Я поднимаю руку, прерывая её.
— Я не буду делать ничего из этого. Мне не нужны медикаменты.
Медсестра скептически выгибает бровь, поджимая губы.
— Ммхмм. Это только временно. Вы чувствуете себя нормально, потому что накачаны ими до глазных яблок. Как только вернётесь домой и морфин начнёт исчезать, вы почувствуете море боли.
— Я рискну.
— Вы возьмёте лекарства с собой домой и будете принимать их, когда понадобится. И когда примете...
— Не управлять никакими космическими кораблями, школьными автобусами или вилочными погрузчиками.
Медсестра кивает, ставя оранжевую баночку таблеток на маленький столик рядом с моей кроватью.
— Хорошая девочка.
— Вы закончили с указаниями? Нам действительно очень нужно допросить мисс Коннор, — в дверях больничной палаты стоит крупный детектив среднего возраста — детектив Джейкоби. Это он допрашивал меня, когда я только приехала в больницу. Ему позволили поговорить со мной, пока меня осматривали, но когда он стал наседать, его выгнали из палаты. Он выглядит раздражённым, будто я намеренно избегаю ответов на его вопросы, и он готов арестовать меня и отвезти в участок. Медсестра бросает на меня взгляд — вопросительный взгляд.
— Вы готовы поговорить с этими дураками? Они не перестанут сюда приходить, пока вы не расскажете им то, что знаете, милая.
— Да, всё в порядке. Я не против.
Правда в том, что я хочу объяснить детективу, что произошло. Мне хочется закончить отвечать на его вопросы последние три часа, но вместо этого в меня тыкали и кололи, обследуя и переобследуя, и я начинаю чувствовать себя осквернённой. Или более осквернённой, должна сказать. Медсестра приглашает копа войти и уходит, закрывая за собой дверь.
Лицо детектива Джейкоби покрыто тысячами морщинок. У меня складывается ощущение, что он заработал каждую из них из-за стрессовой работы, неблагодарными делами, которые настраивали его против общества. Он смотрит на меня с подозрением, если не с открытой враждебностью.
— На чём мы остановились, мисс Коннор? — спрашивает он, садясь на край моей кровати.
— Вы обвиняли меня в том, что я перерезала Аманде горло. Вы предполагали, что смерть моего сына могла, наконец, довести меня до нервного срыва, — я говорю это спокойно, хотя мои вены наполнены огнём. Он моргает, затем достаёт маленький блокнот из кармана мокрой на вид куртки — должно быть, на улице идёт дождь.
— Я ни в чём вас не обвиняю, Саша. Я просто пытаюсь установить факты. Это моя работа — оценить ваше психическое состояние.
— Я думала, это работа докторов — оценивать моё психическое состояние, — отвечаю я. — Простите. Я не знала, что вы обученный психолог.
Он фыркает.
— Почему бы нам не начать сначала? Вы расскажете мне всё, что произошло с того момента, как вы приехали в музей, а я постараюсь не говорить ничего, что может вас расстроить. Идёт?
Прямо сейчас я думаю, где моя сочувствующая женщина-полицейский. Я думаю, где мой травматолог. Я думаю слишком о многом. Я слишком часто смотрела сериал «Место преступления»; никогда бы не подумала, что ситуация так разыграется. Но вот я здесь, под взглядом самого жёсткого и недружелюбного детектива в Нью-Йорке.
Я делаю то, что он хочет. Я рассказываю ему абсолютно всё, от того, как вошла через входную дверь, до того, как впервые увидела ублюдка в лыжной маске, и до того, как ударила его крюком по голове и сбежала, спасая свою жизнь. Я не упускаю ничего. Я описываю подробности. Стараюсь не плакать, когда он спрашивает, была ли я изнасилована. Я говорю ему, что не знаю, что долгое время была без сознания, и понятия не имею, что со мной произошло, когда я лежала в отключке. От всего этого я чувствую ледяной ужас глубоко внутри.
Он задаёт больше вопросов: мои колготки были порваны на ступнях, но были ли они порваны между ног? Я говорю ему, что нет, я так не думаю. Он спрашивает, болит ли у меня что-то кроме рёбер и ноги. Я говорю да, болит везде, потому что это правда. Всё моё тело звенит как колокол. Сейчас больно даже дышать. Вплоть до пальцев ног, я чувствую себя хрупкой и слабой, совсем не похоже на себя. Двигаться в кровати — чудовищное задание, которое прямо сейчас кажется невыполнимым.
Проходит час, и Джейкоби записывает в блокнот подробности каждой минуты. Он ворчит время от времени, но не делает никаких других комментариев, пока мы не заканчиваем. Тогда он поднимает взгляд на меня, удерживая на месте своим тёмным агрессивным взглядом, и говорит мне что-то, от чего паника обхватывает моё горло как сжатый кулак.
— Есть шанс, что вы ударили этого парня не так сильно, как подумали?
Я смотрю на него глупым взглядом, пытаясь обдумать вопрос.
— Нет. Я очень сильно его ударила. В смысле, я… я видела кровь. Кровь была повсюду. И крюк…
— Вы видели, что крюк на самом деле задел его? — говорит он неуверенно.
— Он не просто задел его, детектив. Крюк вошёл ему прямо в череп.
Он гримасничает, кратко записывая это.
— Хорошо. Значит, похоже, мы ищем высокого, психически больного рыжего парня с дыркой в голове. Должно быть, он встал и убежал, потому что мы не смогли его разыскать, Саша. Не было никакого тела.
Он уходит, а я сижу и перевариваю эту информацию. Серьёзно? Как они могли не найти его тело? Он был мёртв, когда я его оставила. Повсюду была кровь...
Медсестра возвращается через час, чтобы дать мне знать, что доктор хочет продержать меня здесь пару дней для наблюдения и что меня ждёт моя подруга Эллисон и хочет увидеть, что я в порядке. Заходит очередной офицер полиции, чтобы сказать мне, что детективы придут завтра, чтобы снова со мной поговорить, посмотреть, вспомню ли я что-нибудь ещё об «инциденте», как они это называют. Затем молодой парень с ужасным акне предупреждает меня не говорить с прессой, на случай, если я скажу что-то, что скомпрометирует их расследование. Дверь снова открывается, и я собираюсь сказать человеку в дверном проёме, вежливо отвалить и оставить меня в покое, но когда вижу, кто это, слова замирают на моих губах.
Он пришёл.
— Как ты сюда попал? — шепчу я.
Рук стоит прямо там, смотрит на меня. Его челюсть крепко сжата, глаза наполнены пугающим спокойствием, которое сдерживает дрожь, явно охватывающую его по самую шею.
— Насколько всё плохо? — тихо спрашивает он.
— И близко не так плохо, как выглядит.
— Выглядит чертовски плохо, — рычит он.
— Боже. Спасибо.
Рук не отвечает на мою попытку пошутить.
— Кто это сделал? — требовательно спрашивает он.
— Не знаю. Какой-то рыжий парень. Думаю, он был пьян или под кайфом. Он не сказал мне своё имя.
— Опиши мне его.
— Рук, я прошла всё это с копами. Они разбираются.
— Они не разберутся. Они облажаются. А я не облажаюсь.
Это странно. Меня охватывает облегчение, такое яркое и мощное, что я чувствую, как каждый напряжённый мускул в моём теле, наконец, расслабляется. Выражение его лица говорит всё. Рук пойдёт туда и найдёт этого парня. Он заставит его заплатить за то, что он сделал. Я вдруг чувствую себя в безопасности. Затем начинает пробиваться реальность. Он не может преследовать этого парня. Не может. Прямо сейчас он злой, такой злой, что я вижу, как на его руках выступает каждая вена от того, как крепко он сжимает руки, но он убьёт этого парня, если найдёт его. Он прикончит его, и что потом?
— Рук. Пожалуйста.
— Расскажи мне всё, — выдавливает он. — Сейчас же, Саша.
Я качаю головой.
— Нет.
— Он был рыжим. У него были какие-нибудь родимые пятна? Шрамы? Татуировки?
И вот оно. Татуировки. Должно быть, Рук видит, как меняется выражение моего лица, потому что он делает маленький шаг в палату. Напряжение, исходящее от него, напоминает жар огня. Оно заполняет маленькое пространство, поглощая весь воздух в комнате.
— Скажи мне, — тихо говорит он.
— Я не знаю, что это было. Что-то маленькое на тыльной стороне ладони. Больше похоже на чёрную кляксу. Что-то выцветшее и размытое, будто она у него давно.
Рук медленно кивает.
— Что-нибудь ещё? Во что он был одет?
— Во всё чёрное. Чёрная куртка, чёрные брюки. Его ботинки… подожди, его шнурки были разных цветов. На одном ботинке красные, на другом чёрные.
Рук снова кивает.
— Хорошо. Какого он был роста?
— Наверное, около шести футов.
— У него был акцент?
— Нет. Он просто говорил медленно. Будто реально был под кайфом.
Рук делает глубокий вдох. Его взгляд скользит по моему телу, оценивая ущерб, и я внезапно чувствую себя очень уязвимой. Я не могу разобрать выражение его лица.
— Ты злишься на меня? — шепчу я.
Что-то ломает его. Он отводит взгляд, будто не может больше на меня смотреть.
— Какого чёрта ты так думаешь? — произносит он.
— Потому что… ты смотришь на меня так, будто я сломана. Ты смотришь на меня так, будто тебе противно.
— Мне противно.
Моё сердце колотится в груди, лёгкие болят.
— Мне противно от самого себя. Что я не добрался до тебя вовремя. Я должен был это остановить.
— Откуда ты мог знать?
Он сумасшедший, если думает хоть на секунду, что ответственен за что-то из этого. Прошлая ночь была первым настоящим разом, когда я впустила его, разрешила соединиться со мной. Он считает, что должен был ходить за мной следом, защищая от неизвестных нападающих двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю? Это просто нелепо.
Рук стискивает зубы, сжимая губы в недовольную злую линию. Он по-прежнему не смотрит на меня.
— Никто не должен был посметь прикоснуться к тебе, Саша. Никому не может быть разрешено связываться с тобой. У таких действий есть последствия. Серьёзные, ужасные последствия. Я добьюсь, что этот парень заплатит за то, что сделал с тобой. Я не могу оставить его дышать. И не оставлю.
— Рук, пожалуйста… — я пытаюсь сесть, потянуться к нему, не дать ему уйти, но уже слишком поздно. На меня обрушивается волна боли, и я падаю обратно на кровать, ахая от шока. Рук задерживается в дверном проёме, низко опустив голову.
— Отдыхай, Саша. Я вернусь за тобой. Тебе не нужно об этом переживать.
Глава 21
Придурок, но не мудак
Саша
— Я больше никогда не оставлю тебя одну. Никогда. Не сегодня. Не на этой неделе. Ты застряла со мной, солнышко, — Али забирает у меня из рук ключи (как раз дополненные новой баночкой перцового спрея) и открывает входную дверь в мой дом, забирая моё пальто и сумку с вещами, которую она привезла мне в больницу, затем приглашает меня внутрь. Я иду за ней молча, потому что мне нечего сказать. Она бормочет с тех пор, как мы уехали из больницы, а у меня нет энергии вмешиваться.
Я понимаю. Она чувствует себя плохо. Но не должна. Когда я набрала ей в музее, звонок прошёл. Она подняла трубку и слышала, что происходит. Она вызвала копов и сообщила им, что на меня напали, но почему-то она думает, что сделала не достаточно. Было десять сорок, когда «скорая» везла меня через город в больницу. И ведь не полиция меня спасла, но кто знает, что тот парень в лыжной маске не погнался бы за мной и не схватил бы меня снова, если бы копы не перекрыли улицу? Кто знает, что он не убил бы меня за то, что я ударила его по голове тем железным крюком?
Не могу поверить, что он жив. Я просто не могу осмыслить эту информацию. Не могу поверить, что это реально. Прошло три дня с тех пор, как всё это произошло, но у меня до сих пор в голове не укладывается всё произошедшее. Я не видела и не слышала ничего от Рука. К счастью, я также не видела и не слышала ничего по новостям про Рука. Я считаю это победой.
Али бросает мои ключи в подставку на тумбочке в коридоре и подталкивает меня на кухню. Я сажусь на тумбочку, наблюдая за ней, пока она бегает по комнате, суетясь.
— Чего ты хочешь, кофе или чая? Я могу и ланч нам приготовить. О, подожди, — она заглядывает в холодильник, хмурясь. — Может быть, нет. Но я могу что-нибудь заказать. Что-нибудь из тайской кухни? Или, может, пиццу? — обычно она отчитывает меня за то, что в холодильнике нет никакой еды, но, наверное, в свете последних событий она меня щадит.
— Я не голодна, Али. Честно, я просто хочу вздремнуть. Я чувствую себя… — я ищу подходящее слово, любое слово, которое как-то может описать, что я прямо сейчас чувствую. Я будто хватаюсь за пустой воздух.
— Я знаю. Должно быть, ты истощена всем этим, — Али сочувственно улыбается, и мне хочется кричать, чтобы она ушла. Но она не уйдёт. Не важно, сколько раз я скажу ей, что мне нужно время побыть одной, что я устала, что надо мной суетятся, тыкают в меня, колят и спрашивают в порядке ли я. Она проигнорирует эти комментарии и откажется уходить, несмотря ни на что, так что нет смысла их говорить. Я сжимаю зубы, медленно дыша через нос.
— Я ненадолго прилягу. Может быть, позже что-нибудь съем.
Али кивает. Она разворачивается и начинает копаться в шкафчике под раковиной.
— Без проблем, детка. Я просто приберусь или что-то ещё. У тебя есть что-нибудь постиранное, что нужно разложить?
У меня может не быть в холодильнике скоропортящихся товаров, но мой дом всегда чистый и аккуратный. И у меня едва ли есть куча белья, с которой нужно разобраться. Но если она будет счастлива протереть пыль на моих полках, я не против. Что угодно ради момента одиночества в своей комнате, чтобы собраться с мыслями. Я чувствую спазм в травмированном колене, пока медленно поднимаюсь по лестнице. Мои рёбра ноют от боли каждый раз, когда я делаю вдох.
Кажется, вся моя физическая боль тает в тот момент, как я закрываю за собой дверь спальни. Я первый раз одна с тех пор, как мне удалось выбежать из музея. Медсёстры, врачи, друзья — я была окружена людьми двадцать четыре часа в сутки, начиная со вторника, и теперь, закрывшись в собственной комнате, я чувствую, что, наконец, могу себя отпустить.
Я забираюсь в кровать, планируя плакать, пока не засну, но в тот момент, как я перестаю отчаянно сдерживать свои эмоции, позволяя всему нахлынуть на меня, я немею. Нет никаких слёз. Нет никакого страха или переживания. На меня давит только холодное, тяжёлое ощущение, прижимая меня к кровати.
Я отключаюсь.
Я просыпаюсь спустя долгое время, в поту, в панике и в страхе. Каждый раз, когда засыпаю, мои сны преследует тот, кто напал на меня в музее. Он обхватывает руками моё горло; он бьёт меня кулаками; кидает меня вниз с лестницы, и я бьюсь головой о мраморный пол. Требуется время, чтобы успокоить моё отчаянное сердцебиение. Теперь я в безопасности. Его нет, а я в безопасности. Я говорю себе это снова и снова, и, в конце концов, мне удаётся восстановить дыхание.
***
Прошёл большой отрезок времени. Было утро, когда мы приехали домой, и когда я выглядываю в окно, то вижу, что небо не такое светлое, уже темнеет. Внизу я слышу разговоры, приглушённые и неразборчивые. Телевизор? Может, радио? Пока слушаю, я могу разобрать отчётливый поднимающийся и опускающийся голос Али, наряду со случайным словом здесь и там, я понимаю, что она с кем-то разговаривает.
— Прости. Она просто не… может быть, через пару дней… Нет, она не говорила…
Другой голос разобрать сложнее. Он глубже, не такой переменчивый. Определённо мужской. Я встаю и крадусь к двери, а затем приоткрываю её и выхожу на носочках в коридор. Там темно, не считая случайного луча света снизу, поднимающегося к потолку.
— Ты можешь просто сказать ей, что я здесь?
— На следующей неделе, Рук. Она совершенно… ну, она не в себе. Конечно, она не в себе. Она прошла через сумасшедшее дерьмо, и теперь ей просто нужно немного времени, чтобы прийти в себя, ладно?
За этим следует долгая пауза. Тишина заполнена биением моего сердца и моими нервными вдохами-выдохами.
— Нет. На самом деле, не ладно. Я увижусь с ней. Я подниму тебя и физически отодвину, если ты не уйдёшь с дороги, Али.
— Это довольно грубо!
— Что во мне заставляет тебя думать, что я вежливый парень?
Я чуть не смеюсь вслух. Я подумала о нём то же самое, когда мы занимались сексом. Висит густая тишина, и я могу представить выражение лица Али. Она не привыкла, чтобы кто-то так ей противостоял, не говоря уже о парне. Кажется, у неё есть способность вселять в мужчин страх, не важно, кто они вообще такие. Но Рук Блэкхит не просто мужчина. Он какая-то загадка, в которую никто особо не верит, пока не увидит его сам.
Я быстро спускаюсь по лестнице, игнорируя боль в колене каждый раз, когда прохожу ступеньку. Али выглядит так, будто её только что поймали на воровстве. А Рук…
Он стоит в дверном проёме. На его плечах на поношенной чёрной кожаной куртке лежит снег. Он такой чертовски высокий. Не думаю, что до сих пор я когда-нибудь замечала, насколько он высокий, его голова чуть-чуть не касается верха дверной рамы. Под левой рукой к его телу прижата стопка книг, а в другой руке он держит подставку со стаканчиками кофе на вынос. Как это… нормально. От стаканчиков исходит пар, собираясь в клубы в проходе. Я опускаю взгляд на его обувь и замечаю, что красно-коричневые кожаные ботинки на носках темнее, мокрые от того, что он шёл через дождь и снег. Я чувствую его запах со своего места на третьей ступеньке лестницы — нотки дерева и дыма, но запах свежий. Холодный и мужской, который кажется невероятно неуместным внутри моего дома.
Я замечаю всё это. Я всё осматриваю, глядя на то, как он переносит вес на правую сторону, вижу все складочки на его майке, вижу то, как его шапка надета на голову под странным углом. Я замечаю это с ярой внимательностью, обращая внимание на каждую маленькую деталь, потому что не хочу смотреть на его лицо. Я не хочу смотреть ему в глаза. Я в ужасе. Если я посмотрю на него, не знаю, что я буду делать. Я больше не знаю себя достаточно хорошо, чтобы доверять собственной реакции. Этот мужчина меня сломает. Я ужасно переживала за него. Переживала, что он сделает что-нибудь глупое и навредит себе. Теперь, когда он здесь, невредимый, на вид крайне нормальный, я хочу броситься в его объятия.
— Саша? — Али неодобрительно произносит моё имя. Я уже знаю, что она попросит меня вернуться наверх, подальше от этой ситуации и любого спора, который она может принести. Я без проблем смотрю ей в глаза, тяжело сглатывая.
— Всё в порядке, Али. Можешь его впустить.
Я удивлена, каким твёрдым тоном говорю. Этот тон не терпит споров. Али должна это услышать; она поднимает руки вверх, отходя с места. Вместо того, чтобы говорить со мной, она обращается к Руку.
— Если ты её расстроишь, клянусь богом и всем святым…
— Не переживай. Я пришёл сюда не для того, чтобы вызывать шум, — он протягивает подставку с кофе Али. — Твой слева.
Она смотрит на него странным любопытным взглядом, но протягивает руки и всё равно берёт кофе.
— Я не буду спрашивать, откуда ты узнал, что я буду здесь, не говоря о том, какой я люблю кофе.
Рук пожимает плечами, делая решительный шаг в дом.
— Ты хорошая подруга. Так я понял, что ты будешь здесь. Или, скорее, я знал, что кто-то здесь будет. Я честно понятия не имею, какой ты любишь кофе. Он просто чёрный, без сахара.
— А остальные два?
— С чертовской порцией виски.
— Боже, ей нельзя виски. Она накачана лекарствами по горло.
Я делаю шаг вперёд, вмешиваясь до того, как Али сможет снова вытолкнуть его за дверь.
— Хорошо, хорошо. Я не буду пить кофе. Ничего страшного. Рук, идём со мной. Али, я ненадолго, обещаю, — я иду в сторону столовой, поспешно прохожу через кухню, не оглядываясь, чтобы посмотреть, идёт ли Рук за мной вообще. Я держу дверь в столовую открытой, и он быстро проходит следом за мной. Я закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной, кладя на дерево ладони. Рук стоит рядом с обеденным столом, где мы каждую неделю проводим заседания книжного клуба, где он сидел и съел сам почти целую тарелку сыра, и теперь у меня нет выбора. Я должна посмотреть на него. Я должна увидеть намерение в его глазах.
Моё сердце в груди кажется неестественно набухшим, когда наши глаза встречаются. Рук кладёт книги и кофе на стол, а затем смотрит на меня, не моргая, кончики пальцев его левой руки касаются поверхности стола. На его лице смесь эмоций. Его щетина прямо сейчас практически выросла в полноценную бороду, и под его светло-карими глазами синяки. На его губах полуулыбка, но она немного злая.
— Ты не хмуришься, — тихо говорит он.
— Извини?
— Обычно, когда ты смотришь на меня, ты хмуришься.
— Нет.
— Ладно, — его голос такой глубокий. Это голос кого-то на годы старше и на годы мудрее его. От этого звука у меня потеют ладони. Моё горло вдруг сжимается.
— Могу с уверенностью сказать, что ты просто соглашаешься со мной, чтобы избежать спора.
— Так и есть, — его губы дёргаются, и в глазах появляется блеск уверенности. Я протягиваю руку, глядя на кофе, который он принёс. — Ты дашь мне это или нет?
— Нет, — он слегка качает головой. — Нет, если ты под кайфом от обезболивающих.
— Это не так. Я ничего не принимала. Я сказала Али, что приняла, просто чтобы она отстала.
Рук улыбается — полноценной широкой улыбкой, которая вызывает у меня странное чувство.
— Задира. Но будь я на твоём месте, я бы эти таблетки выпил. Ты выглядишь… — он затихает, его взгляд движется по моему телу.
— Дерьмово? — предполагаю я.
— Так, будто тебе нужны обезболивающие, — по крайней мере, он не говорит, что я выгляжу ужасно. В больнице он говорил то же самое, и я признаю, что мне это было важно.
— Саша? — тихо произносит он.
Я закрываю глаза.
— Саша, посмотри на меня.
Я открываю глаза, и он всё ещё стоит на месте, всё ещё смотрит на меня, всё ещё держится как призрак на другом конце стола. Снег на его плечах уже растаял, оставляя мокрые дорожки на его куртке.
— Я переживал, — говорит он. — Очень, чертовски сильно переживал. За тебя. Я не мог трезво мыслить. Мне жаль насчёт больницы. Мне следовало остаться. Я не должен был так уходить. Я просто… Я не мог с этим справиться.
— Всё нормально. Мне тоже жаль.
Он наклоняет голову на бок.
— Почему тебе жаль?
— Потому. Всё это заставило тебя психовать. Ты не должен был…
— Чёрт, — он качает головой, зло смеясь себе под нос. — Ты действительно ничего не понимаешь, да? — он показывает жестом между нами, хмурясь, на его лбу появляются глубокие морщины недовольства. — Ты дорога мне. Меня к тебе тянет. Я хочу тебя, чёрт возьми. Так что когда я увидел, как тебя, всю в крови, увозят на грёбаной «скорой», а затем не позволяют тебя проверить? Это не просто перемешало мои мысли, ладно?
Я раскачиваюсь на пятках. Я разбита в хлам. Он не может понять этого, просто глядя на меня? Почему он хочет меня такой?
— Теперь ты в порядке? — спрашивает он, сжимая зубы. — Хотя бы скажи мне это.
— Я в порядке. Я устала. Я всё ещё в шоке, наверное. Всё болит, но я буду в норме.
Рук делает шаг вперёд. Теперь он всего в трёх шагах от меня, но такое ощущение, будто он стоит прямо передо мной, будто между нами нет совсем никакого расстояния. Я одновременно в восторге и в ужасе.
— Я знаю, сейчас худшее время, Саша, но мне нужно, чтобы ты для меня кое-что сделала, ладно?
— Я не знаю. Зависит от того, что это…
— Отправь Али домой. Прямо сейчас. Я о тебе позабочусь.
— Боже, я не могу. У неё будет чёртова истерика.
Он делает шаг ко мне, еле слышно рыча.
— Это не просьба. Это должно произойти. Либо ты выйдешь туда и скажешь ей, либо я. А я использую слова порезче, я тебе обещаю.
Я чувствую себя пьяной. Я будто не в своём уме. Перспектива сказать Али идти домой ужасная, но это лучше, чем если я спущу на неё Рука. Я опускаю плечи, затем открываю дверь.
— Жди здесь, — говорю я ему. — Не вмешивайся.
Он поднимает руки вверх, словно сдаваясь.
Али стоит в коридоре, стараясь выглядеть так, будто не подслушивала секунду назад. Но по выражению её лица я вижу, что она слышала, что он только что сказал. Я даже не пытаюсь притворяться.
— Прости, дорогая. Я знаю, ты хочешь убедиться, что я в порядке, но…
— Он хорошо с тобой обращается?
— Что?
Она закатывает глаза.
— Он хорошо с тобой обращается? Правильно к тебе относится? Он осторожен с тобой? Ты чувствуешь себя в безопасности с ним?
Я ошеломлена.
— Да, — тихо говорю я.
Али просто кивает, глядя в пол.
— Тогда хорошо. В смысле, он ростом метр девяносто пять, и телосложение у него как у кирпичного дома. Если ты говоришь, что чувствуешь себя с ним в безопасности, и он относится к тебе так, как должен, то, конечно, я не против уйти. Он больше способен защитить тебя, чем я. Но знай, что за этим что-то стояло, ладно? Я такое вижу. И если он хотя бы чихнёт так, что тебе не понравится…
Я обнимаю её, перебивая.
— Спасибо.
Она осторожно обнимает меня в ответ.
— Ладно, ладно. Я приду завтра и принесу тебе какие-нибудь продукты, — я жду, пока она надевает куртку и свою странную полосатую шерстяную шапку. У входной двери она кладёт руки мне на плечи и смотрит мне прямо в глаза. — Я люблю тебя, детка. Ты ведь это знаешь, верно?
— Знаю.
— Хорошо. Теперь иди и трахнись с этим нелепо пугающим мужчиной. И нет. Я не хочу позже услышать подробности, спасибо вам большое. Не думаю, что я достаточно смелая, чтобы даже слушать об этом.
Рук прислоняется к стене, когда я захожу обратно в столовую. Али была права: он выглядит пугающе. Он определённо не такой, на кого я посмотрела бы дважды до того, как столкнулась с ним в музее. Но у него нет острых черт и мрачного оскала, скорее от него исходит крохотная аура света.
Выражение его лица невозмутимое, когда он поворачивается и смотрит на меня, и я пытаюсь решить, какую его сторону я сейчас увижу. Этот вопрос получает ответ в ту же секунду, как он открывает рот.
— Раздевайся, Саша.
— Что?
— Снимай одежду. Сейчас же. Я хочу на тебя посмотреть.
— Не думаю…
— Хорошо. Не думай. Это последнее, что тебе нужно делать. Теперь будь хорошей девочкой и сними свою одежду.
Когда я не двигаюсь, он выгибает бровь, глядя на меня. Боль в моём теле словно угасает, сменяясь чем-то другим. Лёгким намёком на нужду.
— Хочешь, чтобы я сделал это за тебя, Саша? — спрашивает он.
Я медленно качаю головой. И начинаю выполнять задание. Мне требуется много времени, чтобы раздеться. Поднимать руки над головой сложно, как и наклоняться, чтобы снять джинсы с ног. Я колеблюсь, стоя в нижнем белье, не уверенная, хочет ли он от меня продолжения. Поднимая взгляд на него, я вижу, какой глупой была эта мысль. Конечно, он хочет видеть меня обнажённой. Я спускаю по телу трусики, избавляясь от них, а затем пытаюсь расстегнуть свой лифчик. Но у меня физически не получается. Мои рёбра ноют от боли, когда я тянусь за спину, и через секунду Рук оказывается за мной, его дыхание обжигает мне шею, когда он осторожно убирает мои волосы, расстёгивая лифчик за меня. Он скользит руками по моим плечам, спуская лямки, его грудь прижимается к моей спине. Он медленно снимает мой лифчик и позволяет ему упасть на пол.
— На стол, — шепчет он мне на ухо. — Ложись на стол. Мне нужно видеть тебя должным образом.
Я за гранью возможности спорить. Он так неоспоримо контролирует эту ситуацию, что я готова делать всё, что он мне скажет прямо сейчас. У меня даже нет энергии спрашивать зачем. Полированное дерево под моей кожей холодное. Рук стоит рядом со столом, терпеливо ожидая, пока я отодвигаюсь назад и ложусь. Как только я устраиваюсь на месте, он начинает ходить вокруг стола, оглядывая мириады зелёных, синих и жёлтых синяков, которые покрывают моё тело. Он начинает с моей шеи, на секунду поворачивая свою руку, а затем прижимает свой большой палец к одному из синяков на мом горле. Он подвигает свою руку именно к тому месту, за которое парень в музее держал меня за горло, и в его глазах мелькает холодная, твёрдая ярость.
Затем он опускается к моей руке, делая то же самое, наклоняя свою руку до тех пор, пока она не сходится с синяками. Тогда я понимаю, что он делает. Он выясняет, как на меня нападали, как преступник держал и прижимал меня, как он меня тащил, как бил, как издевался над моим телом.
Я чувствую себя маленькой. Мне хочется слезть со стола и закончить эту жуткую сцену восстановления нападения в музее, но прямо сейчас Рук так сосредоточен, так несгибаем, что я понимаю, что он меня не отпустит. Ему нужно это сделать. Как он сказал, ему нужно увидеть.
Этот процесс занимает долгое время; я покрыта синяками, порезами и царапинами. Когда он заканчивает с моим передом, он заставляет меня перевернуться на живот и делает то же самое сзади.
Закончив, он ничего не говорит. Он заставляет меня перевернуться, а затем, вместо того чтобы касаться руками моих травм, прижимается к ним губами. Он будто молча молится, двигаясь по моему телу, целуя и поглаживая, спускаясь по моей шее, по ключицам, по рёбрам, по животу, по бёдрам.
Это не должно быть сексуально. Я сломана, избита, пустая оболочка человеческого существа, но в том, как Рук касается меня, есть доминирование. Будто каждым поцелуем и каждым прикосновением руки он снимает жестокость с моего тела, заменяя её чем-то более глубоким. Связь между нами двумя устанавливается снова и снова. К тому времени, как он переворачивает меня на спину и начинает ласкать мою израненную кожу там, я задыхаюсь, моё дыхание вырывается короткими резкими рывками, в голове всё плывет.