Базовые психические процессы 6 глава

Универсальность структуры нового типа текста поддержива­лась его подчеркнуто развлекательной направленностью. Речь ве­лась, казалось, о вещах внеидеологичных, даже внедуховных, бы­товых, о заботах отдохновения и нескучном времяпрепровожде­нии, что нужно каждому и в той или иной степени интригует всех. Но оказалось, что ничто так не унифицирует мышление, общение и поведение людей, как массовые развлечения, игрища и демонстрации. Наступил, по меткому выражению С. Москови-чи, «век толп», когда на массовых митингах закладываются «судь-

¹⁶ Цит. по: Основные принципы журнализма // Журналист. 1925. N° 10. С. 26.

боносные» виражи политики, а в массовых зрелищах ищут ре­шения любых духовных проблем. «Револьвер-журнализм» буль­варной прессы подоспел тут как нельзя более кстати. И новый тип сообщения, основной функцией которого, как представляет­ся журналистам, стало развлечение, удовольствие, наслаждение, можно назвать гедонистическим текстом, который полностью со­ответствует структуре и динамике драйв-мышления.

На этой основе выросла особая концепция журнализма, рас­ходящаяся с просветительской, рационалистической школой «га-зетоведения», да и с прагматической «теорией новости». Мол, со­всем не обязательно писать о том, что практично, разумно и ос­мыслено. Мол, важна не передача информации, а достижение форс-мажорных состояний и острых ощущений: стресса, потря­сения, фрустрации, ужаса, экстаза. К примеру, лучшее время на телевидении отдается конкурсам с большими выигрышами («Поле чудес», «Своя игра», «Пойми меня»), шоу с элементами риска для участников («Форт Байярд», «Империя страсти», «По­следний герой»), ток-шоу, муссирующие прежде запретные темы («Про это»), хит-парады, конкурсы красоты, шокирующие ситуа­ции и несуразицы («Скандалы недели», «Вы — очевидец»), устра­шающие репортажи («Криминальная хроника», «Дорожный пат­руль»). В прессе и на радио те же принципы реализуются с мень­шей наглядностью, но с большим цинизмом, включая использо­вание нецензурной лексики.

Конституирующая особенность, стержневой момент гедони­стического текста — эпатаж: стремление подать как высшее удо­вольствие нарушение табу, осмеяние ценностей, выход за рамки норм и законов и т.п., подкрепляемый сверхсильными материа-J льными раздражителями: демонстрацией больших выигрышей, картин страдания и смерти, порнографией, ненормативной лек- ф сикой и т.п. В предельном выражении это выводит гедонистиче-I ский текст за грань допустимого в массовых коммуникациях. Но? адепты драйв-мышления, раз начав, не могут остановиться, пото- l My что гиперэксплуатация естественных потребностей и механиз-* мов саморегуляции организма сопровождается реакциями пере-*^; рождения. Даже когда приходит ясное понимание последствий. К примеру, статья «Теплая хватка порна» в «Московском комсо­мольце» состоит, по сути, из медицинского диагноза и жалоб *&ртв болезни: «Психологи описывают "пристрастие" к изуче­нию заочного полового акта как процесс, когда человек настоль­ко привыкает к этому, что все другие потребности полностью вы­тесняются. "Картинка" вызывает и психологические, и химиче­ские изменения в организме... Однажды вы просыпаетесь и по-

__ 171

нимаете, что уже не можете жить без этого... Это как наркома­ния, — я понимаю, что это мне не нужно, но желание слишком велико. Тянут уже не журналы, а порожденные ими фантазии... Кошмар в том, что они начинают меня физически мучить. Вся остальная жизнь осталась за бортом...»¹⁷ Но это не предостерег­ло общественно-политическую (!?) газету ни от живописания секс-скандалов, ни от «исповедей» мужчин-стриптизеров, ни от употребления как новомодных, так и старорусских названий не­которых частей тела, ни от рекламы «интим-услуг».

В массе своей журналисты отнюдь не пресловутые «девушки без комплексов». И активность газет, где «комплексов» не боль­ше, чем у забора, которому все равно, какие на нем написаны слова, провоцирует внутреннюю конфликтность во всем пишу­щем сословии. Отсюда попытки заглушить моральный диском­форт демонстративной издевкой, площадной риторикой, циниче­скими прогнозами, в конечном счете глумлением над всем и вся. Так в гедонистическом тексте появился коронный признак — глумливость, благодаря которой журналисты свысока, как бы тре­тируя «низкие истины», лично им чуждые и омерзительные, жи­вописали подробности, «срывали покровы», разоблачали и витий­ствовали. Но журналистский глум — не только благопристойное прикрытие предосудительного умысла или примитивного циниз­ма. Прежде всего это санкция на бесцеремонность в обществен­ных отношениях, почти что легализация коммуникативного суда Линча, официальная индульгенция на любые ответные оценки и поступки, которые вызовет гедонистический текст, возбуждаю­щий драйв-мышление массы людей. Отказаться от такого соблаз­на психологически очень трудно. Почти невозможно. Но с этого момента гедонистический текст из безобидного развлекательного чтива превращается в коварное средство, чреватое информацион­ным насилием, духовными и политическими манипуляциями.

Но следует понимать, что глум не изначальное качество гедо­нистического текста, а свойство специальное, привносимое со­знательно для достижения манипулятивных эффектов. Оно над­страивается над основными механизмами апелляции к индивиду­альному бессознательному, которые могут действовать сами по себе и которые могут быть охарактеризованы через описание конкретных текстообразующих принципов.

Это прежде всего десакрализция (развенчание, профанация, опошление) фундаментальных духовных ценностей и культурооб-разующих символов социума. Модельный прецедент — дискуссия

17 Поэгли В. Теплая хватка порна // Московский комсомолец. 1993. 10 окт.

в популярном еженедельнике: «Зоя Космодемьянская: героиня или символ?» Начало ей положила статья «Уточнения к канони­ческой версии», в которой утверждалось, что партизан «ориенти­ровали на осуществление тактики выжженной земли», что ущерб наносился не оккупантам, а мирным жителям, что мученическая смерть юной девушки была бессмысленной и т.п.¹⁸ «Редакция предполагала — реакция читателей будет неоднозначной», но, опубликовав два документально обоснованных протеста, газета основное место предоставила слухам и версиям, которые невоз­можно проверить, но из которых следовало, что, во-первых, ни­какого подвига не было («девушка эта шла ночью из леса, за­мерзла и, подойдя к сараю, где были 2—3 немецкие лошади, ре­шила отдохнуть. Часовой поймал ее и привел в хату»), что, во-вторых, немцы сами партизанку не пытали («старушка Зою била скалкой за поджог»), что, в-третьих, подвиг был, но совер­шила его не Зоя Космодемьянская («...когда увидела в "Комсо­мольской правде" фотографию казненной девушки... я сразу уз­нала в ней Лилю А...») и что в конце концов у героини было не все в порядке с психикой («перед войной в 1938—1939 гг. де­вочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в ведущем научно-методическом центре детской психиатрии...»). Характерно и редакционное резюме по итогам дискуссии: «От себя добавим только одно — без сомнения, де­вушка, погибшая в Петрищеве, приняла нечеловеческие муки, и как бы ее ни звали, ее будут помнить. Ее и других, известных и безымянных, положивших жизнь на алтарь Победы. Другое де­ло — насколько оправдана была эта жертва»".

Приемы десакрализации жестки и откровенны. О них можно судить уже по заголовкам публикаций:

• «Уточнения к канонической версии» — поиск теневой сторо­ны в героическом поступке и высоком характере.

• «Наташа Ростова — секс-бомба XIX века» — сведение к скабрезности шедевров искусства.

• «Секс по-христиански», «Я хотела уйти по Чуйскому тракту в буддийский монастырь... (исповедь особо опасной реци­дивистки)» — уравнивание, нивелирование высокого и низ­кого.

• «Вперед, к победе чего-нибудь!» — огульное опошление идейного подхода к реальности.

¹⁸ См.: Уточнения к канонической версии // Аргументы и факты. 1991. N9 38.

¹⁹ Зоя Космодемьянская: героиня или символ? // Там же. Ni 43.

• «Жрец любви», «Жена купила меня за штуку баксов», «Обоих убил я», «Русь голубая» — приведение к обыденности амо­ральных или противоестественных действий и феноменов.

• «Новые технологии суицида», «Место окончательной регист­рации граждан (Репортаж из морга)», «Кладбищенская ком­муналка (На столичных погостах евреи соседствуют с му­сульманами)» — включение темы смерти в ряд житейских и политических проблем.

• «Грядут новые испытания для автовладельцев», «Лекарство оказалось заражено бактериями», «Руки у чекистов, наконец, станут чистыми» — пресечение надежд на социальные ини­циативы и структуры.

Но какие бы приемы десакрализации ни применялись, сю-жетно они выстраиваются по принципу нарушения табу (отказ от запрета, пренебрежение правилами, выход за границы). Это прояв­ляется в предпочтении асоциальных тем, ненавязчивом оправда­нии отклоняющегося поведения и подспудной привлекательности образов «непонятных и тонко чувствующих» гомосексуалистов, террористов — «настоящих мужчин», маньяков с «трудным детст­вом» и т.п. Поиск смягчающих обстоятельств и «нестандартных» мотивов — первый этап размывания социальных табу, отступное по отношению к еще живым идеалам. При этом могут использо­ваться отдельные, наиболее важные элементы прежней системы ценностей: гуманность, терпимость, права личности, свобода са­мовыражения, справедливость и т.п. Однако содержание этих по­нятий размывается и целенаправленно искажается, так что са­до-мазохистские практики, например, предстают как реализация свободы выбора («Про это», НТВ), террор — как акт справедли­вой мести (репортажи о бесчинствах боевиков Басаева в Буден­новске в «Московском комсомольце» и на НТВ, 1995), а убийст­во — как следствие социальной нетерпимости и непонимания («Расплакался и рассказал, как убивал мать» //«Опасный воз­раст», 1999). Спутанность понятий достигает уровня глубокого хаоса, грань между добром и злом исчезает, возникает ощущение, что «полная жизнь» — это только жизнь нарушителя норм и границ.

Энергетическую подпитку процесса обеспечивает принцип ак­туализации инстинктивных влечений путем непосредственного на­зывания или картинной демонстрации предметов и действий, способных вызвать рефлекторное возбуждение. Упоминание, комментирование и особенно наглядное предъявление или дета­льное описание эротических поз, актов самовластия, насилия, унижения и вообще беспредела, сцен отчаяния и гедонистическо-

го риска, пачек «бешеных денег» от удачи, добычи или стяжа­тельства провоцируют неконтролируемые биологические импуль­сы и раскачивают паттерны просоциального поведения. На бес­сознательном уровне не существует слов «нет» и «нельзя». Како­вы бы ни были установки и ценности человека, он не может не отреагировать, поскольку срабатывают безусловные рефлексы, а в итоге и высшие психические функции подвергаются, можно ска­зать, перерождению снизу. Не случайно во всех культурах и цивилизациях существуют свои правила приличий, ограничиваю­щие свободу проявления некоторых чувств, запрещающие назы­вание и демонстрацию особо эротических или кровавых образов. Это облегчает людям возможность самоконтроля и доверительно- to общения с окружающими.

••'у Актуализация инстинктивных влечений плавно переходит на Зфовень провоцирования витальных страхов, и это следующий принцип структурирования гедонистического текста. Из фунда­ментальной потребности в самосохранении (физическом и мо­ральном) проистекает страх смерти, боли, страданий, унижений. <£голь же изначальна потребность в самоутверждении и происте­кающая из нее внешняя активность и агрессивность. А неконтро­лируемая агрессивность вызывает бессознательное чувство вины, Проявляющееся в нарастающих страхах преследования, одиноче­ства, беззащитности. Поэтому провоцирование витальных страхов Уцожет быть как прямым (демонстрация ужасающих сцен боли, фучений, издевательства и т.п. в расчете на «эффект присутст-|«ия»), так и косвенным (нагнетание чувства вины, внушение бо-jijl^HH расплаты за собственную агрессивность и т.п. в расчете на ИВффект приобщения»). Интенсивно используются те формы, ко-ifppbie предполагают, так сказать, реальное участие представите­ли аудитории: всевозможные конкурсы, лотереи и викторины, ~"!■ можно выиграть крупную сумму и самоутвердиться, а можно эиграть и даже потерять лицо (например, если есть без ложки И петь без сопровождения, как в одном из шоу Л. Ярмольника, рВШ раздеваться при всех, как в шоу Н. Фоменко «Империя стра-йр^м*)- Новейшие приемы интерактивных теле- и радиопередач у *'Леей практически аудитории создают ощущение непосредствен­ней и деятельностной вовлеченности в события, и суперсовре-ррЮнный «эффект участия» воскрешает в электронных mass-media 1§Люсферу коллективных магических ритуалов древнейшей мас-йР^ой коммуникации. * " Однако, несмотря ни на какие ухищрения, все стимулы, не «ющие реального жизненного значения, не находят действи-ьного подкрепления и быстро утрачивают возбуждающую

силу. Условный рефлекс угасает, интерес затухает, эмоции не возбуждаются... И тогда возникает потребность во все более силь­ных раздражителях. Это приводит к тому, что репортажи стано­вятся все более жесткими и кровавыми, эротика непосредственно переходит в порнографию и садизм, тон публикаций изменяется от пикантных намеков и ханжеских сожалений до грубо цинич­ного вторжения в личную сферу самого читателя, зрителя, слуша­теля... Так, например, в постсоветский период первые статьи о женщинах легкого поведения писались в ключе: «Ах, как это по­стыдно!» Затем вместе с новомодным словом «путана» в публика­циях появились подсчеты: «Как много они зарабатывают!» И, на­конец, последовала позитивная оценка: «Какие это дает неожи­данные ощущения!» Табу снималось постепенно. Но по мере того, как оно исчезало, спадала и сила эмоционального возбужде­ния. И оказалось, что собственная сила эротических символов не так уж существенна и быстро вызывает пресыщение. В свое время еще Лифтон и Ольсен отмечали, что в западном обществе, где секс больше не табуируется, особо возбуждающей стала тема пресечения жизни и похорон, и даже назвали это явление «пор­нографией смерти». Заголовки в российских политических и развлекательных газетах типа: «У Мавроди иммунодефицит», «Художникам труп оказался не по карману», «Как знаменитый колдун убивал свою любовницу» — показывают, что такова об­щая тенденция шоу-журналистики.

В гедонистических публикациях обычно взаимодействуют не­сколько текстообразующих принципов и нарушается несколько табу сразу. Например, на одной из телепрезентаций гостям пред­ложен был торт в виде весьма реалистично изображенного трупа Ленина в фобу в натуральную величину. Торт был разрезан и съеден присутствующими перед телекамерой... По форме это вос­создание ритуального убийства и поедания племенного тотема на первобытном стойбище. Или — материализация пресловутого «комплекса Эдипа», как объяснял 3. Фрейд эксцессы «конфликта поколений», воспроизводящие, по его мнению, запрограммиро­ванную в бессознательном архаическую практику коллективного убийства сыновьями отца на почве сексуального соперничества. А может, просто имитация элементарного каннибализма. Но в любом случае это доведение текстообразующих принципов до уровня кощунства (оскорбления религиозных, идеологических, нравственных, личностных чувств людей), что следовало бы определить как предельное выражение гедонистического риска.

Гедонистический текст доводит до предела все противоречия, конфликты и комплексы драйв-мышления, высвечивая наиболее

темные и загадочные его области. Раскрываясь таким образом, драйв-мышление довольно быстро исчерпывает свой потенциал^ приводя духовную сферу к состоянию изначального хаоса. И ког­да табу разрушены, воцаряется так называемая хаос-культура, драйв-мышление утрачивает свое значение в системе коллектив­ного выживания, но продолжает свою работу на уровне отдель­ных индивидуумов, уже не способных измениться.

Периодические кратковременные возвраты к драйв-мышле­нию и стихии инстинктивной жизни похожи на приливы и отли­вы. И здесь самое главное — вовремя всплыть. Известно, что бо­льшинство бывших хиппи стали обычными членами общества, обзавелись семьями, обрели достойный социальный статус, стали почтенными гражданами и родителями. Но 20% сгинули навсегда от наркотиков и характерных болезней, так и не сумев выбраться из своих «комьюнити». Психологи утверждают: если к 20 годам молодой человек так и не вышел из состояния гедонистического риска, ему вряд ли удастся вернуться к нормальной жизни. Но до поры риск и протест против социальных табу является естествен­ной формой самоутверждения, необходимым этапом развития индивидуальности и культуры в целом. Получается, что десакра-лизация духовности, идеологии и культуры открывает дорогу и к возрождению (становлению новых ценностей и новой духовно­сти), и к самоуничтожению, причем оба этих момента совпадают, если речь идет о смене поколений или эпох. Но не всегда воз­рождается тот, кто погиб. Чаще всего на авансцену выходят уже новые люди, которых не коснулся опыт разрушения табу.

В 1993—1996 гг. Психологическая служба газеты «Российские вести» анализировала процесс смены поколений в ходе пере­стройки. Один из выводов весьма характерен: «Идеология застоя была психологически обречена, потому что действительно талант­ливая и нравственная молодежь не хотела иметь с ней ничего об­щего... Рок-музыка нейтрализовала эстетическое воздействие ох­ранительного искусства. Рок-движение стало одним из сильней­ших факторов, сформировавших в молодежной среде что-то вро­де идиосинкразии ко всей системе официальных ценностей... Другое дело, что идиосинкразия — это все-таки болезнь. И сей­час рок-движение напоминает огромный полевой лазарет после отчаянной и плохо подготовленной атаки. Хорошо, если десятая Часть сможет без невосполнимых духовных потерь возвратиться Из зоны культурно-нравственного нигилизма. Самые благополуч­ные — вожаки. Глядя на рок-кумиров, думаешь, что почти у всех Почти все в порядке. Но сочтем ли когда-нибудь тех, кто стал наркоманом или прямо из подростковой "качалки" перешел в тюрьму, кто покончил самоубийством или просто впал в простра-

цию, к семнадцати годам исчерпав свой жизненный потенциал? Посмотрим на вещи прямым взором: тут не на что уповать и уже некого воспитывать. Здесь осталось место только для милосердия. Но если бы это и было ПОКОЛЕНИЕ, заглохла б, как сказал поэт, нива жизни. К счастью, никакие крестовые походы не мо­гут соблазнить всех детей поголовно»²⁰.

Приведенная цитата интересна еще и тем, что бросает свет на проблему резонанса гедонистического текста в широкой ауди­тории. Это вопрос не простой. Драйв-мышление опирается на влечения индивидуального бессознательного. И хотя биологиче­ские механизмы «ОНО» у всех однотипны, конкретные комп­лексы индивидуального бессознательного у каждого личные, а невротические реакции вообще по-своему уникальны. И сам по себе гедонистический текст вызывает веер несовпадающих реак­ций, хаос мнений, влечений и поступков. Чтобы стать направлен­ным и массовым, воздействие должно опираться на коллектив­ные паттерны и способы мышления, общения и поведения, бла­годаря которым биологически неповторимые индивиды психоло­гически соединяются в общем переживании, словно собиратель­ный субъект. Для «мифологического текста» такой опорой служат ритуальные обычаи; для «убеждающего» — постулаты Учения; для «прагматического» — установки общественного мнения. Ха­рактерно, что и гедонистическая публикация непременно обра­щается либо к религиозным ритуалам, либо к идеологическим учениям, либо к общественному мнению. Но в нигилистическом, глумливом смысле. Демонстративное нарушение канонов, зако­нов или приличий, словно рискованный трюк циркача, встряхи­вает инстинкты всех и каждого, и оттенки чувств при этом не так уж и разнятся. «Общее наблюдение» соединяет людей, стремя­щихся к развлечению, и, вызывая интерес к повторению, консо­лидирует собирательную личность того типа, характеризуя кото­рый, В.М. Бехтерев писал: «Скопление, не организованное внут­ри себя, но организованное в своей цели, мы называем пуб­ликой»²¹. Показательно, что знаменитый советский режиссер С. Эйзенштейн для обозначения, как он выразился, «единицы действенности театра» использовал выразительный термин «ат­тракцион», по его словам, «подвергающий зрителя чувственному или психологическому воздействию, опытно выверенному и ма­тематически рассчитанному на определенные эмоциональные по­трясения воспринимающего, в свою очередь в совокупности единственно обуславливающие возможность восприятия идейной

²⁰ Поколение — это кто? // Российские вести. 1996. 19 апр.

21 Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921. С. 86.

стороны демонстрируемого»²². Отсюда следует, что если зрелище само по себе превращает разрозненных людей в «публику», то массовое зрелище, организуемое как «монтаж аттракционов», способно унифицировать паттерны переживания и поведения, вступая во взаимодействия с другими mass-media. И это будет уже другого типа собирательная личность, да и люди — внутренне другие. Упоминавшиеся выше контр-эффекты рок-движения ста­ли возможны потому, что рок-музыка как явление быта сама не­сла в себе удовольствие, сама была наградой за самое себя и да­вала музыкантам полную финансовую независимость от любых социальных и тем более официальных структур. Получается, что резонатором гедонистических текстов является не что иное, как шоу-бизнес, то есть система массовых зрелищ, организуемых на принципах драйв-мышления. А чисто развлекательные издания, студии и программы сами становятся разновидностью шоу-биз­неса с точно такими же аттракционами.

Но предмет рассмотрения гедонистического текста это не только развлечения, конкурсы и риск. Предметом может быть все что угодно: религия, политика, торговля, образование, пра­во и т.д. Гедонистический текст — это способ осмысления ре­альности, подобно мифологическому, убеждающему и прагмати­ческому текстам. Отдельные элементы гедонистического текста могут быть использованы в рамках и убеждающего, и прагма­тического текстов для придания зрелищности и подключения энергии влечений к переживанию отвлеченных ситуаций. Тут важен не сам по себе аттракцион, а его способность возбудить в бессознательном определенный жизненный импульс. Поэто­му интегральную единицу гедонистического общения, аналог «мифемы», «идеологемы» или «конструкта», следует обозначить как «инстигат» (от англ. instigate — провоцировать, подстре­кать). """""""

Интересна словарная семантика термина. Английское «to ins­tigate» переводится и как 1) быть инициатором некоторого дейст­вия: «The police have instigate a search for the missing boy (Полиция начала поиски пропавшего мальчика)»²³, и как 2) подстрекать к неблаговидным или преступным действиям (при этом подразуме­вается ответственность подстрекателя): «A foreign government was accused of having instigated the bloodshed (Иностранное правитель­ство было обвинено в подстрекательстве к кровопролитию)»²⁴, «instigated a conspiracy against the commander (подстрекал к заго-

22 См.: Эйзенштейн С. Монтаж аттракционов // Избр. произв.: В 6 т. 1964. Т. 2.

23 Longman Dictionary of English Language and Culture. 1998. P. 681.

²⁴ Longman Language Activator. 2000. P. 185.

вору против командира)»²⁵, «to instigate workers to down tools (подстрекать рабочих ломать инструменты)»²⁶. В психологиче­ском смысле «инстигат» — это некий специально созданный или специально используемый в данном контексте стимул (картинка, текст, видеосюжет и т.д.), способный актуализировать драйв, «за­пустить» инстинктивную, рефлекторную реакцию, вызвать силь­ные неконтролируемые сознанием чувства. Инстигат непосредст­венно включен в рефлекторную дугу «St-*R» и как условный (символический) стимул, запускающий реакцию, и как стимул безусловный (приносящий непосредственное удовольствие), сам являющийся «подкреплением». А потому сдваиваются и реактив­ные состояния немедленного наслаждения, и моделирование практического поведения. Тем самым инстигат не только возбуж­дает инстинкты «ОНО», но и провоцирует образование новых комбинаций влечений и новых комплексов бессознательного, на основе которых возникают особые потребности и закрепляются подчас невообразимые паттерны мышления, общения и пове­дения.

Коммуникативная функция инстигата реализуется либо как соблазн, либо как разрешение, прощение. Словно двойное дно пропаганды, он проводит на бессознательный уровень такие об­разы, суждения и действия, которые были бы отторгнуты здра­вым рассудком и нравственным чувством. И словно таможенное «Добро», он разрешает как нечто естественное, само собой разу­меющееся такие намерения и действия, которые люди обычно скрывают из чувства стыда или страха перед законом. Инстигат не просто «возбуждающая картинка». Это, по сути, акт призна­ния и оправдания, своего рода индульгенция, как когда-то като­лическая церковь называла официальное свидетельство о полном или частичном отпущении грехов не только прошлых, но и буду­щих. Однако не следует сводить побудительный посыл инстигата к банальному: «Если нельзя, но очень хочется, то можно!» Как «соблазн», так и «прощение» — понятия не только бытовые, но и сакрально-религиозные, высокодуховные, предельно идеологиче­ские. Поэтому оценка инстигата претендует на тотальность и аб­солютность даже когда выражается пикантным намеком, стили­стическим акцентом, «стебовым» жаргоном, глумливой остротой, оскорбительным выводом или охальным слоганом. Такая оценка всегда произвольна и субъективна. Это личное мнение журнали-

25 The Merriam-Webster Dictionary of Synonyms and Antonyms. Massachusetts, 1992. P. 194.

²⁶ Hornby AS. Oxford Advanced Learner's Dictionary of Current English. Oxford University Press, 1987. P. 442.

ста, нередко сдвинутое или завиральное. Но высказываемое ши­роковещательно, да еще с апломбом и претензией на общезна­чимость, оно звучит как социально санкционированный нор­матив.

Инстигат (образ и санкция) «запускает» драйв-мышление, когда желанию следуют без выяснения причин и не заботясь о следствиях, вне логики и безотносительно к истине. Однако ин­стинктивный порыв, охватывая массы, способен вызвать взлет энтузиазма или пароксизм протеста, решить исход голосования или судьбу революции, внести сумятицу в мысли или установить новый стиль поведения. Откуда столь очевидная практическая «мощь» драйв-мышления, если оно безразлично к реальности, то есть очевидно не «действительно»? Гносеологический парадокс анализируемой парадигмы в том, что влечения индивидуального бессознательного, недоступные для самосознания и самоконтро­ля, достаточно просто распознавать и направлять со стороны. Используя метафору «двухпалатное™ сознания древнего грека», можно сказать, что инстигат воспринимается хотя и не как голос Бога, Пророка, Учителя или Эксперта, но очень прельстительно, как зов Звезды, Зазывалы или Дегустатора. Драйв-мышление им­пульсивно отдает инициативу поведения на сторону. Поэтому по­является «толпа и герой». Поэтому «герой», вслед за Ницше, по­лагает, что «для посредственного существовать в качестве посред­ственного — счастье»²⁷. Поэтому все более примитивными стано­вятся инстигаты (запускающие и контролирующие стимулы) манипуляции. Поэтому у «толпы» грубые вкусы. Поэтому драйв-мышление становится целью и средством воздействия манипуля-тивных mass-media, которые в современном обществе пытаются Ифать роль «героя» перед массовизированнои аудиторией, как перед «толпой».

Предельные выражения этого процесса могут вызвать ото­ропь. Гуманистически мыслящий социопсихолог Серж Москови-чи даже назвал толпу «взбесившимся животным, сорвавшимся с цепи»²⁸. Но журналист не должен впадать в снобизм. И ему нель­зя закрывать глаза на реальность. К предчувствиям Шопенгауэра, прозрениям Ницше или идеям Фрейда можно относиться как угодно, но нельзя игнорировать, как выразился один литератур­ный герой, «научно-медицинские факты». Структура личности универсальна. Драйв-мышление — одна из естественных функ­ций психики. Историческое развитие, собственно, в том и состо­яло, что все ббльшее число людей требовало и получало возмож-

27 См.: Nietzsche F. Werke. Bd. 8. 1904. S. 303. 2» См.: Московичи С. Век толп. М., 1998.

ность реализовывать свои инициативы индивидуально, а не в сословном, классовом или институциональном порядке. В этом смысле эпохальный документ — Всеобщая декларация прав чело­века (ООН, 1948). К концу XX в., как раньше гражданские, эко­номические или политические свободы наций и сословий, стали отстаивать личное право на инакомыслие, на акцию «в знак про­теста», на отклоняющееся поведение и т.п., вплоть до «прав сек­суальных меньшинств». Массовый человек больше не склонен сдерживать влечения. И широковещательная «сексуальная рево­люция», в отличие от пролетарской, победила в мировом масшта­бе. Существенно отметить, что в современном мире самые зау­рядные акты ограничения влечений могут вызвать резонанс мас­сового драйв-мышления, переходящий в коллективные действия такого свойства, что власти сочтут за благо просто капитулиро­вать. Знаменитый студенческий бунт 1967 г. с баррикадными боя­ми в Латинском квартале Парижа, после которого пришлось ре­формировать высшее образование во Франции и полностью по­менять распорядок в Сорбонне, начался как протестная реакция на запрет студентам посещать общежитие студенток. Мощная составляющая драйв-мышления обнаруживается и в акциях акти­вистов «Greenpeace», и в действиях правозащитников, и в демон­стративных захватах заложников... Похоже, что без учета драйв-мышления, без опоры на инстигат контакт с современным мас­совым читателем становится проблематичным, а с наиболее продвинутыми и мобильными группами вообще условным.