— О, но оно особенное. Ты его надела.
Он смотрит на меня так, будто видит прямо сквозь это проклятое платье, что заставляет меня неловко поёрзать на месте.
— Не надо, — говорю ему я.
— Что не надо?
— Смотреть на меня так. Это не часть сделки.
— Сделки, где ты переживаешь следующие несколько часов, а затем требуешь, чтобы я больше никогда не связывался с тобой?
— Да.
Рук тихо вздыхает, оглядываясь на кухне.
— Мы с тобой оба знаем, что эта сделка — чушь собачья. Ты увидишь меня снова, Саша. Очень скоро ты захочешь увидеть меня снова.
О, ему будет больно, когда он поймёт, что я серьёзно настроена по поводу этой сделки. Но я держу рот на замке. Это просто ужин. Как он сказал, я могу пережить следующие несколько часов. Могу. Только то, что он самый горячий парень, которого я когда-либо видела, не значит, что я буду снимать перед ним свои трусики и ждать, чтобы он звонил мне каждый день. Уверена, он к этому привык, но не в этот раз.
Голос Рука тихий и спокойный, когда он говорит.
— Бери пальто. Я провожу тебя домой пешком, и на улице холодно.
— Ты не будешь провожать меня домой.
— Ещё как буду.
— Я могу взять такси.
— Знаю, что можешь, но не возьмёшь. Я провожу тебя обратно и поцелую прямо здесь, прежде чем ты пригласишь меня зайти на кофе. Мы оба знаем, что кофе означает секс. Судя по выражению твоего лица, ты явно не думаешь, что это произойдёт, но я могу тебе гарантировать... это будет.
Мне приходится прикусить губу, чтобы сдержать ошеломлённый смех.
— Ты такой самоуверенный. Как ты таким стал? Таким постоянно чертовски уверенным в себе?
Он пожимает плечами, почёсывая губу. Это действие заставляет меня сосредоточиться там, на его губах; я знаю, что мой взгляд задерживается слишком долго, но не могу заставить себя посмотреть в другую сторону.
— Опыт, — медленно произносит он. — Много и много опыта в том, чтобы получать всё по-своему. Я избалованный богатенький ребёнок, в конце концов, — он облизывает губы, и я чувствую, как к моим щекам приливает кровь. Он сделал это специально. Засранец. — Ты голодна? — спрашивает он.
— Конечно.
Я не голодна. У меня полный желудок водки. Водки и бабочек. Эти сучки пьяны.
— Хорошо, — Рук пересекает кухню, затем протягивает мне руку. — Ты ведь знаешь, как работают эти свидания, верно? Ты не должна орать или кричать на меня на людях. Мы вместе наслаждаемся приятным ужином, и ты не пытаешься саботировать вечер при каждом удобном случае.
Мне было так просто прямо сейчас ответить чем-нибудь едким и ужасным, но он выглядит на сто процентов серьёзным.
— Я знаю, как вести себя на свидании, — говорю я.
— Отлично. Не стесняйся пускать на меня слюнки. Я знаю, что хорошо выгляжу в чёрном.
* * *
Рук
Ресторан, к которому я направляю нашего таксиста, такой, какой можно найти на Йелп (прим. Yelp — веб-сайт для поиска на местном рынке услуг, например ресторанов или парикмахерских, с возможностью добавлять и просматривать рейтинги и обзоры этих услуг). У него нет вебсайта. Нельзя позвонить и забронировать столик. Даже сам президент США не сможет зарезервировать место, если не знает кое-кого, кто знает кое-кого. Нет никаких огромных, громадных знаков на фасаде здания. Нет никаких швейцаров, которые стоят на холоде с поднятыми воротничками, ожидая, чтобы сказать тебе, что ресторан переполнен.
Есть только маленький неоново-голубой крест, светящийся на стене тёмного, мрачного здания, напоминающего склад, выше, чем обычный человек вообще посмотрит, и маленькая металлическая решётка в тяжёлой стальной двери. Саша выглядит нервной, когда мы выходим из такси под дождь.
— Я совсем не думаю, что где-то здесь есть какие-либо места, где можно поесть, — говорит она. — Ты уверен, что назвал правильный адрес?
Я расплачиваюсь с таксистом, и он уезжает дальше по улице, даже не сказав спасибо; это и правда не безопасное место для того, чтобы крутиться здесь после наступления темноты. Хотя, если у тебя есть связи… Если ты в списке гостей «Дьявольской кухни», никто не посмеет тебя тронуть. Просто так получается, что я в списке гостей. Когда семье Барбиери нужна машина без опознавательных знаков или что-нибудь быстрое, чтобы доставить их из пункта А в пункт Б, они нанимают меня. Они хорошо платят, и платят по факту доставки, что означает — я отвечаю на их звонки всегда, когда вижу их номер на экране своего мобильника. Одно из преимуществ переодической работы на одну из самых опасных семей Нью-Йорка в том, что у меня есть доступ в такие места.
Ладонь Саши крепче сжимает мою руку. На её лице напряжённое, неуверенное выражение.
— Я думаю, нам следует найти ещё одно такси, Рук. Это дерьмовый район.
— Всё в порядке. Я не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Просто подожди секунду, и мы зайдём внутрь. Сама всё увидишь.
Она шокирована, когда я подхожу к задвижной двери склада перед нами — я вижу, как она сразу же напрягается. Кто-то отодвигает металлическую решётку в двери, и на нас смотрит итальянец лет шестидесяти с мрачным лицом, сначала на меня, а затем на Сашу.
— Имя? — требует он.
— Блэкхит.
Он даже не моргает. С другой стороны двери выезжают несколько штырей, а затем задвижка поднимается вверх, выпуская на нас поток бледно-голубого неонового света.
— Прямо, — тяжело говорит итальянец. — Вторая комната. У нас сегодня функция уединения. Я очень рекомендую вам не заходить ни в какие двери, отмеченные иксом.
— Понял.
Я снова беру Сашу за руку и веду её вперёд, прежде чем она сможет возразить. Наверное, прямо сейчас её это пугает, но долго это не продлится. Как только мы сядем и начнём смотреть меню, опыт станет знакомым. Бокал вина успокоит её нервы, а затем мы сможем приступить к делу вечера.
Я прохожу очередную тяжёлую стальную дверь, и внезапно воздух оказывается наполнен дымом и звуком одновременно многих разговоров. Первый обеденный зал переполнен, полон подпольной криминальной элиты Нью-Йорка. На мужчинах дорогие итальянские костюмы, а на их столах лежат сигары; женщины полураздеты, с макияжем смоки-айс, усыпанные бриллиантами, количество которых не может себе позволить даже арабский шейх. Люди наблюдают за нами, пока мы проходим через зал, направляясь к задней комнате.
И ещё одна тяжёлая, шипованная дверь.
Перед нами растягивается длинный, тёмный коридор, по обеим сторонам которого двери. Это комнаты, о которых нас предупреждал привратник. У дверных ручек тускло сияют маленькие голубые крестики, как на здании снаружи. Саша дёргает меня за руку, наконец, пытаясь остановить меня.
— Что это за место? — шипит она. — Не думаю, что я должна здесь быть, Рук. Это очень плохая идея.
Она действительно не должна быть здесь. Это не та часть города, в которой она бывала раньше. Без сомнений, она бы никогда не побывала здесь, если бы не столкнулась со мной. Но она столкнулась со мной, и я хочу, чтобы она знала об этом.
Может, я болен или заблуждаюсь, но я много об этом думал. Я расскажу ей о себе всё. Я расскажу ей обо всех негативных, незаконных вещах, которые сделал за свою жизнь, так же как и обо всех негативных, незаконных вещах, которые, вероятно, сделаю в будущем. Я расскажу ей всё это сегодня, пока мы ужинаем. Это будет непросто. Наверное, она встанет и вылетит отсюда, даже не обдумав, что я ей говорю. Но, с другой стороны... может и не вылетит. Она может выслушать, что я хочу сказать, и решить, что это не так уж важно. Разве это будет не самое интересное, чёрт возьми?
— Послушай. Прямо сейчас ты на сто процентов в безопасности, хорошо? — говорю я ей. — Я сказал, что присмотрю за тобой, и так и будет. Но если ты действительно хочешь уйти, я отвезу нас в «Чизкейк Фэктори» или ещё куда-нибудь, и мы сможем вместо этого провести совершенно пресный, совершенно скучный вечер. Если хочешь попробовать что-то новое, что-то волнующее, то перестань переживать и иди за мной.
Это риск — просить её идти за мной. Это то же самое, что просить её доверять мне, а у неё нет абсолютно никакой причины для этого. В любом случае, пока. К концу вечера это изменится, но сейчас...
Саша оглядывается вокруг. Мы в коридоре одни. Неоново-голубые кресты на дверях отражаются на золотых пайетках её платья, из-за чего каждый раз, когда она двигается, по стенам бежит поток бледно-зелёного света. Её глаза округлены и широко раскрыты. Зрачки в три раза больше, чем должны быть. Она открывает рот, чтобы заговорить, затем хмурится.
— Ладно. Хорошо. У меня достаточно проблем, с которыми пришлось столкнуться. Не создавай ещё одну. Идёт?
— Идёт.
Второй зал занят меньше, чем первый. За время работы с этими людьми я понял, что, скорее всего, там, в конце, должно быть, один из членов семьи Барбиери, проводит встречу или ужинает. Кабинки выстроены по краям зала, все тёмные и в тени. Слава богу, там никакого дыма нет. В зале пахнет едой, вкусной едой, и сладкой ноткой алкоголя. Саша рассматривает полированный серый мрамор под ногами, с люстр над головой водопадами спускается свет, и на столах блестят ряды столовых приборов. Она больше не выглядит такой уж напуганной. Но по-прежнему колеблется, это очень заметно.
Официант в безупречном костюме-тройке усаживает нас за столик. Саша выглядит так, будто хочет дать ему по роже и убежать, когда он пытается взять её сумочку.
— Если вы не возражаете, мадам. Это наша политика, чтобы все сумки, сумочки и мобильные телефоны были проверены консьержем, пока наши посетители наслаждаются своим ужином. Это делается для более безопасного и более приятного вечера.
— Как вы думаете, что у меня там? — смеётся она, но звук тихий, слегка пустой. Официант смотрит на её маленький клатч с золотыми пайетками.
— Что ж. Туда довольно хорошо поместилась бы беретта. Или выкидные ножи?
Саша моргает, глядя на него, будто он инопланетянин. Я накрываю её руку своей, прочищая горло, пока она не отпускает клатч.
— Всё в порядке, мадам, — говорит официант. — Я убежусь, чтобы ваши личные вещи никоим образом не были испорчены.
Он поворачивается ко мне, протягивая руку. Я кладу в его ладонь свой мобильник, бумажник и ключи, не сказав ни слова. Он кивает, а затем поспешно уходит.
— Выкидные ножи? — шипит Саша. — Какого чёрта? Зачем кому-то приносить с собой в ресторан выкидные ножи?
— Для защиты.
Мне это кажется вполне очевидным. Я всегда беру с собой все виды оружия. Но сегодня я оставил свой пистолет дома. Запрещено иметь с собой что-либо такое, когда проходишь через двери «Дьявольской кухни». Официант возвращается и даёт Саше меню, рассказывает нам об особых блюдах, предлагает в качестве комплимента бокал санджовезе, и на мгновение всё приходит в норму (прим. виноград, который созревает очень медленно, поэтому вина из него получаются мощными, богатыми на вкус). Саша изучает меню, выбирает, что хочет, заказывает, и я делаю то же самое. Когда официант убирает меню со столика, я тянусь в свой карман и достаю другой листок бумаги, раскрывая его и передвигая по столу к Саше.
— Что это? — она с подозрением смотрит на распечатку.
— Прочитай и узнаешь.
Я злобно усмехаюсь, пока она смотрит на чёрные чернила на листе. Я уже знаю, что там говорится.
Гонорея: отрицательно.
Хламидии: отрицательно.
Гепатит С: отрицательно.
ВИЧ: отрицательно.
Список широкий и убедительный. Я чист как младенец.
Саша складывает листок бумаги и протягивает его обратно мне, сжимая губы в тонкую, не впечатлённую линию.
— Ты считаешь себя таким забавным, да?
— На самом деле, я считаю себя довольно потрясающим. Нет ничего более романтичного, чем когда парень добровольно сдаёт мазок из своего члена ради тебя.
— Как ты вообще сделал это так быстро?
— Взятка.
Она смеётся — сухо, язвительно — будто отмахивается от моего комментария как от преувеличения. Но это не так. Я заплатил сотруднику в клинике планирования семьи пятьсот долларов, чтобы мои результаты были обработаны за ночь.
— У нас с тобой очень разные понятия романтики, Рук. Этот ресторан, к примеру...
— Ты по-прежнему злишься, что я привёл тебя в воровской ресторан?
— Ты привёл меня в воровской ресторан?
Я удивлён, что она ещё не поняла этого. Но она не принадлежит к этому миру. Никакого опыта. Никаких ориентиров. Её нельзя винить за наивность. Я не позволяю выражению своего лица измениться.
— Да.
— Почему?
— Потому что мне нравится здешний стейк?
— Рук.
— Хорошо. Я привёл тебя сюда, чтобы ты могла увидеть мою жизнь. Чтобы ты знала, во что ввязываешься. Чтобы ты испытала что-то необычное. Ты это ненавидишь?
Она тяжело откидывается на спинку стула, её взгляд дико бегает по залу.
— Ненавижу ли я это? Что это за вопрос?
— Простой.
— Сколько среди этих людей убийц? Сколько среди них преступников?
— Почти все они преступники. Но я сомневаюсь, что здесь больше двух или трёх настоящих убийц.
Тяжело смотреть, побледнела ли она, но у меня создаётся впечатление, что вся кровь отлила от её лица, переместившись куда-то в область этих её убийственных шпилек.
— Не паникуй. Никто не убьёт тебя за то, что ты здесь поужинаешь.
Она закрывает глаза, бормоча еле слышно.
— Боже, не могу поверить, что это происходит.
— Ты делаешь из мухи слона. Это ресторан. Они подают хорошую еду. Хозяева очаровательны, пока ты ничего у них не крадёшь, и все ладят как на пожаре.
Я сдерживаюсь и не рассказываю ей о том, когда в ресторане на самом деле был пожар. Не думаю, что эта информация хорошо мне послужит.
— Мы могли бы пойти куда угодно. В этом городе буквально тысячи потрясающих мест, где можно поесть, а ты приводишь меня сюда. И... ты сказал свою фамилию у двери. Тот парень просто впустил тебя, будто точно знал, кто ты. Что это было, чёрт побери?
— Он знает, кто я. Он знает, что я время от времени работаю на хозяев этого места.
Саша затихает. Она берёт свой нож для масла и крутит его в руке, глядя на тусклое лезвие, будто оно содержит ответы на вопросы, которые она ещё даже не продумала.
— Спроси меня, — говорю я ей. Она не смотрит на меня. — Задай мне вопрос. Спроси, что я для них делаю.
— Я не хочу знать.
— Да, хочешь.
— Правда не хочу.
— Я угоняю машины. Иногда я веду машину от одной точки к другой и не задаю вопросы, зачем, кому или куда. Избиваю ли я людей? Нет. Не ради денег. Убиваю ли я людей? Нет. Хорош ли я в том, что делаю? Да, определённо. Как эта часть бизнеса влияет на тот факт, что я хочу встречаться с тобой? Никак. Я никогда не втяну тебя во что-то незаконное. Я никогда не поставлю тебя в компрометирующее положение.
— Помимо этого? Помимо этого невероятно компрометирующего положения?
— Ужин? — я оглядываюсь вокруг. — Эти люди просто наслаждаются едой, Саша. Здесь не происходит никаких закулисных сделок. Ты не встретишься с кем-то для обсуждения штатных секретов. Никого не душат за столом, в стиле «Крёстного отца».
Прямо сейчас для неё этого много. Я могу сделать это в другой раз, но, кажется, прямо сейчас к лучшему показать ей свою руку. Спрятать это от неё, зная, как далеко я хочу зайти, было бы нечестно, а нечестности нет среди моих многих недостатков. По крайней мере, не в том, что касается женщины, с которой я хочу завязать отношения. Полиция, моя семья, большинство моих друзей — им я лгу регулярно.
— Это безумие, — шепчет Саша. — Я не могу поверить, что это происходит.
Она наклоняет голову, не сводя глаз со стола, будто если она встретится взглядом с кем-либо в зале, это приведёт к фатальным последствиям. Полагаю, что такое может быть, но маловероятно.
— Ты хочешь уйти.
Она хмурится, глядя на меня искоса.
— Как мы сможем встать и уйти отсюда сейчас, не поев? Это будет выглядеть подозрительно. Это будет хуже, чем остаться и поесть.
— Ты ведёшь себя нелепо. Однако, если дело так и ты хочешь остаться, то расслабься и насладись вином. Оно чертовски хорошее.
— Ты много знаешь о вине, да?
Прямо сейчас она в полном режиме вулкана. Она наклоняет голову на бок, смеряя меня враждебным взглядом. Я действительно не могу винить её за то, что она на меня злится. Она, наверное, хочет мне голову откусить за признание о том, каким образом я получаю доход, но она умная женщина. Мы в змеином логове. Кричать на меня за работу на семью Барбиери было бы крайне опрометчиво, когда сидишь в ресторане семьи Барбиери. Так что вот: она будет протестовать против всего остального, что я скажу, чтобы продемонстрировать, как сильно она на меня злится. Я вздыхаю, ставя бокал.
— Я знаю достаточно, чтобы знать, что на вкус хорошо, а что нет. Я не должен знать ничего о вине, потому что я просто ребёнок?
— Ты едва ли достаточно взрослый, чтобы пить.
— Мне почти двадцать четыре, Саша.
Подходят два официанта, неся блюда под крышками, с белыми полотенцами на руках. Наш разговор прерывается, пока они расставляют еду и доливают вина. Как только они уходят, я ставлю локти на стол и наклоняюсь ближе к Саше, говоря приглушённым тоном.
— Ты думаешь, количество дней, которые я прожил на этой планете, имеет какое-то отношение к тому, как хорошо я смогу тебя трахнуть? Думаешь, дата на моих водительских правах значит, что я не смогу заставить тебя кончить? Что я не смогу любить тебя? Что я не смогу сделать тебя счастливой? Если дело в этом, то это ты здесь ребёнок, а не я. Ты цепляешься к этой чепухе с возрастом, будто это спасательный круг, который не даёт тебе утонуть, Саша, когда только он и тащит тебя вниз. В этот момент, здесь, прямо сейчас... это единственный раз, когда наш возраст действительно будет иметь значение. Ты на одиннадцать лет старше меня. Прими это. И отпусти. Ты борешься с непреодолимой силой, Саша. Я теряю терпение... а я делаю очень, очень непродуманные вещи, когда теряю терпение.
— Очень зрелый ответ.
Я делаю очередной глоток вина, наслаждаясь текстурой жидкости во рту.
— Скоро я перегну тебя через своё колено и отшлёпаю. Ты этого хочешь? Перед всеми этими людьми?
— Ты не посмеешь, чёрт возьми.
— О, посмею, чёрт возьми. И никто здесь не будет против посмотреть, уверяю тебя.
Она ощетинивается, как ошпаренная кошка.
— Твоя бравада выходит за рамки. Если ты пытаешься меня впечатлить тем, какой ты мужественный доминант, это не работает. Я вижу весь этот фарс насквозь.
Я улыбаюсь. Улыбаюсь как мужчина, который что-то знает. Улыбаюсь как мужчина, которому только что бросили вызов. Когда я ничего не говорю, Саша ёрзает на месте, хмурясь. Она берёт свою вилку и указывает ею на меня, тыкая в мою сторону.
— Я не играю, Рук.
— Я тоже, Саша. Я тоже.
Следующие пятнадцать минут мы едим в тишине, которую кто-то может назвать напряжённой. Но я не считаю перерыв в разговоре неловким. Я считаю его очень развлекательным, особенно потому, что Саша выглядит так чертовски горячо, когда к её щекам приливает кровь. То, как она натыкает стейк на свою вилку — восхитительно. Думаю, она смогла бы хорошо сама себя защитить в уличной схватке, благодаря чистой злобе. Я на грани того, чтобы заговорить, когда подходит очередной официант. Только когда он доходит до нас, оказывается, что это вовсе не официант, а Роберто Барбиери, сам глава семьи Барбиери. Чересчур худой и чересчур высокий, парень всегда напоминал мне карикатуру — преувеличенную версию того, как мог бы выглядеть итальянский воровской босс, если бы был злодеем в графическом романе. И всё же вот он, во плоти, полон жизненной энергии. Он улыбается мне, показывая зубы, складывая руки перед животом, и смотрит на наш полу съеденный ужин.
— А! Стейк. Да, мы готовим хорошие стейки. Замечательно видеть тебя, Рук. Я начинал думать, что ты никогда никого сюда не приведёшь, чтобы насладиться нашей компанией. Все мои другие... друзья... пользуются этим местом так часто, как могут. Ты, с другой стороны...
Я возвращаю его натянутую улыбку.
— Не принимай это на свой счёт. У меня просто не так много друзей.
— Брось. Я ни на секунду в это не верю.
— Нет, это правда. Дело в его раздражающем характере, — говорит Саша. — Никто не выносит находиться рядом с ним больше пяти минут подряд.
Я ничего не могу с собой поделать и громко смеюсь. Она должна знать, что с этим парнем не шутят. Кто ещё подошёл бы к столу и начал говорить с гостями в таком месте? Особенно в таком месте. И он знает моё имя... Он может быть только боссом.
Похоже, Саша Коннор всё-таки достаточно зла на меня, чтобы рискнуть травить меня перед самыми опасными людьми. Она хозяйка своего слова. Роберто усмехается ей, кивая, развеселённый её тоном.
— Но вы покрепче будете, я вижу. Вы сидите здесь с ним как минимум час. Это может быть только любовь.
— На самом деле, это наше первое свидание. Это определённо не любовь.
— И всё же, когда вы смотрите на него, я вижу в ваших глазах огонь.
— Это может быть похоже на огонь, но, уверяю вас, в данный момент это ближе к ненависти.
Роберто небрежно пожимает плечами.
— Если огонь есть, mi’ amore... то он есть (прим. Mi’ amore — любовь моя (итал.)).
Глава 13
Катастрофа
Саша
Десерт — наверное, самая идеальная в мире панна-котта, и всё же во рту на вкус она как опилки. Я проглатываю несколько кусочков, а затем откладываю ложку, отодвигая от себя формочку.
— Это кощунство, — говорит Рук. Конечно же, он съел свой десерт за рекордное время.
— Я не голодна.
— Вытяни руку.
— Извини?
— Ты меня слышала. Вытяни руку.
Он кладёт собственную руку на стол, ладонью вверх, и тянется ко мне. Я мгновение смотрю на неё. Почему я должна делать то, о чем он меня просит? Почему я должна подыгрывать этому? Это безрассудная игра, которая может причинить мне непостижимую боль. Последнее, что я должна, так это давать ему руку. Но я устала, и алкоголь в моих венах говорит мне на секунду просто сдаться. Это всего секунда. Сколько вреда можно нанести за секунду? И, кроме того, мы в комнате, полной людей. То, что я держу его за руку, не приведёт ведь к грубому животному сексу на столе.
Я кладу в его руку свою. Как только наша кожа соприкасается, я понимаю свою ошибку. Даже в своём лёгком опьянении я чувствую, как между нами проскакивает искра. Связь невозможно отрицать. Его пальцы переплетаются с моими, и я чувствую, как моё сопротивление тает. Даже после того, что он сказал мне сегодня вечером, я смягчаюсь по отношению к нему, слегка теряя себя. Не особо думая, я крепче сжимаю его пальцы своими, возвращая давление.
— Мы хорошо подходим друг другу, — отмечает Рук. — Думаю, остальные наши части тоже хорошо подойдут друг другу.
— Рук, я не буду спать с тобой...
— Почему нет? Ты не любишь веселье?
— Мне нравится веселье. Я люблю веселье. Но секс для меня не просто веселье. Ты создаёшь обязательство. Своим телом.
— Ты супер-религиозная?
— Нет. Я просто не разбрасываюсь своим телом. Оно имеет ценность. Если бы я шлялась вокруг, отдавая его всем, с каждым разом оно значило бы всё меньше и меньше.
Он гладит большим пальцем вверх и вниз по моему скрученному указательному пальцу, и меня пронзает адреналин. Настоящее сумасшествие то, как у меня от него кружится голова.
— Тогда ладно. Я могу понять, почему ты такое чувствуешь, хоть я и не согласен с тобой. Но я хочу сделать предложение решить эту проблему.
— Какое?
— Предложение.
— Я это поняла. Что за предложение?
— Обычное, — отвечает он. — Предложение пожениться.
— Поже...
Я даже не могу закончить слово. Он не может говорить серьёзно. Он не может быть серьёзен. Или может? На вид он серьёзен. Я пытаюсь выбраться из круговой кабинки, идя длинным путём, чтобы избежать его, но он всё ещё держит меня за руку и не отпускает.
— Куда ты идёшь? — спокойно спрашивает он.
— Подальше от тебя. Ты чокнутый.
— Хорошо, хорошо. Притормози, блин. Я шутил.
Но я не замедляюсь. Я вырываюсь от него и бросаю свою салфетку на стол. Я совершенно нахально выхожу из кабинки, оставляя Рука расплачиваться за ужин. Начнём с того, что это он привёл меня с собой в это богом забытое место, так что я не чувствую себя ни капли плохо из-за того, что заставляю его раскошелиться на ужин.
Я выхожу из обеденной зоны, проходя через тот же дверной проём, через который мы зашли, и оказываюсь снова в затемнённом коридоре. Я не обращаю внимания, куда иду. Я слепо спешу к выходу, проталкиваясь через двери, отмеченные сияющим неоново-голубым крестом...
...и резко замираю на месте.
Моя ошибка сразу же становится очевидной.
Тела...
Повсюду тела, обнажённые, одежда раскидана на полу. Комната наполнена бело-голубым светом, который подсвечивает изгиб голой груди здесь, сильную и мускулистую спину там. Сцена передо мной ничем не похожа на то, что я когда-либо видела раньше. Я замираю на месте, моё сердце сжимается и поднимается к горлу. Мужчина разворачивается лицом ко мне, и я изо всех сил стараюсь смотреть ему в глаза. Но это тяжело... его член твёрдый, и он указывает им прямо на меня.
— Если ты заходишь, красавица, закрой за собой дверь.
— Э... я... я не...
— Боюсь, она не идёт. Она не может заниматься сексом, пока не выйдет замуж.
Моё предплечье обвивает рука, и меня резко тянут назад. Я чуть не спотыкаюсь, но Рук держит меня, балансируя, чтобы я могла выйти из комнаты по своей воле. Он закрывает за нами дверь, жестоко усмехаясь.
— А я думал, вы скромница, мисс Коннор.
— Господи. Там нарушены примерно сотни санитарных норм.
— Наверняка больше. Но я не думаю, что Барбиери нужно переживать о внезапной проверке санитарного инспектора, верно?
Внутри меня поднимается какая-то истерика, постепенно накапливаясь, пока я больше не могу даже мыслить в верном направлении. Это самое странное свидание, на котором я когда-либо была, с самым странным мужчиной. Я закрываю рот рукой, пытаясь сдержать смех, который угрожает вырываться на свободу, но это не помогает. Он всё равно звучит.
— Думаю, кое-кто слишком много выпил, — говорит Рук, прислоняясь спиной к стене, засовывая руки в карманы.
— Не правда. Я выпила как раз достаточно вина, чтобы пережить этот странный вечер.
Рук качает головой.
— Как скажешь. Но я думаю, ты немного пьяна, Саша.
— Это не так.
— Я могу тебе это доказать.
— Как?
— Я могу подойти и поцеловать тебя. Трезвая Саша никогда бы этого не допустила, верно?
— Чертовски верно, не допустила бы.
Он отталкивается от стены, его лицо становится очень-очень серьёзным. О боже, он серьёзно.
Он на самом деле попытается меня поцеловать. Мой смех затихает.
— Не надо, Рук.
Между нами остаётся два шага. Один шаг.
— Рук, я серьёзно. Не пытайся меня поцеловать.
Уже меньше шага. Я прижимаюсь спиной к стене, пытаясь слиться с кирпичом, но этого не происходит. Внезапно его грудь прижимается к моей, его руки хватают меня за бёдра, притягивая к нему. Его тёмные глаза не моргают, в полной боевой готовности, сосредоточены на мне со страстью, от которой мне хочется отвести взгляд. Я не понимаю, как он смотрит на меня прямо сейчас. Будто раньше его сдерживали. Будто в любой другой раз он смотрел на меня с этой игривой, дикой улыбкой на лице, которой показывал мне только часть себя. Здесь и сейчас, он смотрит так, будто раскрывается, показывает мне, какой он на самом деле яростный и опасный.
— Рук... — задыхаясь, произношу я, совершенно непохожая на себя. Я поднимаю вверх руку, кладя её ему на грудь, слегка отталкивая, чтобы держать его в узде, но моя сила никак не сравнится с его. Я чувствую себя слабой и уязвимой, незначительной по сравнению с ним, пока он нависает надо мной, наклонив голову, его лоб всего в нескольких дюймах от моего.
— Мы сделаем это всего раз, — говорит он. — Так что подумай секунду, Саша. Я тебя поцелую. Если ты не хочешь, чтобы мои губы были на твоих, а моё тело прижималось к твоему, то скажи это сейчас, и я никогда больше тебе не позвоню. Но если ты хочешь этого, если перспектива того, что мои руки запутаются в твоих волосах, а мой язык окажется у тебя во рту, заставляет твоё сердце биться чуть быстрее, то вся эта остальная чушь должна прекратиться. Ты меня слышишь? Ты понимаешь меня?
Он говорит со злостью, а я продолжаю смотреть на него. Моя рука по-прежнему зажата между нашими телами, прижата к его груди, и я чувствую, как равномерно, решительно его сердце стучит в грудной клетке. У меня такое ощущение, будто в моей груди застряла колибри, и она отчаянно трепещется в клетке, пытаясь вырываться.
— Да, — шепчу я. — Я понимаю.
Рук прижимается ко мне, притягивая меня ближе. Он наклоняется, касаясь моего лба своим, и я парализована. Следует ли мне его остановить? Следует ли сказать ему отпустить меня? Только в самую последнюю секунду я принимаю решение. Я не хочу, чтобы он отпускал меня. Я хочу почувствовать его губы на своих и его руки в своих волосах. Я хочу больше, чем это. Прости меня, господи, но я хочу.
Я слишком боюсь закрывать глаза. Глаза Рука тоже остаются открытыми. Мы смотрим друг на друга, когда его губы встречаются с моими. Проходит долгое мгновение, и никто из нас не двигается. Рук медленно выдыхает через нос. Его дыхание тяжёлое, дрожащее. По этому звуку я могу сказать, что он с трудом держит себя в руках. Он впивается пальцами в мою кожу через платье, и на этом всё. Было утомительно пытаться держаться на расстоянии от этого парня. Он вытерпел от меня много дерьма за очень короткий период времени. Не только это, но он периодически возвращался за большим. Так что я целую его. Я закрываю глаза и сливаюсь с ним. Обвив руками его шею, я поднимаюсь на носочки и поддаюсь.