Только один эпизод ему было велено запомнить до малейшей детали.
Сначала острые камни торчали правильной грядкой прямо перед взором. За ними угадывался обрыв. Он не мог узнать своё тело, не мог ни посмотреть на себя, ни оглянуться назад, но взгляд его рыскал по сторонам так резко и самостоятельно, что каждый новый вид поначалу расплывался до головокружения. Думать и двигаться он тоже не мог, у него были только бездонная память, острое зрение и чувство высоты. Он должен был только смотреть, чувствовать и запоминать.
Вдруг что-то мягко сдвинулось вперёд и вниз, взгляд его замер и похолодел. Он на секунду завис над неподвижной каменной пустыней и тут же заскользил медленной пологой дугой, высматривая внизу узкий просвет между двумя скалами — с той, что пониже, почти горизонтально свисала кривая сосна. Скорость увеличилась, и, минув короткое тёмное ущелье, он увидел серое спокойное море и скалистое побережье с извилистой пенной границей прилива. Взгляд его неожиданно ясно и отчётливо выделил едва заметное движение на голом откосе скалы — упавший камень? бегущее животное?..
Тут его сущность странным образом раздвоилась: глазам нужно было спуститься и узнать — что это такое мелькнуло? — в то время как более сильное внутреннее чувство заставляло двигаться дальше вдоль побережья. Он попробовал напрячься — и обнаружил, что у него есть воля сопротивляться собственному зрению, и он может управлять полётом. Так он достиг неглубокой бухточки, узко врезанной в ноздреватую, усеянную выступами и пещерами изогнутую стену. Его властно тянуло именно сюда — и коротким усилием воли он заставил себя опуститься на шершавый камень у входа в одну из пещер. Главное чувство диктовало ему остаться, держаться этого места, охранять его и, может быть, даже умереть здесь.
Он узнал полный покой. Он был до краёв наполнен гигантской неподвижной силой. Он без остатка воплотился этим местом, этим побережьем, этим миром.
Отныне так будет всегда. Он нашёл.
Некоторое время он ещё видел неровный край пористого камня и кусочек моря.
Потом всё поплыло, замутилось, невообразимо отдалилось, уменьшилось и, наконец окончательно померкло. Зрение умерло вместе с чувствами.
И от него осталась только память.
Данила проснулся, и сердце его торопливо забилось. Первые секунды он не понимал, где он и что с ним было только что.
Потом он нащупал на груди гладкий холодок орро шедж, охнул, обмяк, скатился с кровати на пол и засмеялся от счастья.
Ночь, день и ещё одну ночь он был птицей. Точнее, он владел зрением и управлял волей нескольких сотен разных птиц. Он облетел весь Восточный мир. И только последняя птица — может быть, чайка или горный беркут? — помогла ему почувствовать и отыскать место покоя. И — о Силы! (он хотел сказать про себя: Боже) — какой это был нечеловеческий, вечный, вселенский покой!
Он боялся признаться себе, но вдруг это была нирвана, состояние Бога или высшей Силы, которое его человеческому существу дано было почувствовать?..
Выходит, работа шехра Саджеса не была обучением, жрец и не собирался делать из него мага. Он просто предельно обострил чувства и способности линкера и стал поочерёдно придавать их разным птицам в разных точках планеты. Он не позволял Даниле запоминать неудачные попытки: они просто не уместились бы в памяти. Зато Данила видел и знал до мельчайших подробностей то небольшое место — остров, берег? — на дорогой ему чужбине Восточного мира, в котором автор послания из двух камешков назначил им встречу...
Внезапно он обнаружил, что лежит, забывшись, в совершенно невообразимой позе, лбом прилипнув к стыку пола и окна. Хм, стыдно должно быть — хотя бы перед Алло. Кстати, почему он молчит? Который теперь час?
— Здравствуй, добрый друг Алло, хозяин невидимый, — сказал он. — Будь другом, плесни кружку молока. Пожалуйста.
— Доброе утро, Данил Саныч, хозяин — это вы, — бодро откликнулась стена (и Данила мог бы поклясться, что в голосе Алло была такая нотка, будто он явно соскучился по голосу хозяина). — Время ноль девять часов тринадцать минут. О вашем пробуждении сообщено. Первый заказ выполнен.
Данила извлёк из открытой доставочной дверцы глиняную амфору цвета индиго с золотыми узорами (в ней было не меньше литра) в комплекте с такой же кружкой, и впридачу — знакомую корзиночку с бисквитными пирожными.
— Ну спасибо тебе, доктор Алло! — воскликнул он, незаметно для себя набив полный рот и живо управляясь с завтраком.
— Слушай, а ведь уже поздно, — вспомнил он, наливая последнюю кружку. — Что ли, я так спал, что не слышал музыки?
— Инструктирован не будить вас ни при каких... простите, сбой программы...
Данила от неожиданности (он был в одних шортах) прыснул молоком. Дальнейшие объяснения прервались двумя воплями влетевшими сквозь стену. Джо в оранжевых джинсах, синкопируя некий рэп, взмыл до потолка и продемонстрировал блестящий баскетбольный «крюк». Гинневер, закутанная в странную белую тогу, схватила его за плечи:
— Данил! я засекла восемь предполагаемых дислокаций... — тут же выложила она. — А Джо теперь знает весь Восток, как свой Брикстаун.
— Клянусь как Граалем, так и обоими орро-шеджами, — подтвердил Джо. — Наизусть. Даже лучше. Ну, рассказывай, брат, что у тебя?
— Что у меня?.. — сглотнул Данила. — Я видел картину точного места.
— Ну вот! ага... что я тебе говорил? — в один голос восторжествовали Джо и Гинни.
Данила понял мгновенно: Гинневер — это общее направление поиска, Джо — лоцман и штурман, а сам он, выходит, что-то вроде конечной инстанции?..
— Ну, Данил, собирайся по-быстренькому... — теребила его за руку вся светящаяся Гинневер.
—...и побежали быстрей к Голове! Саджес сказал, что мы готовы к отбытию... — протараторил Джо и как оранжевый Тигра одним прыжком исчез в стене.
Данила на ходу подхватил майку и кеды и уже в следующую секунду учился одеваться, одновременно проходя сквозь стены.
В стену 24-го терминала вошли, впрочем, уже вполне чинно — Джо вдруг оказался в алой баскетболке «Юта Джазз» с номером 96, Гинневер подпоясала своё кимоно платком, отчего сразу же стала японкой, а Данила простецки ограничился тем, что пригладил вихор и заправил майку в шорты.
Марк Эрвинович и шехр Саджес вместе выглядели очень органично и даже эффектно (конечно, в Данилиных глазах): старший — мудрый и скупой в движениях стратег-военачальник, а младший — улыбающийся невозмутимый священник, грозный только в бою. Правда, немного странно было слышать шерскую речь из уст Головы, но он ограничился лишь необходимым извещением.
— Вот и всё, дети мои. Для вас настало время настоящей, осознанной, профессиональной линкерской работы. Сеанс связи с Восточной станцией реинтеграции — в половине первого пополудни. При благоприятных обстоятельствах старт состоится ровно в тринадцать. Третий уровень, транспортная установка сверхдальних линий. Доброго пути. Тот, кого вы видите, сделал для вас, всё, что было в его силах, и при следующей встрече образ вашего виртуального наставника будет уже другим. Прощайте.
С этими словами Голова (юные линкеры просто опешили от неожиданности) поочерёдно пожал им руки. Данила мог присягнуть, что рука Юрия Юлиановича была рукой самого что ни на есть живого человека, более того — мужчины, вовсе не чуждого физическому труду.
Коротко кивнув шехру Саджесу, он плечом вошёл в стену.
Джо отсоединился от сервера и помог сделать это Даниле и Гинневер. Они переглянулись: щенячий восторг новизны и всемогущества бесследно улетучился. Через несколько часов они должны покинуть этот мир.
Отчётливый жест (а больше волевое приглашение) Саджеса было: садитесь и будьте внимательны.
— Ныне уже известно: вы — те самые молодые воины, которые предречены в Каменной Книге. Тем не менее, нам придётся действовать втайне, иначе вы просто стали бы культовыми фигурами империи Шерц, а это будет едва ли полезно для дела. Основная сложность операции — в том, что я не смогу принимать участие в поиске вместе с вами. Сила сил, явленная в Гхат орро шедж, не позволит мне приблизиться и просто уничтожит мою силу. Всё, что я могу, — это на первых порах сопровождать вас, а потом —постоянно быть на связи. Вы можете представить себе, какую печаль ощущаю я, один из девяти посвящённых жрецов, отдавая судьбу своего человечества в ваши руки (как если бы вы вынуждены были доверить организацию второго пришествия глубокопочитаемого шехра Иисуса людям с другой планеты).
Но пусть чувства останутся в стороне. По прибытии в Восточный мир вы разделитесь: Дэниэл и Гинневер в компании с братом Рэком проведут несколько дней в горном монастыре, умножая свои силы. Джошуа в это время будет проходить ускоренный курс пилота экраноплана (надводного глиссера, в спокойных водах развивающего до трёхсот узлов скорости). На его борту мы все ещё будем вместе. Вблизи каждой из восьми дислокаций расставлены танкеры для дозаправок и патрули из лёгких эсминцев для охраны. Вкратце это все организационные вопросы. Да помогут нам Силы попасть в цель с первого раза.
Теперь я, с вашего позволения, отвечу на вопросы, не высказанные вами.
При нашей первой встрече Дэниэл хотел знать о причинах столь долгой и жестокой войны (Данила вздрогнул и кивнул). Шехр Арман (Голова) только теперь поручил мне раскрыть тайну, известную из жителей моего мира пока только мне. Дело в том, что Верховного Жреца народа шерц и главнокомандующего войсками Республики маршала Стаффа — их обоих не существует. Вместо них действуют некие неназываемые силы, которым лишь недавно смогла противостоять энергия Гхат орро шедж. До окончательного исчезновения человечества Восточного мира оставалось немного. Война умело направлялась, подкармливалась, предохранялась от какого-либо разрешения и окончания. Конечной её целью было полное переселение людей в Северный мир, иначе называемый Окраиной и захват Восточного мира, беспредельно богатого связанными водородом и кислородом. Теперь, — когда Гхат орро шедж с помощью Центра соединил вас с вашей силой, — войне и захвату нашего мира будет положен конец. Рано или поздно мы уйдём из нашего старого мира, но — по своей воле.
Кроме того, для Дэниэла добавлю важные предупреждения: его земное предназначение, связанное с художественной лингвистикой и теорией виртуальности, ждёт его в городе Санкт-Петербурге, Россия; его родина находится накануне освобождения от воздействия неназываемых сил.
(Данила судорожно вздохнул и закрыл ладонью глаза, как всегда, в самый неподходящий момент, у него перехватило горло).
— Джошуа также хотел знать кое-что из своего будущего. Его земные вероятностные поля позволяют сказать: рост его будет равняться шести футам и шести с половиной дюймам (примерно 198 сантиметров); он отслужит полтора года в составе авиасоединений Седьмого флота США, примет участие в миротворческих силах ООН (это будут последние военные действия американской армии), четыре сезона отыграет за клуб NBA «Utah Jazz», другие подробности я сообщить не вправе.
(Джо безуспешно боролся с улыбкой, не выдержал и двинул воздух сжатым кулаком).
— Гинневер я могу сообщить, что мать её скоро будет здорова, а на родине снова воцарятся мир и благополучие. Способности же её, явленные в текущей миссии, она должна всемерно хранить в тайне; применить их она сможет на юге Китая и в Непале — в музыке и медицине.
(Гинни бросила взгляд на Данилу, вскинула голову и смугло зарделась).
Вы будете встречаться ежегодно, и это не последняя ваша миссия.
В дороге (во время реинтеграции) каждый из вас сможет увидеть предысторию вашей нынешней миссии.
Ну, а теперь — прошу вас основательно пообедать; экипировка приготовлена в ваших жилищах. Времени осталось немного. Не будем прощаться. Кха рата’шат шедж амн (Человек-Мир да возымеет силу жить)!
В своём апартаменте Данила обнаружил заботливо приготовленную для него экипировку.
Удобные штаны из шероховатой неизвестной кожи — без карманов, но зато с двумя ремнями; на нижнем — два небольших подсумка по бокам и колечко с карабином для фляжки.
Рубашка со свободным воротом — грубоватая снаружи и прохладно-ласковая внутри, связанная из чего-то похожего на тончайшие замшевые нити; по груди слева проходила красная вертикальная полоса и красовался некий иероглиф с точечкой наверху.
Короткие мягкие полусапоги с рубчатыми подошвами, кажется, из природного каучука.
Одежды — одинакового приглушённо-охряного цвета — там, где нужно, оснащены были вместо пуговиц шнурками и, не имея сборок и складок, позволяли в случае надобности сесть хоть и на «шпагат».
К этому ковбойско-индейскому облачению прилагался увесистый брезентовый рюкзачок, в котором что-то тихо позвякивало. «Обследовать по прибытию», — решил Данила и на всякий случай сложил во кстати пришедшиеся боковые отделения кеды, тельник и шорты.
Он был почти готов к дальнему пути (тут только он заметил, что стена излучает заунывную мелодию для японской флейты сякухати и высокочастной бонги, — так Алло, хозяин невидимый, молчаливо и тактично прощался с гостем), проверил на груди наличие камешка и тогда попросил:
— Алло, мой друг! Минут пятнадцать у меня ещё есть. Сотворил бы ты мне на прощание хорошую порцию мяса с бобами, чёрного хлебца и молока...
— Сделаю, Данил Саныч, — с механической грустью ответило вокруг. — Для вашего сведения: мнемоматрица 271-17, имя файла «Алло», сохраняется до следующего вашего прибытия. Заказ исполнен.
Из откинувшейся крышки доставочной панели — вслед за аппетитнейшим запахом — выехали на подносике дымящееся глиняное блюдо, корзиночка хлеба и высокая кружка молока.
— Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен, друг Алло... — почти растроганно сказал Данила и принялся за еду.
(Да-а... мелкий ты чревоугодник, рассеянно ругнул себя Данила, через месяц ты был бы здесь толстым, как кабан Памба.)
— Эх, жалко, что ты невидимый! — сказал Данила, управившись с прощальной трапезой. — Пожать бы тебе руку напоследок, что ли...
— Это можно, Данил Саныч, — вдруг отозвался Алло. — Рассчитываю антропоморфную модель образа вашего представления, к сожалению только частичную... Выполнено.
И тут прямо из середины лифтовой стены выросло лицо. Его черты (одновременно острые, добродушно внимательные и улыбающиеся по-английски — со скуповатым достоинством и чуть-чуть чопорно) заставили Данилу вспомнить: ну конечно, инспектор Грегсон из русского фильма «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» и полковник Джеральдин из «Принца Флоризеля»! Из стены высунулась правая рука в тёмно-синем пиджачном рукаве, манжете с запонкой и тонкой белой перчатке; точно такая же левая рука явилась на пару секунд, чтобы совлечь с правой перчатку. Данила шатко шагнул навстречу и крепко пожал эту теплую жестковатую руку.
— До свидания, Алло, хозяин видимо-невидимый! — с улыбкой сказал Данила.
— До встречи, Данил Саныч, — сказал Алло и почтительно салютовал двумя пальцами надо лбом, у аккуратной седой пряди. — Хозяин — это вы.
— Даниил Савлук по вызову, — сказал он по-русски пустому лифтовому коридору третьего уровня, готовясь плечом войти в арку.
— Дарриц’м нар дез атш-ра, — неожиданно недоверчиво прозвучала стена. — Благоволите удостоверить права входа.
«Какие ещё права?» — хотел было опешить Данила, но нащупал на груди камень и не без важности произнёс:
— Дзол-ам за-Гхат орро шедж (являюсь хранителем части Главного предмета силы).
Стена немедленно распахнулась. Вот какие нынче пошли строгости...
Ждали только его. Проводник беседовал с Гинневер и Джо у внушительного сигарообразного сооружения, похожего на посеребрённую железнодорожную цистерну, только что опутанную трубами и проводами, без колёс и с отворённым толстенным люком в торце. Реинтеграционная станция сверхдальних линий напоминала бескрайний авиационный ангар, вмещавший ещё с полдюжины таких же блестящих «цистерн» и в отдалении — сплошной стены какого-то ещё хитрого оборудования. Он поздоровался, пристроил рюкзак на петле провода, торчащего из сияющей стенки «цистерны».
— Хорошее утро, Данил! — сказал Проводник. — Ты как раз вовремя. Рассказываю о вашем предстоящем путешествии. К тому же для тебя это будет первая реинтеграция в полном сознании.
— А разве для перемещения не нужно быть в настоящей опасности? — спросил Данила.
— Ах да, конечно, — сказал Проводник. — Джошуа когда-то задал мне хороший вопрос на эту тему...
— Всё дело в том... — начал Джо по-ильзарски, но Проводник положил ему руку на плечо, без слов напоминая о давешнем лингвистическом уговоре.
— Ро-гха, шехр’м... Вобщем, там, где нет станций, нас могут взять только когда мы без сознания или в пограничной ситуации. А здесь как бы создаётся такая модель обморока, ну, что ли, временного отрыва души от тела. Это не страшно, даже чертовски интересно, но только не надо делать резких движений...
— Ну что ж, коротко и доходчиво, — сказал Проводник. — Продолжу: в первые несколько секунд после перехода возможны очень непривычные ощущения. Например, иллюзия потери тела. И вот здесь-то каждый из вас на некоторое время должен сосредоточиться и представить себе самих себя без единого внутреннего или внешнего движения. Будьте совершенно спокойны, и где бы вы ни оказались, оставайтесь неподвижны. Даже если очень захочется встать и встряхнуться. Это важно. Не более чем через несколько минут после этого вы сами сориентируетесь...
— А шехр Саджес и Рэк? — спросила Гинневер.
— Они могут реинтегрироваться самостоятельно.
— Совсем без техники? — удивился Данила.
— У них своя техника, — с улыбкой ответил Проводник.
Два электронщика в оранжевых комбинезонах вышли из люка (в одном из них Данила узнал того самого джинсового битника, что научил его пользоваться панелями доставки; бородатый дядька снова подмигнул ему, как старому знакомому).
— Пятиминутная готовность, шеф, — на ходу предупредил он Проводника.
— Прошу, — сказал Проводник, пропуская вперёд Гинневер.
Линкеры подхватили рюкзачки и переступили округлый металлический порог.
Внутри «цистерны» всё было очень похоже на салон небольшого самолёта: три ряда кресел, сплошная светящаяся полоса на потолке, только нет иллюминаторов и в дальнем конце — искристо-разноцветное мерцание некоего круглого экрана во всю стену. Они прошли в первый ряд. Мальчишки сели по обе стороны от Гинневер.
— Снова нам приходится прощаться, — сказал, как бы оправдываясь, Проводник. — Такая работа. Состоит в основном из встреч и прощаний. До встречи, мои воины! От вас теперь многое зависит. Хорошей работы и удачи...
Ответом ему были три «до свидания» — по-русски, по-испански и по-английски.
Люк позади захлопнулся.
— Сейчас нам такое кино покажут... — пообещал Джо. — Ну, Господи благослови! Теперь соберитесь. Самую малость помедитируем.
Они немного посидели, не глядя друг на друга, перед завораживающе радужными переливами экрана. Потом Гинневер молча протянула ладони в стороны. Джо звонко хлопнул по одной, а Данила другую почему-то неловко пожал.
Он тайком покосился влево. Гинневер смотрела на него внимательно и без улыбки.
Времени не стало, — и Данила вовсе не думал об этом, просто прекратилось всякое движение вокруг и внутри него. Осталось только сложное переливающееся сияние света и красок на экране, которое одновременно было музыкой — вместе и простой, и чуточку дисгармоничной, и величественной. Эта полуосознаваемая симфония была движением, но движение не длилось, а словно бы было всегда.
Данила ничего не видел и не слышал, но в то же время состоял исключительно из зрения и слуха, полностью превратившихся в светоцветомузыку.
Вдруг что-то плавно и просто произошло, и он понял, что снова существует самим собой и даже может двигаться. Он без усилия, но медленно-медленно обратил взгляд влево — и сначала не увидел ни кресел, ни даже собственного плеча. Это заставило его обернуться назад и некоторое время (время снова было, поскольку движение стало возможно) созерцать вполне мирную, но абсолютно невероятную картину.
Он видел их всех троих.
Он видел себя со стороны — крайнего слева, сидящего рядом с друзьями и спокойно разглядывающего то, что разглядывало его.
Он мог бы с праздным удивлением подумать: «Это — я?», но не хотел, потому что знал, что это он и есть — в двух разных местах.
Он мог бы вспомнить о том, что именно так рассказывали о своих ощущениях люди (например, бедный экс-сержант Огден), вернувшиеся из клинической смерти. Но ведь он не был теперь памятью, а был только зрением-слухом, и притом в одно время продолжал видеть и слышать завораживающе прекрасную звукокрасочную симфонию.
Потом он почувствовал, что картина отдаляется, незаметно перемещаясь вниз и вглубь. Он в последний раз посмотрел на троих линкеров, одним из которых был хорошо знакомый ему Данила Савлук.
И тогда картинка медленно истаяла, и он стал видеть только яркий свет и полную тишину. Он летел в мягко светящейся пустоте и, хотя ничто не двигалось ему навстречу, ощущал бешеную скорость. Не было ни радости, ни страха, ни удивления, — только скорость.
Он мог бы лететь так всегда...
СЕГМЕНТ ГОЛУБОЙ
(X, главы 90-95)
...и тогда, почти не осознавая этого, с разбегу шмякнулся о край свежевырытого окопчика, с терпеливой нежностью стискивая спусковую гашетку старенького расхлопанного «вазари»: поверх прицела пятнистый, в частых плевках пены, край берега и матовое бутылочно-зелёное море были чисты, — ни одной чёрной крапинки в обе стороны до самого горизонта. Ли мог бы на время успокоиться, но отстутствие цели в обозримом пространстве сейчас ничего не значило: если вообще верить придурковатому Кадзуо (только что с криком «Чужие в гости пришли!» скатившегося — как бы не повредил бинокль, ротозей! — с вершины-скалы, а ныне суетящегося вокруг равнодушно-деловитого Тохиро), американцы высадилсь где-то на северной оконечности острова, и теперь придётся тащиться с тяжёлым пулемётом через частые бамбуки, в обхват сопки — понаблюдать, что они собираются предпринять.
А действительно — что? — спросил себя Ли. Что бы сделал он на месте только что высадившихся чужеземцев, уверенных в том, что на острове некого опасаться? Ну, если бы он был американцем, то присмотрел бы место в устье какого-нибудь ручья, сложил бы лагерь, перекусил, посидел у костра, — и только потом пошёл бы на сопку (не за пропитанием, — американцы редко страдают от недостатка продовольствия, — но для обзора местности, установки наблюдательного пункта и созерцания естественного совершенства). Во всяком случае, так поступил бы он сам, если бы...
О сушёная тыква, выдолбленная неразумной женщиной в конце позапрошлого лета! Ведь Ли совсем забыл, что на северо-западном мысу ещё что-то осталось из строений монастыря... Конечно, практичные янки не станут окапываться на пустом месте, а постараются использовать остатки монашеских хижин и скромную резиденцию настоятеля.
Ли осторожно снял с рукава молодого богомола и отпустил в траву. У него защемило сердце, едва только он вспомнил, как вечер назад, уже в виду вражеского корабля, настоятель Наги совершил великое таинство облечения их троих — Ли, Тохиро и Кадзуо — миссией сохранения монастыря. Они должны были немедленно перенести на сопку покровителя маленького островного братства — статую Будды Ёшитан, дождаться, пока те, кто намереваются нарушить покой и тайну острова, возьмут братьев в плен (или — кто знает? — может быть, и расстреляют...), и спрятать статую бережно и надёжно в ожидании возрождения братства. Никто не собирался защищаться, ибо никакой ёшитан никогда не прибегнет к насилию и не станет спасать свою жизнь ценою ущерба для жизни нападающего. Но ради укрытия статуи и сохранения в тайне места её ожидания — насилие допустимо (хотя и крайне нежелательно, сказал настоятель Наги), и отныне единственный смысл текущего существования брата Ли — оборона золотого Будды, пока Он не перестанет существовать для тех, кто недостоин одного Его взгляда.
Брат Ли, мастер Тохиро и послушник Кадзуо со слезами наблюдали, как американцы загнали на судно двух мастеров, девятерых монахов, двадцать два послушника и настоятеля Наги, и не имели права двинуться с места. Они целые сутки тащили Будду Ёшитан на сопку, в место, назначенное Настоятелем для хранилища (известное из всех братьев только мастеру Тохиро). Потом, дождавшись отплытия и убедившись, что остров на некоторое время будет оставлен американцами (они провели «зачистку» и либо устроят здесь свою базу, либо передадут остров русским), без малого три дня рыли яму, укрепляли её края молодыми соснами и рубили зрелые деревья, чтобы, поселив в хранилище Будду, перекрыть Его стволами. Теперь яма была закончена и укреплена. Мастер Тохиро заканчивал увязывать золотого Будду к блокам, с помощью которых статуя будет водружена в убежище и проживёт неизвестное время в его западном углу.
— Сколько у нас времени? — спросил Ли мастера.
— Часа два на перекрытие, — нехотя обернувшись, сказал Тохиро. — Если будем работать втроём. Но это после спуска. Как пойдёт. И ещё полчаса на уничтожение следов.
— Хорошо. Кадзуо, сколько их было?
— Я не знаю, Ли-сан, — плачущим голосом ответил шестнадцатилетний послушник. — Много. Наверно, воинов сорок. Или больше.
Надо идти, надо подобраться к ним поближе и установить — сколько времени осталось у троих облечённых миссией, чтобы оставить Будду Ёшитан ждать новых братьев в полном покое и тайне.
— Опускайте вдвоём, — сказал Ли, опоясываясь запасной лентой и складывая станины пулемёта. — Посмотрю и вернусь. Задержусь — перекрывайте без меня. Услышите выстрелы — маскируйте убежище и — к морю. Если заметят, уведу их в Южное ущелье.
— Хорошо, — откликнулся Тохиро и кинул послушнику двойной канат, которым тот начал перетягивать толстую сосновую ветвь.
— Удачи, Ли-сан!.. — успел крикнуть Кадзуо в спину уходящему разведчику.
Вот дурень, с неожиданной теплотой подумал Ли. Имеет ли теперь смысл желать удачи ему, одному из тех, чей единственный смысл — исполнение миссии?
Брат Ли был единственным корейцем из всех тридцати восьми обитателей острова и одним из четверых успевших послужить в армии. Он поступил в послушники Наги-сэнсэю ещё в Саппоро, куда настоятель прибыл в начале тридцатых годов, вместе с золотым Буддой Ёшитан унаследовав верховенство одноименной школы, считавшейся среди сект самой молодой и скрытной (безусловно, одной из самых смиренных и неагрессивных, но более чем спокойно принявшей многочисленные обвинения в фетишизме и идолопоклонничестве). В юности Ли почти три года служил на военном транспорте (пока не был списан подчистую по ранению: на правой руке у него было только два с половиной пальца: большой, указательный и фаланга среднего), знал толк в моторах и умел обращаться с оружием. Настало время (почти семь лет назад, перед началом войны), когда настоятель Наги набрал положенные три дюжины учеников. И тогда Будда Ёшитан указал ему приобрести старую шхуну, почти непригодную для навигации, отремонтировать её и двигаться на северо-восток к уединенному острову Яку, — чтобы основать монастырь. Брат Ли — как самый опытный — стал правой рукой настоятеля, главным ремонтником и мотористом, а затем — капитаном и штурманом шхуны.
Пребывание на острове стало для брата Ли непрерывным счастьем молитвы и труда (а труд любого из ёшитан был столь тяжек и напряжён, что и сам Робин Крузо отнёсся бы к коллегам с почтением). Гости на острове Яку были редкостью: два-три раза в год заходили рыбаки, — больше из любопытства, чем за пресной водой. После одного из таких посещений в монастыре появился и тридцать седьмой брат — двенадцатилетний Кадзуо, слабоумный от постоянного недоедания сирота, выкупленный настоятелем у шкипера за две меры пихтового масла (при этом Наги-сэнсэй долго раздумывал, не принесёт ли несчастья некруглое число; несчастье всё-таки грянуло, однако ни один ёшитан даже не подумал отнести вторжение чужих на счёт Кадзуо: настолько юный послушник был простодушен, усерден в труде и молитве и благодарен братству). Словом, на острове не от кого было обороняться, хотя, Ли — как таинник братства — и имел в секретном приделе скромного бревенчатого храма старый пулемёт системы «вазари» 28-го года и две ленты снарядов к нему.
Итак, на случай вторжения Наги-сэнсэй назначил брата Ли таинником защиты, мастера Тохиро — таинником места, а Кадзуо вызвался сам — искренне раскаиваясь в том, что он, по его мнению, и послужил причиной всеобщего несчастья.
Ли остановился на круто обрывающемся к побережью склоне сопки, к востоку от острой скалы — Дозорного Яку. Это была внешняя линия обороны будущего тайного храма Ёшитан. Позиция, выбранная по совету настоятеля, была почти неприступной: позади — пологий спуск к хранилищу, прикрытый скалой и россыпью камней, справа — вглубь острова — трещина Южного ущелья, слева — спуск к морю, поросший частоколом молодых бамбуков по пояс в сосновом стланике, и лишь с севера вползает на сопку мелкокаменистая тропка, удобная для восхождения, — но неприметный окопчик, загодя вырытый братом Ли, потребует длительной осады силами не менее взвода предполагаемого противника.
Привычно взобравшись на острие скалы, он сразу же заметил в предвечерней серо-зелёной дымке моря уходящий на юг десантный катер; потом внимательно обозрел в бинокль всё побережье, — американцы уже успели установить две шестиугольные палатки — сплошь в неопрятных лохмотьях маскировочной сети — и мачту радиостанции с красно-бело-полосатым флагом. Десантников — по приблизительным прикидкам Ли — было, должно быть, около двадцати человек, из них по меньшей мере четверо — два парных наряда — на его глазах двинулись по побережью в противоположные стороны.