, это не так, – резко отозвалась мама.
– Да, это так, – вымолвил Лео.
– Нет, нет, – настаивала мама.
– Я же просматриваю счета, Джулиана. – Лео говорил терпеливо, своим адвокатским голосом. – Я веду к тому, что ты не остаешься в безвыходном положении. Аори днем в садике, и у тебя хватит времени, чтобы выполнить свою работу, хотя мне кажется, что обычно ты просто висишь на телефоне и сплетничаешь с Кейси. – Кейси, сидевшая в углу комнаты, демонстративно громко вздохнула. – Кейси, я бы не возражал, чтобы ты дала мне возможность провести хоть какое‑то время наедине с семьей. Пойми меня правильно, – заключил Лео.
– Джулиана попросила меня побыть с ней, и я останусь. Пойми меня правильно, Лео, – ответила ему Кейси.
В этот момент вернулась Аори. Она несла старые пижамные брюки, которые вытащила из нижнего ящика, и свою любимую детскую книжку.
– Ночь? – спросила она. – Папа читает сказку?
Она подумала, что если уговорит его почитать, то ему придется остаться.
Лео встал и подошел к маме. Он провел рукой по ее волосам. Она стояла, скрестив руки.
– У тебя самые красивые волосы, Джулиана, моя девочка. Она внезапно схватила его за кисти рук.
– Прошу тебя, Лео, очень прошу тебя. Я ведь никогда не просила тебя ни о чем важном. Посмотри на Аори. Прошу тебя.
Он поднял свою огромную дорожную сумку и забросил ее себе на плечо.
– Разве ты не понимаешь, какие чувства сейчас меня охватывают? – Лео говорил, как бы удивляясь тому, что его никто не хочет понять. – Я же напуган до смерти.
– Черт бы тебя подрал, Лео, значит, ты уже безнадежен. Тебя это так затянуло, да? – Мама резко опустила руки, из ее голоса исчезли просящие нотки.
– Да, Джулиана, все так.
– Тебе надо отправиться в хорошую клинику, где на стенах будут обои с веселеньким рисунком, Лео. Если тебе это не требуется, тогда ты самый хладнокровный мерзавец…
– Ребята, позаботьтесь о своей маме, – сказал отец, обращаясь к нам.
– Я думала, что это входит в обязанности мужа, – заметила Кара.
– Каролина, позволь мне обнять тебя, – ответил ей Лео.
– Иди и обними… дерево, – бросила Кара.
Я знал, что она хотела ответить намного грубее, но ее сдержало присутствие Аори.
– Папа! – закричала моя маленькая сестра, когда Лео шагнул к двери, потому что за окном показалось такси.
Мама отказалась везти его в аэропорт. Как и мои бабушка и дедушка, которые даже не стали звонить, чтобы попрощаться.
– Папа! Я буду хорошая! Возьми меня с собой!
Она упала и начала колотить своими толстыми ножками. Ее лицо стало пунцовым. Лео начал плакать, но открыл дверь и шагнул на порог, а затем плотно притворил ее за собой.
Мы все помчались к Аори. Она отбивалась и рыдала, но мама держала ее крепко, а потом начала петь на мотив знаменитой песни Элвиса «Аори Ли, моя принцесса…» Она отворачивалась от ударов Аори, стараясь посильнее удерживать ее, чтобы она не поранила ни себя, ни ее. Сестра кричала так пронзительно, что Кара закрыла окна. Наконец она смолкла, словно исчерпала свои силы.
– С ней все в порядке, – успокоила нас мама. – У нее сейчас будет немного кружиться голова, потому что она слишком долго сдерживала дыхание.
Мы стояли рядом, а потом услышали, как хлопнула дверца машины. Приехали Лизель и Клаус. Лео помахал. Им.
Я уверен, что в моей жизни еще встретятся люди, которые будут вызывать у меня ненависть или злобу. С тех пор я возненавидел Лео, но в тот момент, может, из‑за гормонов, я все время думал о том чертовом пистолете.
Глава одиннадцатая
Работа
Излишек багажа
От Джей А. Джиллис
«Шебойган Ньюс‑Кларион»
«Дорогая Джей,
Я уверен, что проблема, о которой я собираюсь поведать, знакома многим мужчинам моего возраста. Я люблю, глубоко, искренне люблю женщину, на которой хочу жениться. Она отвечает мне взаимностью. Но теперь, когда я знаю, что однажды надену на ее палец обручальное кольцо, я тороплюсь не упустить ни одной интрижки. Женитьба для меня означает резкий поворот судьбы. Я не могу сказать, что стремлюсь к романам с другими женщинами, потому что они вызывают у меня какое‑то особое желание. Моя невеста красива, талантлива и умна. Но я не желаю, чтобы потом меня преследовали сожаления по поводу упущенных возможностей, ведь мы еще такие молодые, – нам всего по 25 лет. Те романы, которые я переживаю сейчас, вряд ли случатся в будущем, что закономерно опять‑таки в силу возраста. Моя любимая девушка не понимает меня. Она считает, что в студенческие годы мы пережили волнующий опыт и снова возвращаться к этому бессмысленно и бесполезно. Она говорит о том, что выбор спутника жизни должен стать сигналом к прощанию с холостяцкой жизнью. Джей, я искренен, когда говорю, что стремлюсь к счастливому и прочному браку. Но я также знаю и то, что многие союзы распадались именно потому, что муж или жена недополучили свободы и потом забывали, что какие‑то вещи могли позволить себе толь‑ко до свадьбы. Как преодолеть это противоречие, как нам двигать‑ся дальше, ведь мы оба заслуживаем счастливого будущего?
Задыхающийся без свободы из Салливана».
«Дорогой Задыхающийся без свободы,
Во‑первых, я хочу поздравить… вашу девушку. Она по‑настоящему умна, раз старательно избегает замужества с вами, которое, судя по всему, ее вообще не прельщает, если вы окажетесь в роли жениха. Во‑вторых, я хотела бы, чтобы вы постарались ответить себе на вопрос: а как вы понимаете «глубокую, искреннюю любовь»? Если вы говорили об этом просто потому, что в вашем возрасте принято быть к кому‑то привязанным, тогда поздравляю и вас тоже. Вы хотя бы не стали кривить душой, а задумались над тем, почему все‑таки ваш свадебный пирог до сих пор не испекли. Вам не нужен опыт. Вы сами прекрасно знаете, что это отговорки, однако я хочу предупредить вас: каждому воздается по вере его, и вы можете получить то будущее, которое заслужите.
Джей».
«Дорогая Джей,
Признайте один очевидный факт. Мужские особи, как и сильные самцы горилл и великолепные львы, просто не способны быть моногамными. Мужская преданность – это выдумка женщин, чтобы рожать детей и жить за счет мужчин. Если природа предусмотрела, что мужчина должен оставаться с одной женщиной, почему тогда мы способны произвести на свет огромное число детей? Ну, Джей, хорошую я задал задачку? Жду откровенного и прямого ответа, которыми вы славитесь.
Настоящий мачо».
«Дорогой Настоящий мачо,
Конечно, трудно поспорить с очевидными фактами – я имею в виду жизнь «сильных самцов горилл и великолепных львов». Если они не спят или не охотятся, чтобы добыть еду, то занимаются продолжением рода. Некоторые мужские особи хорошо приспособились к такому же, как у горилл и львов, режиму, за что получили прозвище… Не будем конкретизировать. Однако хочу вам напомнить, что львята не носят «Рибок», не едят макароны с сыром, не ходят в колледж. Их не надо учить читать или писать, бриться, отвечать за свои поступки, в конце концов! Львята не болеют СПИДОМ, не курят и не употребляют наркотиков. Годовалый львенок умеет сам о себе позаботиться, а годовалого ребенка нельзя оставить и на один час. Я с вами абсолютно согласна: женщины выдумали миф о моногамии мужчин… от отчаяния! Мужчинам нравится идти по жизни смеясь, даже если кто‑то из‑за этого чуть‑чуть поплачет. Но когда долго думаешь головкой, то отвыкнешь думать головой. Если же вы уверены, что женщина только и мечтает о том, как бы забеременеть, чтобы начать жить за счет мужчины, – спросите свою маму, так ли уж легко ей было вырастить вас.
Джей».
* * *
Первый раз, когда я слегла, я чувствовала себя ужасно.
Дни казались мне серыми, они незаметно сменялись ночами, а утром я изредка осознавала, что вокруг меня двигаются какие‑то тени. Меня либо знобило, либо, наоборот, я пылала, как в огне. Встать и пройти в ванную комнату, было для меня равнозначно походу по магазинам перед Днем благодарения. Нужно было держать в голове целый список неотложных дел: переставить ноги, рассчитать силы, не отвечать на позывы мочевого пузыря, пока не прибудешь на место назначения, не забыть поднять ночную сорочку, а потом воспользоваться салфетками. Мои ноги не хотели меня слушаться. Я как будто передвигала огромные мешки, наполненные камнями. Я прокладывала себе путь, цепляясь по дороге за мебель: сначала за столик, потом за вешалку, раковину. Наконец стена. Я ни разу не посмотрела в зеркало.
После долгого периода забытья я проснулась. Я пришла в себя. Внезапно и полностью.
Помню, что было воскресное утро, потому что дети спали. Дом поразил меня чистотой и тишиной.
Я заметила птичку на ветке за окном. Она облюбовала кормушку, которую Аори делала в детском саду. Птичка двигалась резкими толчками. У нее было скромное, но красивое оперение, и внезапно до меня дошло: «Я могу видеть! Я вижу птичку!» Мне не пришлось прищуривать глаза. Зрение меня не подвело, и картинка не расплывалась. Я легко перекинула ноги с кровати. У меня опять что‑то щелкнуло в бедре, как будто кто‑то пронзил меня миллионом маленьких кинжалов, но я встала. Сначала я качалась, как лодка на волнах, но затем обрела равновесие, успокоилась и пошла. Я дошла до ванной комнаты. Стала под душ и вымылась. Особенное удовольствие доставляло мне то, что я могу вымыть голову. Я ополаскивала волосы, ощущая неземное наслаждение. Надела носки, джинсы и белую накрахмаленную рубашку, сумела сама застегнуть ее на все пуговицы.
Я прошла на кухню, где разбила яйца, чтобы сделать омлет. Добавила в глубокую голубую тарелку молока, посыпала смесь розмарином, перцем и солью, которые красиво легли на оранжевые островки, а затем еще и тертым сыром. Когда Кейси вышла из спальни, держа на одной руке Аори, а на другой – Эбби Сан, на толстых кусках пшеничного хлеба плавилось масло.
– О Боже праведный! – воскликнула она, от удивления шагнув назад, словно застала за приготовлением омлета свою прабабушку Глисон, погибшую на «Титанике». – Ты меня едва не довела до сердечного приступа! Я думала, что в доме пожар. Уже собиралась вызывать бригаду спасателей.
Вслед за ней появились из своих комнат Каролина и Гейб. Я заметила, что сын как‑то изменился, повзрослел. Я его едва узнала. Он стоял в пижамных брюках, его грудь показалась мне шире, мускулистее, а под пупком я заметила пробившиеся волосы. Наверное, я его просто не видела раздетым, довольно долгое время.
– Мама, – удивленно протянул он, прочесывая пальцами свою шевелюру, – ты что делаешь?
– Мне стало лучше, – ответила я. – Это единственное, что я могу вам предложить в качестве объяснений. Я проснулась и ощутила, что мне намного лучше. Хотите омлета? Я просто умираю от голода.
Мы присели за стол и налегли на яйца и тосты, намазав их домашним малиновым джемом, приготовленным мамой Кейси.
– На сколько, я выпала из жизни?
– На две недели, – сказала Каролина. – Кейси или я в течение двух недель спали с детьми в одной спальне. Мама, я надеюсь, что ты меня правильно понимаешь.
– О, мне очень жаль. Извините, моя дорогая принцесса Каролина, за то, что я не могла спать в холле, – язвительно заметила Кейси.
Кара поджала губы и поправила свои светлые волосы (они показались мне светлее, чем были раньше). Меня охватило довольно странное ощущение.
Они разговаривали, как… мама с дочкой.
– Мама, надеюсь, ты теперь будешь на ногах? Твоя депрессия миновала? – обратилась ко мне Кара.
– Так у меня была депрессия? Не думаю. Кейси наверняка уже назначила встречу с врачом, чтобы выяснить, какая беда со мной приключилась. – Я протянула руку, чтобы тронуть Кейси и выразить ей свою благодарность.
– Каролина! – Кейси с укоризной посмотрела на мою дочь, но та в ответ лишь закатила глаза. – Да, Джулиана, у тебя назначена встреча с врачом на четверг. Будем надеяться, что это была депрессия, которая вполне объяснима в сложившихся обстоятельствах. Депрессия поддается медикаментозному лечению, а это хорошая новость.
Кейси разрезала для Аори тост на маленькие квадратики, а Гейб помогал ей поить сестру из ее любимой детской чашечки с принцессой Жасмин, от которой она никак не могла отвыкнуть. Они вели себя не просто как семья. Они разговаривали так, словно меня не существовало, словно это не я приготовила блюда, которые они ели, словно я была комнатным растением, и желательно, чтобы оно не заболело. Что же они стали бы делать, окажись я безнадежной? Залили бы меня чашкой кофе и выставили на порог дома? В этот момент я ощутила аромат кофе, который доставил мне удовольствие, сравнимое только с ароматом ребенка, прильнувшего к груди, или с ароматом любимого человека. Мне хотелось вылить пахучую жидкость на руки и прижать их к лицу, чтобы в полной мере насладиться этим удовольствием. Мне хотелось коснуться кофейных зерен, ощутить их форму, перебрать каждое по отдельности и запомнить это чувство. Я услышала, как ребенок жует с открытым ртом: ням‑ням, ням‑ням. Никаких флейт. Никаких далеких голосов. Никаких звуков завывающего ветра, ворвавшегося в темную пещеру. Обычное воскресное утро. Не сказав ни слова, иначе это выглядело бы так, будто я прошу разрешения сделать что‑то, я встала и открыла входную дверь, чтобы принести газету. Взгляд, которым обменялись Гейб и Кейси, невозможно описать. После многих лет работы в газете я могла найти страницу со своей рубрикой одним движением. Я присела за стол со второй чашкой кофе (я могла ощущать его вкус и аромат!), чтобы прочесть свою колонку, держа газету на расстоянии вытянутой руки и не надевая очков. Я прочла ее один раз. Затем прочла снова.
– Что, черт побери, все это значит? – спросила я.
– Мы… подумали… – начала Кейси.
– Меня уволят! – вспылила я, разлив кофе на стол. – Вы не имели права оскорблять людей, использовать такие словечки. Гейб! Как ты мог?
– Расслабься, мама, – проговорил Гейб, намеренно растянув губы в широкой усмешке. – Ему понравилось! Каркарт сказал, что отзывов хоть отбавляй. Он прислал тебе четыре электронных письма, где сообщал, что звонят читатели, которые просто без ума от новой Джиллис…
– У них такое настроение… ну, как бы «Джей сейчас всем вам покажет», – добавила Каролина.
– Но это не я.
– А разве это не то, что тебе иногда хотелось бы ощутить? – спросила Кейси.
– Что?
– Разве ты не желала нарушить привычные рамки? Ведь именно на таком уровне мы и обсуждаем эти письма, когда говорим в приватной обстановке.
– Я не знаю, – обращаясь к Кейси, произнесла я, опустив газету. – Вы знаете, я ни в чем не уверена. Я ничего не знаю. Наверное, вы правы, ребята. Я должна вас поблагодарить, а не набрасываться на вас.
– Понимаешь, мы не знали, как лучше сделать эту работу, поэтому выбрали путь абсолютной честности, – объяснил Гейб.
– Я думала, что надо быть скромной, тактичной и вежливой. Я старалась быть объективной, а была…
– Скучной, – сказал Гейб.
– Спасибо, сынок, – вздохнула я. – О, как же мне не нравится, что вы правы. – Я выдавила из себя смешок. – Мне это просто омерзительно. То, что вы правы, честно!
– Мама, не воспринимай это так, – своим успокаивающим тоном, который так напоминал мне Лео, произнес Гейб. – Ты выпала из режима на две недели. Нам ведь надо было что‑то делать. – Теперь Гейб говорил строго. – Кейси повела себя великолепно. Она знает все об особенностях и сложностях человеческих взаимоотношений.
– Вы все правильно сделали. Я так отреагировала, потому что мне неловко.
– Вот в этом нет никакой необходимости, – возразила Кейси. – Джули, ты ведь знаешь, что мы одна семья.
– Я знаю, мама, что тебе очень скверно. Наверное, это не только из‑за болезни, – сказал Гейб. – Никто не получал никаких вестей от папы…
– Правда? – вглядываясь в виноватые лица вокруг меня, спросила я. – Он не звонил?
– Открытка от папы! – бодро воскликнула Аори. Я разразилась слезами.
– Я ощущаю себя такой забытой! Просыпаюсь – а у моих детей уже новая мама. Кейси, прости меня. Но ты лучше справляешься с этой ролью, чем я в свое время.
– Джулиана, – в ужасе воскликнула Кейси. – Прекрати! Прекрати это немедленно! Я оставалась здесь ради детей, ради того, чтобы помочь им преодолеть страх, боль, печаль, ради того, чтобы американская история не валялась на полке, а была выучена. Я горжусь собой, да. Но это не значит, что надо нас сравнивать. Ты делала все великолепно. За это время ты сделала бы ту же работу, плюс ко всему еще успела бы покрасить комнату‑другую. Ты мне ничего не должна.
– Еще как должна. Я до конца жизни с тобой не рассчитаюсь, – ухватившись за чашку кофе, теперь холодную, вымолвила я.
– Джули, если тебе неловко, то это вполне нормально. Послушай, твой муж, которого все считали идеальным, в один момент решает сорваться в дальнюю дорогу. Я знаю, что ты еще и советами ему помогла, а теперь спрашиваешь себя, как же не заметила приближения беды. Но не заметила – и все тут. Ты ведь обычный человек, приученный к тому, чтобы доверять своим близким. Лео повел себя как жестокий и подлый мерзавец. Если он мог переступить через своего плачущего ребенка, то уже пора понять, Джули, что с ним не все в порядке. Конечно, ты напугана, но любой человек был бы напуган на твоем месте…
– Подожди! – с криком обратилась к ней я.
Я плакала. Девочки подскочили ко мне. У меня начало стучать в висках, но я до последнего не хотела расклеиться на глазах у детей. Может быть, у меня все еще есть муж, который просто нуждается в том, чтобы пережить в тихом месте кризис средних лет, а потом он вернется домой. Я цеплялась за эту возможность, как и за мысль о том, что у меня был просто тяжелый случай гриппа, а не что‑то более серьезное.
– Погоди! – совладав с голосом, произнесла я.
– Гейб! Каролина Джейн! Я хотела спросить вас: не нужно ли вам куда‑нибудь пойти? Может, отправиться на Луну?
– Нет, мам, я лучше здесь побуду. Это так драматично! И мне очень приятно, что ты назвала меня по имени, а то я уже привыкла, что ты путаешь меня то с Ханой, то с Дженни, то с Конни. – Мать Кейси звали Конни.
– Ты бываешь очень грубой, Каролина, – заметила я. – Ты знаешь, что я делала это не нарочно.
– Да, я это знаю, – ответила моя дочь. – Как и то, что я бываю грубой.