И, вдруг вспомнив, добавил:
– Да, у него есть заметная примета – припадает он слегка на одну ногу. Видать, ранен в прошлом был.
Помощник капитана «Атланта» не был похож на человека из домика, на окраине.
– Понятно, – сказал следователь, – а нет ли в команде «Атланта»…
И он как можно подробнее описал того, кто утром вырвал портфель у Антона.
– Не помню, – сказал Ремизов, – нет, не помню.
Романов встал, прошелся по комнате, зябко запахнул шинель. Ремизов, взглянув на него, неожиданно спросил:
– А ты ел что‑нибудь сегодня, товарищ?
И, не дожидаясь ответа, вытащил из кармана воблу и ломоть хлеба.
– В порту что только не грузим! И рыбу, и мясо, и хлеб. Вчера масло грузили. А самим жрать нечего.
– То для Москвы и Питера, там еще хуже…
– Знаю, – сказал Ремизов. – Вот здесь, – он постучал себя пальцем по лбу, – все ясно. Но придешь домой – детишки глядят голодными зверьками, а от тебя запах, хоть режь ножом – и на сковородку.
– Да, – ответил Романов, – нелегко…
– Куда уж там! Ну ладно, это все разговоры. Давай о деле.
Грызя воблу, следователь спросил:
– Сегодня, завтра или в ближайшее время из Таганрога не выходит какое‑нибудь судно на Кавказ?
Ремизов подумал, сказал:
– Завтра нет, но вот на рассвете послезавтра идет одно судно.
Романов отложил воблу.
– А кто капитан?
– Капитан из старых, – ответил Ремизов.
– Ну и что он за человек, надежный?
– Как тебе сказать… Служить он нам служит, но вот насчет надежности… Два элеватора имел он до революции… Человек не нашей руки….
– Так… – протянул следователь. – Понятно…
– Что ты задумал? – спросил Ремизов.
– Сейчас узнаешь, – ответил Романов и вышел.
Он вернулся через несколько минут. Сказал:
– Пойдем. Начальник Дончека приехал.
Когда они вошли в кабинет Скорятина, тот стоял у белевшей во всю стену карты Донской области. Повернувшись на скрип дверей, он поздоровался и, прихрамывая, пошел к столу.
– Это товарищ Ремизов, – сказал следователь, – из портового комитета. Коммунист.
Начальник Дончека еще раз кивнул Ремизову и, устало положив руки на стол, помолчал. Затем сказал:
– Погиб сегодня начальник охранного эскадрона. Боевой мой товарищ… В бою погиб…
Помолчали.
– Что у вас? – спросил Скорятин.
Следователь рассказал о письмах, найденных у капитана «Атланта», о составе команды, о портфеле, о письме на имя капитана, о проложенном на карте маршруте, о судне, которое послезавтра должно выйти из Таганрога.
– Я думаю так, – сказал он, – они хотели угнать «Атлант» за границу. Этого им не удалось, тогда они сделали ставку на второе судно.
– Логично, – сказал Скорятин, – а что с этим субъектом с окраины?
– Надо его брать, – отрезал Романов, – арестуем немедленно.
– Нет, – сказал Скорятин. – У нас пока есть время. Подождем до рассвета. Может быть, он здесь не один. Если же к нему никто не явится, на рассвете арестуем. А вот насчет Таганрога надо подумать. Угнать судно не так‑то просто. Такое готовят заранее…
Скорятин повернулся к Ремизову.
– А ты как, товарищ, думаешь?
Ремизов чуть кашлянул в кулак, прочищая горло, и, навалившись широченной грудью на край стола, сказал:
– Насчет того, что трудно, – это точно, но уж больно все концы сходятся. Я считаю…
* * *
Антон терпеливо и долго ждал Романова. Гостиница заснула не сразу. До полуночи гремели шаги в коридорах, раздавались голоса, потом шаги стали реже, голоса приглушеннее, и, наконец, все смолкло.
Изредка внизу, в вестибюле, хлопала дверь, но потом и ее не стало слышно. А он все ждал.
Разные думы приходили к Антону. Он мечтал, как будет хорошо, если он навсегда останется жить с Романовым. Будет ждать его вот так вечерами, вымоет комнату, будет ходить за пайком, а позже и сам начнет работать в ЧК. С этими мечтами он и уснул. Романов в эту ночь домой не пришел.
* * *
Рассвет долго зрел за Доном. Наконец пополз по улицам парной туман: белый, клубящийся, и сразу же вспыхнул у горизонта первый багряный луч.
– Пойдем, – поднялся следователь и шагнул от плетня на дорогу. Мягкая пыль заглушала шаги.
Подойдя к калитке, он взялся за влажное от росы кольцо, и тут же от сарая бросилась, задыхаясь в лае, собака.
Кто‑то из красноармейцев перехватил ее и, свалив, прижал к земле. Ремизов шагнул к дверям, навалился всем телом. Косяки затрещали.
Когда следователь вбежал в комнату, хозяин, полуодетый, рвал оконную раму. Рама не поддавалась.
– Спокойно, – негромко сказал Романов.
Хозяин повернулся, лицо у него дрожало.
– Спокойно, – повторил Романов. – Вы арестованы.
Пока арестованный одевался, к дому подкатила телега.
– Эй! – закричал с телеги возчик. – Хозяин!
Один из красноармейцев вышел к нему.
– Что тебе, дядька?
– Да вот сосед подрядил свезти его в Таганрог, – сказал возчик, слезая с телеги.
На голоса вышел Ремизов. Толкнул калитку. Дядька возился в телеге, перекладывая мешки.
– Здорово живешь, – подходя, сказал Ремизов.
– Здорово, коли не шутишь, – покосился возчик.
– Так куда подрядил тебя сосед? – спросил Ремизов.
– До Таганрога.
– А который сосед?
– Да вот тутошний, приезжий человек.
Романов, стоя у окна и не сводя глаз с арестованного, прислушивался к разговору.
У арестованного тряслись руки, и он никак не мог застегнуть пуговицы.
«А на расчет ты жидковат, – подумал Романов, глядя на эти прыгающие руки. – Все вы такие. Гонору барского, спеси – полный короб, а к ответу стройся – голубая кровь не выдерживает».
– Давайте поживей собираться, – сказал он, – тянуть нечего.
* * *
– Мы вас слушаем, – сказал начальник Дончека.
– Я хочу выслушать вас, – ответил арестованный. – На каком основании я подвергнут аресту?
Видно было, что он успокоился, и лицо его, как прежде, было надменным, холеным и злым.
– Кто вы? – спросил Скорятин.
– Вам уже известно. Я приезжий из Петрограда.
– Чем вы занимались в Петрограде?
– Служил в частной конторе.
– А это не ваше? – спросил начальник Дончека, поднимая со стола найденное при обыске офицерское удостоверение.
– До революции я был офицером. Но сложил оружие, и Советская власть гарантировала мне свободу.
– Да, – сказал Скорятин. – Советская власть, гарантировала свободу тем, кто сложил оружие…
– Вы знаете капитана парохода «Атлант»? – задал вопрос Романов.
– Мне неизвестен не только капитан, но и этот пароход.
– Вы говорите, что сложили оружие и что не знаете капитана «Атланта», – сказал Романов, – а, между прочим, в квартире этого капитана обнаружен наган, номер которого совпадает с номером, указанным в вашем офицерском удостоверении. И зачем вам понадобился портфель капитана, которым вы завладели на вокзале? Скажете, что это не ваш? Тогда почему в нем лежало письмо на имя Отто Опица?
Романов поднялся, лицо его стало жестким.
– Давайте договоримся: не нужно валять дурака. Вчера в бою с бандой погибли пятеро наших бойцов во главе с командиром. Вы интеллигентно выражаетесь, а бой ведете с нами беспощадный, жестокий и все ищете место, куда побольнее ударить. Для чего вы собираетесь в Таганрог?
Офицер удивленно поднял глаза.
У Романова круто обозначились скулы.
– Не смотрите на меня с удивлением. Зачем телегу наняли до Таганрога?
Офицер опустил голову и сдавленно произнес:
– Меня ждут в Таганроге.
– Кто?
– Капитан «Атланта».
– Адрес?
– Гимназическая улица, дом три.
Лицо офицера исказилось.
– Меня расстреляют? – спросил он дрогнувшим голосом.
– Вас будет судить трибунал, – ответил Романов.
– Боже мой, – поднялся офицер, сжав руками голову, – в какую я влез авантюру!..
Он шагнул к столу.
– Я боевой офицер и честно воевал с немцами. Меня просто втянули в это безнадежное дело.
– Вы не ребенок, – сказал Скорятин, – за ручку водить не надо, тем более если вы боевой офицер. Так вернемся к тому, с чего мы начинали разговор. Мы вас слушаем…
* * *
Через час из ворот здания ЧК выехал отряд в десяток всадников. Прогремев по булыжникам Большой Садовой, отряд свернул на Таганрогский проспект и, горяча коней, пошел рысью.
Солнце уже разогнало туман и поднялось над домами, но улицы были еще безлюдны. День только начинался.
Утро было прохладным, и кони шли легко, но следователь знал, что им предстоит переход в семьдесят верст, и придерживал удила. Они миновали Скобелевскую, вышли к Ростов‑Горе, их взгляду открылась степь.
Кони сами перешли на жесткую, но экономную, позволявшую легко проскакать многие версты казачью рысь, и Романов отпустил удила. Конь под ним мягко заржал и ходко пошел вперед.
Под солнцем степь зазеленела, запушилась донником, закрасовалась редкими уже, но все еще ярко вспыхивающими то тут, то там поздними тюльпанами. Казалось, что вновь вернулось степное бабье лето.
Отряд прошел верст пять, и кони начали потеть, Романов придержал своего бегуна, и отряд сменил шаг.
– Пойдем шибче! – догоняя Романова, крикнул Ремизов.
– Нет, – ответил Романов, на ходу поправляя расстегнувшийся подсумок, – коней пожалеем, еще скакать долго.
Ремизов чуть отстал, и опять поскакали молча.
Романов уже обдумал, как они будут арестовывать капитана «Атланта» и его людей, знал, что в Таганроге они разделятся на две группы. Второй группой будет командовать Ремизов. С двумя красноармейцами он отправится в порт и арестует капитана судна, отплывающего в Новороссийск, Команду над судном Ремизов возьмет на себя и сам поведет его в рейс.
Решив все, он уже не возвращался к этому. Он думал о командире эскадрона, давнем боевом друге начальника Дончека, погибшем два дня назад в бою. Думал о многих друзьях и товарищах, которых потерял он за годы гражданской войны под бесчисленными холмами.
Думал о трудной дороге, которую избрали и они и он, и знал, что пройдет ее до конца, как бы она ни была трудна.
Кони ходко шли к Таганрогу.
У Пятихаток Романов решил сделать привал. Остановились, спешились. Ремизов, один из красноармейцев и молчавший всю дорогу арестованный офицер повели коней к пруду.
– Выводите их хорошенько, прежде чем поить! – крикнул вслед Романов и, разминая ноги, пошел по хрусткой траве к колодцу.
У колодца красноармейцы, уже напившись ледяной воды, балагурили, смеялись. Солнце светило ярко.
Романов зачерпнул полную кружку. Зубы заныли. Вода была чуть солоноватой, но пилась легко.
– А офицерик‑то наш, – смеясь, сказал рябоватый красноармеец, – вроде своим стал.
От колодца хорошо было видно, как Ремизов, офицер и молоденький красноармеец вываживали на лугу коней.
Офицер вел на длинном поводе четверку, и рыжий большой жеребец все время пытался подняться на дыбы. Офицер укоротил повод и огладил его. Жеребец успокоился.
«А ведь он врет, – подумал вдруг Романов, – что из Питера. Коней водит по‑донскому».
– Пойди, – сказал он рябоватому красноармейцу, – забери у него коней. А то он свой, свой, да как бы чем не удивил.
Рябоватый уже без улыбки сказал:
– Это точно…
И пошел к лугу.
Офицер передал ему коней и, поднявшись к колодцу, нерешительно остановился чуть поодаль от группы красноармейцев.
– Водички‑то испейте, господин офицер, – сказал ему Романов.
Офицер подошел к колодцу. Заглянул в бадью. Она была пуста. Ухватисто подхватив цепь, офицер кинул бадью в черную, глубину, зачерпнул воды и, сильно работая руками, так, что заходили под курткой лопатки, потянул бадью вверх.
«Точно, врет, – подумал Романов, – он донской, ишь как орудует. Этому в Питере не научишься. Это с детства видеть надо».
Офицер пил маленькими глотками, поверх кружки поглядывая на пруд, на коней, на уходящую вдаль дорогу.
«И фамилия у него уж больно донская, – все сомневался следователь, – Запечнов…»
Он вспомнил, что был у них в полку сотник Запечнов. В сотне у Запечного служил дружок Романова, Янченко. Говорил не раз: «Земляк мне Запечнов, а собака, ничего не спустит».
«Из Семикаракор они, – припоминал Романов, – или из Константиновки? Но донские, точно… Нет, врет офицер!»
Офицер поставил кружку на край колодца.
– Садитесь, Запечнов, – сказал следователь, – покурим.
– Спасибо, – ответил офицер и присел в тени, пристроившись на камне.
Романов протянул ему кисет и бумагу. Тот завернул цигарку. Потянулся прикурить, Романов зажег спичку, указал:
– Коней вы, видать, любите. Приглядывался я, как вы вываживали.
– Да, вы правы, коней я люблю, – ответил офицер, выпуская дым. Щуря глаза, он смотрел куда‑то вдаль.
– Жеребец, рыжий, – лениво продолжал Романов разморившись на солнце, – наверное, понравился? Оглаживали вы его уж больно любовно…
– Жеребец славный, – сказал офицер, – бабки высокие, грудь сильная – правда, зажирел немного да, кажется, чуть засекается на ходу. Подковали, видать, плохо…
«Все врет, – теперь уже твердо решил следователь, – донской он. Ну да ладно, посмотрим, кто кого…»
Подошел Ремизов. Коней уже напоили. Можно было трогаться.
– По коням, – негромко сказал Романов, поднимаясь от колодца.
Красноармейцы стали садиться в седла.
Романов чуть отвел своего бегуна в сторонку, мигнул стоявшему у яблони красноармейцу. Поднявшись в седло, тот тронул коня и шагом подъехал к Романову.
Поставив ногу в стремя, Романов Шепнул:
– Въедем в Таганрог – глаз не спускай с офицера, держи как на вожжах…
Романов давно знал этого красноармейца. Фамилия его была Воронов. Конник он был старый, от такого не уйдешь. Догонит.
– Понял, Воронов?
– Ясно, – сказал тот.
– По двое рысью! – дал команду Романов и пустил коня вперед.
Отдохнувшие кони пошли резво.
А через час набежала тучка и потянуло свежим ветром. Начавшие опять было потеть кони подсохли и, став на хорошую ногу, потянули ровно и уходисто.
Миновали небольшое селение Самбек; теперь уже до Таганрога было рукой подать. Верст пятнадцать, не больше.
Романов вышел из головы отряда и, махнув Ремизову, пропустил конников вперед. Ремизов тоже приотстал.
Пристроившись в хвост отряда, Романов наклонился с седла к Ремизову.
– Значит, как договорились, – сказал он, – въедем в Таганрог, ты берешь двоих – и в порт. Сам приглядишься, что и как…
Конь, сбиваясь с ходу, пошел боком. Романов выровнял коня, договорил:
– Я буду в ЧК… Смотаюсь только на Гимназическую и вернусь. В порту будь аккуратнее… Вспугнуть их ни‑ни… Мне кажется, что здесь дело посложнее, чем мы думали… Не нравится мне офицер: хитрит он что‑то…
Романов послал коня рысью.
Дорога между тем потянулась на подъем. Кони пошли тяжелей, Но следователь теперь торопил отряд. И все же, когда они поднялись из балочки, он понял, что коням еще раз надо дать отдохнуть.
«Вот до тех деревьев дотянем, – подумал следователь, разглядев впереди одиноко стоящий среди чахлых деревьев домишко, – и станем».
Привал занял минут двадцать. Через час Ремизов, вспомнив эти двадцать минут, выругался и зло плюнул под ноги.
Последние версты перед Таганрогом отряд прошел, торопя коней. У коней запали бока, мыльная пена полосами проступила на спинах, легла вдоль ремней. Переход был не легким.
Когда впереди показались первые дома Таганрога, Романов перевел бегуна на шаг, и отряд не спеша въехал в улицу.
Время было тревожное, и никто бы, наверное, и так не обратил внимания на десяток вооруженных всадников, но все же следователь придержал отряд. Успокоившись было за успех операции в начале перехода, он теперь отчего‑то тревожился и хотел избежать всяких случайностей.
На улицах Таганрога еще угадывались недавние бои. В двух‑трех местах отряду встретилась развороченная гранатами мостовая, стены многих домов были посечены пулями, витрины в лавках разбиты.
Над центральной улицей пламенел протянутый между двумя фонарными столбами алым стягом плакат. Огромными, неровными буквами на нем было выведено: «!!!Вся власть Советам!!!»
Восклицательные знаки, начинавшие и заканчивавшие строку плаката, словно штыками, прикалывали эти слова к таганрогскому небу.
У бывшей городской думы Романов остановил отряд. Ремизов с двумя красноармейцами, не задерживаясь, проехал дальше, к порту.
Ремизов хорошо знал Таганрог. Отец его был грузчиком Таганрогского порта. Мальчишкой Ремизов бегал по этим улицам, и знаком ему был в Таганроге каждый камень.
На центральную улицу, правда, мальчишки попадали редко. Гуляла здесь «чистая публика». Под кружевными зонтиками выплывали таганрогские купчихи, блестело золотом форменных курток корабельное и портовое начальство. Полицейские на центральной улице были злы и гнали пацанов, едва увидев. Зная город, Ремизов свернул с центральной улицы, намереваясь проехать к порту кратчайшим путем. Они проскакали по переулку, свернули еще раз, прогремели по булыжной мостовой, еще раз свернули и выскочили на горку, к спуску в порт.
С горки открывался широкий вид на море. Порт лежал перед глазами как на ладони.
Не осаживая коня, Ремизов окинул взглядом причалы.
Золотой волной играло под солнцем море, слепило глаза. Конь, скользя подковами по брусчатке и приседая на задние ноги, свернул на спуск.
Ремизов искал у причалов судно, которое должно было идти в Новороссийск. Блестело море, темнели пакгаузы, черной полосой протянулся причал.
Ремизов отлично знал приметный силуэт судна. Чуть осевшее на корму однотрубное тяжелое судно знакомо было ему уже много лет. Вытягивая шею, он вглядывался вперед, уже понимая, но еще не веря, что судна в порту нет.
Кони скатились со спуска и внамет в пене вынесли всадников к воротам порта.
Ремизов соскочил с коня и влетел в ворота.
– Где судно? – Он назвал имя идущего в Новороссийск парохода.
Портовый сторож невозмутимо взглянул на него и, непонятно отчего взъярившись, сказал:
– Где? Где? Ушло.
– Как «ушло»?
– Как положено, – сказал сторож и отвернулся.
Ремизов кинулся к конторе.
– А ты куда? – крикнул ему вслед сторож.
Но Ремизов не ответил.
– Скаженный народ, – развел руками сторож, неизвестно к кому обращаясь‑. – Скаженный народ!
* * *
Еще ничего не зная о том, что судно ушло, Романов повернул отряд с центральной улицы и проулком повел к зданию городской ЧК.
Таганрогская ЧК расположилась в старом, просторном купеческом особняке с конюшнями во дворе, с огромным двором.
Спешившись, Романов по скрипучей лесенке галереи пошел на второй этаж к начальнику городской ЧК.
Поднимаясь по лестнице, он слышал голоса своих красноармейцев, располагавшихся на просторной веранде первого этажа.
– Романов, здорово! – поднялся ему навстречу из‑за стола начальник городской ЧК Тарасов, его давний знакомый. – Садись. Опять у нас в городе банда шалит.
Он показал на лежащую на столе карту.
– Видишь, черным отмечено. Здесь были, здесь, здесь… Но я подметил одну закономерность. Сегодня, думаю, мы их прихлопнем.
Он шлепнул ладонью по карте, словно прикрыл муху.
– И не будет!
Засмеялся, обнажая ровную подковку зубов.
– Ты что, к нам?
– Да, вот все с «Атлантом».
Понизив голос, Романов рассказал начальнику Таганрогской ЧК о последних событиях, Тарасов слушал его внимательно. На лбу у него обозначилась глубокая морщина, и вдруг стало видно, что лицо у него серое, невыспавшееся, голодное. Лицо человека, который давно уже не ел досыта, не спал вволю и успел забыть, что такое отдых.
– Ремизов сейчас поехал в порт, – сказал Романов. – При нужде арестует капитана судна, что завтра на рассвете идет в Новороссийск.
– Что? – неожиданно перебил его Тарасов. – В Новороссийск? Так оно уже ушло.
Романов, роняя стул, поднялся.
– Как?..
Тарасов, поднимаясь за ним, сказал:
– Ушло. Час назад, я сам был на причале…
* * *
В это же время Ремизов, разыскав начальника Таганрогского порта, гремел во всю силу своего недюжинного баса:
– Где судно, что идет в Новороссийск? Почему оно ушло сегодня?
Начальник Таганрогского порта выслушал его, обескураживающе улыбнулся белозубой улыбкой, сказал:
– А ты что орешь, браток? Скажи – кто ты? Что случилось? А так мы не договоримся…
Ремизов осекся на полуслове и полез в карман за мандатом.
Через пять минут Ремизов и начальник порта, присев в тени, говорили уже спокойно.
– Я неделю как командую здесь, – сказал начальник порта, – окружком партии направил. Суда простаивали месяцами… А с твоим судном… Груз был в половинном комплекте. Часть здесь, а часть в Ейске. Людей свободных – ни одного. Краник, – начальник показал в даль причала, – вон видишь, единственный, и тот под погрузкой. От нас до Ейска угля судно сожжет на три копейки. А там люди сейчас простаивают. Судно они в Ейске загрузят, и оно вернется. Порожний рейс плевый, а во времени мы суток двое выиграем. Вот так… Соображаешь?
– Так, – сказал Ремизов, понимая уже, что этого парня, видно делового не по годам, надо не ругать, а хвалить. – …А ты на судне был перед отплытием?
– Конечно, – сказал начальник порта, – сам грузил.
– Посторонних не заметил?
– Не понимаю.
– Ну, кто‑нибудь, кроме команды, не ушел на судне?
– Не думаю, – сказал начальник порта. – А в чем дело?
Ремизов поднялся.
– Не могу я сейчас тебе многого сказать, товарищ… Но важно знать, ушел ли кто‑нибудь с судном или нет.
– Навряд ли, – повторил начальник порта, – не думаю. Я был и в трюме, и в капитанской каюте, и в рубке. Не думаю…
* * *
Запечнов вошел в кабинет начальника Таганрогской ЧК и остановился у дверей. Тарасов сидел за столом. Романов стоял у окна. Помолчали. Пауза затягивалась. Наконец Романов сказал:
– Судно, Запечнов, ушло. Час назад. В пустой след нас привели?
Запечнов взглянул на Романова, на Тарасова, вновь на Романова, но промолчал.
– Так в пустой след?! – еще раз сказал Романов. – И вот что, Запечнов. Я недаром интересовался там, в Пятихатках, любите ли вы коней… Говорили вы, что росли в Питере, что батюшка ваш заведовал гимназией… Скажите, в какой гимназии вас научили, как правильно и как неправильно ковать коней?.. В каком Питере вы научились вываживать жеребцов?
Следователь сдерживал себя, но у него все клокотало внутри. Год назад он ходил в сабельную атаку. И вот такие же холеные барские лица видел он перед собой. В беге пластались кони, гремели выстрелы…
– Виляете, Запечнов, – сказал он, – мелко виляете. Шкодить умеете, а отвечать кишка тонка…
Романов на мгновение замолчал. Затем сказал:
– Приходилось, слышал, много болтаете вы, баре, об офицерской чести… Красивые слова… А когда к расчету строиться, как крысы лезете в нору…
У Запечнова дрогнул на щеке мускул. Запрыгала, задергалась бровь.
– Судно не могло уйти, – сказал он, – а если оно и ушло, капитан «Атланта» в Таганроге. Он ждет меня с письмом. Без этого письма он… Капитан в Таганроге, – повторил он уверенно.
– Кто писал письмо капитану? – быстро спросил следователь.
– Этого я не знаю! Честное слово, – заторопился офицер.
– Бросьте, Запечнов. Опять заговорили о чести! Видно, это у вас в поговорку вошло, для связи слов употребляете, – усмехнулся Романов. – Ладно. Пошли. На последнюю проверку пошли, господин офицер!
* * *
С вечера крепкими засовами запирались в Таганроге подъезды домов, наглухо ставнями заставлялись окна.
Из Курска, Орла, Харькова, из многих‑многих городов Центральной России вырвало и унесло дельцов всякого рода, проходимцев. Ехали в теплушках, на полках, под полками, на крышах, на тормозных площадках. Везли рвань и добро, прятали, скрывали… Торопились, спешили, а в Таганроге – стоп! Дальше не поедешь. Море. Черная пена оседала в приморских городах.
Двое шли по переулку. Ночь темна. Шли молча. Только сапоги стучали по мостовой. Перешли центральную улицу, свернули на Гимназическую. Прошли еще с квартал, остановились у дома. Ни одно окно не светило в старом купеческом особняке.
Тот, что был пониже ростом и поуже в плечах, шагнул к дверям и постучал легко, чуть слышно. Дверь сразу же открылась. За дверью, видно, ждали этого стука. На мостовую упал жиденький свет свечи, и дверь приотворилась. Лязгнул засов.
– Проходите, – сказал кто‑то из полумрака коридора, – прямо и направо.
Тот, что стучал, шагнул первым. Сказал:
– У вас хоть глаз коли темно.
Ему не ответили. Дверь из комнаты распахнулась. И сразу стало светло, В комнате горела яркая лампа.
– Вы что, не один, Запечнов? – спросил уже другой голос, властный и требовательный.
И, еще не видя того, кто говорил, Романов подумал, что это и есть капитан «Атланта». Так мог говорить только тот, кто командовал.
– Это преданный нам человек, – сказал Запечнов. – В прошлом мой вестовой..
– Вы будете строго наказаны, сотник Запечнов, за нарушение дисциплины. Пройдите в комнату.
Дверь закрылась, и в коридоре вновь стало темно. Романов чуть переступил с ноги на ногу и сразу же услышал, как за спиной у дверей скрипнул под чьими‑то сапогами пол.
«А у них не шуткуют, – подумал он, – не шуткуют. Надо держаться крепко».
За дверями в комнате слышны были голоса, но разобрать можно было только отдельные слова. Романов услышал, как капитан «Атланта» повторил несколько раз: «Ответственность… Генерал Улагай».
Голоса смолкли. Дверь распахнулась. Выглянул Запечнов, сказал:
– Зайди.
Войдя в комнату, Романов вскинул руку к козырьку.
– Здравия желаю, ваше благородие!
– Тихо! – растерянно сказал сидящий за столом полный, тяжелый человек с массивной лысеющей головой и оглянулся на заставленные ставнями окна. – Ну и глотка у тебя, братец. «А ты не так‑то и силен», – подумал вдруг Романов.
Вырвавшееся у капитана «Атланта» «тихо» как‑то сразу успокоило его. Романов почувствовал себя легче и свободнее.
Он опустил руку от козырька, но остался стоять, как и прежде, вытянувшись в струнку.
– Сотник сообщил нам, – сказал капитан «Атланта», – что ты, братец, выразил желание последовать за ним в нашей борьбе…
– Так точно, – сказал Романов, – за господином сотником я готов в огонь и воду.
– Преданность – высокое качество души, – протянул капитан.
«А не валяет ли он дурака? – подумал Романов, неожиданно почувствовав в голосе капитана напряженность. – Шлепнут они меня сейчас мигом…»
Кроме сотника, стоящего в углу, у окон в комнате было еще четверо. Один сидел за столом, рядом с капитаном. Двое о чем‑то тихо переговаривались в дальнем конце комнаты. Романов внутренне подобрался, готовясь к прыжку.
«Чуть что, – пронеслась мысль, – одним ударом сбить лампу, а там, в темноте, еще повозимся…»
Капитан поднялся из‑за стола.
– Хорошо, – сказал он, – подробно мы поговорим позже. Проводите его, сотник.
Запечнов шагнул от окна и толкнул дверь, но уже не в коридор, а в соседнюю комнату.
Четко повернувшись на стоптанных каблуках, Романов прошел через всю комнату, но в шаге от дверей остановился, пропуская вперед Запечнова.
«Черт его знает, – подумал он, – что в этой комнате!»
Запечнов шагнул первым, Романов заметил, что у того в едва приметной улыбке открылась полоска зубов.
«Все понимает», – подумал Романов и шагнул следом.
– Побудьте пока здесь, – сказал Запечнов и, не глядя на следователя, повернулся и вышел. В замке торчал ключ.
* * *
Тарасов стоял, прислонившись к сырому и холодному стволу акации. Время, казалось, остановилось. В сотый раз он рассчитывал – вот они вошли в дом, прошли по коридору, вошли в комнату, какие‑то вопросы, какие‑то ответы, еще минута, еще, еще… Но условного сигнала не было. Он рассчитывал вновь. Вошли в дом… Прошли по коридору… вошли в комнату.
Метрономом стучали падающие, с крыши в лужу капли. Оцепление вокруг дома давно замкнулось. Минута, вторая, третья… Тарасов чуть подался вперед, напрягая слух. Стучали капли. Темной громадой горбился дом.
Час назад, пожимая руку Романову, Тарасов сказал:
– Смотри, старик, осторожнее… К черту в пасть лезешь…
Романов только улыбнулся.
– Пробьемся…
Повернулся и зашагал по коридору..
Так они расстались.
Романов, стоя в незнакомой комнате, тоже считал минуты. Обошли дом… Остановились в саду… У окон… Кто‑то остановился у подъезда… Минута, еще, еще…