Никита Алексеевич разрыдался и прикусил себе запястье, чтобы никто не услышал его плач. Третья волна накрыла его с головой. Он не сопротивлялся, пока не почувствовал, что стало легче. Вытер влажное лицо, высморкался в платок, пригладил рукой свои прямые густые волосы. Вытянулся, лежа на спине, глядя на лампочку, настолько тусклую, что на нее можно было сколько угодно смотреть даже в упор.
Стиснул зубы и рывком сел. Припадок остался в прошлом и уже теперь вспоминался смутно. Если б не красные, припухшие от слез глаза, он мог бы возвращаться к семье прямо сейчас.
* * *
Плащ приказал Поручику побыть на первом этаже, непосредственно над головой у пленника, послушать, как тот будет себя вести – ходить из угла в угол или торчать на одном месте. Вскоре Поручик доложил о форменной истерике – бурных и продолжительных рыданиях, которые сменились полной тишиной.
– Никогда не слышал, чтобы мужик так плакал. Надо сходить проверить. Может, языком собственным подавился – в таком состоянии человек что угодно может над собой сотворить.
Плащ нахмурился, поведение заложника не нравилось ему все больше и больше. Прежде он допускал возможность, что Абросимов сокрушается искренне. Теперь театральность громких рыданий заставила его окончательно сделать вывод: налицо хитрая игра на публику.
– И ты поверил? Не может быть. От кого угодно ожидал, только не от тебя. Ты ж ни одной бабе не позволил себе голову заморочить.
– Никаких заморочек: к лесу передом, к себе задом, – кивнул Вирус.
Плащ даже не обернулся в его сторону, а продолжал пристально всматриваться в лицо Поручика.
– И теперь вдруг поверил этому ублюдку? Человек урвал в нашем мире такой жирный кус, стал из сраного научного сотрудника хозяином всего, что есть в Западной Сибири. И ты допускаешь, что он способен рыдать? Представляешь, через скольких он перешагнул? Да он забрался на высоту повыше долбаного пика Коммунизма, на такой верхотуре ты бы ослеп от сияния вечных снегов и вырубился от разреженной атмосферы. А он там живет!
– Не знаю. Думаешь, бесплатный концерт?
– Для тех, кто страдает отсутствием слуха.
Поведение Никиты Анатольевича имело серьезные последствия. Плащ заподозрил, что этот «ход конем» как‑то скоординирован с теми людьми, которые наблюдают за домом. Сути затеянной игры он понять не мог, и это тревожило его еще больше.
Что делать с этой помесью волка и лисы в шкуре щуплого олигарха? Сковать руки и ноги наручниками, посадить рядом кого‑то из ребят с пушкой? Если это пришло в голову в первую очередь, вполне возможно, что спектакль затеян с расчетом именно на такую реакцию.
Может быть, лучше вернуть Абросимова к семье, восстановить все в прежнем виде? Или просто подпалить ему пятки, чтобы сознался, чего хотел добиться?
В конце концов Плащ решил съезжать со всеми мерами предосторожности на «объект номер два». Причем делать это не ночью, когда городишко мирно спит, а утром, в самый оживленный час, когда его работоспособные жители разом выползают из своих домов, намеренные доблестно потрудиться.
После того как Брателло не вернулся, безопасность существующего выхода стала вызывать большие сомнения. На такой случай Плащ держал в убежище автоген. Теперь он засел над крупномасштабным планом близлежащих кварталов, чтобы определить место нового «реза» и нового выхода на поверхность.
Прежний находился в узком замусоренном пространстве между двумя кирпичными оградами. Новый тоже должен был быть укрыт от обзора. Но его уже не обязательно было маскировать – банда покидала убежище насовсем.
Как девушка теряет невинность один раз и окончательно, так и притон обнаруживают всего один раз. Даже если все, кому это удалось, потом отправляются в мир иной, безопасное место перестает быть таковым, как девушка перестает быть девушкой.
Вариантов выхода было не так много – только узкая полоса непосредственно над трубой. Чтобы отрыть в земле лаз хотя бы метров на тридцать в сторону, времени уже не оставалось – нужно было не только отбрасывать вырытую землю в трубу, но еще и укреплять стенки лаза от обвала.
В итоге Плащ остановил свой выбор на небольшом кафе – оно открывалось в десять. Даже если кто‑то из персонала явится в девять и обнаружит дырищу в полу, пройдет уже час с момента эвакуации. С лихвой хватит на отрыв. Тем более что новость о дыре не сразу попадет к противнику, к тем, кто в состоянии правильно ее истолковать.
Плащ отправил Сыча вырезать автогеном новое отверстие в трубе старого газопровода. Установил очередность участия в землеройных работах. Рыть лаз следовало вдвоем – один копает землю, другой перебрасывает ее дальше, в неиспользуемую часть трубы. Две смены по часу каждая достаточно за глаза: вначале Поручик с Бубном, потом Сыч с Вирусом.
В разговоры никто не вступал, все давно ждали команды на переезд. Оставалось решить несколько технических деталей. Кто будет персонально отвечать за каждого из пленников? Кто сядет за руль, чтобы исполнить функции отсутствующего Брателло?
* * *
Фонарик в руках Крупенина осветил довольно скромное по размерам пространство, примерно равное в ширину, высоту и глубину. Внутри находились несколько папок и несколько конвертов большого формата.
Райнера Абросимов‑младший уже отключил – немец свою работу выполнил, и видеть дальнейшее ему было совсем необязательно. Теперь начальник и подчиненный остались наедине, разделенные километрами спящей Москвы.
– Слышишь нормально? Начни с конвертов. Все делай медленно, чтобы я видел.
Андрей уже напрочь забыл свой недавний упадок духа, свое неверие в успех. Как только «сезам открылся», доверие к подчиненному резко пошло на спад. Теперь Андрея больше всего волновало одно: к рукам исполнителя не должно прилипнуть ни одной «крупинки» нала.
– Возьми верхний. Открой.
Абросимову‑младшему хотелось влезть, запрыгнуть в экран. Он уже проклинал себя за чрезмерную осторожность, заставившую остаться в стороне, ограничиться такими вот консультациями. Нет ведь никакого риска, никто не явится на квартиру и не накроет с поличным. Если б он был сейчас там, он бы отправил Сергея посторожить у входной двери, а сам в одиночку ознакомился бы с содержимым «ларца».
Да, до сих пор он доверял Крупенину, но ведь верность этого парня еще не проходила настоящую проверку. Благодарность человеку, который подобрал его, валявшегося на улице без сознания? Но ведь в жизни на девять случаев вопиющей неблагодарности приходится только один, когда отвечают добром за добро.
Чистота и искренность – состояние неустойчивого равновесия, как у шарика из школьного учебника физики, застывшего на самой вершине возле покатого уклона вниз. Толчком может быть все что угодно. Например, большие деньги, которые Сергей увидит сейчас. Шарик покатится вниз, к устойчивому равновесию в яме подлости и обмана.
Пусть даже Крупенин выполнит все требования, пересчитает деньги у него на глазах. Почему бы ему потом, покинув дом на набережной, не сделать ручкой и не слинять с набитым кейсом? Небесная голубизна глаз вряд ли от этого замутится. А если даже померкнет немного – сумма того заслуживает.
Не стоило покидать окрестности здания. Все опасения – ничто по сравнению с угрозой побега Крупенина вместе с деньгами. Нужно сейчас, пока не поздно, спуститься на лифте вниз, не отрывая глаз от экрана ноутбука, сесть за руль…
А дальше? Все равно не удастся одновременно вести машину и внимательно наблюдать, как руки Крупенина пересчитывают купюры. Велеть ему, чтобы подождал? Но Сергей ведь не дурак, он сразу поймет причину: шеф просто не может какое‑то время внимательно наблюдать за экраном. Если дурные мысли уже закрались ему в голову, он постарается воспользоваться шансом.
Все эти соображения успели промелькнуть в голове Абросимова за ту секунду, которую Сергей потратил на то, чтобы открыть конверт. Внутри оказались бумаги.
– Доставай одну за другой. Разворачивать не надо.
Какой смысл сейчас лететь обратно на место? Если только брать с собой вооруженных людей. В противном случае не имеет смысла ехать вообще. У Сергея пистолет плюс бойцовские качества. Если уж он решится слинять с миллионом или двумя в кармане, то не остановится перед выстрелом с близкого расстояния в голову.
– Все, пусто? Переверни на всякий случай и потряси… Теперь возвращай бумаги обратно… Необязательно по одной, можешь все вместе.
Что смотреть дальше – папки или конверты? С одной стороны, в конверте больше вероятности обнаружить деньги. С другой – чем дольше деньги будут у Сергея в руках, тем сильнее окажется искушение. Даже праведников нельзя искушать безнаказанно.
– Давай займемся папками. Бери вон ту, зеленую, прошерсти бумаги.
Десятитысячных купюр еще не печатают. Даже если не выпорхнут одна‑две затесавшиеся между листов банкноты, потеря невелика.
– Смотри следующую. Проверь точно так же… Можно чуть побыстрей.
Наконец Абросимов понял, что нужно сделать. Оставаться на месте и ждать Крупенина здесь, в головном офисе на Звенигородском шоссе. Надо вести себя спокойно и уверенно – любая суета подскажет парню идею открытого выхода в сияющий мрак московской ночи.
Предупредить, что на пути с деньгами он может не волноваться, страхуют его надежно, надежнее некуда. Подстрахуют – значит, присмотрят. У Сергея есть все основания поверить.
Глава двадцать девятая
– Смотри следующую. Проверь точно так же… Можно чуть побыстрей.
Андрей Абросимов не подозревал, что за действиями Крупенина наблюдает еще пара глаз. И чужие уши слышат его рекомендации.
– Говно все это, давай следующую, – прокомментировал «сторонний наблюдатель», хотя Андрей его слышать не мог.
Этот человек, как и Абросимов‑младший, находился совсем не близко от элитного жилого дома на набережной. У него не было передатчика, связанного с приемным устройством Сергея. Но молчать он не мог, слишком велико было желание, чтобы поиски увенчались успехом.
Не отрываясь от монитора, он набрал номер по мобильнику. Приятный женский голос сообщил, что абонент временно недоступен.
– Твою мать… Ты же обещал не отключать сотовый, – пробормотал в пустоту сторонний наблюдатель.
Он набрал еще один номер и с облегчением услышал длинный гудок. Первый… третий… пятый.
– Да, – ответили наконец.
– Это я. Младшенький послал‑таки человека.
– Ну и как, вскрыли?
– Он так и не выяснил кода. Обратился к какому‑то профессионалу. Тот проконсультировал.
– Совсем голову потерял. А если у этого спеца по сейфам ходят в друзьях другие умельцы? Если они сейчас торчат поблизости, чтобы облегчить парню ношу?
– Пару человек я послал… Вот и конвертик с «уями», – отреагировал сторонний наблюдатель на перемены в изображении.
– Отлично, – несмотря на такую оценку, второй голос оставался тускловато‑ровным. – Много?
Скрытая камера была установлена на потолке, почти над головой присевшего возле сейфа Сергея. Положение было рассчитано с точностью до миллиметра на случай, если содержимое сейфа будет сортироваться перед изъятием. Свет фонарика, не выходя ни одним, даже тонким, лучиком за пределы ниши в стене и небольшого пространства с коленями и руками Сергея, обозначал все достаточно четко.
– Навскидку штук двадцать. Сейчас узнаем точно. Младшенький заставляет считать, не отходя от кассы, чтобы ненароком ничего не присвоил.
– Боюсь, что я оказался прав. Там много не наскребешь.
Сторонний наблюдатель начал уже подозревать то же самое. Сейчас он не видел содержимого сейфа, различал только то, что Крупенин брал в руки. Но если бы внутри хранилось пару миллионов «уёв» или евро, эти пачки Сергей уже давно бы заметил. Парень не валял бы дурака, возясь с бумагами, а давно уже скинул бы в сумку самое существенное.
– Двадцать две пятьсот. Снова ворошит бумаги.
Голос Абросимова‑младшего подтверждал пессимистичные предположения. С каждой следующей минутой он звучал в спальне все громче и нервознее.
– Дальше, дальше. Последний конверт? Мать вашу, да не может быть!
Крупенин развел руками, и Андрей Анатольевич поспешно согласился:
– Сам вижу. Последний так последний, открывай.
Ни один конверт не был заклеен. Для вскрытия не требовалось прибегать ни к каким ухищрениям. Но Абросимову‑младшему не становилось от этого легче. Уже по размерам и толщине конверта можно было сделать вывод: больших денег нет и здесь; если брат и держит наличку, то где‑то в другом месте.
В конверте обнаружилось еще примерно восемь тысяч в долларах плюс десять тысяч в евро. Андрей был так разочарован, что даже отменил распоряжение о тщательном пересчете.
– Кидай, блин, в сумку! Все кидай, все папки с бумагами! Захлопывай этот долбаный сейф и на выход!
Сторонний наблюдатель в свою очередь известил собеседника о величине суммы.
– Короче, дохлый номер, – резюмировал тот. – Только сон мне перебили.
– Тогда как – все ему оставить? И деньги, и бумаги?
– Спугнуть младшенького раньше времени? Нет уж, пусть ищет дальше. Вдруг осенит.
– Бумаги там могут оказаться интересные, – с сожалением пробормотал наблюдатель.
– Я и без этих бумаг всю подноготную «Сибстали» знаю.
* * *
– Мешки на голову! – скомандовал голос за стенкой.
Мать и дочь еще спали и не сразу пошевелились. Пришлось повторить еще громче.
– В чем дело? Где Никита? – спросила Ольга.
– Сейчас будет. Мешки на голову, готовность на выход. Десять раз повторять?
Сыч заглядывал в комнаты через дверной «глазок» и видел, что Ольга и Даша все еще пребывают в лежачем положении.
– В ванную мы, по крайней мере, можем зайти?
– Так заходите…. в рот! Две минуты на все про все.
Ольга встала и нетвердой походкой побрела в ванную. Через стенку было слышно, как потекла в раковину вода.
– Да вы что, очумели? Я неясно сказал?
– Это ведь одна секунда.
Судя по звукам, Ольга набрала в рот воды, ополоснула его и выплюнула воду в раковину.
– Я тебя, сучка, сейчас за волосы вытащу! – Сыч не хотел входить, потому что был без маски.
– Не надоело еще хамить? – осведомилась Даша, шлепая по полу босыми ногами. – Может, успокоитесь? Что вам даст лишняя минута, если мы все равно торчим на месте?
– Надевай мешок и заткнись!
Сыч уже собрался идти за маской, чтобы влезть внутрь и выволочь собственноручно обеих женщин. Но они исполнили предписание и встали рядом с мешками на головах, похожие на средневековых ведьм, приговоренных к сожжению. Обе снова провели ночь в верхней одежде и вид имели соответствующий.
Никому из заложников на памяти Сыча никогда не приходило в голову раздеться перед сном или для мытья. Он готов был поручиться: жена и дочь Абросимова исхитряются мыться, не раздеваясь полностью.
Похоже, одежда дает пленникам хотя бы обманчивую видимость защиты. Душа от страха не уходит в пятки, она выступает на всей поверхности кожи, как пот. Раздеться хотя бы до нижнего белья означает для любого из них обнажить свою перепуганную душу.
Сыч был человеком грубым, жестоким, но отдельные моменты чувствовал тонко. Физически ощущал, как быстро все наносное слетает с пленников – вся тонкая шелуха привычек, образования, амбиций. В страхе и тоске все становятся одинаковыми…
Плащ бы никогда не согласился с таким выводом. Особенно теперь, спускаясь в подвал. Он снова усомнился в правильности своих выводов относительно олигарха. Иногда крепкие люди из породы властителей и хозяев жизни быстро и резко ломаются – возможно, Абросимов‑старший как раз из таких.
Заглянув через круглую дырку внутрь, он увидел Никиту Анатольевича, сидящего на тонком матраце лицом к двери. Ни следа истерики – холодный взгляд в пространство и брезгливо опущенные уголки тонких губ.
«Цирк устроил, сучара, – с уважением подумал Плащ. – Если прищемить, сознается. Нагородит кучу объяснений, но правильного ни за что не даст».
– Мешок на голову, – сухо потребовал Плащ через дверь.
В отличие от женщин Никите Анатольевичу не пришлось повторять дважды. Плащ открыл ключом дверь и вывел пленника легкими толчками в спину.
Напомнил про лестницу:
– Держись за перила и поднимайся.
…Скоро по запаху духов Никита Анатольевич понял, что жена рядом. Флакон оставался у нее в сумочке, но с момента захвата ей не пришло в голову им воспользоваться. Устойчивый запах не выветрился, лишь слегка потускнел. Зато добавился легкий запах пота, напомнив Никите Анатольевичу молодость, их самые первые проведенные вместе ночи.
«Поторопили. Даже умыться как следует не позволили, – сделал он вывод. – Похоже, переводят на новое место. Не от хорошей жизни. Неужто милиция вышла на след?»
Троих заложников снова спустили вниз. Бандиты скупо переговаривались друг с другом. Никита Анатольевич машинально стал считать голоса, хотя не видел в этом смысла. Насчитал четыре, потом пять, потом запутался, не понимая, новые голоса он слышит или прежние.
– Держи.
– Давай сюда… Чайник из розетки выключили?
– А кто его включал?
– Кто‑то ж включал, раз чай пили.
– Сходи глянь.
Запахло землей и еще чем‑то особенным. Никита Анатольевич никогда не думал, что ржавый металл имеет отчетливый запах, но именно эта «материя» пришла на ум. Им велели нагнуться. Голосов жены и дочери он не слышал, да и сам не произносил ни слова. После вчерашней истерики он был совершенно спокоен, словно все происходило не с ним, не с его семьей.
Началось движение вперед, шли сгорбившись, на полусогнутых ногах. Никита Анатольевич ожидал, что их будут подгонять, понукать, но нет – никто не тыкал ни в спину, ни в бок, не требовал двигаться быстрее. Непосредственной угрозы явно не было, времени на отступление хватало.
Он быстро устал и все чаще задумывался, сколько еще придется так ползти. Слышно было, как кто‑то из бандитов отплевывается, кто‑то тихо матерится. Наконец Абросимов услышал и дочь – она ойкнула. Больше от неожиданности, чем от боли. Может быть, стукнулась локтем или затылком.
Никита Анатольевич почувствовал шершавую ладонь – кто‑то спереди уперся ею в его наклоненную голову, давая сигнал остановиться. Остановились и другие. Неужели первый отрезок путешествия так скоро закончился? Оставалось ждать.
– Пошел, – раздался впереди знакомый уже голос главаря.
Куда и кого он посылает? Наверх, проверить, как там дела?
…Кроме чумазой, отсутствующей теперь «восьмерки», для отъезда из убежища был заранее припаркован неподалеку минивэн. В отсутствие Брателло «баранку» доверили Вирусу. Они с Бубном первыми вылезли из‑под земли в крохотное, еще не открывшееся кафе, осмотрелись через окна по сторонам.
Бубен отключил убогую сигнализацию, открыл изнутри заднюю, служебную дверь, но сам выходить не стал, вышел один только Вирус.
Место «всплытия» было выбрано со знанием дела. С обоих боков к кафешке примыкали магазинчики такой же сборной конструкции, они тоже еще не открылись. Фасадом заведение выходило на улицу – напротив красовался длинный двухэтажный жилой дом с четырьмя подъездами. Обратная сторона заведения утыкалась в ельник. Метров через семьдесят‑восемьдесят снова начинались кирпичные строения. Однако хвоя надежно прикрывала тыл от случайных взглядов. Конечно, в зарослях кто‑то мог соображать на троих или миловаться на двоих, но Вирус, преодолев эти самые семьдесят метров, никого не встретил.
Ступив на асфальт, он изменил курс и направился к припаркованному минивэну, который выглядел гораздо чище злосчастной «восьмерки». Приблизился к нему разболтанной походкой рэпера, небрежно открыл дверцу «родным» ключом. Завел движок и некоторое время постоял на месте, наблюдая за происходящим, – при этом отражения в двух боковых зеркальцах интересовали его гораздо больше, чем обширный вид через лобовое стекло.
Тронувшись с места, он не стал делать круг, чтобы высмотреть возможный «хвост». Плащ имел основания предполагать, что противник знает всех его людей в лицо. Перестраховавшись, можно было элементарно попасться на глаза, поэтому минивэн покатил прямиком к кафешке.
Подъехав с тыла, остановился. Ни с проезжей части, ни из окон второго, верхнего этажа жилого дома машины не было видно. Меньше чем за минуту в закрытый кузов втиснулось семь человек – трое из них с мешками на головах. Плащ уселся в кабину рядом с водителем и кивком головы скомандовал отъезжать.
Глава тридцатая
Такси остановилось у самого входа в здание. Женщина в дорогом брючном костюме с крупными пуговицами на пиджаке решительно прошла в спортивный зал, где тренировались волейболисты. На несколько секунд уверенность ее покинула, она слегка замешкалась. Потом все‑таки выбрала себе место и присела на длинную скамью у стенки.
– Вы пунктуальны, Катя, – заметил Сиверов, возникая рядом в своих темных очках. – Как здоровье пострадавшего?
– Ваше предсказание не сбылось. Сегодня с утра он совсем не как новенький. Вчера я вообще не знала, как быть, что придумать, чтобы объяснить его состояние. Кое‑как внушила ему сослаться на желудочное отравление. В результате мой муж велел устроить ревизию всех припасов в доме.
– Насчет моих музыкальных талантов вопросы возникали?
– У мужа нет – он вряд ли узнает вас, если столкнется лицом к лицу. У Димы, конечно, возникли. Я уже ему все объяснила. Точнее, не объяснила ничего, просто сказала, чтобы не брал в голову.
– Если этого для него хватит, тогда замечательно.
– Хватит. Он уже пару раз демонстрировал свое умение держать ради меня язык за зубами. Другое дело вы… Насчет вас я так до сих пор и не решила: заслуживаете вы доверия или нет.
– Я ни на что не претендую. Нет у меня ни справок, ни документов о полной благонадежности. Хотите – поговорим, не хотите – значит, не судьба.
Кто‑то из волейболистов допустил явную ошибку на приеме, и тренер обрушился на беднягу с руганью. Катя недовольно передернула плечами и щелкнула замком сумочки, раскрыв ее и снова закрыв.
– Мешают? – заботливо спросил Слепой.
– Нет. Так даже лучше.
– Как объяснили ранний отъезд?
– Ну, это не проблема. Ранний отъезд мужу легче объяснить, чем позднее возвращение.
– После истории с Абросимовыми он не боится отпускать вас одну?
– Не знаю. Вроде бы изобразил беспокойство, но мы оба понимаем, что это абсурд. Вероятность похищения нисколько не повысилась.
– Все равно наглядный пример – великая вещь.
– Так вы никак не хотите мне помочь, сказать о себе хоть что‑то?
– Могу показать ладонь; может, линии на руке расскажут обо мне всю подноготную?
– Я в это верю так же мало, как и вы… Давайте к делу, не хочу слишком задерживаться.
Сразу после этой решительной реплики Катя взяла некоторую паузу.
– Странное чувство, – вымолвила она наконец. – Я ничего толком не знаю, никого не имею оснований подозревать. Но чувствую гнетущую атмосферу.
– Неудивительно. Как‑никак несчастье случилось с вашими общими друзьями.
– Не в этом дело. Про такое я читала в книгах. Дотошный детектив собирает всех вместе. Понятно, что он намерен предъявить виновному улики, и каждый чувствует себя не в своей тарелке. Разница только в одном – в нашем случае никакого детектива нет.
– Я ведь тоже понаблюдал за вашей осиротевшей – надеюсь, временно – компанией. Честно сказать, ничего подобного не заметил.
Катя окинула Глеба взглядом.
– Не знаю, кто вас выбрал для такой миссии. Проницательность, извините, не ваш конек, как и скрипка.
– Я вообще не слишком интересная фигура. Ваши друзья гораздо любопытнее – давайте о них.
– Неужели вы воображаете, будто я притащилась сюда разводить сплетни, копаться в чужом белье?
– Давайте разбираться, что вас обеспокоило. Бельишко постольку поскольку.
– Как ни крути, я должна знать, кто вы такой. Если на службе у государства, будьте добры предъявить удостоверение, – строго произнесла Катя.
– Да забудьте вы про эту чушь. Сейчас вам в Москве за сутки могут сварганить удостоверение президента США – такое, чтобы никто не подкопался. Или диплом Высшей школы КГБ от 1985 года на имя бен Ладена.
– Значит, не хотите? – она слегка надула губы, превратившись на секунду в разочарованную девочку.
– Врать не хочу. Я должен найти и помочь освободить семью Абросимова – вот и все, что вам следует знать. Что нужно знать мне, решайте сами.
– Главное я уже сказала. После похищения мы разговаривали по телефону, встречались. Но вместе собрались первый раз. Из нашей компании к Абросимовым я относилась прохладней, чем ко всем. Но теперь, наоборот, равнодушна к остальным, а за них безумно переживаю.
– Так и бывает. Есть по этому поводу притча о потерявшейся овце.
Глеб не хотел выглядеть слишком уж напряженно‑деловым. Женщина всегда ощущает это как давление. Разговаривая с ней, лучше не экономить слова.
– Да я сама такая же потерянная… Вчера ощущение было такое, будто все, кроме меня, знают что‑то. Знают и молчат.
Глеб не почувствовал особого подтекста ни в молчании, ни в разговорах. Но женскому чутью в таких вопросах он склонен был доверять.
– Вот вы… Неспроста ведь вы проникли в дом с риском, что вас выведут на чистую воду.
– В порядке вещей интересоваться кругом знакомых потерпевшего.
– Уже интересовались, приезжали с допросом. И меня в том числе теребили.
– Теребят, когда вызывают к себе. А к вашему статусу госпожи Левитиной отнеслись с большим уважением.
– Спасибо за комплимент, я и сама из себя кое‑что представляю.
– Вопросы у меня, наверное, будут похожими. Пересекались ваши мужчины по бизнесу? Были у них какие‑то общие идеи, проекты?
– Точно знаю, что нет. Они ценили именно это: отсутствие общих дел. Иначе любой разговор рано или поздно перерастает в рабочий.
– У них, значит, было по‑другому?
– Они взяли за правило даже вскользь не упоминать о бизнесе.
– Услуги друг другу наверняка оказывали? У каждого были большие возможности.
– Может, и оказывали, я ничего об этом не знаю. Хотя нет: Гена, к примеру, помогал поселить Юриного знакомого в лучшем гостиничном номере на весь Киев. Мой муж пару раз консультировал Никиту по части надежности французских банков.
– Французских банков? Там хранились личные средства Абросимова или активы компании?
– Как же, стал бы Никита говорить об этом во всеуслышание. Вы не представляете, до какой степени он был скрытным. Тьфу, типун мне на язык, – не был, а есть.
– Действительно важное уточнение.
Говоря о своих знакомых, Катя не вываливала все без разбору. Давала скупые характеристики, ни о ком не отзываясь плохо.
Потапов, по ее словам, поскучнел после перехода в правительство. Раньше мог запросто рассказать соленый анекдот, давал остроумные и нелестные характеристики заметным государственным деятелям. Теперь внимательнее стал относиться к своим словам, даже движения его замедлились, стали более плавными.
Жена Потапова раньше жаловалась втихую, что он временами достает ее своей ревностью. Доступ к власти затушевал и эту его яркую черту – возможно, ревность была просто внешним проявлением не до конца удовлетворенных амбиций. Впрочем, Вера не давала и не дает для подозрений ни малейшего повода.
Гена и его жена, как всякие восточные люди, зациклены на трех своих детях. Пока младшему не исполнилось десять, Рузанна даже не хотела его оставлять ни на минуту, брала с собой – ребенок играл со своими машинками в стороне от взрослых. Отец и мать постоянно подходили к нему, хотя он вовсе не скучал и не чувствовал себя брошенным.
Абросимовы вели себя светски нейтрально. Говорили о еде, погоде, Ольга – еще и о личных увлечениях, растениях и абстрактной скульптуре. Казалось, с кем угодно могут случиться неприятности, но только не с ними.
О себе и своем муже Катя по понятным причинам не распространялась. Главное, что понял Глеб, – все музыкальные вечера происходили именно в загородном доме Левитиных.
– Кто вам меньше других вчера понравился? Может быть, чья‑то фраза – я ведь многого не слышал.
– Мне никто вчера не понравился. И я сама себе тоже.
– Кто‑нибудь из мужчин входил в контакт с Андреем Абросимовым, предлагал помощь?
– Входили, предлагали. Но насколько я поняла, чисто формально. Андрей сказал, что пока справляется сам. Ну и ладно – ни один не стал настаивать, не стал предлагать от себя ничего конкретного.
Сиверов так и не смог получить от Кати ни одной зацепки. Он так и не понял, что заставило ее послать вчера «на перехват» вооруженного охранника, потом выскочить самой, а сегодня приехать, как договаривались, на встречу. Неужели только «гнетущая атмосфера»? Возможно, сам Левитин заметил среди музыкантов ряженого и решил именно таким способом выведать его намерения.
* * *
Минивэн остановили для досмотра…
Абросимов сидел в двухсотлитровой бочке. Его не просто закрыли крышкой – сверху в бочку вставили корыто, точно подогнанное по диаметру и, судя по запаху, заполненное солидолом. При досмотре предполагалось объявить, что вся бочка целиком заполнена этой густой смазкой. Если бы кто‑то решил проверить это обстоятельство, ему бы пришлось ковырнуть достаточно глубоко, чтобы обнаружить подлог.