10 мая 1940 г., в день немецкого нападения на Голландию, Бельгию и Люксембург, возглавляемое Чемберленом правительство «мюнхенцев» ушло в отставку. Пост премьера получил Черчилль, а министром иностранных дел через полгода стал Иден. Бенеш был несказанно рад этим переменам[542], считая, что правительство Черчилля имеет «совершенно определенный антимюнхенский характер»[543]. Хотя чехословацкая проблематика по–прежнему оставалась на периферии внимания английской политики, Бенеш упорно добивался своего. Английский МИД (до осени его возглавлял лорд Эдуард Галифакс) считал, что негативная реакция английского правительства на ликвидацию ЧСР не означает занятия им окончательной позиции в вопросе правового континуитета Чехословацкой республики. Несмотря на то что 21 июля Великобритания дала согласие на ее восстановление после войны, о прямом признании недействительности Мюнхенского соглашения речь не шла[544]. Черчилль в радиообращении к чехословацкому народу по случаю второй годовщины Мюнхена 30 сентября 1940 г. заявил, что Мюнхенское соглашение мертво, что оно было уничтожено немцами[545]. Смысл этого заявления толковался по–разному, Бенеш же усматривал в нем признание английским правительством Мюнхенского соглашения несуществующим[546]. Но если англичане и признавали его несуществующим, то не потому, что считали изначально соглашение ошибочным и достойным осуждения, а потому, что оно было уничтожено Гитлером в марте 1939 г. Это было сродни английскому заявлению по поводу расчленения Чехословакии: в нем содержался протест не против самого акта агрессии Германии, а против нарушения ею мюнхенских договоренностей.
Все эти нюансы и тонкости английской политики не мог не понимать Бенеш, но предпочитал в той конкретной ситуации не акцентировать на них внимание. В первой половине 1941 г. Бенеш еще не раз возвращался к проблемам Мюнхена, правового континуитета ЧСР и ее границ. В частности, речь об этом заходила при обсуждении с англичанами вопроса о возврате Чехословакии Судетской области и в связи с этим о выселении с этой территории судетских немцев[547].
Международная ситуация между тем резко изменилась: 22 июня 1941 г. Германия напала на СССР. Возник вопрос о восстановлении советско–чехословацких дипломатических отношений, прерванных в конце 1939 г. в связи с изменением внешнеполитического курса СССР после подписания т. н. Пакта Молотова — Риббентропа[548]. Позиция Советского Союза относительно судьбы малых европейских государств, захваченных гитлеровской Германией, была сформулирована 3 июля 1941 г. в телеграмме НКИД СССР советскому послу в Лондоне Ивану Майскому накануне его встречи с Бенешем. В ней говорилось, что СССР выступает «за создание независимого Польского государства в границах национальной Польши», а также «за восстановление Чехословацкого и Югославского государств»[549].
12 июля было подписано советско–английское соглашение о сотрудничестве в войне против гитлеровской Германии. 16 июля Военный кабинет Великобритании принял решение о признании Чехословакии де–юре, но с вручением соответствующей ноты англичане опоздали. На несколько часов их опередил СССР: утром 18 июля было подписано Соглашение «между Правительством Союза Советских Социалистических Республик и правительством Чехословацкой Республики». Оно предусматривало немедленный обмен посланниками; взаимопомощь и поддержку всякого рода в войне против гитлеровской Германии; согласие советского правительства с образованием на территории СССР чехословацких воинских частей[550].
19 июля чехословацким посланником в СССР был снова назначен Фирлингер, покинувший Москву в декабре 1939 г. Советский Союз, признав правительство Чехословацкой республики, тем самым де–факто заявил (во всяком случае чехословацкая сторона трактовала это именно так) о своем положительном отношении к правовой и политической преемственности республики, ее восстановлении в домюнхенских границах. Заключение соглашения имело большое значение для укрепления международных позиций Чехословакии. 26 июля руководимое Бенешем чехословацкое правительство признал Китай[551]. 30 июля о своем признании временного чехословацкого правительства заявили США, и лишь 26 октября 1942 г. решением президента США Рузвельта временное признание было заменено полным и окончательным[552].
Осень 1941 г. была временем тяжелейших испытаний для Советского Союза. 7 декабря после нападения японцев на американскую военно–морскую базу Пёрл–Харбор в войну вступили США, что значительно изменило расстановку противоборствующих сил. В середине декабря в Москву прибыл с визитом английский министр иностранных дел Иден. Целью предстоявших переговоров являлось укрепление советско–английского сотрудничества в войне против нацистской Германии и прояснение вопроса о послевоенном устройстве Европы. Уже в первой беседе с Иденом 16 декабря Иосиф Сталин выразил пожелание наметить общую схему реорганизации европейских границ после войны и изложил свое видение проблемы. Он заявил, что Советский Союз должен быть восстановлен в границах, существовавших в 1941 г. до нападения Германии на СССР. Советский лидер высказался и за восстановление Чехословакии в «старых границах, включая Судеты». Этот район, полагал Сталин, «ввиду его стратегической важности, ни в коем случае не может быть передан в руки Германии. Сверх того, территория Чехословакии должна быть увеличена на юге за счет Венгрии, которая должна понести надлежащее возмездие за свое поведение в ходе этой войны»[553]. Заявление Сталина, по сути, включало все основные на тот период пожелания чехословацкого эмигрантского правительства, касающиеся границ восстановленной Чехословакии. Позиция Идена в этих вопросах сводилась к следующему: британское правительство «не считает возможным признавать новые границы немедленно, до конца войны», их следует отложить до мирной конференции. Взаимопонимания на переговорах достичь не удалось.
Москва уже не в первый раз неофициально заявляла о желании видеть Чехословакию восстановленной в домюнхенских границах. Лондон, признав Мюнхенское соглашение утратившим силу, пока не торопился осудить его. Бенеш же продолжал упорно и настойчиво добиваться ясности в вопросе признания союзниками правового и политического континуитета Чехословакии и признания Мюнхенского соглашения недействительным с самого начала. Он принял решение о поездке в Москву, чтобы прояснить ее отношение к волновавшим его вопросам о континуитете ЧСР, ее границах и т. д.
28 апреля 1942 г. на стол Вячеслава Молотова легла секретная справка о поездке Бенеша в Москву, составленная IVЕвропейским отделом НКИД СССР. Бенеш утверждал, говорилось в Справке, что англичане «отстаивают мюнхенский раздел Чехословакии, и английское правительство не хочет дать ему точный ответ о восстановлении Чехословакии. Бенеш, не получив от англичан признания домюнхенских границ Чехословакии, явно рассчитывает получить это признание от нас и, тем самым, заставить англичан аннулировать мюнхенское соглашение». Президент намеревался также обсудить вопрос об общей границе между СССР и Чехословакией, что, по его мнению, являлось «предпосылкой будущей безопасности Чехословакии». Бенеш, говорилось в Справке, «признает наши границы 1941 г.. и вполне вероятно, что он будет готов заявить об этом публично в итоге переговоров в Москве, получив взамен от нас признание необходимости восстановления домюнхенских границ Чехословакии»[554].
В первой половине 1942 г. чехословацкое правительство не прекращало своих усилий, направленных на получение от британских властей заявления о признании Мюнхенского соглашения недействительным с самого начала. Естественно, что на англичан не мог не влиять взгляд Москвы на конфигурацию послевоенной ЧСР. А он был неофициально обозначен: Чехословакия должна быть восстановлена в домюнхенских границах. В ходе визита Молотова в Лондон для подписания советско–английского союзного договора состоялась и его встреча (9 июня 1942) с Бенешем. Молотов подтвердил, что «советское правительство выступает за восстановление независимой, сильной Чехословакии. в тех границах, которые существовали до Мюнхена»[555]. Пока это было лишь устное заявление, но Бенеш надеялся, что оно будет подтверждено и письменно. Еще накануне этой встречи, 7 июня, Иден сообщил Бенешу следующее: английское правительство, учитывая, что Германия умышленно нарушила соглашение 1938 г., касающееся Чехословакии, «не чувствует себя связанным никакими обязательствами в этом отношении»[556].
Таким образом, снова подтвердив свои прежние заявления, англичане тем не менее упорно не проявляли желания осудить сам факт подписания Мюнхенского соглашения. 5 августа правительство Великобритании сообщило чехословацкому правительству письменно, что оно «не считает себя далее связанным Мюнхенским соглашением» и что «при окончательном определении чехословацких границ в конце войны на его точку зрения не будут влиять никакие изменения, происшедшие в этом вопросе как в 1938 г., так и позднее»[557]. Фирлингер довел этот факт до сведения НКИД СССР[558], рассчитывая получить письменное заявление на этот счет. 2 сентября 1942 г., после поездки в СССР (12— 16 августа), Черчилль в письме на имя Бенеша подтвердил решение британского правительства[559]. Англичане готовы были дистанцироваться от Мюнхена, но лишь при сохранении их правовой оценки его изначальной действительности, т. е. фактически они по–прежнему не отозвали свои подписи под Мюнхенским соглашением и не осудили его.
Бенеша в то время устраивал компромиссный характер английской ноты от 5 августа. 29 сентября Фирлингер передал ее в НКИД СССР и выразил пожелание, чтобы «советское правительство, подтверждая получение данной ноты, выразило бы еще раз отношение Советского Союза к мюнхенским решениям в отношении Чехословакии»[560]. Соответствующее письмо Молотов направил Фирлингеру, предварительно согласовав его текст со Сталиным. «Прошу утвердить этот ответ чехам о Мюнхене. Молотов. 22. Х», — написано жирным синим карандашом по тексту послания. Здесь же — красным карандашом помета: «Ст[алин]». В письме говорилось, что «советское правительство с удовлетворением приняло к сведению факт заключения чехословацким и британским правительствами соглашения по вопросу прекращения действия Мюнхенского соглашения 4‑х держав от 29 сентября 1938 г. и всех его юридических, политических, дипломатических и территориальных последствий, происшедших в 1938–1939 гг.». Письмо, датированное 24 октября, было вручено Фирлингеру 28 октября[561], в день празднования создания ЧСР. Тогда же чехословацкое полпредство в Москве обрело статус посольства, Фирлингер получил ранг посла[562].
Но Бенеша и далее продолжал волновать вопрос о позиции СССР в вопросе о Мюнхене. Поставил он его и в декабре 1943 г., когда приехал в Москву для подписания советско–чехословацкого договора о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. На замечание Молотова, что «точка зрения советского правительства по этому вопросу известна, Бенеш выразил свое удовлетворение и подчеркнул, что остановился на этом вопросе для того, чтобы получить окончательную ясность в этом вопросе»[563]. Проблема границ снова была затронута Бенешем в беседе с Молотовым 21 марта 1945 г. во время переговоров президента в Москве, где он останавливался по пути из Лондона на ро–дину. Бенеш опять напомнил, что чехословацкое правительство всегда выражало свои взгляды по этому вопросу «формулой — домюнхенские границы». Далее президент сообщил, что за три дня до его отъезда из Лондона англичане заявили письменно о согласии «считать границы Чехословакии, как они [существовали] на 31 декабря 1937 г.», и свою формулировку хотят предложить для обсуждения в ЕКК [Европейская консультативная комиссия. — В. М. ] в Лондоне»[564].
На международных форумах советское правительство действительно поддерживало территориальные и прочие претензии Чехословакии, но не все удалось отстоять. Вербального осуждения англичанами подписания Мюнхенского соглашения и признания его недействительности с момента принятия добиться так и не удалось. Вопрос о континуитете существования Чехословакии натолкнулся на утверждение о континуитете английской внешней политики, по сути, означавшее, что подписание Мюнхенского соглашения в конкретных условиях 1938 г. являлось правильным и не подлежит осуждению.
Вслед за Англией и Франция, точнее Французский национальный комитет (ФНК), возглавляемый Шарлем де Голлем, решила высказать свое отношение к Мюнхенскому соглашению[565]. Первоначальный проект французского заявления (9 сентября 1942) по этому вопросу, представленный для ознакомления с ним чехословацкому эмигрантскому руководству, был отвергнут им как неприемлемый[566], поскольку исходил из британского утверждения об уничтожении Мюнхенского соглашения лишь вследствие агрессии Германией 15 марта 1939 г. Бенеш настаивал на более ясных и четких формулировках.
29 сентября 1942 г. де Голль направил чехословацкому правительству письмо с заявлением ФНК о недействительности Мюнхенского соглашения и о поддержке борьбы за восстановление Чехословакии в домюн- хенских границах[567]. Заявление вызвало негативную реакцию польской эмиграции, поскольку оно затрагивало, по сути, и вопрос о чехословацко–польских границах. 9 октября ФНК получил резкую польскую ноту протеста: французская поддержка чехословацкого требования восстановления домюнхенских границ квалифицировалась как наносящая вред интересам Польши и противоречащая ее политике защиты польской территориальной целостности. Де Голль заявил, что поляки могут требовать «чего угодно, но Национальный комитет ничего не изменит ни формально, ни по существу в своем заявлении от 29 сентября с. г. о ликвидации Мюнхена»[568]. Однако в ответной ноте ФНК польскому правительству формулировки были смягчены, и говорилось уже о необходимости «дружественного соглашения» по вопросу о границах между Чехословакией и Польшей. После высадки союзников в Нормандии 10 июля 1944 г. чехословацкое правительство вопреки британскому желанию высказалось за признание французского временного правительства. Это способствовало подписанию 17 августа чехословацко–французской декларации. В ней говорилось, что обе стороны «считают мюнхенские соглашения со всеми их последствиями недействительными с самого начала»[569].
Советский Союз к концу войны занял осторожную позицию в отношении Тешинской Силезии, оккупированной Польшей в 1938 г. Москва считала, что этот вопрос должен быть решен «полюбовно» путем переговоров между чехословацким и Временным польским правительством (ВПП), поддерживаемым ею[570]. В памятной записке НКИД СССР о переговорах с Бенешем (27 марта 1945) значилось: «спорные вопросы между Чехословакией и Польшей в отношении Тешина будут подвергнуты благоприятному рассмотрению обеими сторонами в непосредственных переговорах между ними»[571]. «Благоприятное рассмотрение» между правительствами обеих стран продолжалось многие годы и завершилось под давлением Москвы только в 1958 г. установлением домюн- хенской границы.
Для Бенеша важна была и позиция США. Он поднимал его, например, в беседе с государственным секретарем США Корделом Хэллом в мае 1943 г., когда тот, по словам президента, заявил, что «мюнхенские решения проводились в духе несправедливости и нечестности, и для Соединенных штатов, поскольку это касается Чехословакии, они являются “nullandvoid” [ничтожными, т. е. не существующими, и недействительными. — В. М. ]»[572].
Так обстояло дело с отношением к Мюнхенскому соглашению в лагере союзников по антигитлеровской коалиции. Наметились подвижки и в стане ее противника. В первую очередь это касалось Италии, вышедшей из войны после падения режима Бенито Муссолини летом 1943 г. Перемирие с Италией, подписанное 3 сентября 1943 г., предполагало решение в будущем всех политических, экономических и финансовых вопросов. Чехословацкое эмигрантское правительство поставило и вопрос об отказе Италией от Мюнхенского соглашения и решений Венского арбитража Германии и Италии от 2 ноября 1938 г. о передаче Венгрии территорий на юге и востоке Словакии и юго–западе Подкарпатской Руси. 26 сентября 1944 г. итальянский министр иностранных дел Карло Сфорца передал чехословацкому представителю при итальянском правительстве единогласное его решение считать «Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 г. недействительным с самого начала». Признавались недействительными также решение Венского арбитража и все последовавшие акты, нанесшие вред «независимости и целостности Чехословацкой республики»[573].
Решение итальянского правительства, широко распропагандированное прессой, несомненно, стало известно и в Венгрии. С октября 1944 г. в Москве велись переговоры о заключении перемирия между СССР и Венгрией. В декабре на освобожденной венгерской территории в Дебрецене было создано временное правительство, которое приняло решение о выходе Венгрии из войны на стороне Германии и объявило ей войну. Активизировались переговоры о перемирии. Чехословакия, которая по праву считала себя жертвой венгерской агрессии, рассчитывала, что при его подготовке будут учтены все ее претензии к Венгрии[574]. 20 января 1945 г. направленная в Москву венгерская правительственная делегация подписала соглашение о перемирии с СССР, Англией и США. В нем объявлялись «несуществующими» решения Венского арбитража от 2 ноября 1938 г.[575]
Что касается Германии, то вопрос о ее отношении к Мюнхенскому соглашению решался уже много лет спустя после окончания войны. В Договоре о взаимных отношениях между ЧССР и ФРГ от 11 декабря 1973 г. констатировалось, что обе стороны рассматривают Мюнхенское соглашение как «несуществующее», «ничтожное» (в чешском тексте — nulitm, в немецком — nichtig). В договоре о добрососедстве и сотрудничестве между Чехословацкой Федеративной Республикой и ФРГ от 27 февраля 1992 г. стороны подтвердили, что они не имеют друг к другу территориальных претензий и «не будут предъявлять таких претензий и в будущем»[576]. Чешско–немецкая декларация, подписанная 21 января 1997 г. премьер–министром Чешской республики Вацлавом Клаусом и канцлером ФРГ Гельмутом Колем, признавала ответственность Германии за историческое развитие, приведшее к Мюнхенскому соглашению, и констатировала, что несправедливости, совершенные обеими сторонами, «останутся в прошлом» и что они «не будут отягощать свои отношения политическими и правовыми вопросами, проистекающими из прошлого»[577].
Приложения
КАК ПОЛЬША УЧАСТВОВАЛАВ РАСЧЛЕНЕНИИ ЧЕХОСЛОВАКИИ В 1938 г. Геннадий Матвеев
1 сентября 2009 г., по случаю торжеств в Гданьске, связанных с 70-летием начала Второй мировой войны, президент Польши Лех Качиньский опубликовал на своем официальном сайте статью по поводу этого события, а также произнес две речи на полуострове Вестерплатте, с обстрела которого учебным броненосцем «Шлезвиг–Гольштейн» формально началась Вторая мировая война. В совокупности эти выступления можно рассматривать и как вариант польского взгляда на вопрос о виновниках окончательного краха версальской системы безопасности.
Хронологически первой в ряду президентских выступлений можно считать размещенную в Интернете статью «Примирение возможно только через правду». В ней ответственность за то, что война не была своевременно предотвращена, Качиньский возложил на «тоталитаризмы», а также на «западные демократии», которые, столкнувшись с дилеммой «бороться или договариваться», выбрали политику «умиротворения и приручения хищника», завершившуюся Мюнхеном. У «остальных государств, особенно тех, из Центральной Европы, расположенных между двумя могучими тоталитаризмами», выбор ограничивался двумя возможностями: «или вассализация, или защита собственной субъектности и идентичности». Польша, по словам Качиньского, первоначально склонялась ко второму варианту, обдумывала превентивную войну с Третьим рейхом, но, не поддержанная западными союзниками, выбрала собственный, третий путь, «решилась на политику равного удаления от обоих тоталитаризмов» в дополнение традиционных союзов с Британией и Францией.
После этих, достаточно традиционных для польской историографии констатаций, Л. Качиньский написал: «Но сохранять эту конструкцию было все труднее, когда тоталитаризм вступил в Австрию, в Судеты, в чешскую Прагу. Это тогда мы совершили ошибку Заользья»1. У читателя, не очень хорошо знакомого с хронологией событий последних полутора предвоенных лет, вполне могло сложиться впечатление, что некая «ошибка Заользья»2, суть которой президент не раскрыл, была совершена Польшей после того, как в результате агрессивных действий Германии Чехословакия перестала существовать, т. е. в марте 1939 г.
Не прояснило вопроса о времени «ошибки Заользья» и утреннее выступление Л. Качиньского перед представителями польского истеблишмента и общественности. В нем он, как бы полемизируя с неназванными оппонентами, заявил, что у Польши нет ни малейших поводов для покаяния в соучастии в развязывании мировой войны: «Это не Польша должна каяться. Для этого у нас нет никаких поводов. Повод есть у других. Повод есть у тех, кто к этой войне привел, кто этой войне поспособствовал»3.
Во второй половине дня, выступая перед 20 приехавшими на торжества главами правительств, среди которых были В. В. Путин и А. Меркель, Л. Качиньский вновь коснулся «ошибки Заользья», на этот раз более подробно. Как и в статье, он вновь обвинил Францию и Великобританию в политике «попустительства тоталитаризму», напомнил о польском плане превентивной войны, оправдал декларацию о ненападении между Польшей и Германией, заключенную в январе 1934 г. (по его словам, «в той ситуации это был необходимый пакт, его ни в коем случае нельзя сравнивать с пактом Риббентропа — Молотова, заключенным спустя шесть лет», который «не был только пактом о ненападении, это также был пакт о разделе влияния в значительной части Европы»), охарактеризовал Мюнхенское соглашение: «Политика уступок привела вначале к аншлюсу, затем к Мюнхену… Как верно сказал Уинстон Черчилль, между честью и позором был избран позор, но и так не удалось избежать войны».
И только после этого Л. Качиньский задался вопросом о роли Польши в то время. Сам он ответил на него так: «Мы не были в Мюнхене, но его следствием стало нарушение территориальной целостности Чехословакии. Нарушение территориальной целостности, которое всегда зло, было тогда, есть и сейчас. Участие Польши в расчленении, во всяком случае, в территориальном ограничении современной Чехословакии, было не только ошибкой, было грехом. И мы способны в Польше в этом грехе признаться и не искать оправдания. Не искать оправданий, даже если бы их можно было найти»4. Но при этом Л. Качиньский не стал просить у чехов прощения за этот, как он выразился, грех, за причиненное им зло. Как, впрочем, не попросил у них извинений и за оказанную Польшей помощь Венгрии в отторжении юго–восточных районов Словакии в октябре — ноябре 1938 г.5
Если исходить из сказанного польским президентом 1 сентября 2009 г. об «ошибке Заользья», то вполне может создаться впечатление, что речь идет о спонтанных, спровоцированных Мюнхеном, действиях польского руководства осенью 1938 г., следствием которых стало принуждение Польшей Чехословакии к передаче ей спорной части Тешинской Силезии. Что касается следствий, то о них хорошо известно с начала октября 1938 г., когда польские войска начали оккупацию Заользья. А вот с утверждением о спонтанности польских действий во время Мюнхенского кризиса согласиться невозможно.
Для этого достаточно ознакомиться лишь с некоторыми документами IIотдела Главного штаба Войска Польского, занимавшегося вопросами разведки и контрразведки, а также диверсионной деятельностью за рубежом. Из них неопровержимо следует, что подготовка Польшей тайной операции по расчленению Чехословакии началась задолго до сентября 1938 г., еще в 1935 г. А необходимые условия для ее практической подготовки, по признанию сотрудников польских спецслужб, были созданы польско–германской Декларацией о ненападении, подписанной 26 января 1934 г.
Вовсе не спонтанно, реагируя на Мюнхен, действовала Варшава в сентябре 1938 г. Польские диверсионные группы по приказу Варшавы начали террористическую операцию в чешской части Тешинской Силезии тогда, когда Чемберлен и Даладье еще не паковали чемоданы для поездки в Мюнхен. Целью операции была дестабилизация суверенного государства, члена Лиги Наций как и Польша, как и Польша, близкого союзника Франции, государства, с которым вопрос о принадлежности Заользья был урегулирован еще в 1925 г. Показательно и то, что одновременно Варшава вступила в переговоры с Берлином относительно разграничения их будущих территориальных приобретений в ЧСР, в частности в Богумине.
Ниже публикуются два документа из т. н. трофейного фонда Российского государственного военного архива (РГВА). Они попали в поле моего зрения в начале 1990‑х гг., когда Особый архив СССР, переименованный в Центр хранения историко–документальных коллекций (ЦХИДК), открыл исследователям доступ к своим фондам. В их числе были и материалы IIотдела Генерального/Главного штаба Войска Польского за 1920–1930‑е гг. Естественно, мое внимание привлекла обширнейшая документация двух спецопераций, проведенных отделением № 2 (специализировалось на диверсиях) IIотдела Главного штаба в чешской части Тешинской Силезии и на Подкарпатской Руси в сентябре — октябре 1938 г. В 1939 г. это дело попало в руки немцев, о чем они оставили соответствующее свидетельство6, а в конце войны стало советским военным трофеем.
Поскольку заинтересовать кого–либо в России публикацией этих документов мне не удалось (для этого их следовало перевести на русский язык, а это серьезно удорожало издание), я со своими коллегами из Лодзинского университета, профессорами Павлом Самусем и Казимежом Бадзяком напечатал их на языке оригинала в Польше. В 1997 г. в Варшаве вышел сборник документов «Восстание в Заользье»7, а спустя год — «Операция “Лом”»8, о спецоперации в Закарпатье. В Польше сборники прошли почти незамеченными, рецензии на них написали лишь молодые ученики моих коллег, а не маститые знатоки проблематики, хотя экземпляры сборников я им вручил лично. Из российских исследователей изданием до сегодняшнего дня воспользовался только С. В. Мо- розов9. Сюжет «Заользья» также затрагивался мной, в том числе в опубликованной в 2012 г. коллективной монографии, посвященной польской истории ХХ — начала XXIв.10
Инструкция начальника Главного штабаВойска Польского генерала В. Стахевича польскому военному атташе в Берлине
Исх. № 26887/ Iсекретно
28. IX. 1938 г.
Инструкция военному атташе при посольстве Польши в Берлине
В связи с возможностью, что наши интересы в Богумине могут столкнуться с немецкими интересами, наши задачи следующие:
Железнодорожный узел Богумин является основной и единственной сортировочной станцией для всей центральной и восточной части Карвинско–Ос- травского бассейна и с этим бассейном теснее всего связан и не может быть от него отделен.
Для немцев он имеет совершенно второстепенное значение, только как конечный узел линии, идущей из Рацибужа.
При таком положении вещей совершенно несравнимо значение узла Бо- гумин для нас и для Германии. Поэтому мы должны отстаивать позицию, что с момента овладения нами Карвинским бассейном этот узел обязательно должен принадлежать Польше.
Местности с немецким большинством, к северу от этого узла, расположенные в пределах Фриштатского повета, могли бы быть уступлены немцам. В этом случае линия разграничения выглядела бы как голубая линия на карте.
Немецкие интересы на Богуминском узле, связанные с железнодорожной линией, ведущей из немецкой Силезии, были бы полностью гарантированы. Сортировочной станцией для западной части Карвинско–Остравского бассейна является Моравская Острава.
В случае невозможности принятия нами Богуминского узла, нужно требовать передачи в собственность, а в конечном счете в пользование ПКП [Польских железных дорог] нескольких групп путей с соответствующим оборудованием для сортировки, а также помещений для паровозов вместе с тракционным оборудованием и помещений для персонала. Работа на этих группах путей должна была бы вестись ПКП самостоятельно.
В этом случае Польша заняла бы пути до красной линии, намеченной на карте, а вопрос о Богуминском узле был бы решен специальной комиссией.
P. S. Вопрос будет обсуждать с немцами посол, который получает соответствующие инструкции из МИД.
Стахевич РГВА. Ф. 308. Оп. 12. Д. 281.
Л. 5–5об. Автограф.
Из отчета отделения № 2
IIотдела Главного штаба Войска Польского
о подготовке и проведении секретной операции
по отторжению от Чехословакии
так называемого Заользья
Не раньше ноября 1938 г.11
После польско–германского пакта о ненападении в 1934 году12исчезла одна из опор политики Бенеша, что, после того как Лига наций продемонстрировала свою немощь, стимулировало необходимость заняться проблемой чехословацкого государства. Ход событий не заставил себя ждать. Осуществленный Гитлером аншлюс Австрии предопределил судьбу Чехословакии. В 1935 году настроения на этнографически польской территории показали, что эта этнографическая часть Польши по–прежнему ожидает освобождения из–под чешской оккупации, однако она может быть только пассивным наблюдателем событий. Ни о каком вооруженном порыве в тот момент нечего было и думать, поскольку весь патриотизм населения заключался в ожидании помощи извне, т. е. прихода польской армии.
Такая ситуация облегчала задачи польской внешней политики, но только в случае формального объявления войны и вооруженного занятия Силезии за Ользой, однако не давала польской внешней политике ни малейшей возможности использовать настроения этого населения в вопросе о присоединении этой области к Речи Посполитой. Одним словом, нужно было сформировать активную позицию этого общества в приближающихся событиях.