– Я не намерена больше щадить твои чувства, – сказала Кейси, доливая мне кофе. – Даже если ты сама этого хотела бы. Твоя болезнь по времени совпала с отъездом Лео. Надо взять себя в руки, Джули. А если бы у тебя обнаружили злокачественную опухоль? Слава Богу, анализы показывают, что у тебя все в порядке. Но если вдруг произойдет непоправимое? Что будет с детьми? С тобой? Ты просыпаешься и видишь, что твою работу выполнили другие, о твоих детях позаботились другие, и спрашиваешь себя: что же осталось от Джулианы Джиллис, которая занималась балетом, которой аплодировали стоя, о которой говорили: «Неужели ей сорок? У нее дети‑подростки?»
Я ощутила, как на моих глазах выступили слезы. Мне было приятно, что она обо мне так отзывается.
– Где та Джулиана теперь? Где она?
– Кейси, не надо проводить со мной сеанс психоанализа, – ответила я ей.
– Нет, прошу вас, продолжайте, – вмешалась Каролина. – Это как в кино или в реалити‑шоу.
– Где та Джулиана? – не обращая внимания на Каролину, требовала ответа Кейси.
– На дне глубокого колодца, – сказала я. – И?
– Там темно, а стенки его покрыты слизью. Это колодец, куда сбрасывали какие‑то отходы. Я не знаю, смогу ли я выбраться. Он такой узкий.
– Что еще?
– Я не знаю, хочу ли я оттуда выбраться.
– Почему, Джули?
– Потому что в нем нет зеркал.
– Кто прекрасней всех на свете? – спросила Каролина.
– Закрой рот! – в один голос воскликнули мы с Кейси. Я подняла глаза и обратилась к Гейбу:
– Я должна извиниться. Кейси права. Это как будто боишься смотреть на солнце, потому что оно может ослепить. Нам надо посмотреть правде в глаза. – Я перевела взгляд на Кейси. – Если ты сможешь простить меня, за то, что я вела себя как ревнивая кошка, потому что ты справилась со всем лучше меня, потому что я напугана до смерти…
– Не надо извинений, Джулиана, – сказала Кейси. – Я бы ощутила то же самое.
– Мне всегда так трудно признавать свое поражение. Это моя проблема.
– Теперь ты одна из нас, простых смертных. Добро пожаловать.
– Пока я довольно быстро осваиваю уроки выживания в экстремальных условиях, – призналась я. – Через шесть недель я смогу заняться преподаванием курса «Научу грациозно падать!». – Я позвала Каролину, и она прильнула ко мне. Аори вскочила мне на колени. – Я подвела вас. Это самое страшное, что можно ждать от мамы. Теперь вы это пережили, да?
Каролина медленно, как в покадровой киносъемке, кивнула. Аори не отпускала меня от себя.
– Что же, если вы подвели кого‑то не по своей вине, то этого не стоит стыдиться.
Я промокнула глаза манжетами рукавов. Гейб протянул мне прихватку.
– О, спасибо, мой дорогой. Это достойная замена. Сначала все рассмеялись неуверенно, но потом нас охватило настоящее веселье.
– Как оно? – спросила я.
– Не очень, – ответил Гейб. – Но мы знаем, что ты не притворялась.
– Нет, я не притворялась, – согласилась я. – Но и готова я к этому не была.
Глава двенадцатая
Дневник Гейба
У Тиан было блестящее платье цвета… ванильного крема. Я знаю, что мое сравнение звучит избито. Но оно действительно выглядело как свежеприготовленный крем, воздушность которого хочется проверить, проведя пальцем по бархатистой поверхности. Словно угадав мои мысли, Конни Глисон, мама Кейси, произнесла:
– Если ты будешь трогать ее руками, то на ткани наверняка останутся пятна, Габриэль. Тебе придется держать руки на расстоянии. А еще ей понадобится шаль или накидка, потому что здесь не райские земли, к которым она привыкла.
Я не смогу передать точно, как она это говорила, ибо нет таких слов, которые смогли бы выразить смесь ирландского произношения и привычного акцента Шебойгана. Когда я отправился в Колумбию по специальной программе, где целый семестр повторял, насколько было бы хорошо вообще не приезжать сюда, люди говорили, что у меня заметный акцент. Я и предполагать о таком не мог. Я думал, что у меня речь, как у диктора телевидения. Во Флориде никто ничего не заметил. Это и понятно, поскольку компания там весьма разношерстная. Когда же, в конце концов, я попал в Коннектикут, история повторилась, и никто не обратил внимания на мою речь, но это оттого, что там вообще никто не замечает ничего, кроме себя и своей собственной персоны.
Но вернемся на кухню миссис Глисон в тот день, накануне вечернего бала.
– Как же я буду танцевать, – спросил я Конни, – если мне нельзя к ней прикасаться?
– Джентльмену не обязательно обхватывать даму, когда они танцуют. Ты должен касаться ее легко, вот так.
Конни подхватила Тиан, и та радостно подняла на нее взгляд. Она выглядела такой же маленькой и хрупкой, как Аори (Тиан подарила моей двухлетней сестре свои серебряные браслеты, которые подошли по размеру). Ее миниатюрность ощущалась даже рядом с Конни, а та была на пять дюймов ниже моей мамы. Казалось, что Тиан можно поднять, как ребенка. Я так и делал, хотя она жутко этому сопротивлялась и отбивалась, как бешеная кошка. Они покружились вместе, и длинные черные волосы Тиан заблестели, отражая свет лампочек на кухне. Я смотрел на это черное золото волос, и мне становилось плохо. То ли оттого, что мне хотелось обладать Тиан так сильно, как никем и никогда раньше, то ли потому, что я понимал: этот танец станет для меня дорогим воспоминанием.
– Ты видишь, Гейб? Никаких прикосновений. – Тиан широко улыбалась, повернув голову в мою сторону и изогнув голые плечи.
Конни сшила для Тиан платье из ткани, купленной моей мамой. Нам не так уж обязательно было присутствовать на этом балу. Но Тиан была школьницей по программе обмена, поэтому должна была участвовать во всех проводимых в школе мероприятиях. Она узнала все это за десять дней до бала. Родителям Тиан было бы сложно раздобыть ей деньги на платье. У Тиан был детский размер, поэтому моя мама решительно вмешалась, а Конни взялась сшить платье. Если честно, то я до сих пор ношу рубашки, которые сшила мне Конни. Однажды она сшила шерстяную спортивную куртку. Только представьте. Для меня это все равно, как если бы кто‑то собрал холодильник или что‑то в этом роде.
Платье Тиан выглядело словно из журнала «Реорlе». Позже мы получили странную открытку с изображением тысячи серебряных труб и храмов – в ней родители Тиан благодарили мою маму «за благородный подарок и незабываемое американское гостеприимство». Когда Тиан увидела эскиз платья, который нарисовала Конни, она буквально прыгала от радости.
– Но это платье из «Золушки». Мне можно будет забрать его домой? Оно будет моим навсегда?
Мне казалось, что она и думать забыла о предстоящей разлуке. Через две недели Тиан уедет и увезет с собой мир, который мне подарила. Она не переживала: ведь ей достанется платье принцессы.
– Все будут думать, что я богатая девочка из Америки, Гейб, – серьезно сказала она мне.
– Но куда ты его наденешь?
– В ресторан. На вечеринки, которые будут устраивать в честь моих родителей. Дома. Они ведь тоже приглашают гостей. Мы же христиане, – объяснила Тиан, как будто принадлежность к христианам – важный повод для активной светской жизни.
– Она, наверное, забудет, что мы вообще были знакомы, – пожаловался я Люку по телефону.
– Это точно, – «обнадежил» меня Люк. – Я хотел сказать, что шансы вашей встречи в будущем равны нулю. Они христиане, Гейб, а ты стопроцентный еврей, и им неизвестно, что ты понятия не имеешь о еврейских религиозных обрядах. Вообще, какая вероятность того, что вы снова увидитесь?
– Ты очень помог мне, – ответил я ему.
– Ну, конечно, ты хотел бы, чтобы она тебя успокаивала.
Я сам не знал, хотел бы я иметь с Тиан нечто большее, чем просто отношения. Всем своим существом я мечтал обладать ею. Но мне было только пятнадцать. Едва исполнилось. У меня были знакомые ребята, которые узнали, что такое секс, еще до наступления пятнадцатилетия, но они не являлись для меня примером. Мне казалось, что я совершу святотатство, если прикоснусь руками к великолепным округлостям, которые поддерживали платье Тиан цвета ванильного крема. Оно было без бретелей, абсолютно открытое. Украшением служила только лента поверху. У Тиан была идеально чистая кожа. Ее платье. Волосы. Она выглядела, как изысканный десерт, который я мог испортить.
– Ты знаешь, как правильно танцевать вальс? – спросила меня Конни.
– Бог ты мой, Конни, да я не знаю, как правильно ходить. Я давно хотел спросить, откуда у тебя акцент?
– Нет у меня никакого акцента.
– У тебя ирландский акцент, а Кейси говорит…
– Да, я не была в Ирландии тридцать лет, а то и больше, но у меня есть родственники.
Во рту Конни держала портновские булавки. Повсюду в доме стояли солонки на маленьких тарелочках, везде, кроме комнаты Эбби.
– Наверное, я подражала моим тетушкам, сестрам бабушки. Я помню, как мы пересекали океан, когда плыли в Америку…
– Мы эту историю уже слышали, – заметил я. Мы слышали ее более сорока раз.
– Я не знаю этой истории, – вмешалась Тиан.
Я застонал, хотя и не очень громко. Конни шила платье, поэтому мне пришлось выдержать историю «Титаника» еще раз.
– Это был белоснежный лайнер «Титаник», – начала она, вынимая булавки одну за другой изо рта, а я в это время водил в воздухе указательным пальцем, словно дирижируя невидимым оркестром. – Он отправлялся из Англии…
– Я знаю об этом! – воскликнула Тиан, но тут же подпрыгнула на месте с громким возгласом, потому что булавка уколола ее в бок, с той стороны, где платье еще не было застрочено.
– Будь осторожна, малютка, – предупредила ее Конни.
– Но я слышала эту историю. Мы читали о ней в школе. Океанический лайнер затонул на севере Атлантики. Вода была ледяная, меньше нуля…
– По Цельсию, – объяснил я Конни.
– И сотни людей замерзли. В живых никого не осталось. Только одна женщина, но она умерла в прошлом году, – продолжала Тиан.
– Мои прадедушка и прабабушка были на этом корабле, на самой нижней палубе, там, где располагались места для бедных, – нараспев, словно рассказывая стихотворение, произнесла Конни. – Его звали Генри Джидлоу, а ее Констанс Лайт Джидлоу.
– Как красиво, – вымолвила Тиан.
– Да. Они находились там со своими сыновьями Патриком, Майклом, дочерью Бриджит…
– Без Бриджит никуда, – проговорил я, обращаясь к Тиан.
– Помолчи, – укоризненно сказала она.
– И с дочерью Мивой, – продолжила Конни. – Мива подружилась с молодым человеком, у которого тоже была фамилия Джидлоу. Он не был ее родственником, может, очень дальним. Они поженились, когда пересекали океан…
– Но как они могли пожениться?
– Их повенчал священник, который был на «Титанике».
– Он выжил?
– Священник? На корабле было несколько священнослужителей.
– Нет, отец… Ладно, я не запомнил. Конни, но ведь они не поженились по‑настоящему?
Даже не знаю, почему мне пришло это в голову. Наверное, что‑то в тоне Конни насторожило меня.
– Ну, как раз с точки зрения «по‑настоящему» или нет, они были женаты.
– И муж Мивы…
– Он погиб, как и было, суждено любому честному и благородному мужчине в ту ужасную ночь.
– Но она жива? – с мольбой в голосе спросила Тиан. Я заметил, что когда ее что‑то увлекало, она начинала несколько небрежно относиться к таким грамматическим мелочам, как правильное употребление времен.
– Да, она выжила. Она и была моей бабушкой, – ответила Конни. – Мива Джидлоу Джидлоу. Она любила говорить, что похожа на Элеонору Рузвельт. Когда та вышла замуж, ей не пришлось менять монограммы на постельном белье, хотя у моей бабушки и постельного белья‑то не было, чтобы об этом беспокоиться.
Тиан и я спросили почти одновременно:
– Почему?
– Девичья фамилия Элеоноры была Рузвельт. Это же фамилия великого американского реформатора! Она была больше президентом, чем он. Миссис Рузвельт говорила: «Я – это ноги моего мужа». Чему они вас в школе учат? Она была дальней родственницей Франклина Делано.
– Но все равно не сходится! – внезапно начала возражать Тиан.
– Что?
– Это не тридцать лет назад! Это же получается семьдесят лет назад. Девяносто лет назад.
– Но я не сказала, что была на «Титанике». И я не говорила, что это был последний раз, когда я побывала в Ирландии.
– Значит, вы возвращались туда? – Да.
– На каникулы? – предположила Тиан.
– Нет, чтобы привезти сестер моей бабушки. Они были очень пожилыми женщинами. Я сделала это со своим мужем.
– Его звали Глисоном?
– Да, и, кроме имени, достоинств у него не было. За душой один гребешок для волос. Беспробудный пьяница. Надо было мне взять свою фамилию.
– Но так не принято было в ваше время, – напомнил я.
– Моя девичья фамилия? Мне она больше нравилась. Потому что напоминала о лучших временах, о лучших людях. И она избавила бы меня от воспоминаний о Глисоне. Кто знает, что с ним сейчас. Упокой, Господи, его душу, если он уже умер.
– Конни, он вряд ли умер. Ты слишком молода для мамы Кейси, а тем более для того, чтобы стать бабушкой.
– Ну, мы начинали пораньше вашего.
Разговор становился все интереснее, и у меня не было оснований портить его, но я все равно сказал:
– Вернемся к тонущему кораблю. По рассказу Кейси, ты и осталась единственной, кто выжил, потому что твой отец удерживал тебя над ледяной водой.
Очевидно, все сказанное мной звучало довольно грубо. Но в пятнадцать – это некая мода. Ты просто обязан быть грубым и бестактным, когда тебе пятнадцать. Я еще не встречал хотя бы одного пятнадцатилетнего мальчика, который сам не нарывался бы на неприятности. Я виноват. В конце концов, Конни была единственной из моих знакомых, кто имел отношение к истории «Титаника». Она могла рассчитывать на уважение.
– О, тебе хочется испортить мою историю, Габриэль, – отругала меня Конни.
– Но это сказка! – стал оправдываться я. – Конни, это как легенда. Я думаю, что в жизни все было не так драматично.
– Не надо грубить. Только благодаря таким историям мы знаем себя и свое прошлое. И потом, а что может быть драматичнее? Разве твои бабушка и дедушка не вспоминают концлагерь?
Я все равно не мог успокоиться. Я знал, что злюсь не на Конни. Через три дня я поведу эту девушку, касаясь ее легко и непринужденно, как и положено джентльмену, на бал. Я буду очень стараться не спотыкаться (моя мама провела со мной ускоренный курс танцевального мастерства). А через десять дней она уедет. Ба‑бах! «Пока, Гейб». Домой, где будут устраивать вечеринки в ресторанах. Чтобы стать доктором. Чтобы выйти замуж за какого‑нибудь паренька, который уедет в Йель из Бангкока, а потом, может, мы встретимся, и она напряженно будет вспоминать меня. Я со злостью выдвинул стул из‑за стола и плюхнулся на него. В этот момент на пороге появились они – моя мама и Кейси.
Они стояли бок о бок. Ничего не говоря.
Цвет лица моей мамы был сравним с цветом платья Тиан, которая, как всегда, бросилась к ней с объятиями. Мама обычно обнимала ее в ответ, а потом немного отстраняла от себя и говорила что‑то подобающее случаю. Например: «Ну, разве перед нами не американская школьница накануне первого бала?» Но в этот раз она просто молча смотрела на меня.
– Гейб, – начала Кейси.
– Нет, я это сделаю сама, – перебила ее мама.
– Ты самый старший, – напомнила мне Кейси.
Я ощутил, что внутри у меня все переворачивается от плохих предчувствий.
– Кейси, я скажу сама, – произнесла мама. – Ты можешь отвезти Тиан домой?
Тиан выглядела смущенной.
– Беги, одевайся, дорогуша, – велела ей Конни, встревожено глядя на маму.
Тиан схватила свои джинсы, футболку и мокасины, побежала в ванную комнату, а через мгновение вышла оттуда полностью одетой.
Моя мама вымолвила:
– Гейб, нам пора домой. Тиан, Кейси, Конни, нам очень жаль. Вы великолепно проводили время…
– О нас не волнуйся, Джули, дорогая. Я всегда к твоим услугам.
– Я знаю, – с мертвой улыбкой на лице ответила мама.
Мы сели в машину и проехали мимо кафе, где торговали мороженым (раньше там был магазин, принадлежавший моим бабушке и дедушке), потом мимо итальянского ресторана, а потом мимо большого торгового центра, где я когда‑то покупал самолетики.
– Мама? – вопросительно сказал я, осознавая, что таким тоном я говорю, только когда у меня неприятности в школе, или когда мне нужны деньги.
– У меня рассеянный склероз, Гейб, – произнесла мама, закладывая прядь волос за ухо, как всегда делала Каролина, когда пыталась сосредоточиться.
– Это еще что за чертовщина? – спросил я.
– Это не смертельно, – начала быстро объяснять мама. – Это заболевание затрагивает мозг и позвоночник. Я еще толком не разобралась. Я даже не знаю, как заболела. Может, это вирус. В результате этой болезни происходит дезориентация. Если твоя иммунная система предрасположена к тому, чтобы заболеть, то вирус ее поражает…
Я чуть не умер со страху.
– Когда ты выздоровеешь? А нам она передастся? Чем ее лечить? Что такое дезориентация? Это как болезнь Альцгеймера?
– Нет, – ответила мама, – совсем не так. Если брать худшее развитие сценария, то так.
– Что это значит?
– Я могу заболеть, как было раньше, – тихо проговорила мама. – Но, возможно, и нет. Может, у меня вообще не проявится никаких симптомов. То, что со мной было, это из‑за рассеянного склероза. Все, что меня беспокоило раньше, во время занятий балетом, это тоже из‑за болезни. Онемение конечностей, шаткость. Руки меня совсем не слушались. Это заболевание поражает разных людей по‑разному. Даже у одного и того же человека могут быть разные симптомы в зависимости от стадии болезни. Тогда, весной, когда у меня были странные ощущения, это тоже объяснялось рассеянным склерозом.
– Но это не будет продолжаться все время? Или ты будешь такая теперь постоянно?!
– Нет, – ответила она, сжимая руки на руле. В свое время она учила меня водить машину.
– Возможно, мне станет значительно хуже, но не сейчас, а позже. Гейб, мне надо принять решение. Важное решение. Это как при диабете. Если ты перестаешь есть шоколад, то потеряешь лишний вес и, может, твое состояние улучшится. Или же ты можешь сразу начать колоть инсулин. У меня тоже есть выбор: попробовать гомеопатию или натуропатию, принимать дополнительно витамины. Валиум от дрожи в руках и нервов. Антидепрессанты…
– Значит, у тебя депрессия.
– Ну, не до такой степени. Но, наверное, в ближайшем будущем можно ждать всего. Я могу начать прямо сейчас, чтобы предотвратить ухудшение состояния. Я могу начать с приема лекарств от рака.
– Рака?
– Некоторые полагают, что такие лекарства способны предотвратить проявления рассеянного склероза. Я думала, что схожу с ума. А ты, Гейб? – Она рассмеялась, но как‑то напряженно. – Доктор сказал, что форма болезни может быть довольно безобидной. О, как мне жаль, Гейб. Возможно, я буду чувствовать себя абсолютно нормально, как сейчас. Не так, как пару недель назад. Я смогу работать и танцевать…
– А ты сможешь заботиться об Аори? Пока папа…
– Конечно. И о тебе, и о Каролине…
– У тебя могут начаться провалы в памяти?
– Не знаю. Думаю, что нет. Или они будут кратковременными. Вероятно, мне надо сразу согласиться на уколы.
– Уколы? Ты же их терпеть не можешь.
– Но именно так вводят лекарства от рака. Они замедляют действие разрушительных факторов. Мне надо найти вход…
Ее попытка говорить нормальным языком едва не заставила меня расплакаться.
– Но что ты будешь делать сейчас? Надо убить этот вирус?
– Он не лечится, Гейб. Это не простуда. Он будет со мной, пока я жива.
– Ты, наверное, меня разыгрываешь.
– Нет. Нам нужно сообщить об этом Каролине и малышке. Мы должны быть вместе.
– Ты собираешься заболеть сразу после того, как объявишь об этом? Тебе снова надо лечь в постель?
Я подумал о бале. Мне придется быть сиделкой при матери?
– Мы… когда? Мам, давай остановимся и купим кофе или воды.
– Нет, Гейб. Мне ничего не нужно. Нам надо домой. Мы приготовим какой‑нибудь ужин.
– Мам, подожди секундочку. Ты можешь не заболеть вообще, или ты можешь заболеть так, что не поднимешься с постели, но нет никаких предупредительных сигналов?
– Сотни тысяч людей страдают от рассеянного склероза, – сказала мама. – Многие годами живут с этим диагнозом, даже не подозревая о нем. Если ты посмотришь на человека, то вряд ли догадаешься, что у него это заболевание. Однако некоторые полностью теряют зрение, некоторые – способность говорить…
– Но если сотни тысяч людей болеют этим, почему никто ничего не знает?
Мама вздохнула. Это был вздох человека, который потерпел сокрушительное поражение. Я ощутил себя полным идиотом.
– Мама, прости меня.
Я заметил, что ее глаза наполнились слезами.
– Это я должна просить у тебя прощения. Это ужасно. А еще твой отец.
Она вздохнула еще раз и распрямила плечи, как и принято у Джиллисов.
– Послушай, дорогой мой, ты не волнуйся. Мы что‑нибудь придумаем. А затем позвоним папе.
Если гнев можно представить себе в виде полосы разгона, то я преодолел бы ее в тот момент быстрее всех. Лео для меня не существовал. Мама старалась держаться изо всех сил и бодро произнесла: «Мы позвоним папе». Хотя прекрасно знала, что за все месяцы его отсутствия мы так и не смогли найти его. Даже по тому адресу в Нью‑Йорке, по которому, как он уверял, его всегда можно застать. Никому не удалось получить ответ хотя бы на одно письмо, ни Каролине, ни Кейси, ни мне. Мама знала, что за все время Лео звонил всего три раза: через неделю после отъезда, на Рождество и в день рождения Аори. Это все, что мне было известно. Может, он звонил маме, когда мы уже спали, но она сказала бы об этом. Она волновалась еще до того, как узнала свой диагноз: постоянно поднимала трубку, словно проверяя, работает ли телефон. Такое поведение свойственно подросткам моего возраста, а не взрослой женщине.
Мы проехали по Пайн‑стрит, потом по трассе мимо знаменитого рекламного плаката «А‑Б Шаблона» и повернули к нашему району. Его называли Серая Гавань, хотя здесь стояло всего одно серое здание, а никакой гавани и в помине не было. Мой отец рассказал мне, что название местности связано с фермером по фамилии Грей, который раньше владел всей землей вокруг.
Обычно мою маму не остановить, но на этот раз она хранила молчание. У самого дома она сказала:
– Сынок, я не хочу, чтобы ты волновался. Когда нам удастся найти папу, он сразу приедет домой. Я здорова и сильна. Я буду следовать всем указаниям врача. Даже если это будет означать прием лекарств. Не сейчас, но… – Она протянула руку и сжала мою ладонь. – Я не собираюсь стать растением, Гейб.
– Все в порядке, мама, – вымолвил я, хотя она знала, что это не так.
Кара находилась у Мариссы. Я позвонил ей и сказал, чтобы она без лишних разговоров оторвала зад от дивана и пришла домой. Мама поехала за Аори, которая была у Стеллы, коллеги мамы. Потом она приготовила вермишель с оливковым маслом и салат из свежих огурцов.
Мы ели в полной тишине.
Затем мама нарушила молчание:
– Аврора, помнишь, как маме было плохо?
– Мама не мыла голову?
– Да.
– От мамы плохо пахло, – добавила Аори.
– Это потому, что я была больна. Но тетя Кейси отвела меня к доктору, и он собирается сделать все, чтобы маме стало лучше, Аврора.
– Мама молодец. – Я едва не разрыдался, потому что такими словами мы обычно поощряли Аори, когда она делала что‑то заслуживающее похвалы. – Мама умеет кушать, как большая девочка. Мама хорошая.
– Но когда я снова заболею, тетя Кейси и бабушка с дедушкой помогут нам. Папа скоро приедет.
Честно говоря, Аори почти забыла Лео уже после трех месяцев его отсутствия. Но она широко улыбнулась, бросившись через стол обнимать маму.
– Мама молодец.
– Гей, – обратилась ко мне Аори. Она не выговаривала «Гейб», продолжая называть меня «Гей», к великому удовольствию Люка. – Папа будет дома.
– Да, малышка‑коротышка. Папа приедет, и все наладится.
– Гейб, я прошу тебя, уложи ее спать.
У меня не было выполнено задание по английскому, но глухое отчаяние в голосе мамы испугало меня. Я решил наплевать на английский. Миссис Кимбол, которая была моим «консультантом», все равно не ждала от меня блестящих результатов.
В спальне я снял с Аори кофту и застегнул на ней пижаму‑комбинезон с вырезанным отверстием для пальца на ноге. Нам приходилось разрезать на всех пижамах шов по линии стопы, иначе с сестрой начиналась истерика. Я заставил ее почистить зубы пастой с принцессой Жасмин.
Мы прочитали одну из страшилок на ночь о пятидесяти двух поросятах и лисятах и о змеях, которые управляют движением на большой дороге и разговаривают смешными голосами, коверкая слова. Чтение одной такой сказки могло стоить двух часов тяжелого физического труда. Аори захотела, чтобы я разрешил ей попрыгать на кровати. Мы с Карой делали это так: поддерживали Аори, когда она прыгала со словами: «Прыг‑подпрыг‑прыг‑подпрыг‑бум!» – и укладывали ее под одеяло. Если ее не остановить, то она может прыгать так сутки напролет. Я уложил ее с пятой попытки. Ощутив, что у меня в горле словно застрял большой комок, я поцеловал сестру, выскочил из комнаты и намеренно громко протопал вниз. Я не хотел застать маму врасплох.
Мама и Каролина сидели за кухонным столом. Я знал, что она только что рассказала сестре о том, что у нее обнаружили рассеянный склероз и что он поражает разных людей по‑разному. Каролина выглядела откровенно скучающей. В конце концов, она спросила:
– Можно я позвоню Джастин? Мама устало кивнула.
– Только по мобильному, потому что мне нужен домашний телефон.
Я принес трубку и нашел номер сотового телефона, который нам оставил отец.
– Мне уйти? – спросил я ее.
– Нет, – ответила она. – Присядь. Она набрала номер. Прислушалась.
Затем протянула трубку мне. Я набрал номер снова.
– Вы набрали номер, который больше не обслуживается, – сообщил металлический голос.
– Может, он не оплатил счет? – предположил я.
– Но я его оплачивала, Гейб, – ответила мне мама.
– Возможно, он в зоне недоступности. В каньонах.
– Нет, и ты сам об этом знаешь, – проговорила она. Я сел рядом.
Мне так не хотелось слушать это.
– Он просто не желает, чтобы мы могли дозвониться, – сказала мама. – Хорошо. Может, Кейси права – он никогда и не хотел, чтобы мы поддерживали связь. Если это так, я переживу, но мне надо подождать, Гейб. Я должна повременить, иначе я не знаю того Лео Штейнера, с которым провела всю сознательную жизнь. Он ни при каких обстоятельствах не подводил меня, и он знает, что я верю в него. Пусть сейчас его захлестнула волна, и он поступает как эгоист, слабый, бездушный… Он хороший человек, он хороший человек. Твой отец… хороший человек.
Слезы катились по ее щекам. Но она не плакала в голос. Она сидела неподвижно, положив раскрытые ладони на колени и медленно дыша.
Я встал:
– Ничего, если я пойду к Люку?
– Но уже темно, Гейб, – проговорила она. – Я не хочу, чтобы ты ехал на велосипеде.
– Я пройдусь пешком. Мама вздохнула.
– Гейб, возьми машину, – сказала она. – Я знаю, что ты это делаешь. Здесь всего несколько кварталов.
Меня пронзило, словно током. Я понятия не имел, откуда ей это было известно. Я посмотрел на нее, чтобы увидеть, дрожат ли у нее руки, но все было в порядке. Мама уставилась на стену, как будто всматривалась в зеркало.
Эдвард Хоппер – мой любимый художник. Нет, не так. Он единственный художник, на чьи картины я смотрю. Мне они нравятся, потому что кажутся похожими на фотографии, только еще реалистичнее. Складывалось впечатление, что Хоппер способен изобразить то, что человек переживает, что трогает его душу. Взгляд изнутри. Даже когда он рисует дома, тебе кажется, что ты знаешь, о чем задумались окна.
Когда я посмотрел на маму, ее лицо было мертвенно‑бледным и освещалось ярким светом лампы. Она положила руки на стол, волосы у нее с одной стороны были заложены за ухо. Мама была бы идеальной моделью для картин Хоппера. Она выглядела так, словно находилась не в своем доме, а сидела в каком‑то далеком кафе, где могла позволить себе только одну чашечку кофе в ожидании автобуса, который придет не скоро. Она была бы идеальной моделью для картин Хоппера, но только вряд ли кому‑нибудь хотелось воплощения такого сюжета в жизнь.
Глава тринадцатая
Псалом 55
Излишек багажа
От Джей А. Джиллис
«Шебойган Ньюс‑Кларион»
«Дорогая Джей,
Как меня все достало! Больше не могу. Мне надоело, что все только и твердят: «Шерри, ты такая сильная». Мой отец пережил недавно сердечный приступ, но, слава Богу, с ним все будет в порядке. Однако ему потребуется человек, который в течение нескольких месяцев возил бы его на восстановительные процедуры. Мама не может этого делать, потому что, несмотря на неплохое здоровье, у нее серьезные проблемы со зрением, и она собирается лечь на операцию. И я, и мой муж сейчас по горло заняты, так как должны помочь сыну определиться с колледжем, а у меня довольно строгое начальство и изнуряющая работа. Мои брат и сестра живут «за границей». В Индиане. Это меньше часа езды от нас. Вы думаете, они предложили свою помощь? Брат только и делает, что ноет по поводу своего развода, а сестра жалуется на артрит, который, заверяю вас, не доставляет ей особых хлопот. Почему люди с удовольствием пользуются тобой, только потому, что тебе удалось сохранить силы и нормальную семью? Если бы не мой муж, я, наверное, уже прикладывалась бы к бутылке!