Замечания, которые мы сделали о католической философии, можно отнести в основном и к теологии. Но эта последняя имеет и собственные отличительные черты, которые не свойственны католической философии или же свойственны ей в меньшей степени. В самом деле, в то время как в системе церкви первая является служанкой и орудием, вторая является госпожой и владельцем орудия. Вследствие этого, чтобы избежать повторений, ограничим исследование выявлением тех сторон теологии, которых не имеет философия или имеет их в меньшей степени. С этой целью уместно вспомнить, что говорил мне отец Джузеппе Гризар, известный историк - иезуит: "Католическая теология - это тюрьма, в которую церковь заточила себя, заточила других, а затем бросила ключи в реку".
Сказано метко. Теперь полезно рассмотреть два пункта, затронутых этим суждением.
Из-за своей жажды власти над умами и нетерпимого отношения к противникам правящая церковь, начиная с первых веков своего существования, неосторожно злоупотребляла своей "непогрешимостью", провозглашая "догматами", то есть "ниспосланными богом", изрядное количество понятий, которые в наше время оказались в вопиющем противоречии с разумом и наукой.
Церковь, безусловно, переусердствовала. Однако, пойдя указанным путем, она уже не могла остановиться, ибо для защиты того или иного ложного положения она была вынуждена поддерживать множество других, каждое из которых, в свою очередь, приводило к необходимости поддерживать новые и новые ложные положения. Ясно, что церковь не могла, да и не может повернуть вспять. Если бы она сделала это, она признала бы свою ошибку, и тогда ее "непогрешимость" развеялась бы как дым, а вслед за этим рухнула бы и сама церковь.
Поэтому церковь вынуждена упорствовать. Путь догматики, пройденный руководящим духовенством, включая пап и соборы, в течение веков, сравним с волшебной дорогой, которая исчезает за спиной идущего по ней. На этой дороге нельзя останавливаться и отдыхать. Нужно идти, а то и бежать вперед. Например, нечто "определяется" как объект "веры", и отвергающий это нечто является "еретиком". Но вот возникает "препятствие", слышатся возражения. Необходимо осудить возражения, определить еще что-то. Если оно по-настоящему и не определяется, осуждение все же должно произойти. Идя этой дорогой, можно действовать только так.
Известен суд над Галилеем. Галилей неосторожно утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, и инквизиция, вынудив его отречься от своего утверждения, выслала его на поселение. Затем, со временем, ватиканские власти обнаружили, что Галилей был прав, а святой престол и папа ошибались. С великой горечью церковь признала - единственное в своем роде происшествие в ее истории, - что она заблуждалась. Иначе она поступить не могла. Но свое признание она сделала спустя века, когда ошибка стала явной; следовательно, признание ее уже не является заслугой, а поиски оправдания посредством различных уверток, мелких формально-логических уловок не уменьшают чудовищности совершенного и отвественности за него. Церковники утверждают, что непогрешимое церковное руководство не замешано в этом. Папа одобрил "осуждение", это верно, но он не имел намерения делать это "во всеуслышание", официально (ex cathedra). Кроме того, во всем виноват был Галилей: этот упрямец был остер на язык и раздражителен. В своем "Dialogo sui massimi sistemi" он, как это понятно каждому, изобразил папу самоуверенным и дерзким глупцом, упрямым перипатетиком, который на каждые три слова говорит шесть глупостей. Более того, доводы, которые в присутствии теологов приводил Галилей для доказательства обращения Земли вокруг Солнца, не были убедительны (А. Мюллер, Основы астрономии, Рим, 1904, т. I, стр. 362 и сл.). Конечно Галилея наказали, но в этом виноват он сам. Церковь, пожалуй, была скомпрометирована назойливым пизанцем, но была снисходительна, ибо никто среди инквизиторов даже и не думал о пытках и о "применении веревки".
Пример, повторяем, уникальный и показывает, с каким трудом церковь идет на признание своих ошибок. Три или четыре неудачи такого рода - и для Ватикана все было бы кончено. И если бы речь шла об ошибочности какого-либо из "непогрешимых" определений, церковь этого не признала бы ни в коем случае, хотя бы всем было ясно как белый день, что это так. Иначе все сооружение рухнуло бы. Если бы церковь признала, что ошиблась в вопросе веры, догма о "непогрешимости" оказалась бы ложной. В этом случае вся система вероучения взлетела бы на воздух.
Следовательно, церковь, с одной стороны, является своим собственным тюремщиком, а с другой стороны - тюремщиком других.
Пример Галилея показывает это с очевидностью, которую я назвал бы безжалостной. Он показывает вредоносность церковного аппарата - его направленность против прогресса человечества, посягательство на свободу умственной деятельности, на внутреннюю свободу индивидуального сознания. Словом, это физическое (вспомним тюрьмы и пытки инквизиции) и моральное заточение личности, а по возможности, и общества. Говоря так, мы не боимся преувеличений. Вот некоторые доказательства.
Существует интересная книга - "Индекс запрещенных книг" (Index librorum prohibitorum), напечатанная по приказу папы издательством Poliglotta Vaticana. Кто прочитает хоть одно из произведений, указанных в этой книге, тот совершит смертный грех, иначе говоря, если он умрет, не раскаявшись в этом "преступлении", он попадет в ад. Ни больше ни меньше.
Это свидетельствует о ликвидации свободы мысли и подавлении сознания человека. Запугивание преисподней показывает, как далеко зашло желание церкви поработить людей. Тем не менее, чтобы составить себе отчетливое представление об этом стремлении, хотя об этом достаточно ясно говорит обещанная устрашающая кара, следует изучить, на что распространяется этот невероятный запрет. С этой целью пробежим благословенный "Индекс", в который однажды инквизиторы включили "Dialogo sui massimi sistemi" Галилея и великое сочинение
Коперника (декрет от 5 марта 1616 года. В этот день были запрещены все книги, в которых защищалась гелиоцентрическая система).
Что же мы находим в этом "Индексе" сегодня? Просматривая книгу, я читаю: "О тирании"; "Жизнь Витторио Альфиери да Асти, написанная им самим"; "Панегирик Плиния Траяну"; "О государе и о литературе" Альфиери; "Психология как наука, основанная на фактах" Пьетро Помпонацци; "Естественное возникновение солнечной системы" Ардиго; "О преступлениях и наказаниях" Чезаре Беккариа; "Учение о законодательстве" Филанджьери; "Энциклопедия" Дидро и Даламб'ера; "Якопо Ортис" Фосколо; "Гражданская история Неаполитанского королевства" Пьеро Джанноне; "История упадка и падения Римской империи" Гиббона; "Критика чистого разума" Иммануила Канта; "Басня о пчеле" Бернара де Мандевиля; "Велизарий" Мармонтеля; "Мудрецы" Монтэня; "Дух законов" Монтескье; "Пор-Ройаль" Сен-Бева; "Лекции по итальянской литературе" Сеттембрини; "История английской литературы" Тэна и т. д.
Кроме того, в "Индекс" внесены все произведения Бальзака, Джордано Бруно, Эрнеста Буонайути, Альфреда Луаси, Вольтера, Бенедетто Кроче, Габриэля Д'Аннунцио, Рене Декарта, Джованни Джентиле, Винченцо Джоберти, Томаса Гоббса, Жюля Ламметри, Мориса Метерлинка, Альфреда Ориани, Пьера Жозефа Прудона, Александра Дюма (отца и сына), Стендаля и т. д.
Помимо них в "Индексе" названы четыре произведения Иеремии Бентама, одно Виктора Кузена, два Густава Флобера, два Антонио Фогаццаро, десять Мельхиора Джойя, два Артура Графа, пять Фердинанда Грегоровиуса, три Гверрацци, три Гвиччардини, четыре Генриха Гейне, два Виктора Гюго, три Ламартина, семь Ламеннэ, пять Леруа, семь Мальбранша, четырнадцать Мамиани, десять Мантегацца, одиннадцать Джован Баттиста Марини, семь Шарля Морраса, шесть Жюля Мишле, два Винченцо Монти, два Блэза Паскаля, шесть Пуффендорфа, пять Эдуарда Кинэ, девятнадцать Эрнеста Ренана, два Антонио Росми-ни, пять Жан-Жака Руссо, шесть Паоло Сарпи, три Никколо Томмазео, двадцать одно Турмеля и т. д.
Некоторые из перечисленных авторов являются величайшими представителями человеческой мысли, другие менее значительны. Но все они достойны всяческого уважения. Мы здесь не упомянули о многих других, заслуживающих упоминания.
Нарисованная картина уже дает представление о давлении, которое церковь оказывает на умы. И все же это еще не все: кроме произведений, указанных специально, тысячи и тысячи других были запрещены по категориям, оптом, всегда с той же угрозой преисподней. Полезно перечислить здесь эти категории, пользуясь "Кодексом канонического права".
Вот итальянский текст канона 1899:
"Запрещены:
1) издания оригинального текста и старинных католических переводов священного писания и издания восточной церкви, опубликованные каким бы то ни было некатолическим автором, а равным образом переводы указанных текстов на любой язык, изданные и отредактированные не-католиками;
2) книги любого автора, пропагандирующие ересь или раскол или стремящиеся каким-либо образом разрушить самые основы религии;
3) книги, которые намеренно нападают на религию и добрые нравы;
4) книги какого бы то ни было некатолика, которые трактуют о религии, за исключением случаев, когда в них нет ничего, направленного против католической веры;
5) книги, о которых говорится в канонах 1385, § I, № 1 (книги св. писания, или комментарии и аннотации к ним, изданные без церковной цензуры) и 1391 (то есть переводы на данный язык св. писания, не одобренные Апостолическим престолом, или же изданные не под надзором епископов и не содержащие аннотаций, взятых из писаний святых отцов церкви и ученых церковных авторов), равно же книги, упомянутые в каноне 1385, § I, № 2, то есть изданные без соблюдения канонических предписаний, книги и брошюры, рассказывающие о новых пришествиях, откровениях, видениях, пророчествах, чудесах, или побуждающие к новым проявлениям веры, хотя бы они и носили частный характер;
6) книги, которые оспаривают или осмеивают какое-нибудь католическое учение; которые защищают заблуждения, осужденные Апостолическим престолом, принижают служение богу, которые пытаются нарушить церковную дисциплину; книги, которые сознательно злословя по поводу церковной иерархии, религиозного и церковного сословия;
7) книги, которые излагают или призывают к различного рода предрассудкам и колдовству, гаданию, магии, вызыванию духов и другим подобным вещам;
8) книги, в которых говорится о допустимости развода, самоубийства, дуэли; которые, говоря о масонских сектах или об обществах такого же рода, стремятся доказать их полезность и безвредность для церкви и цивилизованного общества;
9) книги, которые трактуют, рассказывают 'о вещах похотливых и непристойных и научают им;
10) издания литургических книг, одобренных Апостолическим престолом, но в которых что-нибудь изменено, так что они не являются сообразными с подлинными изданиями, одобренными святым престолом;
11) книги, в которых рассказывается о запрещенных апокрифических индульгенциях, аннулированных святым престолом;
12) чуждые постановлениям и смыслу церкви печатные изображения всех видов Господа Нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы Марии, Ангелов, Святых и других Служителей Бога".
Оставив в стороне "священные изображения" и ограничившись книгами, можно сказать, что их здесь более чем достаточно. Это настоящая китайская стена, но только за ней нас ожидают не стражники мандарина или божественного императора, а самый ад.
Согласимся - впрочем, надо ли говорить об этом? - что многие книги, включенные в эти категории, действительно плохи, даже вредны, например те, что перечислены в девятом параграфе. Но единственное преступление других, а только им и мотивируется это запрещение, состоит в оспаривании или опровержении идей и точек зрения правящей церкви и ничего больше. К тому же многие труды, например издания св. писания, опубликованные некатоликами, часто и этим не грешат.
Какова же цель этого закона? Его цель - завязать глаза, которые могли бы видеть, оградить людей высокой, неопреодолимой стеной или заключить их в камеры с таким отверстием, через которое проходят только угодные католической церкви известия и понятия.
Церковь боится света. Почему? Единственное вразумительное объяснение этому может быть только следующее: она не уверена в правоте и истинности своего учения. Кто сознает свою правоту - тот не боится. История не знает ни одного философа, который бы угрожал противникам хотя бы теоретической возможностью навсегда или на неопределенный срок оказаться среди грешников ада. А вот апостолический престол использует эту угрозу. И было время, когда он пускал в ход солдат и палачей.
Каково наше заключение? Учение, опирающееся на подобные методы, не может быть истинным. В самом деле, при всем нашем уважении к чужим убеждениям применение таких методов не представляется нам верной и, тем более, разумной тактикой.
* * *
Изложенное подтверждает два положения: церковь держит в тюрьме и себя и других, и, кроме того, система вероучения, которая является душой этой церкви и высшим оправданием ее существования, - не истинна. Однако в отношении этого последнего замечания указанные до сих пор причины носят пока лишь внешний характер. Поэтому мы проведем в конце главы исследование, которое в какой-то степени может углубить наше представление о рассмотрении проблемы, имеющей фундаментальное значение. Затронутые же нами моменты, равно как и те, к которым мы обратимся далее, имеют целью подготовить читателя и подвести его к опровержению католической теологии по существу.
Итак, теперь уже своевременно задать вопрос, почему правящая церковь почти с момента своего возникновения после эдикта Константина в 313 году - взяла на себя неблагодарную задачу быть тюремщиком для себя самой и для других? Буддизм, конфуцианство и другие мировые религии никогда не брали на себя этого. В этом повинна известная нам организация церкви. Почему же католическая церковь пришла к этому?
Помню, когда я начинал изучение теологии в папском Грегорианском университете, я был весьма озадачен тем, что с весьма отдаленных времен высшее духовенство своими "определениями" неосторожно "монополизировало" будущее, не подумав, что развитие науки сделает со временем невозможной защиту глупых утверждений и абсурдных догм. Одним из объяснений такой линии могло служить предположение, что первоначальное развитие церковного вероучения происходило в эпоху обскурантизма, невежества и дикости. Но это абсолютно противоречит фактам. В 325 году, в год Никейского собора и вплоть до Калхедонского собора в 451 году и позже обсуждались вопросы теологии, с привлечением очень высоких философских понятий, например понятия "естества" и "лица". Возвышенный образ мышления Плотина был широко известен не только в Риме, но во всем античном мире в течение третьего и четвертого веков. Неоплатонизм, довольно известная система, господствовал над умами. Рим и Греция деградировали, но последние лучи уходящей эпохи блистали с удвоенной силой. Культура была замечательной.
Почему же церковь решилась скомпрометировать себя доказательством, например, божественности Христа, догматизируя два его "естества" (человеческое и божественное) и одно "лицо" и приписав при этом весьма темным и спорным понятиям (которые уже и тогда были предметом бесконечных дискуссий) "лица" ("личности"), "естества" "божественное" происхождение? Следует иметь в виду, что это представления известного времени. Поэтому нет ничего удивительного в том (и вряд ли церковь могла, хотя бы смутно, не предчувствовать этого), что в дальнейшем, в связи с углублением научных знаний, от этих понятий не осталось, может быть, ничего или осталось очень немного. Лучше и осторожнее было бы догматизировать, если это было необходимо, божественность Христа, трактуя ее как "непостижимую тайну" (как, впрочем, и делает церковное руководство), и поэтому объявить несостоятельными философские исследования содержания этого понятия. Такой метод не причинил бы никакого ущерба содержанию учения, "которому можно верить" и которое, именно благодаря тому, что ему приписывают "непостижимую тайну", целиком опиралось бы на так называемое "божественное соизволение", непогрешимое по самой своей сущности.
Однако на деле ничего этого нет, кроме стремления обсуждать непостижимое (чтобы не сказать - неразумное). Почему? Чем объясняется, что правящая церковь всегда стремилась связать с наукой и философией свою догму, объект простой веры, не поддающейся исследованию, иррациональной уже в тех источниках, из которых он возник, то есть в писании и других документах меньшего значения, которые, как всем известно, не имеют исторической ценности? Причина этого существует - причина важная и весьма тонкая. Но прежде чем указать эту причину, рассмотрим некоторые другие примеры этой своеобразной линии поведения правящей церкви.
Классическим образцом такого поведения является позиция церковных авторитетов в отношении "священного писания". Давным-давно, несмотря на возражения многочисленных противников, которые были отнюдь не невеждами, церковь поспешила объявить, какие книги следует признать "божественными", и, тем самым, свободными от заблуждений. Вот перечисление, извлеченное из постановления Тридентского собора (сессия IV от 8 апреля 1546 года), соответствующее подробнейшему списку папы Дамасо (Decretum Damasi, п. 382) и Карфагенского собора (п. 397). В Ветхом завете мы имеем: Книга бытия, Исход, Левит, Числа, Второзаконие, Книга Иисуса, Руфь, четыре книги Царств, две книги Паралипоменон, первая и вторая книги Ездры, книги Товита, Юдифи, Эсфири, Иова, псалмы Давида (150 псалмов), притчи Соломона, книги Экклезиаста, Исайи, Иеремии и Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии, Малахии, первая и вторая книги Маккавеев. В Новом завете - 4 евангелия (от Матфея, Марка, Луки, Иоанна), Деяния Апостолов, 14 посланий св. Павла (Римлянам, 2 - Коринфянам, Галатам, Эфесцам, Филиппийцам, Колоссеянам, 2 - Фессалоникийцам, 2 - Тимофею, Титу, Филомене, Евреям), 2 - послания апостола Петра, 3 - апостола Иоанна, 1 - апостола Иоакима, 1 - апостола Иуды, Апокалипсис апостола Иоанна.
Все эти книги, утверждает церковное руководство, "внушены богом". Что это означает? Это означает, что "согласно постоянному и ясно выраженному утверждению источников откровения, бог является автором священного писания, но не прямым и единственным творцом его, а главным автором священных книг, на котором лежит вся ответственность за их содержание, но который при их составлении и редакции пользовался людьми, являвшимися второстепенными авторами, техническими исполнителями. И так как человек - не слепое орудие, а свободное и сознательное существо, автор второстепенный оказывает на произведение и свое собственное влияние, которое проявляется в форме книги. В этом смысле можно говорить о стиле Исайи, Иеремии и т. д.*"
* (P. Parente e A. Piolanti, Dizionario di teologia dommatica per i laici, Roma, 1943, p. 128 - 129.)
"Вдохновляющее воздействие бога на человека означает: а) возвышение сознания, посредством которого автор отчетливо постигает то, что он должен написать, и безошибочно судит об истинности или неистиннооти излагаемого материала; b) побуждение воли, посредством которого бог влияет на автора, чтобы он захотел писать о том, что он постиг и о чем он рассудил; с) содействие в способности выбора слов и выражений так, чтобы предупредить ошибки и отклонения, которые могли бы повредить проявлению божественной мысли".
"Торжественное собрание магистров Церкви на Флорентийском соборе (булла Cantate Domino, 4 февраля 1441 года по флорентийскому стилю, по новому стилю 1442 года), Тридентском (IV сессия, 8 апреля 1546 года) и Ватиканском (III сессия, 24 апреля 1870 года, кан. 4) определило, что внушение библии является догматом веры"*. Указанные книги называются "каноническими" и составляют "канон", то есть собрание или каталог книг, "внушенных богом". Поэтому сказать, что книга "каноническая", равносильно утверждению, что она "внушена богом". А так как "внушение" подразумевает "безошибочность" пишущего и, следовательно, исключает ошибки, сказать "каноническое" - значит то же самое, что заявить "безошибочное". "Внушение" и, следовательно, безошибочность автора распространяются не только на то, что относится к вере и религиозным обычаям, но на все то, что содержится в оригинальных книгах, то есть на то, что священный автор приводит непосредственно или подразумевает как слово божие или же приписывает ему". "Если вдохновленный богом автор излагает слова других и не одобряет их, очевидно, что эти слова не истинны; если он их хвалит - они истинны, но только в том смысле, в каком он их одобряет; если он передает слова, не одобряя и не порицая их, Святой Дух лишь свидетельствует, что эти слова были сказаны другими"**.
* (H. Hopfl, Introductio generalis in Sacram Scripturam, Romae, 1940.)
** (A. Tanquerey, Brevior Synopsis theologiae dogmaticae, Parigi-Roma, 1931, p. 165.)
Итак, церковь весьма озабочена стремлением надеть колодки на других, но, делая это, она надевает их также и на себя. Это, однако, очень большая неосторожность, потому что, как уже можно было в свое время предположить, вопрос об истинности таких древних произведений, который с самого начала породил споры, в результате развития научных исследований поставил церковь перед трудностями. Итак, церковь ошиблась. Она сочинила ложную догму. Она не "непогрешима". Все сооружение католического вероучения разлетается в прах.
К чему же было так себя компрометировать?
Эти священные, якобы "безошибочные" книги, учеными (не связанными по рукам и по ногам церковной иерархией, не запуганными угрозами Ватикана) признаны переполненными вставками, преувеличениями, тысячами совершенно недостоверных эпизодов. Даже общеизвестные места, которыми правящая церковь обосновывает или считает, что обосновывает свою "непогрешимость" - способ, которым "определяется" догмат "внушения" и связанное с ним содержание писания, - эти места оказались сомнительными, ошибочными, правильное истолкование которых - дело весьма спорное и уж, конечно, нисколько не соответствует толкованию церкви.
Когда Лютер начал нападать на "каноничность" некоторых священных книг, церкви надо было бы соблюдать величайшую осторожность. Но Тридентский собор поспешно принялся "определять" и догматизировать. И все же, может быть, тогда церковь еще была в состоянии исправить эту ошибку. Карфагенский "канон" при помощи тонких ухищрений, характерных для ватиканских теологов, еще можно было бы преподнести как недогматический список. Но, с появлением тридентского "определения" высший клир запер дверь и бросил в реку ключи, так что, несмотря на увеличение числа и строгости научных доказательств, Ватиканский собор был вынужден подтвердить решение Тридентского. Иначе уже быть не могло. Поистине, в этом проявилась ужасная судьба церкви, ее Немезида.
Поэтому-то в связи со столкновением между ложными догмами и истинной наукой фантастически неправдоподобными выглядят "авторитетные" утверждения Пия IX и Ватиканского собора о якобы существующем согласии между наукой и верой и даже о подчинении науки вере (см. решения собора, часть II, глава I, пункт 5; см. также Силлабус (Syllabus) от 8 декабря 1864 года, № 10 и 11).
Прежде чем перейти к выводам, приведем другой пример, который разоблачает те же приемы, ту же систему.
Много веков назад правящая церковь скомпрометировала себя употреблением путаных понятий "естества" и "лица" и неосторожным употреблением их в своих решениях, скомпрометировала себя и понятием "субстанции". Уже во времена Сергия I (687 - 701) Толетантский собор (пункт 688) учил, что человек состоит из двух "субстанций" - души и тела. В вопросах троичности постоянно говорится о "консубстанциальности". Венский собор (1311 - 1312) в своем уложении "De summa trinitate et fide catholica" определяет, что разумная душа есть "субстанциональная форма" человеческого тела и тот, кто это отрицает, - "еретик". Эти же положения были подкреплены новым "определением" IV "Лютеранского собора (сессия IV, булла "Apostolici Regiminis" от 19 декабря 1513 года) и Пием IX (послание "Eximiam tuam" от 15 июня 1857 года, направленное кардиналу де Гейсель, архиепископу Кёльнскому, против "заблуждений" Антонио Гюнтера).
Нет, однако, ничего более неопределенного, труднее поддающегося точному определению, чем понятие "субстанция". Даже теперь не удается точно определить, что это такое. Тем более, следовательно, это относится к "субстанциональной форме" - ничтожному и мертвому схоластическому вздору.
А вот другой пример, последний, который мы приведем: догмат "папской непогрешимости". Это один из самых спорных вопросов католической веры. В течение веков он никогда не был окончательно признан всеми католиками. Даже на Ватиканском соборе, который возвел его в догму (IV сессия, 18 июля 1870 года), мнения разделились не только относительно уместности в то время "торжественного определения", но даже в отношении теологического содержания проблемы. Места в писании в пользу такого догмата (Матфей, XVI, 16 и сл.; Лука, XII, 32; Иоанн, XXI, 15 и сл.) относятся только к Петру; и нужно очень хотеть этого, чтобы суметь извлечь оттуда "догму о непогрешимости" (Carisma infallibile) Петра, а тем более его преемников. Особенно трудно доказать, что Христос хотел этого; мало того, трудно даже показать, что он хотел, чтобы у Петра были преемники.
Кроме того, речь идет о местах писания, аутентичность которых, по мнению множества ученых, очень сомнительна. Возможно, что это фальшивка. Во всяком случае, с точки зрения науки, такая большая степень недостоверности уничтожает всякое доверие к этим документам.
Католическое толкование цитируемых мест весьма сомнительно, и далеко не все согласны принять их без возражений. Протестанты со времен Лютера и до наших дней отвергают его. Притом часто это весьма ученые, честные и религиозные люди. Их множество. Куда же исчезает хваленая католическая уверенность? Может быть, права католическая церковь? А может быть, протестанты? Остается фактом, что научное сомнение не исчезает. Мало того, единственно достоверно то, что толкование и подлинность указанных мест сомнительны. Поэтому церковное руководство не может опираться на них. Вследствие этого, отказавшись от доказательств из писания, оно прибегло к историческим доказательствам (помимо евангелия), утверждая, что "папская непогрешимость" признавалась с отдаленнейших времен как факт, "раскрытый" богом.
Справедливо, между тем, совершенно обратное. Деяния апостолов не говорят об этом важном обстоятельстве, которое является основным в католической церковной схематике. Высказывания Петра на Иерусалимском соборе (Деяния, XV, 7) говорят лишь о его миссии среди язычников и ни о чем более. Петр в приписываемых ему посланиях не говорит ни слова о "непогрешимом примате". Павел тоже молчит.
В документах первых веков нашей эры также нет ни малейших свидетельств в защиту папской непогрешимости. Свидетельства папы Клементия (I век), Игнатия Антиохийского (около 107 года), Иренея (конец II века) смехотворны.
Игнатий, например, говоря о церкви, которая "главенствует в пределах страны римлян", то есть о римской церкви, отмечает, что она "возглавляет собрание милосердия". И на этой основе католическое учение заключает о "примате папы"!
Дальше. В своей книге "Adversus haereses" (т. III, стр. 3) Иреней говорит, что необходимо обращаться к церкви, находящейся в Риме propter eus potentiorum principalitatem (благодаря ее могущественным руководителям), то есть по причине ее могущественного руководства, чтобы знать подлинную апостолическую традицию. Вот и все.
Высказывания св. Киприана, епископа Карфагенского (III век), более чем сомнительны. То кажется, что он действительно признает "примат" Петра, то, напротив, что Петр представлял самое большее символ, знак церковного единства, существовавшего между апостолами и епископатом. В споре о законности крещения, начатого "еретиками", Киприан выступил против папы Стефана.
Некоторые другие свидетельства, о которых можно упомянуть (их два или три), якобы говорящие в пользу "примата", стоят еще меньше. Отметим, что в них нет даже намека на "примат" и, тем более, на "непогрешимый примат".
Нужно подняться к четвертому, даже к пятому веку, чтобы обнаружить какое-то подобие явного признания примата, например на Калхедонском соборе (а. 451). Но, принимая во внимание важность такого понятия, как "примат непогрешимости", столь немногочисленные и уже далекие от событий свидетельства (как если бы мы сегодня в первый раз сказали о событии, происшедшем в 1500 году), являются просто жалкими.
На протяжении последующих веков "примат римских епископов" был весьма далек от признания церковными организациями во всем мире.
В девятом веке произошло отделение всей восточной церкви. Вплоть до Ватиканского собора (1870 год) вопрос оставался спорным, многочисленные епископы и теологи, особенно во Франции и Германии, отвергали догмат о папской непогрешимости. И это отрицание вовсе не было чем-то из ряда вон выходящим - во многих семинариях обычно учили по этому поводу, что папа "не является непогрешимым".
Следовательно, даже среди правящих католиков вопрос оставался сомнительным с научной точки зрения.
Итак, догма о "папской непогрешимости" противоречит фактам. К чему же тогда ее "торжественное определение", создание из нее "предмета веры", заявления, что речь идет о факте "божественного откровения", следовательно, о "достовернейшем" событии? Это кажется нелепым. И действительно, это учение является абсурдным с научной точки зрения. Но так ли оно абсурдно с точки зрения его практической полезности для церкви?
Очень важным, хотя и не главным, обстоятельством, объясняющим тот факт, что правящая церковь ради неблагодарного дела порабощения умов пошла на всевозможные опасности и жертвы вплоть до заточения в тюрьму самой себя и защиты абсурдного учения, является психология церковников, весьма отличная от психологии нормального человека. Чтобы понять это, достаточно вспомнить, что мы говорили ранее о воспитании священников вообще и иезуитов в частности. Тем не менее некоторые дальнейшие разъяснения представляются нам необходимыми.
Служители церкви архиуверены в том, что бог наделил их высшей властью над всем и вся, начиная с политического управления народами и кончая моральным поведением каждого, вплоть до практического использования супругами брачного ложа. Имея дело с такими взглядами, не приходится удивляться тому, что непримиримость и жажда власти над душами у духовенства, и в особенности у руководящего духовенства и Ватикана, поистине необыкновенны. Вы не убеждены в этом? Ну что же, поспорьте с какой-либо видной духовной особой, да что там, с первым попавшимся священником, прижмите его к стене и у вас больше не будет сомнений. Самое меньшее, что может с вами случиться, - это то что он обойдется с вами, как с дураком. И в устных и даже в дружеских спорах с глазу на глаз, когда и речи нет о том, что что-то выглядит неубедительно, необоснованно и даже напротив, ваш противник все же будет пытаться убеждать вас, засыпая доводами, касающимися всех сторон проблемы. Оспаривать это "убеждение", естественно, невозможно, учитывая характер спора. На ваше возражение, что "таинства" католицизма (например, таинство троицы) содержат элементы, которые взаимно противоречат друг другу, или же, что по многим причинам с научной точки зрения евангелия не могут считаться заслуживающими доверия, и, следовательно, истинность их не бесспорна, священник раздражается. Он пытается доказать вам, что это не так, и излагает серию доводов, доказательная "сила" которых может быть исчерпывающе и с точностью оценена вами, если только вы не пожалеете времени на прочтение какого-либо сочинения по теологии.
Оказавшись в затруднительном положении, наш бедный патер наконец выходит из себя. Как! Ты, жалкий человек, насекомое пред ликом всевышнего, предерзостно набираешься смелости восставать против его наместника, который облечен всемогущим ни больше и не меньше, как непререкаемым правом управления людьми? Немыслимо! Эта мания рассуждать, допытываться и противоречить есть или дьявольское искушение, или же результат непростительной гордыни! Если ты этого не понимаешь, то это признак недостаточного развития твоих умственных способностей. Так покорись, если не хочешь попасть в ад. Я буду гораздо снисходительнее к тебе, после того как ты согласишься со мной и признаешь, что я могу рассчитывать, если не на понимание, потому что не всем удается понять истину, то, по крайней мере, на почтительную и смиренную покорность. Ах, ты не можешь быть послушным? В таком случае ты слепец или злодей.
Поверь, дорогой читатель, это не преувеличение. Беседа со священниками очень скоро переходит в стычку. Они выглядят кроткими со своими, с теми, кто их превозносит; по отношению к другим - это упрямые и опасные противники, злобные и истеричные.
Это хорошо известно "вероломным" священникам (fedifraghi), которые после конкордата 1929 года* были устранены по закону с государственной службы в Италии, словно они умертвили кого-нибудь. Это известно и тем, кто в прошлом сгнили в камерах инквизиции или были замучены. Я сам, как только покинул религиозное заведение, едва избежал заключения политической полицией в дом умалишенных; это было делом рук духовенства, заинтересованного в моем исчезновении.
* ("Конкордат 1929 года" - соглашение между Муссолини и Ватиканом, укрепившее фашистскую диктатуру в Италии.- Прим. ред.)
Сердце сжимается, когда говоришь о подобных вещах. Далеки они от Иисуса и евангелия! Попытаемся все же извлечь из этой мрачной картины некоторые полезные результаты и выводы. Если такова вообще нетерпимость низшего клира, легко представить себе, какой степени, какого уровня достигает она у правящих попов, у Ватикана! Поведение церковного руководства направлено к уничтожению противников всеми средствами. Этим объясняются и неистовые, а потому и весьма неосторожные усилия правящей церкви подчинить непокорные умы, для чего она всегда прибегала и прибегает к догмату о "непогрешимости", доказывая его с исступлением;.усердствуя свыше всякой меры. И в самом деле, поскольку таково мышление церковников, не соглашаться с ними, противоречить - значит совершать "преступление против божества", наносить оскорбление авторитету церкви.
Но хотя психологический фактор и имеет большое значение, и занимает важное место, все же, сравнительно с результатами, он непропорционально мал. В самом деле, даже сектант, даже умственно отсталый человек при столкновении с вековым опытом, со всевозможными нелепостями и ошибками католиков, открыл бы глаза. Поэтому психологический фактор должен сочетаться с другими, по крайней мере еще с одним, который мог бы объяснить деятельность до того безрассудную, что она граничит с помешательством.
Этот фактор состоит в следующем. Когда закончился период преследований церкви, правящая церковь повсюду добилась земельных владений, политического влияния, господства над людьми, огромных богатств. Они, конечно, не могли бы сохраниться, если бы церковь ограничивалась в своей деятельности той областью, где она по-настоящему и должна бы оставаться, то есть если бы церковь попрежнему вела жизнь среди упражнений в добродетели, видений загробного мира, в изумленном созерцании мистических тайн. Поэтому было необходимо изобрести подходящее средство сохранения и умножения приобретенных привилегий, которое отличалось бы от способов, применявшихся в сфере мисти<