Две последние недели, остающиеся до 19 декабря, – по традиции ежегодно отмечаемого на Руси большого религиозного праздника, посвященного особо почитаемому православным христианством святителю Николаю Чудотворцу – Николе Угоднику, чей иконописный образ, присутствующий во всех без исключения православных храмах, и который согласно древней традиции отличают высокий лоб, мягкие округлые линии лика и заботливый взгляд пастыря – прошли для Ольги и Олега в самых торжественных хлопотах. Именно этот морозный зимний день субботы был назначен самим Патриархом Московским и Всея Руси Алексием Вторым как день торжественного возвращения четой Потаповых в лоно православной церкви наконец‑то после многолетних поисков и бесчисленных мытарств обнаруженной ими священной реликвии предков Ольги – священной византийской иконы XIV века Спас Нерукотворный. Процедура дарения была расписана, что называется, от и до. Происходить все, согласно организационному плану, подготовленному и выверенному протокольщиками из аппарата Патриарха, должно было в старинном, намоленном не за один десяток лет и самом, почитай, известном и крупном в Москве Богоявленском кафедральном соборе, именуемом в народе Елоховским. За пару дней до события они должны были, согласно договоренности, привезти драгоценную икону в небольшой флигелек, расположенный метрах в пятидесяти от центрального входа в собор на той же Елоховской площади. Двухэтажный флигелек в небольшом скверике рядом с памятником известному деятелю революционного российского движения, одному из руководителей московских большевиков, убитому черносотенцами еще в 1905 году Николаю Бауману, чье имя долгие советские годы носил прилегающий к Богоявленскому собору центральный район столицы, особо отличающийся повышенной коммунистической активностью жителей, выбрали далеко не случайно. Он был наиболее удобным местом. Во‑первых, для проведения соответствующей научно‑художественной экспертизы иконы. И, во‑вторых, для проверки торжественно даримого семейной парой Спаса на чистоту: выяснения исторических и многих других обстоятельств, в том числе, возможно, и криминальных, обнаружения священной иконы. А также ее художественной истинной ценности и даже возможной оценочной и аукционной стоимости, которую за эти дни должны были определить специалисты‑эксперты из Третьяковки, Таможенного комитета, Министерства внутренних дел и даже ФСБ. Кроме того, патриаршему аппарату требовалось доподлинно удостовериться в правдивости загодя изложенных в соответствующей записке Потаповых на имя Алексия подробностей, касающихся нахождения Спаса Нерукотворного в семье Ольгиных предков в Оренбурге, таинственного исчезновения иконы из их дома после октябрьского переворота 1917 года, деталей, связанных с появлением и обнаружением Ольгой и Олегом священной иконы в тайнике Иннокентия Ряжцева в его особняке на Рублевке. В эти же дни специальные службы сверили списки приглашенных на торжественное вручение святого образа в Богоявленском соборе родственников, друзей и знакомых семьи Потаповых, их паспортные данные и т. д. и т. п. То есть все необходимое для соответствующего протоколу проведения неординарного даже для такого высокого уровня мероприятия, связанного с христианским и гражданским подвигом семейной четы, выполненным в полном соответствии с завещанием Ольгиной прабабки. Немаловажное значение для протокола имел и тот факт, что из флигеля, предварительно оставив там верхнюю одежду, икону Спаса Нерукотворного под охраной милиции Потаповы в сопровождении самых близких людей должны были высоко над головами пронести в храм через всю Елоховскую площадь, в день Святителя Николая Угодника обычно до отказа заполненную верующими и многими зеваками с улицы.
Все эти вопросы беспокойства у Ольги и Олега не вызывали. История Спаса Нерукотворного, который они должны были через две недели торжественно вручить Патриарху Московскому и Всея Руси, была известна им от самого момента владения святой иконой бунтовщиком Емельяном Пугачевым и затем его писарем, сохранившим ее ценой собственной жизни, продолжатели рода которого как раз и стали Писаревыми. Так же, собственно, как и все, что касалось таинственного исчезновения чудотворной иконы после обыска, произведенного большевистским комиссаром Назаром Шуваловым в доме царского генерала, начальника канцелярии Оренбургского губернатора Василия Агапова. Они знали все связанные с этим факты, которые теперь были и доподлинно, письменно подтверждены – их дочь Галина нашла документы в том же тайнике Ряжцева. Там находился и таинственно исчезнувший с дачи в Сходне дневник Ольгиной бабушки. Вместе с всевозможными кухонными рецептами дневник хранил и драгоценные исторические записи. Что же касается бесчисленных подробностей многолетнего поиска семейной реликвии, то о них в записке Патриарху указано, конечно, не было. Ольга с Олегом отметили лишь самые главные, с их точки зрения, моменты, которые могли интересовать Православную церковь.
Для Ольги, Олега, их родных и друзей все события тех многих лет, что связаны с поисками Спаса и завершившиеся торжественным моментом передачи иконы Церкви, навсегда останутся в памяти как очень важная в их жизни веха, незабываемая история, соединившая прошлое и настоящее.
История, в которой действующими лицами были люди разных поколений, убеждений, национальностей.
Дед – Вогез, которого ранее подозревали Олег и Ольга в том, что он хранит икону Спаса Нерукотворного в своем доме в Жуковке, был давно на том свете. Да и причастен ли он к этому делу, точно так и не знает никто. Следствие по делу о его убийстве в ресторане «Кольцо», по мнению Олега, перспектив не имело. Убийц не обнаружили, даже несмотря на большое количество свидетелей. Во‑первых, потому, считал Олег, что это уже никому не было нужно. Во‑вторых, потому, что, скорей всего, причиной зверского расстрела крупного уголовного авторитета стала вовсе не семейная икона Ольгиных предков, а коммерческие вопросы, которыми Дед занимался с самого начала перестройки и в которых добился весьма зримых успехов, построив свою собственную криминальную империю Вогеза, бороться за которую, отхватив хотя бы часть его солидного пирога, в новых историко‑экономических условиях могли многие. Подобная картина сложилась и с делом Сереги‑Албанца. По слухам, вскоре после погрома в Алкином фитнес‑центре он скрывался где‑то то ли в Сербии, то ли в Болгарии. Не суть важно. Важно, с точки зрения частного сыщика Шувалова, бывшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры Союза и по случайному, а может, и нет, совпадению однофамильца оренбургского комиссара, нанятого тестем Ольгиного брата для расследования дела об отравлении Аллы на светском рауте в особняке Ряжцевых, было совсем другое. Несмотря на то, что досье на Албанца пухло с каждым днем и уже составляло несколько увесистых томов с конкретными фактами, изобличающими Серегу в совершении именно этого преступления, как и в том, что именно он стал по наущению и с подачи Галкиного мужа Иннокентия заказчиком убийства Вогеза, Шувалов не располагал. Не нашел пока он и подтверждений своей версии по делу ограбления и убийства священника в храме на Яузе, согласно которой исполнителем и этого преступления был не кто иной, как Албанец. Официальное же следствие не продвинулось дальше констатации самого факта. К тому же майор Геннадий Морозов, назначенный МУРом для расследования этого дерзкого преступления, по непонятной для Шувалова и невозможной в бытность его работником Генпрокуратуры причине умудрился потерять само дело, доселе бережно хранившееся в несгораемом старорежимном сейфе в его кабинете с обшарпанными стенами и потолком с желтыми пятнами протечек. Своей властью начальник следственного управления закатил майору строгача и успокоился. Шувалов понимал, конечно, как и почему открываются такие несгораемые сейфы и куда деваются хранящиеся в них документы, и здесь также грешил на Серегу, но доказать этого не мог. Поэтому‑то он решил для себя оставить тему, тем более что она для него была лишь косвенным подтверждением преступной деятельности криминального авторитета, давно перешедшего в сферу легального бизнеса.
Других эпизодов преступной деятельности бывшего спортсмена он накопил множество и вполне мог передать данные официальным правоохранительным органам и даже Интерполу, но в его задачу такая благотворительная деятельность явно не входила. Поэтому Шувалов продолжал истово, как крот, рыть в этом направлении, будучи совершенно уверен в том, что не сегодня‑завтра все будет «тип‑топ».
Олег прекрасно понимал, что большие надежды Шувалов возлагал на главного свидетеля, а скорей всего, и главного виновника всех криминальных историй и бед, преследовавших их с Ольгой в последнее время на пути поиска священной иконы Спаса Нерукотворного. Но после внезапного обнаружения семейной реликвии в тайной комнате кабинета Иннокентия Ряжцева посвященным в детали их семейного поиска искусствоведом Андреем Курликом мужа их дочери Галины с обширным инфарктом увезли в Центральную клиническую больницу. И вот уже два месяца он находился в реанимации. Так что перспектив и надежд на его выздоровление не было никаких. Соответственно, не стоило даже рассчитывать на то, что Иннокентий когда‑либо заговорит и, возможно, в силу своей природной и выработанной с годами чиновно‑холопской боязливости, прольет свет на историю пропажи иконы. В отличие от Шувалова, который умел, если нужно, ждать хоть вечность, продолжая надеяться на фортуну, следователи Федеральной службы безопасности, вплотную занявшиеся делом и личностью коррумпированного крупного чиновника‑бизнесмена Ряжцева, достаточно быстро сообразили, что в ближайшие месяцы никакого света ни на что пролить он никак не сможет, даже если очень сильно захочет. Потому и отложили его дело в долгий ящик. С одной стороны, решили они, если Бог даст и Иннокентий выздоровеет, то все связанные с ним проблемы можно будет раскрутить на полную катушку. А с другой – как учил когда‑то «великий вождь и учитель»: «нет человека – и нет проблем».
Что касается старого институтского друга Ольги Андрея Курлика, то он вскоре после обнаружения им тайной комнаты с сейфовой дверью в кабинете загородного особняка Ряжцева и публичного изобличения своего многолетнего клиента‑нувориша семьей Потаповых‑Усольцевых и их друзей, закончившегося обширным инфарктом чиновника‑оборотня, благополучно отбыл к себе в Германию. На торжество, хотя Ольга настоятельно приглашала его принять в нем участие, Андрей не остался. Да и какой ему в этом был прок. Свой солидный гонорар за экспертизу полотен, хранившихся в доме Иннокентия, он получил от него сполна. Дальнейшая судьба украденных из музеев картин и копий выдающихся произведений мастеров живописи, которые тот явно хотел или перепродать, или с той же целью переправить за рубеж, его не особенно‑то и волновала. К тому же, учитывая складывающуюся вокруг события возню, вполне способную через какое‑то время перейти в официальное расследование всей неблаговидной истории с художественными ценностями Ряжцева, он не хотел, чтобы громкое дело повлияло в какой‑то мере и на его незапятнанную репутацию. Провести некоторое время вместе с Ольгой, как он безумно и страстно желал, вылетая в Москву, стало в связи со случившимся совершенно невозможно. Сидеть в столице несколько недель или прилетать сюда специально, чтобы побывать на торжестве передачи иконы Православной церкви, Андрей не хотел. Кроме того, он за долгие годы жизни за рубежом, особенно учитывая, что каждый час его стоил немалых денег, не привык терять времени даром. Помимо прочего, на драгоценную икону Спаса Нерукотворного, которую они, еще учась на истфаке МГУ, вместе искали по городам и весям и обнаруженную, в конце концов, через столько лет именно с его помощью, у Андрея были свои взгляды, диаметрально противоположные тем, которые имела Ольга. Что‑что, а уж дарить церкви святой лик работы выдающегося безымянного византийского мастера, который на любом престижном аукционе за рубежом стоил бы целого состояния и ушел бы влет, Андрей знал это точно, вызвав при этом мировую сенсацию, он бы, конечно, никогда Ольге не посоветовал. Тем более в тех рыночных условиях, которые сложились в России за последние годы. Но он прекрасно знал и другое: в его советах она совсем не нуждалась. А переубедить ее сделать не так, как она для себя решила еще в студенческие годы, превратив завещание прабабки в закон своей жизни, у Андрея не хватило бы никаких сил, аргументов и призывов. Ему это также было доподлинно известно, таким уж человеком была его первая и последняя в жизни любовь. Поэтому, как только «скорая», включив все мигалки и сирены, умчала мужа Ольгиной дочери Галины в Центральную клиническую больницу, Курлик не стал дожидаться семейного чаепития, а, срочно собрав свою сумку, уехал в гостиницу. Через час с небольшим он, не попрощавшись даже по телефону, что для него было совсем не свойственно, был уже в аэропорту Шереметьево, с нетерпением ожидая рейса «Люфтганзы» на Гамбург.
Адвокат Людмила давным‑давно составила грамотный, обстоятельный иск в суд, но подавать его, по совету Ольги и Олега, не торопилась. Сообща решили повременить, имея в руках исковое заявление на всякий случай, если потребуется как дополнительный инструмент давления на того же Иннокентия. Да в этом сейчас и не было особой необходимости. Ряжцев находился в коме и в сознание не приходил.
Икона осталась, как они и решили, под охраной в Галкином доме, ставшей в нем единственной хозяйкой. Претендовать на нее уже никто больше не мог. Ответных ходов Иннокентия, бесконечно расшифровывая и упреждая возможные варианты, ждать больше не приходилось. Поэтому вся семья готовилась к предстоящему торжеству дарения Спаса Нерукотворного Православной церкви в лице Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго. Оно было загодя назначено на девятнадцатое декабря в двенадцать часов дня в знаменитом Елоховском соборе сразу после завершения торжественной литургии, посвященной святителю Николаю Чудотворцу.
Олег был по‑настоящему горд тем, что ему удалось достаточно быстро и четко договориться с аппаратом Патриарха не только о вручении ему Ольгиной семейной реликвии, но и составить соответствующие списки людей, участвующих в процедуре торжественного дарения иконы в Богоявленском кафедральном соборе, указав их паспортные и анкетные данные, требуемые охране. В том, что бесценный дар должен быть преподнесен именно Алексию Второму, его убедили не только Ольгины речи и просьбы, связанные с завещанием ее знаменитой оренбургской прабабки, в честь которой ее и назвали Ольгой. И совсем не пророчество никому не известной орской цыганки, нагадавшей когда‑то на вокзале, что именно так все и свершится. В такие семейные легенды он отродясь не верил и даже не придавал, в отличие от жены, им никакого значения. Особенно если учесть, что поначалу, несмотря на возражения супруги, Олег решил, что не надо никому морочить голову, а торжественный акт вручения иконы для пущего удобства всей семьи и экономии времени совершить в достаточно популярном храме Архангела Михаила в Тропарево, расположенной прямо напротив их дома, в которой еще первый Президент России Борис Ельцин когда‑то в самом начале бесконечно продолжающихся реформ крестил своего внука. Лучше места, по его мнению, не могло и быть. В пользу этого решения было и такое обстоятельство, что на юго‑запад могли съехаться их многочисленные знакомые, которые хотели бы присутствовать на подобной, ни разу не виданной ими в жизни, столь торжественной церемонии.
Так бы, видно, все и вышло, не случись вскоре после окончательного решения Ольги о выполнении завещания ее прабабки нескольких его встреч и телефонных бесед, потребовавшихся для уточнения процедур, необходимых Олегу, не посвященному, как, в общем‑то, и большинство их знакомых, в таинства церковных протоколов и мероприятий. Решающим оказался его разговор с соседом Юрием Перцевым, которого Олег знал как порядочного и не по годам умудренного опытом человека. Главная причина обращения к нему была в том, что недавно Перцев вручал в торжественной обстановке в храме Христа Спасителя хранившиеся у него неведомо с каких времен старинные издания Библии, Нового Завета и Псалтыря с золотым обрезом и с коваными металлическими застежками. Теперь он непременно демонстрировал детям, внукам специальную запись в открытой для всех посетителей солидной церковной книге главного храма столицы, свидетельствующую о его даре. Весь дом знал и о том, что вездесущий Юрий случайно обнаружил эти историко‑религиозные несомненные ценности, с благодарностью принятые от него церковью, во время переезда из двух– в трехкомнатную квартиру, обмененную им по случаю с хорошей доплатой у совсем обнищавшего за годы реформ многодетного доцента‑биолога, жившего в том же доме и том же подъезде, что и он, только двумя этажами выше.
Созвонившись с соседом и договорившись о встрече, Олег взял бутылочку армянского «Наири» и в ближайший вечер направился к Юре на посиделки, чтобы прояснить для себя целый ряд волновавших его процедурных вопросов.
И Перцев за «рюмочкой чайку» на кухне удивил его:
– Что ты, старина. Не узнаю тебя. Человек ты всегда был разумный, деловой и вдруг глупость решил сморозить. Такую ценность, как у вас, нужно вручать только первым лицам. Вы что, для галочки, что ли, собираетесь с Ольгой это сделать? Столько лет искали ее семейную реликвию, чудом, можно сказать, нашли, а теперь хотите от нее немедленно избавиться? Господи. Да не торопитесь вы, советую настоятельно. Свяжись с нужными людьми, обговори все детали. В противном случае, уйдет ценнейшая икона в никуда. Мне о таких делах ребята много рассказывали.
– Не может такого быть! – заметно насторожившись и даже немного загрустив от такой перспективы, нарисованной соседом, воскликнул Олег. – Я‑то был уверен, что у них все не так, как в нашем насквозь коррумпированном обществе. А ты мне совсем другое проповедуешь. Ты в этом уверен?
– Больше, чем в самом себе, – долго не размышляя, отреагировал Юрий, махнув очередную рюмку «Наири». – Ты что же думаешь, церковнослужители не хотят хорошо одеваться, есть, пить и тому подобное, что ли? Ты думаешь, что, когда вся наша страна соревнуется за добычу «зелени», они остались в стороне? Нет, мой дорогой, никто в стороне не остался. Так что не морочь себе голову. Займись вашей проблемой серьезно. Расскажи Ольге, что я советую. Думаю, даже уверен, что она меня на все сто процентов поддержит. А потом, представляешь себе, какой пиар вокруг вас будет. Шутка сказать. Без единого рубля, такое пабли получите, о котором можно только мечтать.
– Так что давай действуй, – завершая последней рюмкой свои слова, сказал Перцев. – И прекрати заниматься благотворительностью. Сейчас она никому не нужна. Выбрось все это из головы. А что касается процедуры, то она совсем проста, не бери в голову. Там есть люди, они тебе все подробно расскажут, объяснят, что и как нужно будет сделать.
Рассказ соседа Перцева, знавшего толк в современных реалиях не понаслышке, немало насторожил и даже напугал Олега. Однако делиться впечатлениями с Ольгой он не стал. Решил, что посоветуется еще как минимум с двумя знакомыми, прежде чем принять окончательно решение в этом непростом, как он ясно теперь понял, вопросе.
– А что, если Юрий прав, и все может произойти именно так, как он сказал? – подумал Олег, возвращаясь домой. – Видимо, права Ольга, когда, вспоминая предсказания орской цыганки, повторяла мне множество раз, особенно просыпаясь по утрам после одолевавших ее мыслей по этому поводу, что вручить Спаса, как и было завещано, нужно лучше всего самому Патриарху Московскому? Мы же на самом деле, – как справедливо заметил Перцев, поймав самую суть вопроса, – не избавиться, конечно, после столь многолетних поисков и расследований хотим от драгоценной семейной реликвии, а вернуть ее Православной церкви? То есть туда, где и есть ее настоящее место. Ладно, поговорю еще с двумя‑тремя знакомыми, а там ясно будет. Потом, по результатам этих бесед, примем вместе окончательное решение. А пока займусь выяснением, кто сможет помочь выйти на первых лиц православного духовенства. Наверняка у меня должны быть хорошие знакомые и в этой среде.
Следующий день он почти целиком посвятил бесконечным телефонным переговорам с возможными консультантами по основательно взволновавшему его вопросу. Достигнув к концу рабочего дня соответствующих договоренностей, практически целиком расписал на намеченные встречи предстоящую субботу, составив даже на бумажке довольно четкий график переговоров, что называется, по часам и минутам. Решил, дабы чего не вышло, действовать быстро и решительно.
Первым делом, как только план действий целиком сложился, в тот же вечер направился к обычно подолгу засиживающемуся на работе приятелю Сергею Десятову в Кремль. И не ошибся. Сергей – известный ученый, кремлевед, доктор исторических наук, профессор – оказался на месте и, как всегда, в запарке. В этот раз он был чрезвычайно сильно занят подготовкой солидного монографического издания, посвященного предстоящему юбилею гаража особого назначения, или ГОНа, как сокращенно именовали кремлевский гараж № 1. Работа эта была нешуточная. Требовалось прошерстить многие архивные документы, побеседовать с живыми свидетелями создания и развития этого уникального кремлевского подразделения, договориться с издательством, организовать коллектив авторов и многое другое. Это занимало, помимо основной работы, много времени и требовало немало сил и энергии. Поэтому Олег, зная безмерную занятость Десятова, решил долго не засиживаться у товарища.
Тот встретил его чрезвычайно радушно. Заварил кофейку, налил по рюмочке прекрасного французского коньяка. А уж потом, закурив тонкую сигарету, внимательно выслушал Олега, изложившего телеграфным стилем свою проблему. Уж что‑что, а такие процедуры Десятов знал, как свои пять пальцев. Кроме прочего, он также некоторое время назад передал в дар храму Христа Спасителя ценный подарок, который, по его сведениям, хранился в свое время в музее взорванного при Сталине святилища и неведомо каким образом оказался в его доме – украшенную драгоценными камнями шпагу, принадлежавшую некогда чуть ли не Петру Первому. И хотя позже выяснилось, что к первому российскому императору это оружие не имеет никакого отношения, а принадлежало, скорей всего, одному из полководцев – героев Отечественной войны 1812 года, участвовавшему в Бородинском сражении, тем не менее своим ценным подарком Десятов гордился особо, не скрывая этого от окружающих, и будучи искренне убежден, что так на его месте должен поступать каждый, считающий себя истинным гражданином своей страны. Поэтому вопросы Олега никакого удивления у него не вызвали. Скорее, наоборот. Он даже был доволен, что за таким советом товарищ обратился именно к нему. Предостережений и опасений Перцева Десятов, как опытный чиновник, не разделял совсем. Однако предложение того вручить святой лик исключительно на самом высоком уровне ему искренне понравилось. Примерно рассказав Олегу схему его дальнейших действий в этом направлении, подсказав к тому же ряд имен людей, способных оказать содействие в решении этой проблемы, и номера их телефонов, он предложил и свою помощь в осуществлении благородного плана в случае, если у Олега и Ольги возникнет такая необходимость.
Советы товарища Олегу пришлись как нельзя кстати. Выслушав их внимательно, он перестал волноваться и даже повеселел, почувствовав за спиной мощную поддержку и убедившись окончательно в реальности скорого, как он понимал, претворения в жизнь намеченных ранее с женой планов. А тем более, когда в составленном Десятовым списке людей, с которыми он должен связаться по этому поводу, обнаружил и хорошо известных ему, чья репутация никакого, даже малейшего сомнения у него не вызывала.
Субботу Олег провел четко, в полном соответствии с составленным перед этим графиком и предложенной Десятовым схемой действий. Но начал все‑таки со своих знакомых, при благоприятном стечении обстоятельств и встреч с которыми обширные связи Десятова, как они вместе с ним решили, могли и не понадобиться. Тем более что тот мог приступить к их обзвону не ранее второй половины дня понедельника, что серьезно затянуло бы весь процесс.
Вскочив на следующий день, как по тревоге, часов в шесть утра, он в темпе помылся, побрился, позавтракал на скорую руку и засел перво‑наперво за изучение списка людей, выбранных им самим и подсказанных товарищем. Из двух листов испещренных мелким почерком фамилий на сегодня Олег выбрал только четыре. Александра Кузьмина, бывшего оборонщика, работавшего в Московской мэрии, своего давнего знакомого Николая Сидоровича Бабчука – управделами Елоховского собора. Петра Зырялова – члена попечительского совета русской Православной церкви. Крупный бизнесмен после серьезных неудач и полного банкротства ряда своих предприятий и банков, связанных с известным дефолтом 1998 года, он пережил сильный стресс и с головой окунулся в религию. Тогда он провел несколько месяцев паломником – монахом храма на священной горе Афон на северо‑восточном полуострове греческих Халкидик, омываемых Эгейским морем. Еще Валерьяна Алешкина, когда‑то в молодости партийного журналиста, работавшего в последние годы помощником крупного церковного чина. В резерве оставался Владимир Сухостоев, когда‑то, как инструктор орготдела ЦК, курировавший бессменно возглавляемый товарищем Куроедовым Комитет по делам религий. Но звонить ему Олег не очень‑то хотел, зная, что несмотря на довольно интеллигентную внешность, у того был совершенно отвратительный, зловредный, известный каждому, кто его знал не понаслышке, характер. Немаловажное значение имели также его далеко запенсионный возраст и посткоммунистические взгляды, особо проявившиеся в последние годы.
Встреча с Кузьминым была еще вчера днем назначена на двенадцать часов возле памятника Бауману, как раз возле Елоховского собора. Место назвал сам Кузьмин, так как нередко проводил время на своей старой квартире в пятиэтажке на Спартаковской улице, оставшейся ему после развода с первой женой, отвалившей со своим молодым любовником‑бизнесменом в Париж. Александра Олег знал давно, еще по советским временам, когда тот после окончания Бауманского работал в Средмаше, занимаясь заказами оборонки. После крушения империи и сокращения многих министерств и ведомств, в том числе и среднего машиностроения, Кузьмину ничего не осталось, как плавно перетечь в столичную мэрию в качестве замначальника департамента – им руководил его бывший сокурсник по знаменитому техническому университету. Звезд он с неба не хватал, но человек был сугубо обязательный и надежный и слово свое умел держать. Олег прекрасно знал, что на кого‑кого, а на Кузьмина положиться всегда можно в любом, даже самом щекотливом вопросе, с которым к некоторым знакомым и обратиться‑то было неловко. Но в данном случае он интересовал Олега совершенно по другому поводу, напрямую связанному с намеченной процедурой дарения Спаса Нерукотворного первым лицам русского православного духовенства. К религии Кузьмин имел такое же отношение, как Земля к Луне. Иногда, конечно, по большим христианским праздникам, с удовольствием посещал находящийся поблизости от его дома на Спартаковской Богоявленский кафедральный собор. Мог иной раз просто зайти туда, прогуливаясь с женой в выходной день. Но не будь храм расположен так близко к его дому, он вряд ли когда‑либо посетил бы его и поставил бы, как он делал, бывая там, большие свечи за здравие, за упокой, ну еще за нечаянные радости…
Но Александр не раз говорил ему, что хорошо знаком многие годы с управляющим делами кафедрального собора в Елохове Николаем Сидоровичем Бабчуком, известным огромными связями в православных церковных кругах страны и даже за рубежом. Сближала их страсть к преферансу и другим земным радостям. Обнадеживало Олега и то немаловажное обстоятельство, что дочь Кузьмина от первого брака – Настя – приятная, скромная и очень симпатичная девушка, была студенткой четвертого курса экономического факультета Ольгиного университета. Мало того, именно Ольга активно способствовала ее поступлению в свой вуз и серьезно опекала все годы учебы, так что Кузьмин при удобном случае всегда благодарил ее за такое деятельное внимание и патронаж и был им с женой за это безмерно благодарен.
«Уж кто‑кто, а Николай Сидорович, – подумал Олег, пробираясь через бесконечные пробки по Спартаковской к Елоховской площади на встречу с Кузьминым, – быстрей и надежней гораздо, чем кто‑либо другой, сможет, если его, конечно, Александр убедит, легко и просто решить нашу нынешнюю проблему. А он, раз вчера тут же пообещал, обязательно постарается помочь. Наверняка сходу созвонился с Бабчуком и, скорей всего, тут же договорился с ним, как только услышал мою просьбу. Иначе вряд ли бы назначил на сегодня встречу возле собора».
Он очень волновался перед этой встречей. Во‑первых, потому, что хотя и находился уже минутах в десяти от назначенного места, мог опоздать. Тем более прекрасно знал, что больше двадцати минут Кузьмин ждать не будет: такой он был человек. А во‑вторых, потому, что от этой встречи очень многое зависело. Еще он был уверен, что, наверняка созвонившись с Бабчуком, Александр договорился с ним и о времени, когда тот сможет спокойно принять и выслушать их. А это было уж весьма ответственно, ибо второй такой встречи могло и не быть. Так что, постоянно поглядывая на часы, ругая себя за то, что выехал под самую завязку, а не минут на тридцать раньше, Олег время от времени даже нажимал на сигнал, хотя смысла в этом не было никакого. При всем желании водители бесконечной череды автомобилей, заполнивших Спартаковскую, не смогли бы пропустить его вперед. Он даже решил для себя, что, возможно, будет лучше, если он припаркуется тут же, где сейчас стоит, и бегом помчится в скверик напротив собора. Но минуты за три длиннющий транспортный поток уверенно двинулся вперед и, с учетом не совсем удачной парковки, Олег опоздал всего лишь на пару‑тройку минут. Когда он подошел к памятнику, Кузьмин нервно поглядывал на часы. Как всегда, он был одет, что называется, с иголочки. Темно‑синий костюм от Пьера Кардена, до блеска начищенные туфли с длинными обрубленными носами, скорей всего, от Пазолини, белая в интеллигентную синенькую клетку фирменная французская рубашка, однотонный, со знанием дела небрежно повязанный розовато‑фиолетовый голстук «Босс» прекрасно смотрелись на фоне распахнутого модного длинного пепельно‑серого пальто и выглядывающего из‑под него черного фирменного кашне. Олегу даже стало слегка неловко за свое сугубо субботнее одеяние: джинсы, толстый баварский шерстяной свитер и пуховик.
– Ты что опаздываешь, старина, мы так с тобой не договаривались? – спросил, в очередной раз взглянув на свои золотые часы с браслетом, нетерпеливый Кузьмин. – Нас же через минут десять уже ждут. Давай пойдем побыстрей, а то неровен час, Бабчук уедет по делам, тогда пиши пропало. Сам же просил договориться на сегодня. Я и договорился, как обещал, а тут не хватало, чтобы ты меня подвел. Я в такие игры, старина, с детства не играю, ты же знаешь.
– Знаю. Конечно, знаю. Ты уж извини. Пробки, понимаешь ли, на дорогах, несмотря на субботу. Вот я чуть было и не застрял. Уже звонить хотел тебе по мобиле. Да тут вдруг подфартило неожиданно. Хотя я и опоздал‑то всего на пару минут, не больше, – только и промямлил в ответ, продолжая волноваться. Олег, стремглав помчавшись за Кузьминым через небольшую площадь к одноэтажной голубоватой, под цвет собора, пристройке слева за монументальными воротами въезда во двор храма.
Пожилая монахиня, отгороженная от посетителей стеклом, в небольшое окошечко выслушала Кузьмина, потом связалась с кем‑то по телефону и пропустила их внутрь помещения к лифту со словами:
– Николай Сидорович давно ждет вас. Поднимайтесь на третий этаж. Потом направо до винтовой лестницы. Там увидите дверь его кабинета. Только учтите, что, кроме вас, там еще ждут два посетителя.
В приемной никаких секретарей не было. Достаточно, видно, было облаченной в черные одежды, чересчур серьезной на вид монахини в своеобразном бюро пропусков. Друзья сняли верхнюю одежду и сели в глубокие кресла для посетителей. Но ждали они недолго. Не успели даже переговорить между собой, как в двери показался невысокий с гладкой несовременной прической зачесанных назад тонких волос улыбающийся мужчина, одетый в черный светский костюм и белую рубашку с красновато‑желтым атласным галстуком. По своему внешнему виду Бабчук напоминал Олегу не раз виденные им на фотографиях, особенно в расположенном в Баварских Альпах американо‑немецком центре по вопросам безопасности и обороны, портрет известного военно‑политического и государственного деятеля послевоенного времени, единственного военного, удостоенного Нобелевской премии мира Джорджа Кеттлета Маршалла, чье имя как раз и носил этот международный центр. А наследие, цели и идеалы, которые он исповедовал, нашли продолжение в образовательных программах и научно‑просветительской деятельности Центра его имени. Невысокий рост, гладко зачесанные назад тонкие темно‑каштановые волосы, уверенная, энергичная походка и излучающие свет живые, горящие, умные глаза – все в Николае Сидоровиче напоминало Олегу американского генерала, чье политическое видение, талант и умелое руководство в немалой степени определило развитие второй половины ХХ века и сыграло выдающуюся роль в возрождении послевоенной Европы и скорейшем выходе из кризиса аграрного сектора экономики США.
Бабчук приветливо пригласил Александра и Олега к себе в кабинет, предложив им разместиться в кожаных креслах за широким журнальным столиком со стеклянной столешницей, попросил по телефону принести всем по чашке кофе, сливки, сахар и пару бутылочек воды «Перье». Потом, открыв массивные створки старинного буфета орехового дерева, достал фужеры, рюмки, слегка начатую бутылку «Наполеона» и широченную хрустальную вазу с конфетами. Когда все было готово и на стекле дымились принесенные молоденьким светловолосым пареньком в сутане чашки с только что приготовленным кофе, Бабчук, сделав перед этим пару коротких телефонных звонков, сел напротив Олега и Александра. Пока Николай Сидорович суетился с приготовлениями к приему гостей, Олег осмотрел его внушительный большой кабинет. В глаза бросилась стеклянная витрина, за которой висел, видимо, парадный черный смокинг – весь в больших церковных орденах, приколотых к обоим бортам. А поверх него на широкой красной ленте, поблескивая в свете люстры серебром и золотом, камнями и эмалью, сиял похожий на старинные царские награды, как минимум типа «Владимира», или «Святого Станислава», какой‑то также особый знак отличия или высокий церковный орден. Многие небольшие журнальные столики, расставленные по углам кабинета, были сплошь завалены газетно‑журнальной продукцией далеко не духовного содержания. По стенам же стояли массивные дубовые или ореховые шкафы, витрины и буфеты, выдержанные в одном стиле.
– Так, ребята, слушаю вас внимательно. В чем вопрос или просьба? Не знаю пока, смогу ли вам помочь, но постараюсь обязательно. Итак, что вас ко мне привело? – торопливо сказал Николай Сидорович, наливая всем из матовой зеленой бутылки «Наполеона» по хрустальной рюмке.
– Ну что молчишь, давай в темпе излагай, – выпив свою рюмку и одной рукой мгновенно взяв полоску толстой лимонной вафли из хрустальной вазы, а локтем другой толкнув Олега в бок, отреагировал на эти слова Кузьмин. – Как я понимаю, Николай Сидорович, времени у нас с ним как всегда в обрез?
– Не то чтобы в обрез, но и не так много. В другой ситуации я бы с вами посидел с удовольствием подольше, но, надеюсь, это у нас е