Для рассмотрения вопроса было созвано правительство, заседание которого продолжалось до самой ночи. Кроме того, Бенеш в тот же день встретился с Александровским, сообщил ему об англо–французском плане, о своем к нему отношении, и задал два вопроса: 1. Окажет ли СССР согласно договору немедленную действительную помощь Чехословакии, если и Франция окажет ее; 2. В случае нападения президент намерен обратиться в Совет Лиги Наций за помощью и просит СССР поддержать его просьбу. Бенеш, по словам Александровского, считает англо–французское предложение неприемлемым, а борьбу неизбежной». На следующий день советское правительство дало положительный ответ на оба вопроса[93].
В ночь с 19 на 20 сентября Бенеш сформулировал ответную ноту правительствам Англии и Франции, и утром снова собралось правительство для ее обсуждения и одобрения. Содержание ответа, по Бенешу, сводилось к следующему: а) Французско–британские предложения, касающиеся жизненных интересов Чехословакии, были сделаны без договоренности с ней. Они требуют от правительства нарушения Конституции и ряда других важнейших государственных законов. Они означают уродование государства, его экономический и коммуникационный паралич, а со стратегической точки зрения выдачу его на милость Германии и в недалеком будущем его полное подданство Германии. Они означают одновременно полное нарушение баланса в Центральной Европе, угрозу безопасности всех центрально–европейских государств, а следовательно, и Франции.
б) Чехословацкое правительство сделало все, чтобы договориться с немецким меньшинством. Трудности возникли не внутри республики, а из Берлина. Но с Берлином Чехословакия имеет Арбитражный договор. И она предлагает, чтобы спор с Германией был решен на основе этого договора. Чехословакия до сих пор выполняла все свои договоры. Она останется им верна и ныне, особенно договорам и узам с Францией и Великобританией.
в) Если же Франция и Великобритания будут настаивать на своих требованиях, речь пойдет не только о судьбе Чехословакии, но и о судьбе других стран, и особенно о судьбе Франции[94].
Англо–французские предложения, по сути, были отклонены. Соответствующую ноту оба посланника получили 20 сентября между 8 и 9 часами вечера. Но уже в ночь с 20 на 21 сентября (после двух часов ночи) они передали Бенешу ответ своих правительств. Бенеш называл эту встречу «историческим ультимативным разговором на Пражском Граде», который был, по его мнению, «предисловием ко всей дальнейшей катастрофе многих европейских государств и, собственно, почти всего мира». Встреча протоколировалась. Британский посланник сначала зачитал, а затем передал Бенешу письменный текст ответа своего правительства, которое а) настоятельно требует, чтобы правительство Чехословакии отозвало свой отрицательный ответ от 20 сентября и изменило свою точку зрения, приняв французско–британские предложения; б) обращает внимание чехословацкого правительства, что доведение до сведения общественности его отрицательного ответа привело бы к немедленному вторжению немецкой армии в Чехословакию; в) отказывается передать германскому правительству предложение об арбитраже, на который согласно Чехословацко–немецкому договору Чехословакия имела право; г) заявляет, что не может взять на себя ответственность
за ситуацию, которая была бы создана чехословацким правительством в случае, если бы оно не действовало в соответствии с британскими советами и предложениями. Во всяком случае это будет означать совершенную британскую незаинтересованность (desinteressement) в том, что произойдет с Чехословакией.
Французский посланник, передавший ответ своего правительства устно, был, по мнению Бенеша, более категоричен и касался французско–чехословацких отношений: «Если чехословацкое правительство не сможет немедленно принять французско–британские предложения и отвергнет их и если возникшая ситуация приведет к войне, то за нее будет ответственна Чехословакия, а Франция в этой войне участвовать не будет». В 12 часов дня 21 сентября по требованию Бенеша эта нота была передана ему в письменном виде. «Французский посланник передал мне ответ своего правительства со слезами на глазах; по праву он оплакивал конец двадцатилетней политики, которой мы оставались верными до самой смерти. Что чувствовал в эту минуту британский посланник, я не знаю: он был холоден и смотрел упорно в пол во время объяснений французского посланника. У меня было впечатление, что оба в душе стыдятся миссии, которую от имени своих правительств вы- полняли»[95]. В конце встречи с обоими дипломатами президент сказал: «Как я вижу, вы предложили мне от имени своих правительств определенного рода ультиматум. То, что ваши страны делают в отношении моей страны, единственный случай в истории»[96].
По воспоминаниям Бенеша, он провел страшную ночь, размышляя о своей ответственности за принятие решения и о возможных альтернативах. Прежде всего, о возможности отвергнуть ультиматум и начать войну с Германией: «мы были в целом к ней в военном отношении, как и Германия, готовы. Но что будет, если мы вынуждены будем вести эту войну в одиночку? Я взвесил все.». Что касается Англии и Франции, то они уже заявили о своей «незаинтересованности» в судьбе Чехословакии в случае ее военного конфликта с Гитлером. Что касается России, то Бенешу, по его словам, «в тот момент не были достаточно ясны ее будущие практические действия [Выделено мной. — В. М.], но то, что она будет в принципе с нами, мне было определенно ясно». Относительно двух соседей Чехословакии — Венгрии и Польши — у Бенеша не было «больших сомнений»: «Венгрия уже тогда находилась в полном сговоре с Германией против нас.»; Польша также открыто выступала против Чехословакии.
«Вывод из размышлений, — как пишет Бенеш, — был печален: мы вели бы войну в изоляции, вторжение в нашу страну трех наших ближайших соседей, смерть и уничтожение сотен тысяч наших людей, ра‑56
зорение страны и гибель государства. Одновременно я предполагал и определенно считался с решительным отказом всех этих государств не допустить помощи нам со стороны советской России, и, в конце концов, общее выступление против нее и попытка ее уничтожения, если она все же решится прийти к нам на помощь. В данной европейской ситуации я не мог исключать, что реакционные западные круги в этом случае попытались бы содействовать борьбе “не на жизнь, а на смерть нацизма против большевизма”, и даже, возможно, и помогли бы Германии [в войне] против России. Могу ли я в этом случае рисковать? Это был постоянно встающий передо мной, приводящий в отчаяние и решающий вопрос».
При этом, по словам Бенеша, он был уверен, что Гитлер не будет удовлетворен достигнутым «и пойдет дальше, вплоть до европейской войны». Из всех размышлений следовало: «Мы должны своей умеренностью доказать, что республика, поступая легкомысленно, не хочет лишь из–за части своей территории вовлечь Европу во вторую великую европейскую войну, что не хочет, чтобы только из–за нее Европа была залита кровью и разорена». Бенеш надеялся убедить в этом западные державы и привлечь их на свою сторону в предстоящей схватке с Германией. Эта надежда, как он пишет, не покидала его до самого последнего момента, когда он узнал о совещании в Мюнхене[97].
21 сентября утром состоялось заседание правительства, представителей политических партий и армии, от которой в совещании участвовали генеральный инспектор вооруженных сил генерал Ян Сыровы и начальник Генерального штаба генерал Людвик Крейчи. Оба приглашенных генерала высказали мнение, что в сложившихся условиях с военной точки зрения «есть возможность лишь короткой и трудной обороны, которая не может быть длительной» и не поддержали мысль об изолированной войне с Германией. Что предпримут практически с военной точки зрения Советы, по их мнению, пока тоже неясно. «В этом плане из Москвы, насколько им известно, пока нет никаких точных сведений». Точка зрения военных, по воспоминаниям Бенеша, «сильно повлияла на всех участников совещания»[98].
Вечером 21 сентября Крофта сообщил циркулярной депешей чехословацким дипломатическим представительствам о принятии Чехословакией англо–французских предложений. В ней говорилось: «Вынужденное обстоятельствами и чрезвычайным давлением французского и английского правительств чехословацкое правительство с душевной болью принимает французско–английские предложения, надеясь, что оба указанных правительства сделают все, чтобы при их реализации были сохранены жизненные интересы Чехословакии»[99].
21 сентября по стране прошли манифестации с требованием не отступать и начать войну. Правительство ушло в отставку. Новым главой кабинета стал генерал Сыровы. Чтобы внести успокоение, Бенеш 22 сентября выступил с радиообращением к народу. Указав на связанность чехословацкого вопроса со всеми европейскими делами и процессами, он подчеркнул важность «при всех обстоятельствах сохранять спокойствие и рассудительность, и особенно единство народа», и заявил: «Если необходимо будет бороться, мы будем бороться до последнего дыхания. Если же будет необходимо и можно вести переговоры, будем их вести»[100].
23 сентября Крофта передал по телефону инструкции чехословацким посланникам в Париже и Лондоне: попытаться внести поправки в англо–французский план решения судето–немецкого вопроса и «показать на карте, насколько бессмысленными стали бы потом границы и как глубоко врезалась бы Германия в чехословацкую территорию. Государство оказалось бы стратегически несостоятельным»[101]. Но было уже поздно. 23 сентября на встрече с Невиллом Чемберленом в Годесберге Гитлер ультимативно выдвинул более жесткие, чем англо–французские, условия решения судето–немецкого вопроса[102]. Слабые попытки Чемберлена возразить со ссылкой на то, что Прага не примет подобные требования, не увенчались успехом. Английский премьер согласился передать их Бенешу и чехословацкому правительству, что и было сделано в тот же день Ньютоном[103]. Осуществление этого плана, по Бенешу, означало с точки зрения коммуникаций полный паралич всей чехословацкой территории и нарушение шоссейных, железнодорожных и речных коммуникаций в такой мере, что вся территория республики распадалась на три части, почти вообще друг с другом не связанные. План означал ликвидацию Чехословакии как экономического целого, паралич всей оставшейся чехословацкой промышленности, изъятие большей части сырьевой базы, создание полной экономической зависимости новой Чехословакии от Германии. С военной и стратегической точки зрения план означал уничтожение всей существующей обороны государства и невозможность создания какой–либо эффективной обороны в будущем[104].
Но и Лондон, и Париж, похоже, тоже были обескуражены новыми требованиями Гитлера. 24 сентября Галифакс принял Масарика и заявил ему, что ни он, ни премьер не могут советовать Чехословакии принять эти требования. Но он настаивал на необходимости подумать о том, не лучше ли уступить Гитлеру, чем быть разбитыми. Премьер, по заявлению Галифакса, уверен в том, что Гитлер, «получив судетские области, навсегда оставит Европу в покое». Далее Галифакс сообщил Масарику, что английский Генеральный штаб ожидает нападения на Чехословакию без объявления войны в ближайшее время, еще до первого октября[105].
23 сентября в 8 часов вечера на Граде состоялось новое заседание правительства, с участием представителей политических партий и армии. Было сообщено о мнении английского и французского руководства: предоставить чехословацкому правительству самому решать вопрос о мобилизации, но «по возможности, тактично провести эти меры». Бенеш просил согласия на проведение в стране мобилизации. Решение об этом, — по его словам, — было принято единогласно[106]. Сразу же после совещания президент подписал Декрет о всеобщей мобилизации и назначил генерала Крейчи генералиссимусом на случай войны[107]. Сорок прекрасно вооруженных дивизий должны были быть призваны к оружию и готовы к обороне на всех границах.
Бенеш согласовал с Масариком по телефону ответ чехословацкого правительства на Годесбергский меморандум. 25 сентября посланник передал английскому правительству ноту, в которой говорилось о неприемлемости для правительства требований Гитлера: «Мое правительство изучило сегодня документ и карту. По сути, это — ультиматум, который предлагается побежденному народу, а не предложение суверенному государству, которое доказало всю возможную готовность к жертвам во имя европейского мира. Ни малейших следов такой готовности к жертвам не проявило до сих пор правительство господина Гитлера. Мое правительство ужаснуло содержание меморандума. Предложенное далеко превосходит то, на что мы согласились по так называемому англо–французскому плану. Оно лишает нас какой–либо гарантии сохранения нашего национального существования. Наша национальная и экономическая независимость автоматически ликвидировалась бы принятием предложений господина Гитлера. Сегодня мы надеемся, что обе великие демократии Запада, чьи желания мы исполняли часто против собственных убеждений, будут с нами в час ис- пытаний»[108].
26 сентября Гитлер произнес в берлинском Дворце спорта речь, полную ярости против Чехословакии и лично Бенеша. В ней говорилось: сегодня перед нами стоит последняя проблема, которая должна быть решена и решена будет. «Это последнее территориальное требование, которое мы должны предъявить Европе». Фюрер заявлял, что не хочет «бездейственно и спокойно смотреть, как этот сумасшедший Бенеш полагает, что может тиранить три с половиной миллиона человек. моя терпеливость что касается судето–немецкой проблемы уже иссякла. Сегодня в руках Бенеша решение быть войне или миру. Или же он это предложение примет и даст, наконец, немцам их свободу, или мы пойдем и принесем им эту свободу. Мы полны решимости. Господин Бенеш пусть сегодня выбирает!»[109]
24–26 сентября в Чехословакии была проведена мобилизация. В то же время стало известно о новых переговорах Чемберлена с Гитлером: шла подготовка к совещанию в Мюнхене. 29 сентября в 19 часов состоялось заседание правительства с участием Бенеша и представителей политических партий. Крофта сообщил о позиции СССР, который «вмешается в конфликт в случае, если Чехословакия подвергнется нападению и будет протестовать в Лиге Наций». «Однако, — говорится в протоколе заседания, — помощь со стороны лишь одной России была бы небезопасной, поскольку привела бы к возникновению антибольшевистского фронта. Два дня назад Англия и Франция обещали помощь, но сейчас их позиция неустойчива…»[110].
В Праге, безусловно, было известно о выступлении Чемберлена по радио 27 сентября, в котором он, между прочим, сказал: «Как это ужасно, фантастически, невероятно, если британцы должны были бы рыть окопы и примерять противогазы в Англии из–за спора в далекой стране и между людьми, о котором мы ничего не знаем. И даже если бы мы относились с огромной симпатией к малому народу, против которого выступает огромный и могучий сосед, мы не можем при всех обстоятельствах действовать так, чтобы ввергнуть всю Британскую империю в войну лишь из–за него»[111].
Чемберлен и Даладье без раздумий приняли приглашение Гитлера прибыть на переговоры с ним и Муссолини в столицу Баварии Мюнхен. Английское правительство, по словам Галифакса, «не подымало при этом вопрос о приглашении в Мюнхен СССР». Чемберлен телеграфировал Бенешу, прося прислать в Мюнхен представителя Чехослова- кии[112]. Совещание началось около полудня 29 сентября. Гитлер, кратко поприветствовав его участников, констатировал, что существование Чехословакии в ее нынешнем виде угрожает европейскому миру. Затем Муссолини ознакомил Чемберлена и Даладье со своими предложениями, выработанными в согласии с Берлином. Англичанин и француз с облегчением приняли новые заверения Гитлера, что Судеты — это его последнее территориальное требование и что немцы не намерены заставлять чешское население жить в рейхе. Гитлер и Муссолини добились того, чтобы сначала было достигнуто соглашение между четырьмя державами, и лишь затем эти решения были сообщены представителям Чехословакии, которые ожидали за дверью[113].
В тот же день в Мюнхене было подписано соглашение между Германией, Великобританией, Францией и Италией, которое гласило: «Германия, Соединенное королевство, Франция и Италия согласно уже принципиально достигнутому соглашению относительно уступки Судето–немецкой области договорились о следующих условиях и формах этой уступки, а также о необходимых для этого мероприятиях и объявляют себя в силу этого соглашения ответственными каждая в отдельности за обеспечение мероприятий, необходимых для его выполнения». Эвакуацию территории намечалось провести в течение 1–10 октября. Чехословацкому правительству предписывалось не производить «никаких разрушений имеющихся сооружений». Формы эвакуации должна была установить международная комиссия, состоящая из представителей указанных стран и Чехословакии.
В одном из приложений к соглашению говорилось о том, что английское и французское правительства по–прежнему поддерживают предложение о международных гарантиях новых границ чехословацкого государства против неспровоцированной агрессии, и как только будет урегулирован вопрос о польском и венгерском меньшинствах в Чехословакии, Германия и Италия со своей стороны предоставят Чехословакии гарантию. При этом заявлялось, что если в течение ближайших трех месяцев проблема польского и венгерского национальных меньшинств в Чехословакии не будет урегулирована между заинтересованными правительствами путем соглашения, то эта проблема станет предметом дальнейшего обсуждения следующего совещания глав правительств четырех держав, присутствующих в Мюнхене[114].
Гитлер получил в Мюнхене практически все, чего хотел, и его популярность в Германии возросла. Впрочем, воодушевленного принятия на родине добились и западные «спасители» мира. Чемберлен, размахивая роковым документом, перед ликующей толпой на аэродроме в Лондоне заявил, что спас мир «на ближайшее время». Он чувствовал себя героем еще и потому, что на следующий день после подписания Мюнхенского соглашения, 30 сентября, Чемберлен и Гитлер подписали англо–германскую декларацию. В ней говорилось о желании немецкого и английского народов «никогда более не воевать друг с другом», использовать метод консультаций для решения всех важных вопросов, касающихся обеих стран, и «таким образом содействовать укреплению мира в Европе»[115]. Забегая вперед, скажем, что 6 декабря 1938 г. Бонне и Иоахим Риббентроп подписали аналогичную Франко–германскую декларацию, в которой говорилось, что «мирные и добрососедские отношения между Францией и Германией представляют собой один из существеннейших элементов упрочения положения в Европе и поддержания всеобщего мира»[116]. Об этих договоренностях Англии и Франции с нацистской Германией в запале критики т. н. Пакта Молотова — Риббентропа (23 августа 1939) сегодня на Западе вспоминают почему–то неохотно.
Но вернемся к событиям 29–30 сентября 1938 г. Чехословацкая делегация (Войтех Мастны и Губерт Масаржик), прибывшая в Мюнхен, в переговорах не участвовала. Лишь в 10 вечера 29 сентября им по поручению Чемберлена устно было сообщено содержание соглашения и передана карта, где обозначались районы, которые немецкая армия должна была немедленно оккупировать. В 1.30 уже 30 сентября они были приглашены в покои Чемберлена, где находились также Даладье и ряд английских и французских дипломатов. Чемберлен вручил Мастны текст соглашения на немецком языке, который зачитал его вслух. На вопрос, нужен ли какой–либо ответ от чехословацкого правительства, было заявлено, что в этом нет необходимости. Следует лишь прислать уполномоченного на заседание международной комиссии в Берлине, чтобы обсудить вопрос об освобождении первой из обозначенных на карте территорий. «Ситуация для всех присутствующих становилась действительно тяжелой, нам было в достаточно грубой форме объяснено, конкретно французом, что это — приговор без обжалования и без возможности исправления; Чемберлен открыто демонстрировал свою усталость. мы простились и ушли. Чехословацкая республика в границах 1918 года перестала существовать»[117]. Примерно за два часа до возвращения чехословацкой делегации в Прагу, на рассвете 30 сентября поверенный в делах Германии в Чехословакии Андор Генцке[118]передал Крофте мюнхенские решения вместе с письмом, приглашавшим чехословацкого представителя принять участие в заседании международной комиссии, которое должно было начаться в тот же день в Берлине в пять вечера.
Бенеш, ознакомившийся с результатами мюнхенского совещания рано утром, отложил окончательное решение о принятии ультиматума до совещания с правительством и политическими лидерами, которые были созваны на половину одиннадцатого. Личный секретарь Бенеша Прокоп Дртина, встретившийся с ним еще до совещания, записал его слова: «Это — конец. Это вероломство, которое само себя накажет. Это невероятно. Они думают, что уберегли себя от войны или революции за наш счет. Ошибаются»[119].
Еще до заседания правительства в 9.30 утра Бенеш позвонил по телефону советскому полпреду Александровскому, прося его уточнить в свете мюнхенского ультиматума отношение СССР к двум альтернативам, перед выбором которых оказалась Чехословакия, т. е. «к дальнейшей борьбе или капитуляции». Бенеш «должен знать это как можно скорее, — говорилось в телеграмме Александровского, — и просит ответ к 6–7 часам вечера по пражскому времени, т. е. к 8–9 по московскому». Согласно официальной советской версии, эта телеграмма по техническим причинам оказалась в Москве только в 17 часов. А через 45 минут была получена вторая телеграмма от Александровского, в которой сообщалось, что Бенеш снимает свой вопрос, так как чехословацкое правительство приняло решение о капитуляции. Так что надобность в ответе советского правительства Праге отпала[120].
Действительно ли в казусе с телеграммами имели место технические, а не политические причины, можно лишь гадать. Можно также предположить, что, когда Бенеш обратился с запросом к Александровскому, президенту пока не были известны все жесткие временные условия, которые были поставлены перед пражским руководством, т. е. дать ответ до полудня.
На утреннем 30 сентября заседании правительства, обсуждавшем вопрос о мюнхенском ультиматуме, Бенеш заявил: «В том случае, если бы нам на помощь пришла одна Россия, началась бы война против России, а Англия бы выступила против нас»[121]. Перспектива ведения войны только при поддержке СССР была отвергнута. Участники обсуждения не пришли ни к какому выводу, не было никакого голосования. После подчас сумбурной дискуссии Бенеш заявил, что рекомендует принять мюнхенские условия. Незадолго до полудня присутствовавшие молча приняли его точку зрения. В половине первого Крофта заявил британскому, французскому и итальянскому посланникам, с нетерпением ожидавшим его: «От имени президента и правительства я заявляю, что мы подчиняемся решению, которое было принято в Мюнхене без нас и против нас». Обращаясь к англичанину и французу, он особо подчеркнул: «Я не хочу [никого] критиковать, но для нас это — катастрофа, которую мы не заслужили. Мы подчиняемся. Я не знаю, получат ли выгоды от этого принятого в Мюнхене решения ваши страны, но, определенно, не мы последние, после нас это случится и с другими»[122].
Бенеш на встрече с депутатами парламента подчеркнул: «Нас покинули и предали. Это трусливые люди… Они боятся войны и считают, что Чехословакия может быть ее причиной. Это было трудное решение — принять условия и спасти народ или вступить в борьбу и дать себя истребить. История рассудит, что было правильным… Состояние западных демократий безотрадное. На них нельзя положиться… Из страха перед коммунизмом французы и англичане пойдут с немцами». На этой встрече президент заявил о своей отставке в ближайшее время, но, когда это произойдет, пока не сказал[123].
Международная комиссия в Берлине по вопросу о новых границах Чехословакии начала работать 4 октября. Герман Геринг от имени Гитлера заявил Мастны: «MitBeneswerdenwirnichtverhandeln» — «С Бенешем мы вести переговоры не будем»[124]. В Прагу ушло послание
статс–секретаря Министерства иностранных дел Германии барона Эрнста фон Вайцзеккера: «Если Чехословакия вообще хочет иметь какую–либо надежду на приличный договор с Германией, президент Бенеш должен подать в отставку, поскольку Гитлер питает к нему личную неприязнь»[125].
Фюрер, действительно питавший личную ненависть к Бенешу, не мог допустить, чтобы он продолжал стоять во главе чрезвычайно ослабленной, но демократической ЧСР. В правительственных кругах Чехословакии ввиду безвыходности положения согласились с тем, что Бенешу следует подать в отставку. Генерал Крейчи писал впоследствии: «…Речь шла не о нашей инициативе. Это было рекомендовано английским и французским послами в Берлине»[126]. Президент написал прошение об отставке пополудни 5 октября.
Но это не помогло обсуждению вопроса о чехословацких границах в международной комиссии, поскольку, по словам Вайцзеккера, «решение об отставке господина президента пришло слишком поздно». Комиссия приняла крайне неблагоприятное для Чехословакии решение. Вечером 5 октября Бенеш заявил о своей отставке по радио. «Я не покидаю. корабль во время шторма. Верю., что в данный момент эта моя жертва политически необходима». На следующий день, 6 октября, он отбыл из Пражского Града на свою виллу Сезимово Усти уже как частное лицо[127]. 22 октября экс–президент улетел с пражского аэродрома Рузине вместе с женой и несколькими сопровождавшими их лицами в Женеву, а затем оттуда в Англию, которая приняла его весьма неприветливо. Вскоре Бенеш улетел в США, где как профессор до середины 1939 г. читал лекции в ряде американских университетов.
Подручными «умиротворителей агрессора» и союзниками нацистской Германии в деле раздела Чехословакии являлись Венгрия и Польша. Мысль о том, чтобы присоединить к Венгрии территории ЧСР, населенные венграми, не оставляла политиков этой страны в период вызревания мюнхенского кризиса. 20 сентября чехословацкий посланник в Будапеште Милош Кобр сообщал в МИД ЧСР: «Под влиянием последних событий — национальное движение на подъеме. Правительство все энергичнее проводит военные приготовления. Это свидетельствует о том, что правительство полно решимости всеми средствами содействовать тому, чтобы венгерский вопрос в Словакии был решен аналогично судетскому. Я не сомневаюсь, что тайно ведутся переговоры с Германией». В тот же день в дополнительном сообщении Кобр уведомлял, что венгерский премьер Бела Имреди встретился с английским послом в Будапеште, и просил Лондон, чтобы вопрос о венгерском меньшинстве в Словакии был решен аналогично судетскому. 21 сентября в Оберзальцберге венгерских политиков принял Гитлер. Они полностью солидаризировались с гитлеровской программой полной ликвидации чехословацкого государства либо путем прямой агрессии, либо путем реализации требования о праве на самоопределение для всех «нечешских» народностей, включая словаков. Гитлер, согласно сообщению Кобра в Прагу, обещал поддержать просителей в вопросе о праве на самоопределение для венгерского меньшинства в ЧСР[128].
22 сентября Кобр с тревогой сообщал: «Национальные страсти, как свидетельствуют вчерашние демонстрации, накалены до крайности. Проводятся масштабные военные приготовления в направлении словацких границ, организуются добровольческие формирования. У меня впечатление, что замышляется faitaccompli[129]в Словакии и что на последних совещаниях в Берхтесгадене создан немецко–польско–венгерский фронт с целью отторжения польских и венгерских территорий [От Чехословакии. — В. М. ]»[130]. О создании подобного фронта сообщал в Прагу 23 сентября и чехословацкий посланник в Варшаве Юрай Славик[131]. Правительство ЧСР готово было признать за чехословацкими гражданами венгерской национальности права в рамках подготавливаемого им статута о национальных меньшинствах[132]. 29 сентября посланник Венгрии в Чехословакии передал ее правительству ноту, касающуюся положения венгерского меньшинства в ЧСР с пожеланием разрешить вопрос аналогично тому, как он был решен в отношении немецкого населения[133]. В тот же день Кобр сообщил в МИД ЧСР о сделанных Имреди заявлениях: «Венгерское требование территориального решения по судетскому образцу включает кроме отказа от чисто венгерских областей проведение плебисцита не только на национально–смешанных, но и на чисто словацких и русинских территориях»[134]. Мюнхенское соглашение в части, касающейся требований Венгрии, вызвало, по словам Кобра, разочарование венгерской общественности, как и правительственных кругов, которые чувствовали себя обманутыми тем, что вопрос относительно венгерского меньшинства в Чехословакии не был решен аналогично судетскому.
1 октября Крофта предложил венгерскому правительству создать экспертную комиссию для решения вопроса о венгерском меньшинстве в ЧСР[135]. Будапешт, заявив о желании вести переговоры в «дружественном духе», вместе с тем выразил пожелание, чтобы предварительно были выполнены некоторые его условия, в том числе переданы Венгрии символически два или три приграничных города, которые были бы заняты венгерскими войсками (назывались, в частности, Комарно, Паркань, Чоп, Берегово и др.). Переговоры, по предложению венгерского правительства, должны были начаться 6 октября в Комарно. 4 октября Италия заявила о поддержке территориальных претензий Венгрии к Чехословакии. 9 октября в Комарне начала работать смешанная комиссия, но из–за чрезмерных венгерских требований (территорий с венгерским большинством на 1910 г.) переговоры закончились безрезультатно[136]. По итогам Первого венского арбитража Германии и Италии 2 ноября 1938 г. Венгрии были переданы южные районы Словакии и Подкарпатской Руси общей площадью 11 927 кмкв. с населением свыше 1 млн человек[137].
Безвыходным положением Чехословакии, отданной на растерзание гитлеровской Германии, не преминула воспользоваться и Польша, выступившая со своими претензиями к ЧСР. Напор Варшавы на Прагу возрастал по мере усиления агрессивности Берлина и сдачи позиций Лондоном и Парижем. Однако еще в начале сентября, как отмечал Крофта, Польша, решительно отказавшаяся пропустить советские войска через свою территорию в случае нападения Германии на ЧСР, колебалась в вопросе о том, идти ли ей вместе с Англией и Францией, если они поддержат Чехословакию, или с Германией. Во всяком случае разные взгляды на этот счет в польской верхушке существовали[138]. После того как наполовину сломленная ЧСР под давлением Англии и Франции вынуждена была согласиться на ряд территориальных уступок Третьему рейху, окончательно осмелела и Польша, заявившая о претензиях на часть Тешинской области, которая в 1920 г. согласно решению великих держав вошла в состав Чехословакии. Тогда она получила 1273 км кв.тешинской территории с 297 000 населения, а Польша — 1013 кмкв. со 137 000 жителей. Теперь же она потребовала, чтобы Чехословакия добровольно отказалась от этой территории, населенной в значительной степени поляками[139].