Эта книга написана исключительно благодаря
Мой маме – Анне Михайловне Горфункель. Она
Сохранила и перебрала множество документов и
Писем, написала много воспоминаний и, главное,
Вдохновила меня – своим примером (она написа-
Ла замечательную книгу о своей сестре), своим
Доверием и, конечно, своей любовью к отцу. Если
Бы не мама – я вообще вряд ли бы начал эту кни-
Гу. И никогда бы не узнал, насколько это занятие
Может быть интересным и эмоционально содер-
Жательным. Я многое понял о жизни своего отца,
И мне многое стало понятно о самом себе. А глав-
Ное – пока я писал эту книгу, я совершенно от-
Четливо почувствовал ту тональность, в кото-
Рой надо строить отношения со своими детьми,
Чтобы сохранить их способность быть счастли-
Выми. Так что маме – огромное спасибо.
Мне помогли многие люди, поделившиеся свои-
Ми воспоминаниями о моем отце – все они упомя-
Нуты в книге, и я всем им очень благодарен.
Отдельно хочу сказать спасибо моей жене
Ирине и моему старшему сыну Максиму - за по-
лезные советы и проявленное внимание.
У меня плохая память. Просто ужасная.
Она помнит множество вещей, запоми-
нать которые совершенно ни к чему, и
при этом не может воспроизвести мне
меня самого (не говоря уже о других лю-
дях) в сколь-нибудь последовательном промежутке
времени. Недавно у нас была встреча одноклассни-
ков. Все вспоминали какие-то события, происшест-
вия, рассказывали, кто каким был в школе. Я ничего
не помню. Так, какие-то отрывочные события, ка-
кие-то картинки – не более. И так лет до 30. Пример-
но с этого возраста, мне кажется, я помню себя бо-
лее-менее отчетливо, и то, как показывает практика,
это мне только кажется. Мама говорит, что это такой
вид памяти, и что с возрастом я буду вспоминать все
больше и больше. Возможно. Но она это мне говори-
ла, когда мне было 30, сейчас мне уже за 50, а до сих
пор ничего не изменилось, если не считать еще не-
скольких забытых лет.
Мой отец умер 29 лет назад, мне было 23. Он умер
от инфаркта, ночью, в своей комнате. У него был рак
легких, и это уже был приговор, но сердце не выдер-
жало раньше. Я помню мамин стон, когда она утром
нашла его, лежащего в своей комнате на полу. Пом-
ню, как вызывал «Скорую», чтобы как-то помогли
маме, и даже не мог сказать слово «умер». Помню,
как потом я пошел в университет, где отец работал,
чтобы сообщить преподавателям его кафедры. Пом-
ню, что вызвал Сергея Леонидовича, и в коридоре
сказал ему, и он пошел сказать всем, и через минуту
уже выбежала их лаборантка Ольга – она была вся
в слезах. И потом я помню – все плакали. Все эти
дни, когда были приготовления к похоронам, проща-
ние, похороны… Очень много людей, и все плакали…
А я почему-то нет. Я помню, что я не плакал. Не знаю
почему. Сейчас я, совершенно взрослый мужик, по
прошествии стольких лет набираю эти строки и нату-
рально реву – слезы как будто накопились с тех пор.
Отца своего я помню так же, как и себя самого –
отрывками, картинками… Почему-то запомнилось,
что когда мы брались делать что-то вместе – ну, на-
пример, какой-нибудь шкафчик на кухне или верс-
так на нашем садовом участке – дело заканчивалось
ссорой. Это, наверное, было соперничество за «кто
прав», возможно, в молодости это кажется принци-
пиальным. Сейчас-то я понимаю, какая это глупость
вообще, а уж в отношении близких – тем более.
А тогда, видимо, это казалось таким важным… При-
чем я не помню самих событий этих ссор, у меня прос-
то остались воспоминания, что они были. Впрочем,
один случай помню. Мы с отцом собирались сделать
что-то типа серванта, и предусматривалось стекло,
которое должно было скользить в пазах, как тогда это
делалось. Стекло было решено купить на рынке и там
же попросить отрезать по размеру. А вот как сделать
кромки стекла гладкими, не царапающимися? И тут
отец говорит, что надо купить серную кислоту и ей об-
работать края стекла. На мой вопрос он пояснил, что
серная кислота растворит поверхность стекла и загла-
дит шероховатости. Я попробовал себе это предста-
вить и сказал, что это вряд ли. Отец продолжал меня
убеждать, что это так, что серная кислота «очень
сильная». Вскоре мы перешли на повышенные тона.
И тут я достал козырного туза, сообщив папе тоном
человека, уставшего от глупого спора по пустякам, и
вынужденного объяснять очевидные вещи, что если
бы серная кислота разъедала стекло, то ее не налива-
ли бы в стеклянную тару. Противник был повергнут
наповал… Наверное, в моей жизни были и еще какие-
нибудь такие же никчемные победы – не помню. Но
эту помню точно. И до сих пор жалею об этом…
Но это редкий случай из нашей жизни, который
я помню. В основном, не помню ничего. И, стран-
ное, дело, несмотря на это, я почему-то уверен, что
запросто могу ответить на вопрос – каким был мой
отец. Он был сильный, он был строгий, умный, весе-
лый, жизнерадостный, у него было отличное чувство
юмора и огромная сила воли. Он был смелый – не бо-
ялся ничего и никого. Вообще он был таким, что все,
кто имел хоть какое-то к нему отношение, гордились
этим. Он любил людей. Всегда был внимателен к
ним, и особенно – к слабым. Потому что им нужна
помощь. И еще – он уважал себя. И поэтому ему ни-
когда не надо было скрывать – какой он есть, никог-
да не надо было казаться каким-то другим, он всегда
был собой. И он по-настоящему любил жизнь. А как
было ему ее не любить, когда он всегда был в полной
гармонии с ней и в согласии с самим собой? Вот та-
ким был мой отец. Конечно, такой отзыв о своем папе
больше достоин маленького мальчика, чем взрослого
человека, способного проанализировать, обдумать,
сделать выводы… Но в том-то и дело, что особо ана-
лизировать мне нечего – я практически ничего не
помню, никаких конкретных событий… А откуда я
это знаю – не знаю. Наверное, это какая-то память
души. Когда ничего не помнишь, но - знаешь.
Прошло, наверное, года два, а то и три, с того вре-
мени, как он умер, когда я понял, что мне его не хва-
тает. Не хватает так, что жизнь стала воспринимать-
ся совсем иначе, она просто стала совсем другой. Это
было странно – ведь я не помню, чтобы при его жизни
я привык бы, например, делиться с ним моими радос-
тями и печалями, идти к нему за советом, просить у
него помощи… Потом я понял – просто я стал главой
семьи. Это когда ты чувствуешь ответственность за
всех, а за тобой никого нет. И это случилось внезапно,
и ты к этому не готовился, и не у кого спросить совета.
И единственный, кто мог бы тебя понять и посовето-
вать – тот, кто был на этом месте до тебя, твой отец.
Я стал часто ходить к нему на могилу, один, без
всяких поводов. Просто приду, принесу цветы, пос-
тою, немного поговорю с ним… Мне и до сих пор –
прошло уже 29 лет – его не хватает. И я живу теперь
далеко, и редко бываю на его могиле, но все равно
иногда разговариваю с ним, просто ни о чем или про
какие-то события, как мы сейчас живем, какие у
меня планы и какие проблемы…
Не так давно я начал читать письма, которые отец
с мамой писали друг другу на протяжении всей сво-
ей жизни, и другие документы из нашего семейного
архива. Раньше я как-то этим не занимался, не знаю
почему. И даже не знаю точно, почему занялся сей-
час, наверное, просто время пришло. Узнавая о тех
или иных событиях в жизни отца, о том, как он пос-
тупал в тех или иных обстоятельствах, что говорил,
чувствовал, переживал – я как будто восстанавливал
физически картину, которую потерял, но помнил.
Я настолько узнавал отца в его поступках и словах,
как будто видел все это сам. Я прочитал все, что было,
о его жизни, а в основном это была их жизнь с мамой
(хотя и до встречи с ней у отца была целая эпоха в
жизни – война). Вот это была жизнь! Это настоящий
роман о любви, преданности и бесстрашии!
Я с сожалением отмечаю, что я не знаю среди своих
знакомых моего поколения – включая и меня тоже! -
людей, о жизни которых можно сказать такие слова.
И мне уже кажется, что мы чего-то лишились, что се-
годняшние наши жизни – хоть они и с сотовыми те-
лефонами, компьютерами, машинами и прочими до-
стижениями технократического развития – жалкая
пластиковая модель по сравнению с жизнями наших
родителей. Ну, может, не всех, но моих – точно.
Смерть отца была для мамы не просто страшным
ударом. Я думаю, она восприняла это как конец ее са-
мой. Ведь отец был не просто ее мужем, он был цент-
ром ее жизни и одновременно - ее тылом. Быть вмес-
те с ним – это было для мамы и смыслом, и способом
жизни. И вдруг всего этого не стало. Тут любой может
сломаться. Но только не моя мама. Она-то, конечно,
уверена, что вся ее жизненная сила, которая до сих
пор удивляет и восхищает всех, кто ее знает, и кото-
рая снова поставила ее на ноги и заставила идти даль-
ше – что все это есть результат жизни с отцом. Она,
конечно, уверена, что он встретил ее в далеком 45-м
маленькой, слабенькой, пугливой девочкой, а за вре-
мя их совместной жизни сделал ее сильной, стойкой,
способной к сопротивлению любым вызовам жизни.
Наверное, это так. Но, я думаю, не совсем так. Я ду-
маю, увидев эту маленькую, слабенькую, пугливую
девочку, отец – вот что значит быть «психологом от
Бога»! – сразу разглядел в ней ее внутреннюю жиз-
ненную силу и энергию, о которых сама мама, навер-
ное, и не подозревала. И отец – в течение всех лет их
с мамой жизни – плавно, но последовательно раскры-
вал ей ее собственную силу, заставлял поверить в нее
и учил пользоваться ею на собственном примере. Как
будто всю свою жизнь он готовил маму к жизни после
него… Они написали друг другу огромное количество
писем. Как рассказывала мама, она никогда не со-
храняла эти письма, и даже не задумывалась об этом.
И только несколько лет назад, продолжая разбирать
бумаги отца, она нашла все их письма – больше ты-
сячи. Они все были аккуратно сложены и сохранены.
Мама написала много писем отцу после его смерти,
она ведет собственные дневники. И недавно я все это
прочитал… Она все время обращается к нему… Он ни-
куда не делся, он до сих пор с ней...
Я думаю, жизнь моих родителей – это уникальный
случай такого сплава любви и профессионального
сотрудничества, да еще длящегося всю жизнь! Они
были поистине талантливы – и в любви, и в профес-
сии. Об их профессиональной деятельности уже на-
писано несколько статей, о ней известно многое. Они
окончили Ленинградский государственный универ-
ситет и в качестве профессиональных психологов
приехали в Ижевск в начале 50-х годов, по направ-
лению от Министерства – работать в Удмуртском
пединституте (сейчас – университет). Они застали
науку психологию в самом плачевном состоянии,
практически в «нулевом» – профессионально под-
готовленных специалистов не было, а информация о
психологии доносилась в качестве популярных све-
дений. Ни о каких научных подходах в изучении, а
тем более в применении психологии не было и речи.
Даже о применении психологии в педагогике (ин-
ститут-то – педагогический – готовил учителей!)
рассказывалось преимущественно на любительском
уровне. Совместная профессиональная деятельность
родителей длилась 30 лет, и это целая эпоха и в их
жизни, и в развитии психологии в Удмуртии. За это
время им удалось не просто сдвинуть изучение и
применение психологи с места, а поднять их на со-
вершенно новый - научный - уровень. Чем только
они ни занимались, какие только области изучения
и применения психологии не затронули!
Но это все известно и без меня, и уже несколько раз
написано, хотя, конечно, далеко не все. Но и сам-то я
о профессиональной деятельности отца знаю из этих
же источников и рассказов мамы, так что не мне об
этом рассказывать.
Многих людей, знавших отца, работавших с ним
или учившихся у него, впечатляла не только психо-
логия, не только профессионализм отца в ней, но – и
я думаю, даже в бо̒льшей степени – сама личность
отца. А проявлялась она не только в работе. Не в
меньшей, а может быть даже в большей степени, она
давала себя знать в семье.
Как я уже сказал, я практически ничего не помню.
И отец никогда не рассказывал мне о себе. Наверное,
потому что я не спрашивал. Так что все, что я узнал
теперь – из писем, документов и рассказов - в основ-
ном, маминых.
Справедливости ради, надо сказать, что мама была
права (какая замечательная фраза – не правда ли? –
каждый пришедший, наконец, к этой мысли, может
считать себя по-настоящему взрослым человеком), и
пока я собирал сведения о жизни отца, я и сам вспом-
нил несколько ярких эпизодов из своего детства, свя-
занных с отцом, и крайне удивился - не тому, что я
их вспомнил, а тому, что забыл… Мне было интерес-
но писать эту книгу, и я подумал, что может быть лю-
дям, которые знали отца, будет интересно ее прочи-
тать. А может и тем, которые не знали – тоже.
Детство
Мой отец – Павел Лейбович Горфункель - родился__в Ленинграде 27 октября 1923 года.
Его мама – моя бабушка, Ева Фишелевна Флейш-
ман, родилась в большой семье в Молдавии, в малень-
ком городке или в сельской местности, в деревне. Во
время революции и гражданской войны в Молдавии
и на Украине прошла волна еврейских погромов. Спа-
саясь от них, убегали, стараясь спрятаться в высоких
колосьях и в кустах, старики, молодёжь, дети – и ба-
бушка в том числе. Бандиты их догоняли и убивали. На глазах у бабушки были убиты её родные – дядя,
тетя, двоюродные сестры. Бабушка сумела укрыться
в поле и благодаря этому спаслась. Спаслись также ее
родители, брат и сестра. Впоследствии все кроме ба-
бушки эмигрировали в Аргентину - в то время мно-
гие уезжали в Южную Америку. А бабушка не поеха-
ла – она встретила моего будущего дедушку – тогда
молодого красивого моряка Черноморского флота.
Бабушка, кстати, была очень красивой девушкой – у
нас есть ее фотография в молодости. Моряка звали
Лейба Михайлович Горфункель, его знакомые и со-
седи звали его Лев Михайлович – так было проще.
Он родился в многодетной семье, был моряком цар-
ского флота и демобилизовался после 1-й мировой
войны. Они поженились в Молдавии, уехали жить в
Ленинград и поселились там на ул. Плеханова, где у
них было 2 комнаты в 5–комнатной квартире, в кото-
рой до этого была оранжерея профессора ботаники из
Петербуржского университета. Работали они в соста-
ве артели по изготовлению головных уборов – шили
на дому кепки и сдавали их в артель. Больших денег
это не приносило, но жили вполне сносно. Лев Ми-
хайлович был человеком с твердым, даже жестким
характером, и нежностью явно не отличался. При-
дя с работы, или закончив какую-то работу дома, мог
вполне развалиться на диване, и его мало волновало,
что жена (моя бабушка) в поте лица занята работой
по дому. Бабушке было тяжело от работы и обидно
такое невнимание. Но что поделать – время было тя-
желое, нравы тоже, да еще и моряк - вполне можно
понять. Мой отец – Павел - был старшим ребенком
в семье. Через два года после него родилась его сес-
тра Муся (Мария), а еще через 15 лет – его брат Геня
(Генрих). Бабушка, вдоволь хлебнувшая «еврейско-
го счастья», настояла впоследствии на том, чтобы
отчества детей хотя бы произносились «Львович», а
не «Лейбович» - так их все потом и звали, а Мусю
она даже сумела записать в документах как «Мария
Львовна». И моего отца тоже все сначала знали, как
Павла Львовича. Однако, он все равно позднее стал
Павлом Лейбовичем, о чем расскажу дальше.
Из рассказов бабушки (не мне – она рассказывала
Гене и моей маме, а они – мне) я знаю, что отец мой
воспитывался на улице – в том смысле, что основную
часть времени проводил с друзьями, он никогда не
делился своими проблемами с родителями, ничего
не рассказывал о школе, о друзьях, его родители не
знали, что ему нравится, как он живет - он как будто
жил отдельно и избегал разговоров с ними. Участие
его отца в воспитании ограничивалось, в основном,
наказаниями в виде порки. Они случались не очень
часто, но это был основной способ воспитания и ос-
новная форма общения Льва Михайловича со стар-
шим сыном Павлом. Несмотря на это (или благодаря
этому) мой отец своего отца уважал, считал правиль-
ными чертами его строгость и волю. Отец в детстве
никогда не плакал (за исключением грудного воз-
раста). Он даже не показывал, что ему больно. И на-
учился этому так, что делал это всю жизнь – никогда
и никто не видел и не знал, какие боли ему приходи-
лось терпеть практически постоянно, о чем расскажу
дальше. И он никогда не извинялся – как бы с него
этого не требовали. Он был не просто упорным – он
был по-настоящему упертым в этом вопросе. Он на-
столько «напрактиковался» в этом, что и много лет
спустя не мог извиниться, даже если считал нужным,
и лишь после долгих лет жизни с мамой он, наконец,
немного «растаял» и научился этому. А плакал он
лишь дважды – и об этом тоже расскажу позднее. Так
что отец с детства воспитал в себе упорство, упрямс-
тво – как хотите. И волю. Волю, которая станет для
него потом настоящим стержнем, помогающим пре-
одолевать многие трудности, а впоследствии – даже
предметом профессионального исследования. Также
он с детства привык не делиться с родными своими
переживаниями, проблемами, болями – вообще при-
вык быть «одиночкой» и самостоятельно решать свои
проблемы и переносить свои невзгоды. В детстве он
был очень подвижным и очень непослушным, прино-
сил замечания из школы за плохое поведение. Но он
был очень способный, что отмечали все его учителя,
его сочинения и контрольные по математике нередко
отмечали как лучшие, хотя нередко он получал и «не-
уды». Однажды он выступал на школьном вечере в
присутствии родителей, загримированный под Пуш-
кина, и читал его стихи, хорошо читал. Его запом-
нили дети и потом, встречая, говорили: «Вон Пуш-
кин идёт!». Его приняли в школу по классу скрипки:
у него оказался абсолютный слух, но учиться он не
захотел, а заставить его все равно бы никто не смог.
Никаких других сведений о детстве отца не сохрани-
лось. Он закончил школу – и началась война.
Война
Письма, которые отец писал своей маме во время
войны – единственные документальные свидетели
его фронтовой жизни – не сохранились. Все, что я
знаю о военных годах отца, я знаю от мамы – по ее
рассказам и некоторым статьям, а также единичным
документам, найденным мной в семейном архиве.
Война застала отца именно так, как это обычно по-
казывают в фильмах о войне – выпускником школы.
И именно во время празднования окончания школы
(в Петергофе, у фонтанов) – объявление о нападении
немцев. Отец вместе с другими одноклассниками
сразу поехал в военкомат. Вскоре его отправили на
6-месячные курсы артиллеристов. Ему долго не мог-
ли подобрать форму: маленький, худосочный, раз-
мер ноги 38, 17 лет… Учили, конечно, максимально
ускоренными темпами – а как же иначе, когда враг
все ближе. И уже в декабре 1941 отец прибыл на
фронт, а дома остались его отец, мать, младшие сест-
ра и брат. И Лена – его первая школьная любовь. Пе-
ред отъездом отца на фронт они решили пожениться
сразу после войны…
Отец был назначен сначала командиром взвода, а
затем батареи – 4 орудия, 20 бойцов и еще кони – пе-
ревозить орудия. Это была 286 стрелковая дивизия
Ленинградского фронта, основной задачей которого
была защита Ленинграда. Отец всю жизнь гордился
потом, что защищал свой родной и любимый город,
свою семью, которая осталась там.
Он был самым молодым командиром батареи –
18 лет. Период был самый тяжелый: немцы насту-
пали, голод, холод, болотистая местность вокруг Ле-
нинграда, кони застревают, не могут перетаскивать
орудия. А ему надо не просто воевать – командовать
людьми, отвечать за них – по крайней мере, перед
собой. 18 лет… Не могу себя представить на его месте
в 18 лет... Хотя, может, если бы я был на войне… Но
я не был.
Кроме всех этих трудностей еще были – и, навер-
ное, самые тяжелые – трудности моральные. Ведь
наступление на этом фронте началось только в нача-
ле 1944 г. Это значит - больше двух лет в состоянии,
когда каждый день очень тяжело, каждый день может
стать последним в жизни - и нет никаких проблесков
победы. Да еще и сознание того, что в городе голода-
ют, умирают от голода. И это не какие-то абстракт-
ные люди – это твои сограждане, твоя семья. Мама
отца (моя бабушка Ева) писала ему на фронт письма,
он тоже писал ей, а также отсылал все деньги, кото-
рые получал как офицер (это называлось, кажется,
«аттестат»). Конечно, это были совсем маленькие де-
ньги для семьи. Отец папы, мой дедушка, к началу
войны уже серьезно болел, и бабушка все свои силы
направляла на заботу о нем, на обеспечение его и
всей семьи питанием. А еще были сестра отца Муся
(15 лет) и брат Геня (4 года) – и все они как-то долж-
ны были жить. А отец был на фронте, и только мог
посылать им деньги и узнавать о них из писем сво-
ей мамы. Сейчас, когда я сам глава большой семьи, я
могу представить – да и любой мужик, отвечающий
за свою семью, может - насколько это может быть
тяжело – знать, что в твоей помощи нуждается твоя
семья, а ты должен делать что-то другое, быть где-то
в другом месте… А можешь и погибнуть – и кто тогда
будет заботиться обо всех?... Наверняка эти мысли
были с отцом все время. Но он защищал Родину – что
тогда могло быть важнее? Бабушка писала ему пись-
ма, и это хотя бы давало ему возможность знать, что
все живы, что еще осенью 1941 г. Муся уехала в эва-
куацию с техникумом, в котором училась, что папу в
эвакуацию не взяли, поскольку он болел, и поэтому
она, мама, осталась с папой и с маленьким Геней в
осажденном Ленинграде. А потом и письма переста-
ли приходить…
И это, наверное, еще тяжелее – полная неизвест-
ность. Но он терпел, терпел вместе со всеми и верил в
победу и в счастливую жизнь после нее. Мне отец о
войне практически ничего не рассказывал, по край-
ней мере, я этого не помню. Но я хорошо помню сле-
ды от одного из ранений на его спине – два пулевых
отверстия совсем рядом, пуля прошла вскользь, под
кожей, по мышцам… Опять как начинаю примерять
на себя – ведь это смерть была совсем рядом… Или
контузия – рядом с отцом взорвался немецкий сна-
ряд… Вообще, за время войны у отца было четыре
ранения. После первых трех он все еще оставался на
фронте. В то время отца наградили орденом Красной
звезды. Это была редкость – во время отступления
мало кого награждали.
Через некоторое время отец получил письмо от
своей мамы – нашлась! Поскольку фронтовые пись-
ма отца не сохранились, и я могу только, зная о про-
изошедших событиях, предполагать, что бабушка
написала отцу, что в конце 1941 – го года она была
арестована, и ей присудили 10 лет лагерей. Но са-
мым страшным для бабушки было то, что когда ее
арестовали, остались совершенно одни ее муж, кото-
рый уже не вставал, и маленький Геня. И бабушка со-
вершенно не знала – где они и что с ними. И об этом,
наверное, тоже написала. Так что ко всем боевым
сложностям у отца добавилась серьезная тревога за
родных, особенно, наверное, за Геню – ведь он был
совсем маленьким.
Все, что произошло на самом деле, стало известно
уже несколько лет спустя. Но это история, о которой
стоит рассказать. Так что рассказываю.
Военная история
не с поля боя
Итак, бабушка оставалась в осажденном Ленинг-
раде с мужем и маленьким Геней. Есть было нечего,
дедушка болел и умирал от голода – он уже не вста-
вал. Бабушка всеми силами старалась поддержать
его и Геню, но еды практически не было, она поку-
пала продукты на деньги, которые присылал отец с
фронта, но это были крохи, конечно, хотя он посылал
все, что получал как офицер. Чтобы не дать дедушке
и Гене умереть от голода, бабушка, во-первых, эконо-
мила на себе – она практически ничего не ела, отче-
го к описываемому моменту находилась в последней
степени дистрофии. А еще она продавала оставшие-
ся от моего отца вещи и покупала продукты. Но пос-
кольку продукты в осажденном Ленинграде были са-
мым дефицитным товаром, то это тоже помогало не
много. Но бабушка делала все, что могла. Понимая,
что так долго не продержаться, и что когда-нибудь
она может просто не вернуться домой, умерев где-ни-
будь на улице, бабушка собрала два чемодана вещей,
передала их соседке и попросила ее, в случае, если с
ней, с бабушкой, что-нибудь случится, увезти Геню в
эвакуацию к Мусе, а эти собранные вещи постепен-
но продавать, чтобы кормить Геню в пути. Еще она
надела Гене на шею медальон с его данными, а также
адресом его сестры Муси в г.Пугачев Саратовской об-
ласти, где она была в эвакуации, и старшего брата –
моего отца – на фронте. И однажды бабушка действи-
тельно не вернулась, но не потому что умерла, - она
была арестована «за спекуляцию» - то есть за то, что
она меняла вещи на продукты. Ей дали 10 лет лаге-
рей. Уже после войны она подробно рассказала об
этом своим детям. Из их воспоминаний: «Мама гово-
рила, что, если бы она была с папой – он бы не умер.
В тюрьме мама подвергалась унижению – еврейка,
спекулянтка. Истощённых до предела заключён-
ных вывезли в товарных вагонах на большую землю
и выгрузили перед какой-то станцией. Многие вооб-
ще не могли двигаться и умирали тут же. Кто по-
сильнее, в том числе и мама, шли в близлежащий лес,
там находили клюкву и бруснику… Мама говорила,
что её спасла жажда жизни и желание увидеть
детей, «не верила, что умру, надеялась!». Потом
всех оставшихся в живых почему-то отпустили. Она
добралась туда, где была в эвакуации дочь Муся – в
г. Пугачев Саратовской области. И они жили там, не
имея никакой возможности узнать о судьбе Гени. На
то, что дедушка жив, бабушка, наверное, и не наде-
ялась – он уже находился при смерти, когда бабуш-
ка видела его в тот последний день, перед арестом.
Бабушка только надеялась, что соседка сделала то, о
чем она ее просила – увезла Геню в эвакуацию, и ког-