В сложившейся ситуации выход для Польши виделся в заключении военного союза с Венгрией. Обоснованию идеи создания польско–венгерской конфедерации ведущий обозреватель «Слова» посвятил целый ряд передовиц газеты в сентябре — октябре 1938 г[357]. Более того, он считал, что присоединение спорных территорий Тешинской Силезии является второразрядной задачей по сравнению с установлением тесных отношений с Венгрией. Мацкевич настаивал на том, что польско–венгерская интеграция позволила бы выстоять обоим государствам Центрально–Восточной Европы в борьбе между Англией, Францией и Германией, не превратившись в их политических вассалов и разменную карту в игре великих держав. Мацкевич считал, что пример Чехословакии показал, что слепая ставка на французскую помощь и отказ от курса на реинтеграцию с Австрией с целью реставрации династии Габсбургов закончились политической катастрофой для Чехословакии. Кроме того, в вину Чехословакии ставились попытки установления сотрудничества с СССР, который рассматривался политическим обозревателем как главный противник Польши. В своих проектах Мацкевич легко допускал и даже приветствовал присоединение к Венгрии практически всей Подкарпатской Руси. Если спасение польского суверенитета редактор «Слова» видел в польско–венгерском союзе, который позволил бы на равных говорить с нацистской Германией и участвовать в борьбе с «мировым большевизмом», то на страницах других изданий высказывались иные соображения.
Идея нового территориального раздела Чехословакии во имя общей польско–венгерской границы встретила критику со стороны «Голоса народа». В редакционной статье от 29 сентября 1938 г. утверждалось, что подобная мера даст лишь новый импульс к развитию национальных сепаратистских движений на окраинах Польши[358]. Оптимальным вариантом виделось сохранение Чехословакии как общего государства трех национальностей чехо–словацкой–русинской. Эта мысль неоднократно подчеркивалась публицистами издания. В передовой статье заместителя председателя Союза католических писателей Адама Ромера «Перед трудной дилеммой» писалось о том, что в сложившихся вокруг Чехословакии обстоятельствах является важным обеспечение чехословацкого суверенитета против «дальнейшего продвижения немецкого колосса на восток и юг»[359]. Причем в этом заинтересована не только Польша, но и Венгрия. Основной рецепт для пост–мюнхенской политики Польши, по мнению авторов «Голоса народа», заключался в необходимости создания вокруг Польши «сильного центрально–европейского блока»[360]в составе государств Балтии, Чехословакии, Венгрии и Румынии с прицелом на Балканы. Будущим государствам–членам блока следовало добиваться заключения со своими соседями с запада и востока пактов о ненападении и сотрудничать с Францией. Всякая поддержка германского исторического «натиска на Восток» стала бы для Польши, расположившейся между Германией и Россией, политикой «подпиливания ветки, на которой мы сидим». Ромер считал, что государствам Центральной Европы, зажатым между «красным и националистическим империалистическим тоталитаризмом» естественно опираться на «западные демократии», которые в свою очередь нуждались ради безопасности в «перестраховке на Востоке»[361].
В отличие от клерикального «Голоса народа» рупор польской на- ционал–демократии «Национальная мысль» с гораздо большим энтузиазмом встретил проект по созданию польско–венгерской границы. В частности, в статье «Венгрия и Польша» утверждалось, что создание общей границы следует считать «новым основанием нашей политики»[362]. Вместе с тем для обоснования этой внешнеполитической идеи пускалась в ход несколько иная аргументация, чем на страницах виленского «Слова». Ситуацию после Мюнхена следовало использовать для выстраивания польской внешнеполитической системы в Центральной Европе. Признавалось, что нацистская Германия приложит все усилия для недопущения польско–венгерского сближения. Так, одним из надежных свидетельств противодействия Германии признавалось сохранение узкого пояса Подкарпатской Руси в составе Чехословакии после Первого Венского арбитража. Публицисты национал–демократы считали, что это обусловлено стремлением Германии сохранить базу для развития украинского сепаратизма, направленного против Советского Союза в целях создания вассального от Германии украинского государства. Однако одновременно поддержка украинского национализма создавала трудности Польше и, отчасти Венгрии. Обозреватель еженедельника надеялся, что украинский вопрос станет «еще одним узлом, соединяющим Венгрию с Польшей»[363].
Молодой публицист Карл Стефан Фрыч, развивая идеи о будущем устройстве Центральной Европы, констатировал, что после Мюнхена Польша оказалась в тяжелейшем положении, будучи «осаждена Германией со всех сторон»[364]. Единственным вариантом спасения страны журналист считал борьбу за влияние в Центральной Европе. При этом публицист не разделял распространенного в польском обществе убеждения в том, что «чувство немецкой угрозы уже объединило всю Центральную Европу, что все народы сегодня только и смотрят на Польшу и что вообще мы являемся державой, сильной пятой опирающейся на междуморье Балтика — Адриатика — Черное море»[365]. В своей внешней политике республике предстояло вдохновляться идеалами средневековой Польши под правлением династии Ягеллонов. Главной целью польской дипломатии должен был стать союз Польши с Венгрией и Румынией, выстроенный на основе равноправия всех его участников.
Тема ближайшего политического будущего Польши и Европы дискутировалась и на страницах «Рабочего». В газете целые развороты отводились под международную хронику и сообщения корреспондентов о продвижении немецких войск в Судетах, действиях Чехословакии и вводе польских войск в пределы Тешинской Силезии. Однако первые серьезные аналитические материалы появились только спустя неделю после Мюнхена и официального согласия Чехословакии на польский ультиматум. В статье «Свет и тени» один из лидеров ППС Адам Прух- ник заявил, что газета «не закрывает якобы глаза» на происходящие события. Признавая присоединение Тешинской Силезии «актом безоговорочной исторической справедливости»[366], ведущий публицист газеты сосредоточился на негативных последствиях Мюнхенских соглашений. По его словам, был создан опасный прецедент, когда несколько великих держав определяют между собой судьбу других государств, ставя их перед фактом своих решений.
Однако главной опасностью стало то, что Польша оказалась зажата в геополитических тисках между Германией и советской Россией. Если раньше на западной границе помимо Германии располагались сильная Чехословакия и Австрия, то теперь, после Аншлюса и Судетского кризиса, Польше придется граничить с резко усилившейся Германией. Такое соседство, допуская возможность гипотетической договоренности нацистской Германии с СССР, являлось именно той «угрозой», о которой сейчас «должны думать»[367]. Любопытно, что восточная граница расценивалась публицистом как менее опасная по сравнению с западной, поскольку поляков отделяет «от этнографической России» вал «народов балтийских, белорусы, украинцы, румыны»[368]. Признавая, что эта преграда имеет пока преимущественно «этнографический» характер, обозреватель газеты предположил, что, если бы ее «удалось заменить на политический вал, на цепь государств, связанных с нами дружбой, ситуация на востоке в будущем перестала бы быть угрожающей»[369]. С учетом крайне опасного усиления нацистской Германии в основную повестку дня польской дипломатии должна была попасть задача по сохранению суверенитета Чехословакии. В противном случае Чехословакия будет разделена, а ее остатки станут вассалами Германии, что, по мнению публициста, уже не раз случалось в чешской истории. В публицистике газеты резко негативно оценивались сами Мюнхенские соглашения, которые в одной из статей получили наименование «фашистского Версаля», который полностью разрушил всю прежнюю политическую систему в Европе и сделал почти невозможным установление «союза Запада с Центральной и Восточной Европой»[370]. Развернутой внешнеполитической программы публицисты не предлагали, но при очевидно антигерманской тональности заметок и статей в газете можно заметить приязненное отношение к идее польско–румынско–венгерского союза. По крайней мере, в статье «Политический мистицизм» Павел Хулька–Ла- сковский считал, что Германия «неприязеннно смотрит на возможность блока»[371]этих государств Центральной Европы. Уже спустя месяц после Мюнхена неоднократно высказывалась идея о стремлении нацистской Германии реализовать подконтрольный ей политический проект «Срединной Европы», который бы предусматривал создание в перспективе украинского государства, недопущение польско–венгерского союза в интересах создания единой границы, превращение Румынии и остальных стран Центральной и Юго–Восточной Европы в рынок сбыта и ресурсов для германской экономики[372].
Таким образом, польские территориальные претензии к Чехословакии не вызвали протестов у ведущих польских газет, невзирая на взаимные идеологические разногласия и критическое отношение к властям. Присоединение Тешинской Силезии безоговорочно рассматривалось как восстановление исторической справедливости. Не было также разногласий на предмет понимания того, что Мюнхен стал очевидным доказательством распада прежней системы международных отношений. Однако в прессе по–разному трактовались политические последствия Мюнхена.
В случае консервативного «Слова» главной целью польской внешней политики в условиях чехословацкого кризиса считалось не столько территориальное расширение, сколько необходимость создания польско- венгерской границы за счет присоединения к Венгрии Подкарпатской Руси. Общая граница стала бы одним из первых шагов, направленных на быстрое создание польско–венгерской конфедерации, способной играть на равных с великими европейскими державами, особенно с резко усилившейся Германией. Сторонники поиска компромисса с Германией в редакции консервативного «Слова» отдавали себе отчет в том, что сама по себе Польша утратила шанс на равноправные двусторонние отношения. При этом резко критиковавший Чехословакию за ее просоветскую ориентацию издатель «Слова» не желал полного уничтожения чехословацкого государства.
Идея польско–венгерского объединения пользовалась поддержкой и в кругах польских национал–демократов. Однако ими полностью отметалась идея политического компромисса с нацистской Германией. В прессе национально–демократического лагеря с тревогой отмечали стремительный рост политического влияния Третьего рейха в Центрально–Восточной Европе. Для противодействия немецкой гегемонии теоретики национал–демократии выдвигали проект польско–венгерско–румынского блока, который стал бы новой редакцией правления династии Ягеллонов в странах Центральной Европы во второй половине XV — первой четверти XVIвв.
Аффилированная с римско–католической церковью печать акцентировала необходимость сохранения Чехословакии в целях совместного противодействия усилению немецкого влияния в регионе. Раздробление Чехословакии по национальному признаку за исключением удовлетворения претензий немецких, польских и венгерских меньшинств не приветствовалась близкой к церковным кругам интеллигенцией.
В первые недели после Мюнхена левая пресса допускала возможность выстраивания между Польшей и Чехословакией прочного политического союза, без которого в ближайшем будущем Чехословакию ожидает поглощение со стороны нацистской Германии. По всей видимости, не критиковалась и идея центральноевропейской интеграции на антигерманской основе.
Наблюдение за политикой Франции и Великобритании относительно Чехословакии в Мюнхене сделало популярной идею о противопоставлении германскому влиянию на востоке путем объединения государств Центрально–Восточной Европы. Последнее не отменяло надежд на союзнические отношения с Францией. Однако почти никто на страницах рассмотренных выше изданий не ставил вопроса об интересах и готовности иных стран Центрально–Восточной Европы к интеграции с Польшей.
Массовое одобрение в Польше инкорпорации Тешинской Силезии, подогреваемое официальной печатью, принесло на некоторое время широкую популярность правительству. Это позволило выиграть досрочные парламентские выборы в ноябре 1938 г. При этом национал–демократи- ческий лагерь, польские социалисты бойкотировали выборы в сейм, что ослабляло их возможности по влиянию на общественное мнение и доведению своей точки зрения до лидеров режима санации. На жесткую критику внешней и оборонной политики главным редактором виленского «Слова» правительство ответило его арестом 22 марта 1939 г. Мацкевич был наказан краткосрочным заключением на 17 дней в лагерь «изоляции» в Березе. Однако этим жестом уже нельзя было исправить ни ликвидации Чехословакии, ни появления подконтрольной Берлину Словакии, ни прогерманской ориентации Венгрии. Можно сказать, что дискутируемые на страницах печати идеи не смогли оказать существенного влияния на внешнеполитическую линию государства. Только нежелание превращаться в сателлита нацистской Германии и некоторые иллюзии на предмет значения страны в системе международных отношений объединяли правительственный лагерь и многочисленных оппонентов режима. 166
МЮНХЕН‑1938В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙМЫСЛИ ВЕНГРИИ (1938). Олег Казак
Согласно Трианонскому мирному договору, заключенному 4 июня 1920 г. между странами–победительницами в Первой мировой войне и побежденной Венгрией, последняя лишалась более 70% территории и 64% населения. В состав Чехословакии были переданы территории Словакии и Подкарпатской Руси. Претензии к Праге в повестке дня Будапешта сохранялись весь межвоенный период. Венгрия активно искала союзников для политики реванша. Аргументы для нее сформулировали венгерские интеллектуалы. В кризисный 1938 г. появился ряд работ, авторы которых рассматривали перспективы трансформации Чехословацкого государства. Изучение и творческое переосмысление наследия венгерских интеллектуалов межвоенного периода полезно как для историков, так и для современных исследователей процессов национально–территориальных трансформаций в Центральной Европе.
* * *
После прихода к власти Адольфа Гитлера Германия начала планомерные действия по ревизии Версальской системы. В планах, связанных с расчленением Чехословакии, Гитлер отводил значительную роль Венгрии. По расчетам рейхсканцлера Германии, возможный венгерско- чехословацкий вооруженный конфликт стал бы поводом для немецкого военного вмешательства. Однако, в ходе переговоров в ноябре 1937 г. и августе 1938 г. венгерская сторона отклонила идею Берлина о прямом
военном столкновении с Чехословакией[373]. Гитлер вместо полного ее расчленения для начала вынужден был довольствоваться присоединением к Третьему рейху Судетской области — северо–западного региона Чехословакии, где преобладало немецкое население. Данное решение было закреплено в Мюнхенском договоре 29–30 сентября 1938 г. В дополнении к нему шла речь о том, что венгерское и чехословацкое правительства должны были прийти к согласию в спорных вопросах, касавшихся положения венгерского меньшинства.
Будапешт уделял большое внимание не только дипломатической деятельности, но и подготовке общественного мнения к ревизии послевоенного мироустройства. В 1927 г. была образована Венгерская ревизионистская лига (руководитель — писатель Ференц Герцег), целью которой являлась пропаганда необходимости «справедливого» пересмотра трианонских границ Венгрии. В этом же году был основан крупнейший венгерский ревизионистский журнал эпохи Миклоша Хорти — «Венгерское обозрение» (MagyarSzemle). Первым редактором ежемесячного журнала стал премьер–министр Венгрии Иштван Бетлен, которого позже сменил известный историк Дьюла Секфю. С декабря 1938 г. редактором являлся литературовед и лингвист Шандор Экхард. В издании регулярно публиковались аналитические работы венгерских интеллектуалов, придерживавшихся консервативных взглядов. Одной из главных тем являлся национально–территориальный вопрос в межвоенной Европе. Работы историков, политологов, философов, публиковавших свои аналитические статьи в «Венгерском обозрении», отличались достаточно высоким методологическим уровнем. Ученые, в частности, отмечали недопустимость использования современных представлений о национальных общностях при анализе более ранних исторических периодов.
В апреле вышла статья Иштвана Боршоди «О внутренней политике в отношении судетских немцев». Почти за полгода до событий Мюнхена венгерский ученый попытался определить исторические и этнические истоки судето–немецкого ирредентизма [под ирредентизмом понимается общественно–политическое движение, целью которого является воссоединение территории, на которой проживает этническое (национальное) меньшинство, с титульным государством соответствующего этноса (нации)]. По мнению Боршоди, до конца XVIIв. среди судетских немцев превалировал «земельный патриотизм», в рамках которого культивировалась идея общей судьбы населения региона (прежде всего немцев и чехов). С начала XVIIIв. «земельный патриотизм» в качестве основного фактора самоидентификации судетских немцев сменяется лояльностью монархии Габсбургов[374].
«Первой вспышкой» идеи принадлежности судетских немцев к немецкой национальной общности, «смертью идеи земельного патриотизма» Боршоди назвал революционный 1848 г. Судетские немцы делегировали своих представителей во Франкфуртский парламент, принявший решение о создании Германской монархии. По мнению автора статьи, этот факт «убедительно доказывал, что судетские немцы чувствовали себя неразделенной частью немецкого народа». Мощный удар по идее «земельного патриотизма» нанесло послание Франтишка Палацкого Франкфуртскому национальному собранию от 11 апреля 1848 г. В нем чешский историк и политический деятель «от имени чешского народа отверг план немецкой национальной империи и, ссылаясь на естественное право, считал невозможным, чтобы чехи принесли в жертву собственную народную самобытность и служили другому народу»[375].
В Первой Чехословацкой республике статус судетских немцев деградировал до положения национального меньшинства, но именно в этот период произошла окончательная консолидация национальной общности. По замечанию автора статьи, до 1918 г. между немецким населением различных исторических регионов чешских земель имелась «определенная духовная дистанция». Преодолению этой дистанции на протяжении 1920–1930‑х гг., по мнению Боршоди, способствовал ряд факторов: экономические сложности, наличие харизматического лидера — Конрада Генлейна, фактор Третьего рейха и др. Главным же основанием консолидации судето–немецкой общности автор считал недальновидную политику властей Чехословакии в национальном вопросе. Ученый подчеркивал, что Томаш Масарик, Эдвард Бенеш в деле построения «национального государства» отвергли свои же обещания автономии и широких свобод для представителей национальных меньшинств, называли политиков, которые требовали этих свобод, «деструктивными идеалистами», «отвергли демократический реализм меньшинств, борющихся за свое национальное существование» и превратили декларируемый «демократический строй в фикцию»[376].
Результатом такой политики стал успех на парламентских выборах 1935 г. Судетско–немецкой партии Генлейна, которая в регионах с немецким населением получила больше голосов, чем любая из «чехословацких» партий. Тех представителей немецких партий, которые, в отличие от Генлейна, после выборов вошли в состав правительства, Боршоди уличал в попытках спекуляции на идее «земельного патриотизма», элементы которой сохранялись у незначительной части судетских немцев[377]. Автор аналитического материала считал необоснованными обвинения приверженцев Генлейна в желании «не просто расколоть Чехословакию, а предоставить всю ее территорию Берлину»[378](в конечном счете партия Генлейна стала одним из важнейших инструментов осуществления Третьим рейхом именно такого сценария). В заключении статьи Боршоди отметил, что Прага выступает против «чаяний меньшинств, идеи автономии», которая предусматривает трансформацию Чехословакии в «государство национальностей по закону и справедливости»[379].
Ряд аналитических материалов, посвященных проблеме трансформации чехословацкой государственности и ревизии трианонских границ, был опубликован в ноябрьском выпуске «Венгерского обозрения». Авторы работ позитивно восприняли Мюнхенское соглашение, которое среди прочего предусматривало необходимость решения Прагой национально–территориальных проблем венгерского меньшинства. Часть статей была подготовлена еще до Первого Венского арбитража 2 ноября 1938 г. (в результате него Венгрия получила южные регионы Словакии и Подкапатской Руси площадью в почти 12 тыс. кмкв. с более чем миллионным населением). Остальные статьи — после осуществления данного международно–правового решения.
В статье Лайоша Гоголака «Фелвидек: земля и история» (Фелви- дек — дословно — «Верхний край», области на севере и северо–востоке Венгерского королевства, по Трианонскому мирному договору переданные Чехословакии) данный исторический регион рассматривался как место особого взаимопроникновения культур венгров, словаков, немцев, русинов, которое на протяжении веков сохраняло свой «венгерский дух». Автор обращал внимание на многочисленных представителей венгерской знати, имевших словацкие корни или словацкие фамилии. По мнению Гоголака, «венгерская знать не была закрытым отдельным классом, в ней не было национального и лингвистического разделения в современном смысле слова»[380]. Венгерская знать, по убеждению автора, поддерживала зарождавшуюся словацкую литературу. Тесно переплетались венгерские и словацкие традиции, уклады жизни также в средних и низших социальных слоях региона. Не случайно в словацкой народной культуре, коллективной памяти сохранились предания о восстании Ференца IIРакоци[381]. Гоголак особое внимание уделил характеристике деятельности Матьяша Бела (1684–1749), сына словака–мясника и венгерской дворянки, воспитанного на «латино–венгерско–немецкой грамотности», посвятившего свою жизнь Венгрии и «объединившего венгерское историческое чувство и традиции венгерского дворянства с заботой о словацких духовных традициях»[382]. Матьяш Бел являлся автором фундаментального энциклопедического труда «Новое историко–географическое описание Венгрии», первого сборника документов по истории Венгрии и первого учебника венгерского языка. Одним из первых он выдвинул идею создания Венгерской академии наук[383]. Творческий путь Бела позиционировался Гоголаком в качестве наглядной иллюстрации «общей судьбы» населения Фелвидека.
Гоголак называл Фелвидек «живым примером идеи хунгаризма»[384]. Концепция «нового хунгаризма», главными разработчиками которой являлись влиятельнейшие венгерские политики Иштван Бетлен и Пал Телеки, была активно представлена на страницах «Венгерского обозрения». В основе концепции лежало признание права каждой общности на национальное самосознание и получение национальной автоно- мии[385]. Позже концепция хунгаризма была по–иному интерпретирована лидером фашистской Партии скрещенных стрел Ференцем Салаши. Его идея «Хунгаристского рейха» базировалась на принципе венгерского национализма с признанием некоторых культурных прав лояльных представителей национальных меньшинств. «Хунгаристский рейх» рассматривался в качестве равного партнера в «сообществе националистической Европы». При этом Салаши являлся идейным противником лидера Венгерской национал–социалистической партии Фиделя Палфи, который выступал за построение национального венгерского государства исключительно для «расовых венгров»[386].
Возникновение национальных движений в XIXв., по мнению Го- голака, положило конец эпохе «архаичной доброжелательности», «традициям общего венгерско–словацкого духа». Взамен этого возникли «безжалостные национальные и языковые конфликты», которые после образования Чехословацкой Республики стали подогреваться «чехословацкими националистическими выскочками». Произошло жесткое национальное разделение словаков и венгров, концепция «общего дома», «потребностей родной земли» становилась все более маргинальной. По мнению Гоголака, «стало трудно оставаться венгром по чувству, а не по языку»[387]. Славянская концепция «естественного народного права» и венгерская концепция «исторической родины» стали противоречить друг другу. В этих условиях, на взгляд автора статьи, венгры Фелвиде- ка были вынуждены прибегнуть к «спасительной идее венгерской универсальности», к осознанию своего единства с венграми иных исторических регионов[388]. «Чудесный старый мир», «общий мир для венгров, словаков, немцев» в последний раз был запечатлен на страницах произведений Миксата Кальмана (1847–1910), уроженца местечка Склабо- ня[389](сегодня — район Вельки–Кртиш, Банскобистрицкий край, Словакия). Гоголак выражал надежду, что после возвращения Фелвидека Венгрии в регионе будет восстановлена межнациональная и межкультурная гармония[390].
«Общей судьбе» венгров, словаков и русинов Фелвидека была посвящена статья Эндре Моравека, также вышедшая в ноябрьском выпуске «Венгерского обозрения». На взгляд автора, три народа были «на протяжении веков связаны биологическими, духовными и историческими узами». Искусственный разрыв этих связей, вызванный образованием чехословацкого государства, привел к значительному ухудшению экономического положения венгров, словаков и русинов[391]. Моравек, как и Гоголак, апеллировал к идее «хунгаризма»: «Венгры более тысячи лет поддерживали идею свободного развития народов, живущих в Дунайском бассейне, веками защищали их процветание»[392]. По мнению публициста, чехословацкая пропаганда на протяжении 20 лет пыталась разрушить органичную идею «венгерско–словацко–русинского братства». Для этого пражскими идеологами была «изобретена чехословацкая нация», частью которой объявили словаков. Сущность решения Прагой русинского вопроса Моравек видел в следующем: чехословацкие власти наряду с декларацией лозунгов «славянского братства» склоняли восточнославянское население к принятию чуждой им русской или украинской идентичности[393].
Моравек назвал два основных аргумента чехословацкой пропаганды. Во–первых, идеологи чехословацкого государства в межвоенный период подчеркивали, что «в еще феодальной Венгрии вся власть принадлежала олигархам, которые относились бы к русинам и венграм как к крепостным и жестоко эксплуатировали бы их» в случае присоединения Фелви- дека к Венгрии. Другой «пропагандистский миф» (в трактовке Мораве- ка) гласил, что Венгрия никогда не признавала права на самоопределение народов, живущих на ее территории. В результате подобного рода пропаганды в общественном мнении большинства европейских стран закрепился образ Венгрии как «забытого реакционного острова»[394]. Автор статьи признавал, что в начале XXв. имели место проявления венгерского национализма (популярное выражение некоторых чиновников «говорите по–венгерски, если едите венгерский хлеб»), однако их масштаб был во много раз преувеличен чехословацкими учеными и публи- цистами[395]. Моравек подчеркивал необходимость «выбить почву из–под ног» антивенгерских пропагандистов. Для этого следовало провести справедливую аграрную реформу, решить иные острые социальные проблемы в Венгрии. Требовал решения и национальный вопрос. На взгляд публициста, венгерские власти должны были гарантировать всем народам право на свободное культурное и хозяйственное развитие. Работа государственного аппарата (прежде всего системы образования, прессы) должна была быть нацелена на взаимное сближение венгров, словаков и русинов[396].
Проблеме исторических судеб венгров Фелвидека была посвящена статья Яноша Олведи. Политика Праги трактовалась автором как «псевдодемократическая»: при формальном наличии всех демократических институтов правительственные мероприятия в социальной, хозяйственной, культурной, политической сферах были направлены на «реализацию единственной цели — поглощение венгерской национальности, ее медленное устранение»[397]. Основной метод данной политики, по мнению Олведи, заключался в «пролетаризации венгров Фелвидека, лишении их среднего класса и интеллектуальных лидеров»: «Пражская политика, направленная на венгерскую крестьянскую и рабочую общность, лишенную слоя интеллектуалов, могла легче достичь своей цели — ассимиляции венгров»[398]. Олведи сообщал о 103 тыс. венгров (преимущественно представителей интеллигенции и духовенства), которые покинули Фелвидек в первое десятилетие чехословацкой власти в результате ассимиляторской политики Праги[399].
Автор статьи считал, что на протяжении 1920–1930‑х гг. «из фрагментированного, почти атомизированного венгерского общества складывалась новая социальная единица»: «Из нижних слоев крестьянства, рабочих и потомков старого среднего класса начала формироваться новая интеллектуальная элита, которая постепенно восстанавливала нарушенный социальный баланс»[400]. В результате в Фелвидеке возникло «венгерское национальное сообщество, лишенное классового деле- ния»[401]. Социальная структура Фелвидека существенно отличалась от социальной структуры трианонской Венгрии, в которой классовые интересы отдельных групп населения играли первостепенную роль. По мнению Олведи, возвращение Фелвидека требовало от венгерских властных элит кропотливой работы по переустройству государства на принципах «национального единства» (устранение классовых противоречий для сплочения венгерской нации)[402].
Аналитическая статья Габора Дараша была посвящена истории русинского вопроса. Автор подчеркивал, что под властью Венгрии «русины сохранили свой древний родной язык намного лучше, чем в двадцатилетний период вавилонского смешения языков под чешской ок- купацией»[403]. По мнению Дараша, до Первой мировой войны массовой мадьяризации русинского населения не проводилось: большая часть населения не посещала школы и «была озабочена исключительно поиском средств к существованию»; русины, выучившие венгерский язык и получившие хорошее образование во внутренних районах Венгерского королевства, «сохраняли свои древние традиции» и в будущем могли стать лидерами «русинского возрождения»[404].