Для существ, что любили Луну, время промелькнуло словно пятно. Луна, однако, беспокоилась – ей словно никогда не исполнится двенадцать! И каждый день казался ей тяжеленым камнем, который следовало поднять на вершину невообразимо высокой горы.
И в тот же миг, каждый день росли и росли её знания. Каждый день мир и расширялся, и сжимался – чем больше узнавала Луна, тем больше разочаровывалась, сколького не знает. Она быстро училась, быстро разбиралась и быстро бегала – а иногда вспыхивала раздражением. Она ухаживала за козами, она присматривала за курами, присматривала за своей бабушкой, за её драконом и за её прекрасным болотным чудищем. Она знала, как задобрить молоко, как испечь хлеб и как сотворить какое-то интересное изобретение, как выстроить некое хитрое здание и как вырастить растения, и как отжать сыр и стушить рагу, как подпитать ум и душу. Она умела держать дом в чистоте, хотя, по правде, занималась этим не так-то уж и часто, шить платья и вышивать – и превращала узоры в восхитительную реальность.
Она была ярким ребёнком, опытным ребёнком, ребёнком, что любил и был любим.
До поры, до времени.
Но что-то пропало. Какой-то разрыв в её знаниях. Разрыв в её жизни. Луна чувствовала это. Она надеялась, что когда ей станет двенадцать, проблема попадёт, но нет. Она никуда не делась.
Вместо этого, когда ей наконец-то стало двенадцать, Луна заметила, что меняться всё стало совсем не в лучшую сторону. Она впервые в жизни стала выше собственной бабушки. Она стала более раздражительной. Нетерпеливой. Деструктивной. Она ругалась на бабушку. Она ругалась на болотное чудище. Она даже однажды крикнула на дракона, который был столь близок её сердцу, будто бы настоящий брат-близнец. Разумеется, после она извинилась перед каждым из них, но сам факт того, что раздражение неумолимо подступало, отменить было нельзя. И Луна задавалась вопросом, почему ей всё так сильно досаждает.
И ещё одно. Луна всегда считала, что прочитала каждую книгу в мастерской, а теперь вдруг стала понимать, что там их было много больше, и некоторые она и вовсе никогда не брала в руки. Она знала, на что они были похожи, знала, где они находились на полках. Но она не помнила ни единого названия, не могла вытащить из глубин памяти ни единого слова относительно их содержания.
Вскоре она стала замечать, что не была способна даже прочесть слова на корешках некоторых томов. А ведь она должна была быть в состоянии их прочитать! Ведь слова для неё были не чуждыми, да и писать она умела вот уж сколько лет, сколько раз пользовалась этим своим умением! Буковки цеплялись одна за другую и должны были подарить ей невероятный смысл…
И всё же.
Каждый раз, когда она пыталась смотреть на корешки, глаза словно скользили с одной стороны в другую, словно эта книга была сотворена из масла и стекла, а не из кожи и чернил. Этого не происходило, когда она смотрела на корешок "Жизни звёзд" или копии любимой Механики. Но некоторые книги оказывались столь же скользкими, сколь и шарики в масле. Более того, когда она наконец-то тянулась к одной из них, она находила себя вдруг необратимо потерянной – она словно засыпала и просыпалась там, где не бывала, она будто бы забывала о реальности. Внезапно, она понимала, глаза куда-то косили, голова кружилась, а в мыслях появлялись обрывки стихов или какая-то очередная дивная история, о которой она прежде ничего не слышала. Иногда она возвращалась в чувство спустя минуту, иногда – через пару часов или даже полдня, качала головой, чтобы не позволить собственному мозгу испортиться, иногда приходила в себя на земле и задавалась вопросом, что она так долго делала в этом месте.
Она никому об этом не рассказала. Не поведала бабушке, не нашептала на ухо Глерку. И Фириану, разумеется, не сказала ни слова. Она не хотела их беспокоить. Эти изменения казались слишком неловкими. Слишком странными. И поэтому она держала всё в секрете. До этой поры они иногда странно косились на неё, давали нечестные ответы на вопросы, словно уже знали, что с нею что-то не так… И эта неправдивость билась в её теле головной болью, от которой она никуда не могла сбежать.
Случилось ещё кое-что, когда Луне исполнилось двенадцать – она принялась рисовать. Она рисовала постоянно. И бездумно, и когда была в осознанном состоянии. Она рисовала лица, места, мельчайшие детали растений и шерстинки животных, там тычинка, сям лапа, а вот – сгнивший зуб слишком старой козы. Она рисовала звёздные карты и карты свободных городов, а ещё - карты мест, что существовали исключительно в её воображении. Она рисовала башню с каменной кладкой и бесконечными коридорами, лестницами, что переплетались в её глубинах, и башня нависала над городом, залитым туманом. Она рисовала женщину с длинными чёрными волосами. И людей в мантиях.
Бабушка могла лишь без конца давать ей бумагу да перья. Фириан и Глерк сделали карандаши из древесного угля и камышей. И она никогда не могла насытиться.
Позже, в этом же году, Луна со своей бабушкой вновь отправилась в Свободные Города. Её бабушку там всегда очень ждали. Она проверяла состояние беременных женщин и давала советы акушеркам, лекарям, аптекарям. И хотя Луна прежде любила Свободные Города по ту сторону леса, на этот раз путешествие казалось для неё тягостным.
Её бабушка, стабильная, будто валун, за всю жизнь Луны впервые начинала слабеть – и беспокойство Луны о её здоровье кололо кожу бесконечными шипами на её платье.
Ксан хромала весь путь, и от этого становилось только хуже.
- Бабушка, - промолвила Луна, наблюдая за тем, как её бабушка содрогалась на каждом шагу. – Ну почему ты всё ещё ходишь? Тебе давно уже пора просто сидеть! Я думаю, для тебя просто необходимо – присесть прямо сейчас, в эту минуту! Вот, только посмотри. Давай зайдём, немного посидим, и тебе станет много лучше.
- О, что за вздор! – отмахнулась её бабушка, тяжело опираясь на свой посох и вновь морзась. – Чем больше я буду сидеть, тем больше времени займёт это бесконечное путешествие…
- Чем больше ты будешь ходить, тем хуже будет утром! – возразила Луна.
Каждое утро, Казалось, Ксан одолевала новая боль и новая болезнь. Помутнели глаза, ныли плечи. И Луна была вне себя.
- Хочешь, я посижу у тебя в ногах, бабушка? – спросила она Ксан. – Хочешь, я расскажу тебе историю или спою тебе песенку?
- Ну что ты, дитя моё… - вздохнула бабушка Луны.
- Может быть, тебе стоит что-нибудь съесть. Или немного выпить. Чаю, например. Хочешь, я сделаю тебе чай? Но, возможно, следует присесть. Чтобы выпить чаю.
- Я прекрасно себя чувствую. Я ходила здесь куда больше, чем могу сосчитать, больше, чем должна, и никогда никаких проблем не было. Ты слишком много уделяешь этому внимания, - но Луна знала, что в её бабушке что-то радикально переменилось. Теперь появилась дрожь в её уверенном голосе, и тремор одолел руки и ноги. И она стала такой тонкой! Раньше бабушка Луны казалась похожей на луковку, приземистой, но она всё ещё была поразительно милой, а объятия её были невообразимо мягкими. А теперь она стала хрупкой, нежной и лёгкой, словно сухая травинка, что рушилась, завёрнутая в бумагу, от каждого слабого порыва ветра.
Когда они прибыли в город под названием Агони, Луна помчалась вперёд, к дому вдовствующей женщины, что как раз жила на границе.
- Моей бабушке нехорошо, - обратилась она к вдове. – Только не говорите ей, что я об этом вам сказала!
И вдова отправила её почти взрослого сына (звёздное дитя, равно как и многие другие) к целителю, а тот помчался к аптекарю, а тот к мэру, мэр же оповестил Лигу Дам, что предупредила Ассоциацию джентльменов, Ассоциацию Часовщиков и Мастеров, потом Котельную и городскую школу. И к тому времени, как Ксан доковыляла до вдовьего сада, там собралась половина города, выстроила столы и палатки, и целые легионы были готовы оказать старухе посильную помощь.
- Ох, что за глупости… - выдохнула Ксан, впрочем, с благодарностью опустившись в подставленное молодой женщиной в садовой траве кресло.
- Мы думали, так будет лучше, - ответила вдова.
- Я подумала, что так будет лучше, - поправила её Луна, и, казалось, целая тысяча рук похлопала её по щеке и потрепала по голове.
- Такая хорошая девочка! – бормотали горожане. – Мы ведь знали, что она будет лучшей из лучших девочек, лучшей из лучших девушек, а потом станет лучшей из лучших женщин. Как приятно оказаться правыми!
В этом внимании не было ничего необычного. Всякий раз, когда Луна посещала Свободные Города, она обнаруживала и тепло встречи, и даже заискивание. Она понятия не имела, почему горожане так её любили, почему так прислушивались к каждому её слову, но с наслаждением принимала их восхищение.
Они отмечали красоту её тёмных, сверкающих ночным небом глаз, её чёрные волосы с золотыми бликами на них, даже родинку на лбу в форме полумесяца. Они видели, как длинны и тонки её пальцы, как сильны и быстры её ноги. Они хвалили её за точные фразы и умные жесты, за то, как она танцевала, за то, как мягок и сладок был её нежный голос.
- Она просто волшебна, - вздыхали городские матроны, а после Ксан бросала на них столь ядовитый взгляд, что они принимались бормотать о погоде.
Это слово заставляло Луну хмуриться. Она в то мгновение вроде как и знала, что однажды уже слышала его – по крайней мере, должна была, - но спустя мгновение оно вылетало из её головы, словно колибри. Потом исчезало. Оставалось на месте слова просто пустое пространство, какая-то глупая мимолётная мысль на самом краешке сна.
Луна сидела среди звёздных детей самого разного возраста – одни были ещё совсем маленькими детьми, которым не исполнилось и пяти лет, другие уже работали и имели своих детей, а третьи превратились в самых настоящих стариков, но всё ещё сияли изнутри счастьем.
Почему они называли их Дети Звёзд? Луна задавала этот вопрос, наверное, целую тысячу раз.
- Уверена, что понятия не имею, о чём ты говоришь, - всегда неопределённо отзывалась Ксан.
А после она меняла тему. И Луна забывала о своём вопросе каждый раз после того, как его задавала.
Только в последнее время она могла вспоминать о том, что хотя бы задавала вопрос.
Звёздные дети всё обсуждали то, что помнили о своём раннем-раннем детстве. Это было то, что они так часто видели – то, что приближало их к тому мигу, когда Старуха Ксан привела их в их дома, к их семьям, да ещё и отметила их, как избранных детей. Поскольку никто не мог помнить ничего на самом деле, ведь они были слишком юны, они забирались до того далеко в собственную память, сколько это вообще было возможно – что-то увидеть.
- Я помню зубы – они вдруг стали шататься и начали выпадать. А вот всё то, что было до этого, увы, немного размыто, - отметил пожилой Звёздный джентльмен.
- А я помню песню, которую пела моя мама. Но она всё ещё её поёт, поэтому, может быть, это даже не воспоминание… - отметила девочка.
- А я помню козу. Козу с могучей гривой, - вздохнул мальчишка.
- А ты уверен в том, что это была не Бабушка Ксан? – полюбопытствовала у него девочка, захихикав. Она была одной из самых юных Звёздных Детей.
- О, - хмыкнул мальчик. – Может быть, ты права.
Луна наморщила лоб. Где-то в глубине её сознания прятались какие-то картинки. Были они воспоминаниями или просто мечтами? Или воспоминаниями о её мечтах, может быть? Или, может, она это придумала. Откуда узнать?
Она откашлялась.
- Был старик… - промолвила она, - в тёмной-тёмной мантии, что без конца шелестела у него за спиной, будто бы её дёргал ветер, а ещё у него был морщинистая шея и нос… как у стервятника, и он меня попросту ненавидел.
Звёздные Дети подняли головы.
- Правда? – спросил один из мальчиков. – Ты совершенно уверена в этом? – они пристально смотрели на неё, закусывали губы и всё, кажется, смущались.
Ксан пренебрежительно махнула левой рукой, а щёки её из розовых внезапно стали алыми.
- Не слушайте её, - Ксан закатила глаза. – Ведь она не имеет ни малейшего представления о том, что она говорит. Никакого мужчины никогда не существовало. Мы видим столько всего в своих снах…
Луна закрыла глаза.
- А ещё там была женщина, и она постоянно стояла под потолком, совсем близко, и у неё были тёмные волосы – а ещё были ветви платанов, и они качались, будто бы в шторм….
- Ну, что за невозможное! – рассмеялась бабушка. – Ведь ты не знаешь никого, кого бы я не встречала! А я всю жизнь тут провела, - она посмотрела на Луну, прищурившись.
- И мальчик, который пах опилками! А почему он пахнет опилками?
- Многие люди пахнут опилками, - отметила её бабушка. – Лесорубы и плотники, а ещё дамы, что вырезают ложки. И, между прочим, я могу ещё продолжать!
Да, разумеется, и Луна только покачала головой. Это воспоминание было старым и далёким, но в тот же миг до такой степени ясным. Луна не так уж и много воспоминаний хранила – столь живучих, как это одно, ведь, обычно, они были скользкими, их поймать было трудно, а это вот так взяло и попалось в руки. Это что-то да значит. Она была в этом уверена.
А вот её бабушка, однако, никогда ни о чём не вспоминала. Ни разу в своей жизни.
На следующий день, после того, как она отоспалась в гостевой комнате у вдовы, Ксан отправилась в город – проверить беременных женщин, проконсультировать их, выбрать продукты и послушать животы.
Луна увязалась следом.
- Таким образом, ты сможешь узнать что-то полезное, - говорила её бабушка, и её слова отнюдь не задели Луну.
- Да, я сама полезна, - отозвалась она, спотыкаясь на брусчатке, пока они спешили к дому первой пациентке на другом краю города.
Беременность женщины была уже на таком сроке, что, казалось, она могла лопнуть в любую секунду. Она поздоровалась с бабушкой и внучкой, но выглядела до безумия истощённой.
- Я встаю, - прошептала она, - но боюсь, что он может упасть… - Луна поцеловала даму в щёку, как было принято, и быстро прикоснулась к животу, чувствуя, как бился внутри ребёнок. В горле внезапно застыл странный комок.
- Почему бы не приготовить чай? – оживлённо спросила она, отворачиваясь в сторону.
Луна вдруг подумала, что у неё когда-то был мать. Должна быть. Она нахмурилась… Да, конечно, она и об этом, наверное, когда-то спрашивала, но не могла никак вспомнить, когда именно.
Луна пыталась сделать в своей голове список того, о чём она с точностью могла говорить.
Печаль опасна.
Воспоминания скользкие.
Её бабушка не всегда говорила правду.
Она сама тоже далеко не всегда говорила правду.
Эти мысли крутились у неё в голове, а перед глазами чайные листы круговоротом вились в чашке.
- Может девочка подержать руки на моём животе? – попросила женщина. – Или, может быть, она спела бы ребёнку? Я была бы рада её благословению – жизни по завету магии…
Луна не знала, почему женщина хотела благословения, не знала даже, что такое благословение. И это последнее слово… Оно так знакомо звучало. Но Луна не могла вспомнить. И точно так же, вместе с забытым словом, уловила тиканье громадных часов. Так или иначе, бабушка поспешно отогнала Луну за дверь, и мысли стали нечёткими, и она отправилась разливать чай по чашкам, но чай уже остыл. Как долго она была снаружи? Она несколько раз стукнула себя ладонью по лбу, чтобы поставить мозги на место, но, казалось, ничто не было в силах ей помочь.
В соседнем доме Луна разложила травы для ухода за матерью в порядке полезности. Она переставила мебель, чтобы будущей матери было удобнее передвигаться с огромным животом, переставила кухонные принадлежности, чтобы было не так трудно добираться.
- Ну, вы только посмотрите! – воскликнула мать. – Как же полезно!
- Спасибо, - стыдливо отозвалась Луна.
- И умна, и остра, словно жало, - добавила она.
- Разумеется, - согласилась Ксан. – Это, в конце концов, моя внучка, разве нет?
Луна почувствовала прилив холода. И вновь в памяти мелькнули чёрные волосы, сильные руки и запах молока, тимьян, чёрный перец, громкий женский крик… Она моя, она моя, она моя…
Изображение казалось столь ясным, словно она там и стояла – и Луна почувствовала, как замерло её сердце и остановилось дыхание. Беременная женщина и Ксан этого даже не заметили. В ушах Луны эхом бился голос кричащей женщины. Она чувствовала на кончиках пальцев её чёрные волосы. Она подняла взгляд к стропилам – а женщины там не оказалось.
В общем, визит прошёл без инцидентов, и Луна с Ксан проделали долгий путь домой. Они не говорили о воспоминании, о мужчине в мантии. Да и о каком-либо другом воспоминании тоже. Они не говорили ни о печали, ни о тревоге, ни даже о черноволосой женщине у стропил.
И то, что они молчали об этом, перевешивало то, о чём говорили. Каждый секрет, каждая негласная вещь была такой тяжёлой, такой холодной, словно на их шеях висели тяжёлые камни.
И спины их согнулись под тяжестью тайны.