Фифи лишилась друга, с которым прожила вместе не один год. Она, конечно, чувствовала отсутствие Принца, а может быть, и понимала свою вину. Скучала. Стала еще более замкнутой и даже безразличной. Ее раны тоже были серьезны. Но Фифи нам удалось спасти лечением и хорошим уходом. Она вскоре снова стала работать.
А 1950 году ее постигла почти такая же участь. После представления служитель не успел перекрыть дверку за Фифи, и Парис, черная пантера, нагнавши ее в туннеле, схватил за горло, протащил по всему туннелю, втащил в свою клетку и не разжимал челюстей, хотя мы старались заставить его сделать это любыми средствами. Наконец он выпустил Фифи из пасти, но у нее была разорвана яремная вена, и через час она скончалась.
В начале войны мы оказались в прифронтовой полосе, и нас эвакуировали в Ижевск. На этом переезде Управление цирками «потеряло» меня, и началось мое дезорганизованное странствование по стране. Добравшись до Ижевска, я узнал, что в городе цирка нет. Директор уехал на охоту за дичью. А у меня корма на исходе. Что делать?
Тут еще и железнодорожное начальство требует, чтобы я немедленно выгрузил зверей: вагоны действительно нужны для срочной отправки на фронт военных грузов. В конце концов, сошлись на том, что я даю бесплатное представление для железнодорожников, а они отправляют нас до Свердловска и снабжают зверей мясом на дорогу.
Прибыл в Свердловск. И, чтобы не стоять без дела в ожидании дальнейших распоряжений главка, включился в программу. Надо же ведь было на дальнейшую дорогу и денег заработать — мы оказались вроде как на хозрассчёте.
В Свердловске сначала все шло хорошо, Но потом резко испортилась погода, а с ней упала и посещаемость. Деньги были нужны позарез — для переезда в Уфу, где был зверинец и тоже работал цирк. Посовещавшись с директором цирка Н. И. Слаутиным, мы выпустили такую ошеломляющую афишу:
Госцирк
Только 5 дней
Впервые в СССР вход постороннего человека
в клетку к хищным зверям
ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ
ЧАРЛИ ЧАПЛИН
В ГОСТЯХ У ЛЕОПАРДОВ
Тут уж ни дождь, ни ветер, ни колючая изморозь ничто не остановило зрителей, пять дней цирк был набит битком.
Чем же так привлекала эта необыкновенная афиша?
В маске Чарли Чаплина в то время выступали многие клоуны советского цирка. Выступал в ней, и довольно удачно, коверный Яков Пименов. Свердловчанам он очень полюбился, так что они сразу поняли, о каком Чарли Чаплине идет речь. Именно его предстоящий визит к леопардам и заинтриговал всех.
После двух отделений и моего обычного выступления манеж опустел, но не надолго. На барьере появился Чарли Чаплин, и мы начали диалог.
Я привожу его здесь полностью, сознавая все его не совершенство, растянутость и даже некоторую упрощенность, ибо он был составлен на скорую руку, но мне хочется, чтобы читатели почувствовали, в чем смысл подобных «трюков».
- Здравствуйте, Александр Николаевич.
— Здравствуйте, Яша.
— Ваши леопарды пригласили меня на чашку чая.
— Если вас пригласили мои зверюшки, пожалуйста, заходите в клетку.
— Скажите, а как войти в нее?
— Идите по барьеру на конюшню, там имеется дверка, откройте ее и входите в клетку.
— Я так не могу. Принесите эту дверку ко мне сюда.
— Но это невозможно!
— Невозможно! В Москве целые дома переносят с улицы на улицу, там можно, а здесь какую-то дверку не могут перенести. (Направляется к дверке. Вбегает в клетку с разъяренным видом. Кричит, палкой и бичом бьет по тумбам.) Нерро! Оф! Оф! (Я отбегаю от него в сторону.)
— Чаплин! Остановитесь! Что вы делаете?
— Разве вы не видите, я укрощаю ваших леопардов.
— Но их здесь нет.
— Как нет! (Ищет их, опрокидывая тумбы.) И правда нет! Так давайте их сюда!
— Впустите пока двух друзей Чаплина. (Входят два леопарда. Чаплин, испугавшись, в отчаянии бросается на меня, садясь верхом на шею, дрожит.)
— Чаплин, что вы делаете?!
— Я… я… ничего, так. (Сбрасываю его со своих плеч. Он дрожит, ноги трясутся.)
— Что с вами?
— Со мной ничего…
— Почему же вы дрожите?
— Я не дрожу. Это у меня местная лихорадка.
— Ну, это не страшно. Как вы себя чувствуете?
— Неважно.
— Тогда еще не все потеряно…
— Александр Николаевич, посмотрите вот на того леопарда. Видите, он косится на меня.
— Он на вас не косится. Он строит вам глазки.
— Глазки?! Нет уж, пускай глазки он строит девушкам. (В это время легкой тушировкой вызываю леопарда на себя. Зверь прыгает с тумбы. Чаплин, испугавшись, опрокидывает другую тумбу и засовывает в нее голову. Я ударяю бичом по тумбе.) Милиция! Пожарная команда! Спасайте!
— Вылезайте! (Он вылезает, держась за брюки.)
— Александр Николаевич, вы видели, как он сейчас меня схватил?
— Никто вас не трогал. Просто это вам показалось.
— Показалось? А я думал, что леопард меня укусил.
— Ну, как вы себя сейчас чувствуете?
— Лучше…
— Как это понять?
— Лучше не спрашивайте. Разрешите выйти?
— Куда?
— В страхкассу. Жизнь застраховать.
— Теперь уж поздно.
— Скажите, а они у вас сегодня ели?
— Нет, они еще не завтракали.
— Ну тогда они имеют отличную возможность поужинать.
— Может быть, пригласить еще одного леопарда?
— Нет уж, избавьте. Пусть они идут к себе домой. (Леопарды уходят. Как только за ними закрылась дверка, Чаплин с бичом бросается за ними вдогонку.) Что! Испугались! Убежали! А то бы я им сейчас показал, где раки зимуют! (В это время один из артистов, одетый в шкуру леопарда, вбегает в клетку, подражает рычанию зверя и хватает Чаплина за ногу. Тот с истерическим криком бросается на клетку, пытаясь выбраться наружу. Артист сбрасывает с себя шкуру.)
— Эх! А еще укротитель называется!
— Зачем же так пугать людей (На радостях, что так все хорошо закончилось, он приглашает всех пить чай.)
Сцена проходила под непрерывный хохот зрителей. Пименов играл замечательно, а я втайне удивлялся его смелости.
Четыре вечера все шло гладко, и мы уже подумывали продлить наши выступления еще на несколько дней. Но надо же было на пятый день одному из леопардов посмотреть на клоуна каким-то особенным, долгим, пронизывающим взглядом, угрожающе зарычать в его сторону. Пименов сразу сжался, оробел и спрятался за мою спину. Кое-как дотянули мы нашу сцену до конца. Как ни уговаривали клоуна выступить еще, он отказался наотрез, несмотря на солидное добавочное вознаграждение.
Впоследствии в разное время эту сценку разыгрывали со мной другие клоуны. С удовольствием назову здесь этих смельчаков: Николай Лавров, Эдуард Середа, Георгии Карантонис, Евгений Бирюков, Алексей Назаченко, Георгий Андреев и другие.
Особенно мне нравилось работать с Николаем Лавровым. Меня поражали его профессиональное самообладание и сила воли.
— Знаете, Александр Николаевич, — признался он мне однажды, — я очень волнуюсь, когда вы впускаете в клетку Уголька, я в испарине, пот прошибает даже парик.
Я удивился: никаких накладок у нас с ним ни разу не случалось. Он даже импровизировал в клетке.
Надо сказать, что войти так сразу в клетку к леопардам, и даже вместе с дрессировщиком, не всякий решится. На одном из моих творческих вечеров в клетку должен был войти клоун Левкопуло. В афише значилось: «Комик Левкопуло впервые в жизни в гостях у леопардов».
Как только в цирке узнали об этом, многие артисты начали над ним подшучивать, пугая его и постоянно рассказывая, какие это кровожадные звери. Постепенно розыгрыш принимал все более злой и жестокий характер, но «шутники», видимо, уже не могли остановиться. Левкопуло почему-то все принимал за чистую монету. Тем более что артисты не поленились раздобыть где-то Брема и постоянно зачитывали ему самые страшные сцены. Не оставляли в покое даже его жену. Левкопуло ходил сам не свой. Он уже начал всерьез опасаться за свою жизнь. Но в цирке существует неписаный закон: сказал — сделай, иначе прослывешь трусом.
Наконец наступил «роковой» день. Артисты и сотрудники цирка столпились в проходах партера. Вот из главного выхода появляется Левкопуло. Вид у него — словно он идет на казнь египетскую: голова понурая, в глазах страх, движения неуверенные, лицо так бледно, что этого не скрывает даже клоунский грим.
Как бы из последних сил поднимается он на барьер манежа и… молчит. Я жду его первой реплики: «Здравствуйте, Александр Николаевич! Ваши леопарды пригласили меня на чашку чаю».
Молчит. Думаю, может, с испугу забыл свой текст.
Подхожу к самой клетке, подсказываю. Молчит. В зрительном зале тишина. Я повторяю ему реплику уже погромче, так, что ее и зрители слышат. Левкопуло опять продолжает молчать.
В публике послышались смешки, разговоры, движение. Артисты, стоявшие в проходах, уже не сдерживаясь, хохотали.
Им-то хорошо веселиться, а мне надо вести сцену. Я подсказываю все громче. А Левкопуло по-прежнему смотрит в пространство и молчит.
Начинают хохотать и зрители. Они думают, что все это клоунская шутка, что все так нарочно сделано.
Е. Ф. Плахотников поспешил на выручку. Взял Левкопуло за руку и ввел ко мне в клетку. Ну, думаю, здесь немой заговорит! Напрасные надежды! Какие бы реплики я ему ни подавал, уже приноравливая их к его состоянию, ни одна не вернула ему дара речи.
Даю команду впустить леопарда. Может быть, он настоящего испуга он скажет хоть словечко, а потом, постепенно, перейдем и к клоунаде.
Леопард впущен. Левкопуло молчит.
И тут, когда зрители увидели искаженное ужасом лицо клоуна, они поняли, что это не шутка и не буффонада. Смех моментально стих.
Продолжать испытывать Левкопуло было бы бесчеловечно. Я отпустил леопарда, потом клоуна. И, чтобы закончить эту жуткую сцену, сказал, обратившись к зрителям, как бы извиняясь за неудавшееся антре:
— Сегодня вы видели человека, действительно впервые в жизни вошедшего в клетку к хищникам. Как видите, от этого иногда теряют дар речи.
На следующий день Левкопуло опомнился. Он взял себя в руки, и мы исполнили наше антре вполне благополучно. Какую великую победу над собой одержал этот человек!
Страх охватывал не только Левкопуло. В Ростове-на-Дону один артист оперетты согласился было спеть в клетке с леопардами свою любимую арию. Была проведена только одна репетиция, которой было вполне достаточно, — от выступления он решительно отказался.
Итак, заработав в Свердловске денег, мы двинулись в Уфу. Здесь нас ждал новый сюрприз. Цирк, оказывается, погорел, и для отправки артистов продают все, что можно: униформу, электропроводку, ковры, дорожки и т. п.
Зато дирекция зверинца приняла меня с распростертыми объятиями. Еще бы! Пополнить спою экспозицию хищниками, да еще такими образованными!
Хотя зверинец стоял на базарной площади, он плохо посещался. А нет зрителей — нет денег, нет денег — нет кормов. И стали гибнуть ценнейшие экземпляры животного мира. Тут еще мороз да снег густой, а вся экзотика под открытым небом: обезьяны, удавы, слон, попугаи и мои леопарды. Снег заметает клетки, мы с Елизаветой Павлов ной не успеваем расчищать. Кое-как загораживаем всем, чем можно. И перспектив на улучшение никаких.
Мои леопардики лежат по углам клеток жалкие, свернувшись калачиком, отогреваются собственным дыханием. Те, что живут парами, попеременно меняются местами и согревают друг друга. Холостяку Ранжо хуже всех. Вскоре у них, отощавших, появились пролежни на боках и бедрах, кровоточившие и гноившиеся.
Лихорадочно перебирал я все способы, какими можно было бы поправить дело. Приходили на память даже литературные аналогии.
Вспомнилось, как в Англии у директора зверинца Вумвеля пал от болезни слон. Конкурент Вумвеля Аткинс, воспользовавшись несчастьем соперника, вывесил огромный плакат: «Только здесь демонстрируется живой слон единственный в Англии!» Вумвель в отчаянии. Погибший слон был основой всего дела. Но вдруг он велит изготовить и вывесить объявление: «Только здесь можно увидеть единственного в Англии мертвого слона». Аткинс был побежден.
Нам, как и Вумвелю, надо было найти какой-то не обыкновенный выход. Но наше положение было, пожалуй, более отчаянным. Животные в зверинце мёрли один за другим. Зрителям же в это трудное время было совсем не до забав, а их надо было привлечь во что бы то ни стало, чтобы заработать денег на корма для всего зверинца и для переезда моих леопардов, которые пока еще все живы, в теплую Среднюю Азию.
Решили и мы прибегнуть к рекламе совершенно ярмарочного стиля: «Спешите видеть! Только 15 дней выступления укротителя А. Н. Александрова с группой африканских леопардов. Впервые Африка на уфимском снегу».
И что вы думаете?! Пошел народ.
Быстро установил клетку и с огромным трудом выгнал зверей на снег. Они обнюхали его с недоумением, ведь по такому «манежу» они ступали впервые. Пробежав к тумбам, они красиво наследили на свежем снегу подушечками своих лап. Но заставить их снова сойти на обжигающую холодом белизну стоило мне чрезвычайных усилий. Отощавшие, обозленные холодом, ослабевшие звери работали неохотно, через силу. Мне было жаль их до слез. Но что оставалось делать? В их усилиях было наше спасение. Если бы я мог им это растолковать!
Сам-то я все-таки житель севера и одет был тепло, хоть и забавно: парадная гусарка, обшитая аксельбантами на лакированных ботфортах тускло поблескивали галоши; все это увенчивала меховая ушанка. Вероятно, мой вид производил впечатление своеобразное. Но кто тогда думал о внешнем виде? Я и сам-то его осознал только много лет спустя, рассматривая старые фотографии.
Первое представление дало изумительно большой сбор.
Еще бы — Африка на снегу да на базарной площади! Самое приятное было то, что число желающих посмотреть наше представление все росло, и в первый день мне пришлось дать пять «сеансов». Последующие дни тоже собрали людей и денег не меньше. Теперь мы могли уже вы ехать в Ташкент.
Мы до сих пор благодарны уфимским зрителям, которые помогли нам сохранить основной костяк зверинца и дрессированную группу леопардов.
В Ташкенте цирк действовал нормально и условия жизни для зверей стали вполне сносными. Поправившись от пролежней, мои леопарды приступили к работе.
В течение долгого времени мы ездили по городам Средней Азии. Я радовался тому, что звери не мерзнут и у них не появляются эти ужасные раны. Правда, с кормами было по-прежнему туго, но мне все же удавалось выкрутиться каждый раз самым неожиданным способом. Однажды случайно током убило лошадь с пивоваренного завода, превосходную по упитанности. Цирк сейчас же купил ее для моих леопардов. А то, вспомнив свои успехи в снайперском деле, я отправлялся стрелять ворон и набивал их не один десяток. Бывало, что всем цирком мы начинали ловить бродячих собак. И был самый тяжелый момент в моей жизни, когда, сняв с себя пальто, я пошел продавать его на толкучке, чтобы купить мяса леопардам.
Вот так со дня на день и перебивались. Но зверей я сохранил. От голода у меня не погиб ни один. Выглядели мои красавцы, как бездомные захудалые кошки, но жили, работали и приносили пользу.
Советская Армия стала одерживать победы на фронтах, и нам в глубоком тылу немного полегчало. И я занялся очень трудным делом — решил во что бы то ни стало сохранить, выходить потомство леопардов. Это мало кому удавалось. Ведь леопарды редко плодятся в неволе, и опыт по выхаживанию молодняка очень невелик. Но мне это удалось, хоть и не сразу. Зато, когда прозвучал победный марш конца войны, моя группа зверей, в отличие от других, не только не уменьшилась, но, наоборот, увеличилась почти вдвое.
С гибелью Принца аттракцион лишился многих интересных трюков. Долго мы работали по сокращенной программе: где достать леопарда во время войны.
Трагическая смерть Принца сильно подействовала на меня. Я трудно переживал его потерю. Он был по-настоящему хорошим «артистом». Я долго не мог забыть его глаз, когда он лежал у меня на коленях. Они молили о помощи. Мне казалось, что именно тогда признался, он в своей вере в мое «могущество. Раз и научил: его таким странным штукам, значит, могу все. Так неужели я не спасу его?!
Он был сердитым зверем, но исправно нес свою солдатскую службу и переносил строгую муштру.
Много дней не находил я себе места, мне мерещился Принц, его необыкновенно выразительные перед смертью глаза. И на манеже было не легче, все хотелось вызвать его на трюк. Пустоты в программе отдавались во мне болью.
Вот, оказывается, как ни нападают леопарды, как ни свирепы, а терять их так тяжело, и долго в груди не заживает тоскливая, ноющая рана.
Конечно, не всегда их любопытство кончается так трагически. Чаще всего оно просто забавно… если принять необходимые меры предосторожности.
В Киевском цирке униформисты оставили бархатный занавес близко от туннеля, по которому звери выходят на манеж.
Оркестр заиграл наш выходной марш, и я в клетке жду своих партнеров, а они, оказывается, сбились в туннеле, один из них втянул занавес, а остальные, набросившись на него, рвут самозабвенно на части. Может быть, их подвел красный цвет, и они, не внюхавшись, подумали, что это мясо, а потом уже просто озверели и ничего не соображали.
С большим трудом удалось выгнать их на манеж. Зрелище было незабываемое: чуть ли не каждый держал в зубах красную бархатную тряпку. А как только расселись по тумбам, обхватили свои трофеи лапами, выпустили даже когти для охраны и приняли самый угрожающий вид.
Моя резкая команда заставила их по привычке идти на пирамиду. «Игрушку» пришлось оставить, неудобно же работать, когда «руки» заняты! Служители в это время успели убрать остатки занавеса с тумб. Возвращаясь на свои места, звери о тряпках и не вспомнили. Наверно, действительно их внимание переключилось на работу. Вот какие пай-леопардики!
В Одесском цирке они таким же образом оголили пианино, сорвав чехол; причем служители сами забавлялись не меньше, глядя, как леопарды растаскивают его по кускам.
Однажды зверь втянул в «централку» плюшевую дорожку с барьера, а второй, вцепившись зубами в другой ее конец, тянул к себе. Чем не соревнование в перетягивании каната! Это был настоящий экспромт в нашей программе.
Леопарды удивляли меня все время, что я с ними работал. Судите сами, разве не интересно посмотреть на такую картину.
Во время исполнения группового трюка в зрительный зал Московского цирка вошла женщина, одетая в леопардовое манто. Мои звери, как по команде, повернули головы в сторону этой диковинки и с большим любопытством начали следить за ней. Когда она села, звери, вытянув вперед уши, просто дыхание затаили.
После пирамиды все без всякого принуждения направились по своим местам. Только Ранжо и Мерси вплотную подошли к клетке, уперлись в нее передними лапами и, просунув морды в ячейки, бесцеремонно стали рассматривать непонятного «зверя», такого похожего на них, но по чему-то ходящего на задних лапах и по ту сторону решетки.
Я им не чинил препятствий, ждал, что будет дальше. Публика тоже с интересом следила за событиями. Однако пауза затягивалась, становилось скучновато. И мне пришлось вернуть леопардов к действительности. Звери исполняли трюки, но как-то машинально, по привычке, их «душа» была там, у необыкновенного «зверя». И даже уходя с манежа, они все еще продолжали оглядываться. Да же домой на этот раз бежали не так стремительно.
Нечто подобное случилось однажды и за кулисами. В помещение, где находились леопарды, вошла женщина с лисьей горжеткой, перекинутой через руку. Она остановилась и начала разговаривать со служителем, жестикулируя руками и помахивая горжеткой.
Что тут стало с моими зверями Они забеспокоились, вскочили, прильнули мордами к клеткам и не дыша впились глазами в горжетку. На воле эта горжетка была бы их добычей, и понятно, почему они так заволновались. Рычание и хрипы становились все более воинственными. До схватки осталось немного. Интересно, что женщина, увлеченная беседой, ничего не замечала. Я был поблизости и поспешил выяснить причину возникшего шума. Даму с горжеткой пришлось срочно удалить, и звери быстро успокоились. Случай с горжеткой подтвердил, что в неволе инстинкты зверей только притупляются, а не исчезают совсем, они не исчезают даже у тех животных, которые родились в неволе, на конюшнях цирков, не исчезают ни в первом, ни во втором поколениях. Это для дрессировки очень важно.
Окруженные нежностью и заботой, подобно детям, всегда сытые и чистые, звери не знают дикой природы, не представляют себе, что значит охотиться по ночам за дичью где-нибудь в джунглях и получать чувствительные удары от своей добычи, не знают многодневной голодовки, когда, исходив десятки километров, так ничего и не сможешь добыть. Одним словом, не знают борьбы за существование. Казалось бы, кровожадность у них должна атрофироваться. Оказывается — ничего подобного! Жестокость, суть их натуры, остается.
Правда, инстинкты смягчаются, появляются как бы сдерживающие центры. Поэтому зверь в неволе не всегда нападает там, где на свободе напал бы обязательно. Животных можно сделать совсем ручными, но для дрессировки этого не надо. Опасаться же их надо всегда.
В 1943 году во время переезда из Душанбе в Ашхабад я сам сопровождал зверей с одной служительницей, Верой Аверьяновой.
На станции Термез Вера чистила клетки, подготавливая их для кормления зверей. Мне же нужно было послать телеграмму, и я пошел на станцию. Но не успел пройти и двадцати шагов, как услышал истерический вопль Веры:
— Александр Николаевич! Спасите!
Моментально вскочив в вагон, я увидел, что шибр, разделяющий клетку пополам, полуоткрыт. Женщина на полу клетки лежит навзничь, а Нерро, обхватив ее передними лапами, мордой пытается добраться до ее лица, которое Вера плотно зажимает руками. Когтями задних лап Нерро скребет по ногам, разрывая на служительнице ватные брюки.
Обхватив железной вилкой для кормления шею Нерро, отрываю его голову от Веры и прижимаю к стене. Вилка начала душить Нерро, и он выпустил служительницу. Она стала выползать из-под леопарда. А Нерро, сожалея, что добыча ускользает, продолжал цепляться задними лапами за брюки и телогрейку. Как только Вера очутилась вне клетки, дверка была захлопнута.
— Вера, как вы очутились в объятиях Нерро?
— Словно меня кто загипнотизировал! Подбираю опилки в одной половине клетки, как вдруг Нерро просунул когти между стенкой и шибром и начал отодвигать его. А я смотрю и ничего не соображаю. У меня было время, чтобы вылезти из клетки, но я так растерялась. Зверь вышел и подмял меня под себя. Я только успела позвать вас на помощь, даже не надеясь, что вы услышите. А второй раз крикнуть уже не могла: так крепко зажала руками лицо, дожидаясь конца.
Пришлось мне в дороге ухаживать еще и за Верой, делая ей перевязки.
Спрашивается, что хотел Нерро? Был голодным? Так он знал, что клетку чистят именно для того, чтобы кормить его. Проснулся инстинкт кровожадности.
Многие работники цирка верят, что дрессированные звери не опасны, что они уже мирные. И дорого платят за свое легковерие. Да, цирковые звери реже нападают. Но близкую добычу постараются не упустить.
В Одесском цирке, проходя по туннелю в манеж, я увидел близко стоящего к клеткам пожарника. Ассистент попросил его отодвинуться подальше, дескать, такая близость опасна. Пожарник, иронически улыбнувшись, успел только произнести: «Они ручные», — как Нерро сейчас же опроверг его утверждение, просунул лапу сквозь прутья и притянул легкомысленного пожарника к себе, вонзив когти в брезентовую тужурку. Подбежавшие униформисты стали оттягивать пожарника от туннеля, стараясь оторвать от когтей Нерро, но все усилия были напрасны. Брезентовая тужурка была прочной, и когти засели в ней основательно.
Я прийти на помощь не мог: все леопарды, кроме Нерро, были уже на манеже. Оставить их одних нельзя — передерутся. Шланг с водой был короток, и до Нерро не достать. Тот, по-моему, и сам был не рад, что связался с пожарником. Он никак не мог освободить свои когти. Пострадавшего все же как-то оторвали от зверя, и больше я его в цирке никогда не видел.
То же самое проделал Нерро еще раз в Уфе. Там он схватил стоявшего близко к клетке сотрудника зверинца. Несколько зрителей быстро оторвали его; на счастье, он был одет в ватное пальто, которое главным образом и по страдало.
Хуже пришлось уборщице Смоленского цирка. Когда звери ждали своего выступления, уборщица с ведром и веником появилась совсем рядом с клетками. Не успел мой ассистент оттолкнуть ее, как Принц, просунув лапу, ударил ее по руке, от плеча вниз, и порвал сухожилия, пришлось руку ампутировать.
Звери не всегда бывали злы во время этих случаев, просто у них инстинкт хватать живое. В Фергане в 1943 году я и глазом не успел моргнуть, как Фифи сорвалась со своей тумбы, в два прыжка пересекла манеж и схватила лапами собачонку, перепрыгнувшую через барьер и оказавшуюся у самой клетки.
Существует мнение, что после сознательного нападения на человека зверя нельзя выпускать на манеж: он опасен для дрессировщика. Но я считаю, что именно после таких случаев должен заставить его повиноваться. Хотя, конечно, к каждому случаю надо отнестись по-особому. Случайным происшествием можно пренебречь, но если это нападение — следствие изменившегося характера зверя, тогда с ним лучше расстаться.
О том, чтобы вывести Нерро и Принца из номера, не могло быть и речи. Это прекрасные звери. А Принц, не смотря ни на что, относился ко мне с некоторой любовью, потому что я часто спасал его от когтей Нерро.
Дрессированный и ручной зверь — это не одно и то же. Дрессированные звери редко бывают ручными. Ручных в цирке показывать не интересно. Они потому и ручные, что от них ничего не требуют. С дрессированным же зверем я постоянно вступаю в конфликт, потому что заставляю его делать то, что делать ему совершенно не хочется, но что он сделать может. Ручным же при этом ему никак не стать, его озлобленность ежедневно получает пищу и потому не затухает.
Я и не стараюсь лишить леопардов основных качеств. Отношусь к ним мягко, заботливо, потому что не люблю мучить животных. Там, где можно добиться чего-то лаской, не надо быть жестоким. Любовным отношением я заглушаю свирепость зверей, но знаю, что она дремлет где-то в глубине и все равно наступит момент, когда она пробудится
Когда так бывает, зверь становиться неузнаваемым. Его поведение нашим человеческим языком мы бы определили как нахальное, наглое, исчезает страх перед укротителем и рефлекс повиновения. Кажется, что он «осознал» свое угнетенное положение, возмутился им и хочет мстить за унижение.
И это самое печальное для номера. С таким зверем приходится расставаться, он не только опасен для меня, но своей озлобленностью, непокорностью может заразить других. Одним словом — сколько волка ни корми…
Ни один случай нападения нельзя оставлять без анализа, чтобы вовремя уловить перерождение зверя и принять, если возможно, смягчающие меры. Так, одно время я думал, что мне придется расстаться с Улей, которая начала сердиться на меня без видимых причин. Вызывая ее на трюк, я знал, что она сегодня в плохом настроении. Поведение ее за кулисами было странное. С трудом удалось заставить ее повиноваться. Трюк она исполнила и пошла на тумбу. Но, пройдя метров пять, вдруг неожиданно повернула обратно. Я же в это время переставлял реквизит и по своей, быть может, дурной привычке не держал на всякий случай в руке, как другие дрессировщики, даже бича. Я сразу же очутился с Улей, так сказать, лицом к лицу, сожалея, что секундой раньше отбросил в сторону подставку, которой сейчас очень хорошо было бы забаррикадироваться.
Сначала я ошибся в ее намерениях. Мне показалось, что она повернула просто так. Но в следующую секунду понял, что она озлоблена. Этот миг был так короток, что даже испугаться было некогда. Я соображал четко, совсем, наверно, как Уля, которая легла на живот и приготовилась к прыжку. Дикость овладела ею, и мой окрик ее не поколебал. У меня был только один способ отбиться от нее — кулаком. И я выбросил руку вперед, заранее зная, что пострадаю. Действительно, Уля прыгнула мне на грудь, я встретил ее ударом кулака в морду и отскочил в сторону. Но Уля все-таки успела порвать мне руку. Только теперь пожарник пустил в нее струю воды, которая ее отрезвила и вернула в «цивилизованное» состояние.
Я хорошо помню, что в этот вечер не совершил никаких промахов, которые могли бы разозлить Улю и дать повод к нападению.
Из разодранной руки текла кровь, но нельзя было показывать вида, что Уля причинила мне неприятность. Покинуть клетку? Но как истолкует мой уход Уля? Она может понять, что ее удар был страшен для меня, раз я удалился, не доведя дело до конца. Пропадет мой авторитет, и она постарается в следующий раз сделать так же, а то и похуже.
Поэтому, сильно зажав в раненой руке носовой платок чтобы остановить кровь, превозмогая острую боль, я продолжал работу, как обычно, с улыбкой. Правда, реквизит перебрасывать мне пришлось одной руной, хорошо еще, что я левша.
Но тут снова осложнение. Звери дрессированы с правой руки. И когда я стал их вызывать на трюки левой, это им не понравилось. Сменив руку, я и заходить к ним должен был с другой, неожиданной стороны. А это невольно заставляло их перестраиваться на ходу и раздражало.
На исполнение трюков они кидались разъяренными бросками, всем своим видом и поведением показывая враждебность. Поэтому исполнение каждого трюка носило по-настоящему звериный характер.
Поступок Ули я должен был оставить без наказания, чтобы не зафиксировать в ее памяти этот эпизод и не укреплять в ней ненависть ко мне. Я следил за ее поведением, чтобы понять, было ли это простым капризом, или она решила объявить мне войну. Все последующие трюки в этом представлении Уля выполняла охотно, с присущей ей грацией. Спокойно вела она себя и в другие дни. Но если бы повторилась попытка нападения, то, конечно, пришлось бы с ней расстаться.