Мой отец вернулся – без Амоса – к назначенному дню развода. Я ждал, что меня снова посетит чувство щемящего ожидания, тоски, ностальгии, по тем золотым детским дням, которые в моей памяти были связаны с Лео. Однако ничего не последовало. Это можно было сравнить с тем, как если бы я касался шрама на колене (он остался у меня после того, как я порезался о поломанную ручку велосипеда). Я не чувствовал ничего. Пустота. Те воспоминания больше не вызывали у меня никаких ощущений.
До сих пор не вызывают.
Развод показался мне вполне обыденным событием. Даже более обыденным, чем переобувание. А ведь всего год назад развод представлялся мне таким же невероятным, как приземление марсианского космического корабля в теплице у Клауса. Последние полгода стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я желал только одного – чтобы моя мама выглядела в суде на высшем уровне. Я не хотел, чтобы она хромала или казалась «съеденной» болезнью, даже, несмотря на то, что это вызвало бы дополнительное сочувствие у судьи. Мы уже знали, что отец должен будет платить ей каждый месяц определенную сумму, в связи с тем, что она не может работать, как раньше. Это содержание назначалось до тех пор, пока мама оставалась незамужней. Но я даже не рассматривал вариант повторного замужества.
Она продолжала вести себя так, словно ей все равно, существуют ли Лео и Амос. Во всяком случае, перед нами. Я догадывался, в чем тут дело. Иногда по вечерам я слышал через стену, как она пела под музыку, но все чаще до меня доносились обрывки разговоров по телефону. Она иногда плакала, но, очевидно, ее это успокаивало. Это напомнило мне те времена, когда мы были маленькими и слышали, как они с отцом занимаются сексом, мама немного стонала, а папа на выдохе произносил ее имя: «Джулиана, Джулиана». Мне было очень интересно, с кем она разговаривает. Кейси отпадала, потому что жила теперь с нами, да и потом она как раз была на конференции, а потом отправилась повидать брата в Денвере. Стелла тоже не в счет – разговоры с ней обычно сводились к одному слову: «Увидимся позже», и они с мамой договаривались о встрече в кафе. Оставалась только моя тетя Джейн. Но, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не смог бы говорить с ней дольше пяти минут, бабушка, же приходила каждый день, а в половине девятого вечера уже спала. Все друзья мамы, все эти профессорские жены, после того как история с Лео вышла наружу, сделали вид, что мамы вообще не существует.
Однажды мама отправилась с Аори на детское представление, и я занял место за ее рабочим столом. Мне было очень важно понять, кто же скрывается под маской таинственного собеседника. Я и не подумал, что лезу не в свое дело, потому что не отделял себя от нее. Она принадлежала нам, целиком и полностью.
Ладно. В тот вечер я обнаружил две исключительно интересные вещи. Журнал «Перо». Мама не читала журналов и все время повторяла, что только книга, которую нельзя удержать в руках, заслуживает пристального внимания, приводя в пример «Анну Каренину». Я пролистал журнальчик.
И там было ее стихотворение. Не то, которое я увидел в ее бумагах еще до путешествия. Другое. Я не знаю, было ли оно лучше. Я не разбираюсь в поэзии. Мама заставляла заучивать нас Роберта Фроста, да еще я запомнил, что произведения Эмили Дикинсон можно переложить на мелодию «Желтой розы Техаса». Но раз ее стихотворение поместили в журнале, наверное, оно было вполне приличным.
Вот оно:
Ремиссия –
Мне за нее придется заплатить
Бессонными ночами, опухшими глазами,
Людской молвой, стенаниями фальши
И голосом, который неустанно
Твердить мне будет:
«Что же дальше?»
Чем мне придется заплатить еще
За радость обновленья?
За миг надежды?
Нет, думать не хочу.
Танцую, собой любуясь,
Но вдруг, завидев в зеркале
Испуганный свой взгляд,
Невольно вспомню:
Для меня ведь нет пути назад –
К здоровью, красоте.
Живи сейчас,
Тебе дарована ремиссия –
И никакой амнистии.
Стихотворение показалось мне очень пессимистичным. Оно не вязалось с голосом Джулианы Джиллис, который я слышал по вечерам через стену: «Нет, правда?», «А ты что в ответ? Возможно, это не чрезвычайная ситуация, но в любом случае большая ответственность. Ладно, это не обязательно должно быть смертельным случаем». Мне казалось, что она разговаривает, как Каролина с Мариссой, но только красивее формулирует свои мысли.
Но самым интересным было то, что из журнала выпал листочек. Записка от парня.
«Это Мэтью Макдугал. Я знаю, что ты вряд ли меня помнишь, Джулиана. Но я тебя хорошо помню. Я сидел за тобой на лекциях по искусствоведению. Как я тебя любил!.. Ты танцевала – это зрелище навсегда осталось у меня в памяти – под любимую песню Пола Маккартни, которую он все время ставил в машине, доводя своих детей до бешенства. У меня есть восемнадцатилетняя дочь, и я тоже в свое время надоедал ей этой песней. Я читаю твою колонку, но, увидев твое стихотворение, решил написать. Если ты получишь мое письмо, прошу тебя, позвони мне, и мы легко наверстаем упущенное. С самыми теплыми чувствами, Мэтт».
Его номер телефона был здесь же, рядом с визиткой, на которой стояло: «доктор». Я глубоко задумался. Получается, что он назначал ей свидание. Доктор. Наверное, редкий зануда. Неужели это с ним она болтала по телефону? Если он прочел стихотворение, то знал, что у нее рассеянный склероз.
Зачем он тогда флиртовал с ней?
Я уже знал об этом заболевании достаточно много, чтобы понять, что мужчины, даже влюбленные, испарялись, как только слышали диагноз. Они уходили от своих избранниц, потому что представляли их хромающими, потерявшими ориентацию. Забота о такой женщине могла убить все чувства. Хотя у моей мамы случай не такой тяжелый, никто не мог поручиться, что произойдет дальше. Я положил назад листок с запиской, убедившись, что он лежит на той же странице, а потом разрезал конверт со счетами. Счета уже давно были моей обязанностью. Я подписывал их, как мама, делая это довольно мастерски. Я распечатывал ответы на письма, объяснительные по поводу отсутствия в школе Каролины и прочие бумаги, а затем ставил мамину подпись в моем исполнении.
На следующий день у моей мамы начался рецидив. Он прошел быстро, но оставил ужасное впечатление. Я молился, чтобы Кейси поскорее приехала.
У нее начались небольшие проблемы со зрением. Она просто упиралась глазом, который видел лучше, в экран компьютера, и ее пальцы слепо стучали по клавиатуре. Я вспомнил незрячих героинь, Энн Салливан и Хелен Келлер. Честно говоря, я испугался. Мне пришлось сопровождать маму на выступления – у нее как раз их было много запланировано.
За неделю до возвращения Лео мама снова делала уколы интерферона. Она колола себя сама. Но на этот раз я услышал, как она выругалась в ванной: «Черт побери!» Я спросил, нужна ли ей моя помощь. Она ответила отрицательно: «Я зацепила вену». Мама вышла из ванной, и я почти сразу заметил, что она уже не была прежней Джулианой. Кара отправилась на свои ночные гулянки. Аори за ужином начала жаловаться:
– Я ненавижу жареные яйца.
Я ее не винил: омлет или яйцо вкрутую я еще мог выдержать, но жареное яйцо напоминало мне, что мы едим невылупившегося цыпленка.
– Хорошо, – ответила мама и выбросила содержимое тарелки Аори в мусорное ведро. – Не ешь.
Аори стала плакать.
– Гей, – обратилась она ко мне. – Сделай мне вкуснятину.
– Не смей, – сказала мама. – Гейб, я устала от ее капризов. Аори, там ведь была говядина и картошка.
– Но ведь яйцо к ним прикасалось, – захныкала Аори. Потом она впала в настоящую истерику, которая могла довести до белого каления любого взрослого.
– Марш из‑за стола, – вытаскивая за руку сестру, произнесла мама. – И не возвращайся.
Она повернулась ко мне:
– Тебя тоже что‑то не устраивает? Я могу помочь выбросить.
– Я просто смотрю на это шоу, – проговорил я, поднимая руки в знак того, что я сдаюсь.
Мама замахнулась на меня и едва не залепила мне пощечину. Я не мог поверить собственным глазам.
– Иди ты к черту! – закричал я. – Начала срываться на ребенке!
– Ничего подобного. Я отвела ее в комнату, и даже доктор Спок советует поступать так в подобных случаях. Я предложила ей нормальную еду, но она ее не устроила. Она постоянно ноет. Не прекращая.
Я поставил тарелку на решетку возле раковины. Мама с видимым удовлетворением подхватила ее и грохнула оземь.
– Проваливай отсюда и сам готовь себе еду, – выкрикнула она.
– Конечно, ты же почувствуешь себя настоящей мученицей, правда?
– Закрой рот и иди к себе в комнату.
– Да с удовольствием.
Я лежал на кровати и ждал обычные полчаса, когда она придет и объяснится: «Гейб, прости меня. Я устала. Я скучаю по старой жизни, когда твой отец был с нами».
Но ничего подобного в этот раз не случилось. Она не пришла.
Я знал, что ее пугает завтрашний день, который принесет тошноту, озноб, измождение. Это длилось, как правило, только два дня, но от этого маме не было легче. Однако вместо того чтобы извиниться, мама начала носиться по дому, подбирая игрушки Аори и выбрасывая их в мусорную корзину. Она приговаривала при этом, что, если Аори не может следить за собственными игрушками, она найдет ребенка, который будет более послушным и аккуратным, и отдаст ему все игрушки Аори. Я забрал сестру и уложил ее с собой. Она плакала так сильно, что ее вырвало, и мне пришлось переменить постель. «Сука неблагодарная», – думал я про себя. Но мама еще больше разошлась.
– Посмотри на себя, защитничек, – язвительно обратилась она ко мне. – Ты думаешь, что я плохая? Ты думаешь, как он? Что я утратила разум?
– Надеюсь, что временно, а не навсегда, – ответил я.
– Иди ты к черту, а его я готова послать еще дальше.
И это говорила моя мама, которая ни разу за свою жизнь не выругалась, разве что, когда увидела аварию или услышала предупреждение о наступлении торнадо.
– Завтра я уже буду валяться в постели, как растение, а ты сможешь делать, что вздумается! Радуйся!
– Мама, тебе надо лечь, – попытался успокоить ее я.
– Не надо мне ложиться. Я пролежала последние полгода. А еще совершенно случайно мой муж бросил меня ради любительницы варить джем, мой сын притворяется, что делает домашнюю работу, а дочка, как я себе представляю, пользуется репутацией первой шлюхи в городе.
– Ты забыла об Аори.
– О да. Отпрыск твоего папаши. И не последний. Что ты стоишь и смотришь на меня? Уходи! Как все эти тонущие крысы.
– Крысы с тонущего корабля, мама. Если крыса тонет, то она уже не может уходить.
– Заткнись! – кричала она, приближаясь ко мне.
Я схватил ее запястья и удерживал крепко, но она начала рыдать:
– Как же я тебя ненавижу.
– Сейчас я тебя тоже ненавижу, – признался я.
– Я ненавижу, как проходит время, которое раньше называлось жизнью.
– Мне позвонить на «Горячую линию для самоубийц»?
– Чтобы они сказали мне, что самоубийство навсегда решит мою проблему, но эта проблема окажется последним эпизодом моей жизни? Откуда им знать, что моя жизнь – как игра в кошки‑мышки. Сегодня проблема с глазом. Завтра – с ногой. С левой рукой – во вторник. С правой – в среду. Что остается от меня, той, которая была до этого? – Она сжала кулаки. – О Гейб, как бы я хотела пообещать тебе, что, когда поправлюсь, или заработаю денег, куплю тебе детство заново. Знаю, что сейчас я в роли ребенка, а ты – в роли родителя. Я понимаю, что ты ощущаешь. Как бы мне хотелось изменить все! Но поверь мне, я так боюсь происходящего со мной, зная, что меня по кусочку разрушает какая‑то сила. Лучше тебе этого и не представлять, сынок! – Я верю, мама, – искренне произнес я. Я понял, что она имела право взорваться. Однако она все равно не имела права относиться к нам, как к подстилкам, потому что мы были для нее единственными близкими людьми, потому что только на нас она и могла рассчитывать. С другой стороны, я понимал, насколько ей тяжело сознавать свою зависимость от тех самых людей, которые, по идее, должны быть зависимы от нее. Получался замкнутый круг, который мог довести до безумия любого.
К тому времени, когда она завершила свой рейд по дому (конечно, я вытащил все игрушки Аори из мусорной корзины), разбила все тарелки и отправилась спать, я уже стал размышлять о том, не получится ли так, что я начну ненавидеть их обоих – и Лео, и ее. Я специально не распечатывал последнего письма от Тиан, решив, что настанет момент, когда оно станет для меня подарком. Этот момент пришел.
Весь конверт был оклеен марками, а само письмо оказалось ужасающе коротким. Английский не был ее родным языком, но ей все равно удалось предстать милой и отчужденной, так что это едва не разбило мне сердце. Она выражала «печаль», оттого что так случилось с моими родителями. «У меня не хватает слов. У нас стабильная семья, и мне сложно представить, чтобы папа так поступил. Может, у твоего отца какое‑то заболевание психики. Тогда он может еще поправиться. О Гейб, наберись мужества, и все вернется. Я уже хожу в старшую школу, потому что сдала все экзамены, и это значит, что я подам документы в Йель раньше. Уже совсем скоро я снова буду в Соединенных Штатах. Я так этого хочу! И вашего мороженого. Я часто вспоминаю вашу страну – это как сон. Йель далеко от Шебойгана? Я надеюсь, что ты приедешь и навестишь меня там. Твоя подруга, Тиан». «Йель на расстоянии Луны от Шебойгана, детка», – подумал я. Даже ее подпись не подняла мне настроения.
Я старался забыть ее, честно. Я встречался с девочкой, Ребеккой. Она была очень симпатичной, как Пасха, сестра Джойос. Длинноногая, рыжеволосая и такая же высокая, как я. А потом я получил письмо от Тиан. Ее почерк, даже пряный запах бумаги, на которой она написала письмо, – все всколыхнуло во мне воспоминания, и я заболел. Гриппом. Меня тошнило. Две недели я делал вид, что очень занят, что у меня отнимает много времени забота о маме, и не ходил на свидания с Ребеккой. По ночам меня прошибал холодный пот. Если бы я не был евреем, то наверняка стал бы священником, потому что знал, что мне не светит быть с Тиан. Она, скорее всего, выйдет замуж за какого‑нибудь доктора, как предсказывал Люк. Через какое‑то время Ребекка сама мне мягко намекнула, что хотела бы встречаться с другими людьми, и я изобразил скорбь, но на самом деле ощутил лишь облегчение. Я доказал всем, что могу понравиться обычной девушке из этой чертовой школы, и на остальное мне было глубоко наплевать.
В тот вечер, когда мама устроила нам форменный дебош, я позвонил Тиан. Наверное, звонок обошелся мне не меньше восьмидесяти долларов, и часы там показывали четыре утра, но я все равно позвонил. Ее отца чуть припадок не хватил, пока Тиан не сказала ему, что это Гейб из США. Только тогда папа сменил гнев на милость.
– Что случилось? – спросила Тиан.
– Почему я позвонил? Я по тебе скучаю. Все еще скучаю. Так, как ты не скучаешь по мне.
– Подожди, – ответила мне Тиан. – Я по тебе тоже скучаю. У меня нет парня. Но я люблю относиться к жизни трезво. Если я буду все время скучать по тебе, то впаду в депрессию. Я не смогу работать, я не смогу быть хорошим другом, а это ведь важно.
– Моя мама очень больна.
– Я знаю. Мне даже подумать страшно, что Джулиана, такая красивая, и вдруг заболела.
– А мой папа оказался страшным негодяем.
– Не надо так говорить, Гейб. Этим ты причинишь себе больше вреда, чем ему.
– Ты повторяешь слова моей мамы. Она говорит, что я должен думать о собственной карме.
– Это правда. Если ты будешь ненавидеть его, то и сам можешь превратиться в негодяя.
– Что нового?
Оказалось, что нового было хоть отбавляй. Она ходила на все вечеринки, танцы, а вскоре собиралась отправиться в Италию. Наконец, она рассказала мне о том, что в школе много работы, и она требует много подготовки, не так, как в Шебойгане. Ее жизнь казалась мне огромным потоком, так что моя собственная лишний раз показалась мне какой‑то серой и беспросветной.
– Гейб, я знаю, что ты очень расстроен, – сказала она. – Я бы хотела сейчас быть рядом с тобой, чтобы поцеловать тебя.
– Я тоже этого хочу, больше всего на свете, – ответил я ей.
– Я скоро приеду. Через два года. И мы с тобой будем пить кофе.
– О Тиан, ты и сама знаешь, что это невозможно. Тебе известно, что я не какой‑нибудь блестящий студент медицинского колледжа. Я собираюсь ради мамы протянуть еще одну четверть в школе, а потом брошу ее.
– Бросишь школу? Но, Гейб, ты не должен этого делать.
– Я все равно не знаю, какой в этом смысл. Я в состоянии сдать экзаменационные тесты, их любой идиот может пройти. Это даст мне возможность поступить в колледж, но позже. Мама справляется теперь с болезнью намного лучше, чем раньше. Кей‑си с ней, и я думаю, что буду более свободен.
– Но ты мне сам говорил, что твои занятия по спецпрограмме – это не от недостатка ума. А теперь?
– И ты мне верила.
Я посмотрел на себя в зеркало. Все лицо мое было усеяно прыщами, наверное, из‑за стресса и неправильного питания, и я понял, почему человека с акне сравнивают с пиццей с колбасой.
– Ты не знаешь, как будешь относиться ко мне через два года.
– Посмотрим, Гейб. После кофе.
Тиан была невозможно практичная. Она мыслила так трезво. А я? Если я смог проехать до пригорода Нью‑Йорка, то почему бы мне не отправиться в Бангкок? Мы могли бы убежать с ней и притвориться миссис и мистером Кевинами, давно умершими. Но я знал, что если вдруг объявлюсь на пороге ее дома, то отец Тиан напоит меня чаем, накормит, может, даже даст мне рубашку от своего личного портного, а потом первым делом отправит меня на самолете домой.
Я не смог бы убежать.
Я схватил пальто и сел на крыльце.
Даже если я брошу школу и сдам тесты, то для поступления в колледж мне потребуется помощь, иначе я окажусь шестнадцатилетним парнем, который делает бургеры. Хотел я этого?
Я так самозабвенно погрузился в жалость к себе, что не слышал криков, пока не вернулся в дом, и собрался было уже включить телевизор. У мамы охрип голос – наверное, она уже долго звала меня. В темноте я не мог ее разглядеть, поэтому хотел включить свет, но она остановила меня:
– Не надо, Гейб. Позвони бабушке и попроси ее приехать. Прямо сейчас.
– Что случилось, мама? Ты ударилась головой?
– Просто позвони бабушке. Подожди. Перед тем как ты уйдешь, я должна кое‑что сказать.
– Что?
– Я очень плохой человек, Гейб. Я знаю, что не имею права срываться на тебе, только потому, что заболела. Я думала, что если обижу тебя, то ты будешь иметь право обидеться в ответ на меня, и это хоть как‑то тебя утешит.
– Но это совсем не так, мама.
– Я знаю. И я понимаю, что ты теперь можешь ненавидеть меня до конца жизни. Но прошу тебя, Гейб, прости меня! Ты очень достойный человек. Ты достойнее многих мужчин, которых я знаю. Оставайся таким. Ты сегодня был выше меня, благороднее, и я это очень ценю. Пусть со мной Господь разбирается, потому что я сама себя ненавижу.
Бабушка была у нас через пятнадцать минут. Но оказалось, что она не может стащить маму с кровати – бабушка была слишком маленькая. Это пришлось делать мне. Запах мочи резко ударил мне в нос. Бабушка отвезла маму в больницу, и доктор решил, что на день‑два маме потребуется ввести катетер. Иначе ей не избежать потери сил, которые были так нужны перед предстоящим судебным заседанием. Бабушка спала в комнате мамы на надувной кровати. Каждый раз, когда я выносил резиновый мешок, я не помнил себя от стыда. Я возвращался и видел маму неизменно уткнувшейся лицом в подушку, словно она спит. Бабушка встречала меня, и я уходил. Я знал, что мама не спит.
Все время мне хотелось сказать ей, что я не сержусь, за то что она едва не залепила мне пощечину и напугала Аори. Я хотел сказать, что знал дома, где такая ситуация была нормой жизни, и никто не делал из этого проблемы. Я хотел сказать, что не считаю ее ни монстром, ни чудовищем. Просто все совпало: плохое время и плохие обстоятельства.
Но я не мог. Она была за гранью стыда. Она была на своей территории и не собиралась никого туда пускать.
Глава двадцать шестая
Дневник Гейба
О том, что брак моих родителей официально распался, мне сообщил дедушка Штейнер. Мама не пожелала сразу же возвращаться домой, поэтому из зала суда она уехала с Кейси, наверное, чтобы просто проветриться.
Но дедушка и бабушка отправились домой, чтобы убедиться, что мы в порядке. У обоих глаза были заплаканные, красные, но дедушка сначала даже был в приподнятом настроении, словно ему было что праздновать.
– Судья стал на сторону Джулианы, Гейб! Он сказал, что желание Лео работать меньше идет вразрез с его желанием иметь столько детей. Так как у него четверо детей и недееспособная жена, то следует думать о том, кто должен в данный момент содержать семью. Судья заявил, что Джулиана может претендовать на все доходы от продажи дома, а Лео придется выплачивать алименты в размере тридцати процентов его последней зарплаты, пока вам не исполнится восемнадцать лет и если Джулиана не выйдет повторно замуж (Боже избавь!). Лео должен иметь в виду, что обязан оказывать вам помощь в последующие годы, когда вы поступите в колледж. Но Джули встала и сказала, что в этом не будет необходимости, поскольку об этом уже позаботился ее отец. Лео покраснел как рак. Он страшно разозлился. Теперь понятно, почему ни один юрист, которому я звонил, не горел желанием вести переговоры, так как закон в данном случае на стороне Джулианы, и Лео повел себя крайне неразумно, исчезнув вот так. А ведь Лео так хорошо знает право, лучше, чем сама Джулиана, – просто смех. Судья в конце заседания произнес: «Послушайте, господин Штейнер. Я уважаю ваши способности и знания, поэтому считаю, что вы в состоянии применить их для того, чтобы поддержать тех детей, которых вы бросили. Я настаиваю именно на этом слове, так как не могу в данной ситуации подобрать другого. Вы потенциально находитесь на пике своей карьеры, что дает вам возможность достойно зарабатывать, господин Штейнер…» И в этот момент дедушка начал плакать. Он вытащил свой носовой платок и высморкался так, что было слышно в Милуоки, как обычно делают старые люди. Он сел.
– Дедушка? – не выдержал я.
– Вот он я. Радуюсь тому, как плохо сейчас моему собственному ребенку. И тому, что он вел себя глупо, неосмотрительно, за что и получил по заслугам. Я выступил против собственного сына, – понурив голову, вымолвил дедушка.
– Дедушка, я тебя понимаю, – сказал я, присаживаясь рядом с ним. – Но ведь папа мог перемениться. Мог проснуться. Я не думаю, что он вернулся бы к нам, но через какое‑то время у нас могли бы наладиться новые отношения. Я и Каролина проводили бы с ним выходные, праздники. Каролина вообще закончила бы тем, что стала лучшей подругой Джой и Амоса, ведь ты сам знаешь, какая она мелкая. Аори еще маленькая, с ней проще. Мама говорит, что теперь мы должны начинать называть ее Рори, потому что это более привычно для слуха. Она легко подружилась бы с Амосом. А потом, когда родился бы еще один ребенок…
– Новый ребенок?! – воскликнул дедушка.
– Какой ребенок? – спросила бабушка.
– У нее скоро родится еще один ребенок, – пояснил я. – У Джой. Папиной подруги.
Я ненавидел в этот момент себя за то, что лишний раз причинил им боль: на их лицах отразились разочарование и недоумение.
– Бог ты мой! – протянул дедушка. – А ты, Гейб? Что бы ты сделал, если бы папа проснулся, как ты выразился? Ты бы простил его?
– Конечно.
– Ты врешь.
– Да, я вру, – признался я.
– Но он все равно остается твоим отцом, Гейб, другого у тебя не будет. В нем много хорошего. Люди часто совершают ошибки. Он ведь никого не убил. Он стал на неверный путь. Но он столько хорошего сделал, и для меня, и для тебя. Ты должен это помнить.
– Я знаю, но не смогу понять его поступков.
– Может, когда ты вырастешь и сам влюбишься, – сказала бабушка.
– Я знаю, что такое любовь, – ответил я ей.
– Что такое любовь в шестнадцать? Пройдет время, и ты все забудешь.
– Нет, бабушка. Это настоящая любовь, честно. Я не знаю, на всю ли жизнь или нет, вряд ли мне так повезет, но я знаю, что это за чувство. Однако когда я смотрю на Аори… то есть на Рори, я понимаю, что даже ради такого чувства я не смог бы причинить ей боль. А ведь она не мой ребенок. Она мне просто сестра.
– Я тоже меняю свое имя, – провозгласила Каролина, выходя из своей спальни. Она была еще сонная, в пижаме и носках. На шее у нее болтались наушники от плейера.
– На какое? Свинцовая Задница? – спросил я ее. – Уже половина второго.
– На Кошку. Мне это нравится. Кошка Штейнер. Кэт Штейнер. Звучит как имя художника‑авангардиста. Или певицы.
– И когда же ты пришла к такому решению? – поинтересовалась ее бабушка, обнимая Каролину и поправляя ей волосы. – Давай я сделаю тебе тосты, пока придет мама.
– Когда я была в коммуне, там, где папа, – продолжала Каролина, подходя к подоконнику. – Мне понравилось, как они сами себе выбирают имена. Они там ощущают себя такими свободными. Делают, что хотят…
– Твой папа больше не будет делать того, что захочет, Каролина, – заметил дедушка.
– Но он все равно будет счастлив. Он станет помогать Джой, готовить джем. Сам мастерить кормушки и полки для книг. Он будет пить воду из собственного родника, а утром просыпаться под пение Джой. Когда я оставалась у них на ночь, она пела ребенку эту колыбельную «Однажды во сне…»
– Мама тоже пела ее, для Аори, – мрачно напомнил я сестре. – Когда та была еще крошечной.
– Да, верно, но у Джой голос лучше. Мне нравится меццо‑сопрано. Я тоже сопрано.
– Ты идиотка.
– Дедушка! Он не должен меня так обзывать! – воскликнула Каролина, снимая тапочки и целясь мне в грудь.
– Гейб, ты не должен ее оскорблять.
– Прости, Кошка.
– Да ладно, переживу, – ответила она. – Они уже вернулись?
– Они собирались на кофе, а потом за Аори. Вернее, за Рори.
– Я имела в виду папу.
– Папа сюда не приедет.
Она присела. Бабушка отправилась готовить ей тосты. Каролина отделила прядь волос и начала тщательно исследовать ее, намотав на палец. Я знал, что когда она напускает на себя такой дурацкий вид, то на самом деле обдумывает что‑то важное, и она действительно спустя какое‑то время выдала:
– Но он приедет, Гейб, за мной.
– Я не поеду с ним ужинать, – решительно заявил я.
– Я тоже не собираюсь с ним ужинать, – ответила Каролина, вернее, Кошка. – Я собираюсь уехать с ним. Школа окончена. А то, что осталось, я пройду с Джой. Я буду на домашнем обучении. Двое учителей сказали, что допустят меня сдать досрочно тесты, и папа обещал подождать до конца следующей недели.
– Как долго тебя не будет? Не все же лето? Я не могу тянуть эту лямку сам. Это по‑свински по отношению к Кейси.
– Но я именно об этом и подумала, – пробормотала Каролина. – Я хочу там остаться навсегда. У вас будет на один рот меньше, а места намного больше, да и Джой говорит, что ей понравится жить с двумя сестрами, и папа с ней согласен. Тем более что ей понадобится помощь с малышами…
– Ты с ума сошла? – закричал я, не обращая внимания на то, что бабушка начала стыдить меня, укоризненно качая головой. Она стояла между мной и сестрой, держа в руках голубую тарелку с тостами и кусочками сыра, красиво разложенными по краям.
– Ты собираешься бросить маму? Ради этой суки и ее детей? А как же Аори?
– Гейб, я ее не переношу. Она все время ноет, постоянно берет мои вещи. Она просто невыносимая.
– Но она ведь еще маленькая! – Я схватил Каролину за руку. – Ты злишься на нее за то, что она берет твой блеск для губ? Ты даже не поможешь своей матери дойти до ванной после укола! Ты считаешь, что это так унизительно для тебя. Ты не переносишь свою родную сестру, но с удовольствием отправишься к Джой и к ее детям? Ты и маме об этом собираешься сказать? Только попробуй, я тебе…
– Мне ничего не надо ей объяснять! Мне пятнадцать лет! Я имею право сама выбирать… Папа говорит…
– Ты знаешь, почему он с тобой вообще говорит, Кошка? Да потому, что он волнуется только о том, чтобы не платить на тебя алименты. Спроси дедушку! Лео будет кормить тебя какой‑нибудь дешевой дрянью, сэкономит на твоем обучении, и ему придется меньше работать, о чем он только и мечтает! Ты думаешь, он тебя любит? Ты видела, с каким лицом он нас встретил, когда его шлюха открыла нам дверь? На его лице я не заметил приятного удивления. Он смотрел на нас так, будто мы достали его уже тем, что, оказывается, до сих пор существуем.
– Гейб, прекрати, – сказала бабушка.
– Но он нас любит, Гейб, что бы ты ни говорил, – с чувством произнесла Каролина. – Он бы и Аврору взял, но мама ведь ему не позволит. Она говорит, что Аврора очень маленькая. От меня все равно никакой пользы. Школа мне надоела. Джой будет меня учить всему, что знает сама: как готовить джем, как прясть, познакомит с детьми и отведет на собрание квакеров.
– Квакеров? – удивился дедушка.
– Ну, Джой и папа не стали квакерами, но они с ними общаются. Эти люди такие милые. Выступают против войн, у них там пятнадцать ребят моего возраста. Они живут неподалеку. Собираются вместе. Там не надо молиться, просто они думают.