– Я хорошо всё усвоил, – мрачно перебил его Люсьен. – Завтра, в семь утра, у Трёх Каштанов на Страсбургском бульваре, мы обо всём договоримся.
Глава пятнадцатая
У трёх каштанов
Утро было ясное, солнечное и прохладное. Такие утра бывают только в Париже: вдруг спадает предутренняя пелена, окутывающая город, и взорам сразу открываются его высокие строения и церкви, узкие улички, старенькие, будто вросшие в землю жилые дома и домишки.
Всего два километра отделяли «Весёлый сверчок» от Страсбургского бульвара. Три Каштана были излюбленным местом Кри‑Кри. Он шёл чётким, военным шагом, не отставая от федератов, которые спешили на смену бодрствовавшим ночью бойцам. В стороне слышались равномерные удары ломов и кирок: это возводились новые баррикады. Где‑то ухало орудие.
Проходя по бульвару, Кри‑Кри увидел в витрине парикмахерской огромное зеркало. Пуля пробила стекло прямо посредине, и от дыры расходились лучики во все стороны. Однако уцелевшая часть зеркала была настолько велика, что Кри‑Кри увидел себя всего, с головы до ног. Едва ли не впервые ему бросилось в глаза его сходство с дядей Жозефом: тот же прямой нос, те же чёрные волосы и тёмные живые глаза, в которых порой загорались лукавые искорки.
Приосанившись и подняв плечи, Шарло Бантар зашагал дальше, подражая грузной поступи Жозефа Бантара.
К Трём Каштанам Кри‑Кри пришёл первый. Вопреки свойственной Мари аккуратности, она на этот раз опаздывала. На стволе высокого дерева мальчик заметил афишу и остановился, чтобы её прочесть.
Это было обращение Коммуны к сельским рабочим. Дожди размыли печать, в некоторых местах бумага прорвалась, но Кри‑Кри всё же разобрал:
«Париж хочет земли для крестьян, средств производства – для рабочих, работы – для всех. Плоды земли – тем, кто её возделывает. Да не будет больше ни слишком богатых, ни слишком бедных! Да не будет более ни работы без отдыха, ни отдыха без работы! Что бы ни случилось, помните: революции будут длиться до тех пор, пока не будет дана земля – крестьянам, орудия – рабочим, работа – всем».
Последние слова Кри‑Кри произнёс вслух, нараспев: «Работа – все‑е‑ем, все‑е‑ем, всем!» – и начал насвистывать мотив любимой парижской песни, которую исполняла артистка Розалия Борда в Тюильри.
Как бы в ответ, почти тотчас девичий голос из‑за высокого кустарника подхватил мелодию и пропел:
Есть в городе французском старом
Стальное племя. Но легла
Печная гарь густым загаром
На мускулистые тела.
Такой родится на рогоже,
Как роскошь – доски чердаков…
Вот чернь! Ну что же,
И я таков!
Кри‑Кри узнал голос Мари, а через минуту в аллее показалась и она со своей корзинкой.
– Я опоздала, но не моя тут вина, – поторопилась она оправдаться. – Пришлось обходить кругом. Через улицу Рапп невозможно пробраться, она уже занята версальцами. – Мари смущённо улыбнулась: – Стыдно признаться, но я никак не могу привыкнуть к стрельбе и не по всем улицам решаюсь проходить. Меня зависть берёт, когда я гляжу на некоторых. Им хоть бы что!.. Прохожу я вчера через площадь Шато д’О, тороплюсь, потому что осколки бомб то и дело щёлкают о мостовую. Гляжу – тут же на тротуаре, в кафе, под навесом, сидит девушка и преспокойно пьёт кофе. Смотрит она на меня, смеётся и кричит: «Иди сюда, девочка! Здесь под зонтиком безопасно». Только она это сказала, как вдруг осколок попал в её чашку, и по белой юбке растеклось огромное тёмное пятно. Я так и присела. И страшно мне стало и жалко девушку – уж очень красивое на ней было платье. А она хохочет и кричит мне: «Иди, иди, теперь‑то сюда не скоро ещё раз попадут!» Подвинула столик немного в сторону, отряхнула платье, подвернула его и потребовала, чтоб ей дали другую чашку… Мне завидно, а сама ничего не могу с собой поделать.
– Пустяки, привыкнешь! – покровительственно утешал её Кри‑Кри.
– Я очень беспокоилась. Ведь тебе пора в «Весёлый сверчок».
– Ну и пускай! И слышать не хочу о мадам Дидье!
– Напрасно ты всегда ругаешь мадам Дидье. Поверь, она всё же лучше других хозяек. Благодаря ей мы с мамой получили работу. Одними цветами теперь не проживёшь.
– Погоди, погоди! – воскликнул удивлённый Кри‑Кри. – Какую же работу придумала для тебя эта старая ведьма?
– Я как раз несу ей выполненный заказ.
– А ну‑ка покажи!
– Она велела сдать работу прямо ей в руки и строго‑настрого запретила об этом рассказывать, но…
– Как? – воскликнул возмущённо Кри‑Кри. – У тебя завелись от меня секреты?
– Не сердись, от тебя у меня нет тайн. Как только она заплатит, мы с тобой наедимся горячих каштанов вволю. Я угощаю. Смотри!
Торжествующим жестом Мари приподняла слой цветов, и Кри‑Кри увидел под ними аккуратно сложенную пачку трёхцветных повязок, сшитых из плотной материи.
Не замечая встревоженного и негодующего взгляда Кри‑Кри, Мари затараторила:
– Все триста штук я подрубила сама. Видишь, как аккуратно!
– Фью! – Кри‑Кри даже присвистнул, не сразу найдя слова, чтобы выразить негодование. – Так вот какая она, эта «бедная вдова»! Теперь мы их всех накроем!
– Я не понимаю, что ты говоришь, – удивилась, в свою очередь, Мари, – объясни мне…
– У тебя, видно, разум помутился, Мари. Ведь это для врагов Коммуны! Повязки‑то мадам Дидье заготовляет для версальцев. Разве ты не знаешь, что эти три цвета – знак версальцев?
Мари испуганно вытаращила глаза и беспомощно залепетала:
– Не может быть! А я так радовалась работе!
– «Не может быть!» – передразнил её Кри‑Кри. – Если чего сама не знаешь, надо обращаться ко мне. – И, чтобы показать своё превосходство, он стал объяснять ей то, что совсем недавно узнал сам: – Белый цвет – это цвет дворянства и духовенства, синий – буржуазии, красный – цвет рабочих. В 1789 году восставшие думали, что можно примирить все классы общества, – вот почему и был принят трёхцветный флаг.
Чтобы окончательно сразить Мари и блеснуть своими познаниями и мудростью, он с нарочитой серьёзностью повторил слова, услышанные им от Рауля Риго:
– Но никогда нельзя соединить ртуть, воду и масло! Поняла?
– Да, Кри‑Кри… – нетвёрдо ответила девочка.
– Нет, я вижу, ты не усвоила, – продолжал поучать подругу неумолимый Кри‑Кри. – Что же тут непонятного? Теперь у рабочих всего мира знамя красного цвета. Ясно?
– Это я поняла, Кри‑Кри, – робко проговорила Мари. – Только мне неясно, при чём тут ртуть и масло?
Она зарделась от смущения.
Это неожиданное замечание привело Кри‑Кри в замешательство. Он не знал, как объяснить ей то, что в устах прокурора Коммуны показалось понятным и правильным. Однако растерянность продолжалась только одну минуту.
– Это длинная история, – сказал он, – я всё объясню тебе в другой раз. Не отвлекай меня от главного. Скажи лучше: как ты могла принять заказ от мадам Дидье? Твой отец умер как герой, Коммуна заботится о тебе, вас с матерью переселили из сырого подвала в светлую комнату, а ты исподтишка готовишь повязки для наших врагов!
– Только не исподтишка! – горячо вскричала Мари, сверкнув глазами. – Клянусь тебе, я и не подозревала, в чём дело. Мадам Дидье сказала, что повязки нужны для благотворительного маскарада. Я выброшу их в Сену, изрежу ножницами – только бы они не послужили врагам Коммуны!
– Погоди! – остановил её Кри‑Кри тоном взрослого. – Не надо горячиться. Я поговорю с дядей Жозефом, а то и с самим Раулем Риго. Эти ленты нам ещё пригодятся. Ты же пока постарайся оттянуть время, не сдавай их. Придумай что‑нибудь. Скажи мадам Дидье, что наколола палец и потому задержала работу. Она поверит. Пусть повязки полежат до поры до времени у тебя. Понимаешь?
– Ну конечно, Кри‑Кри! Если бы только я могла этим искупить свою вину перед Коммуной!
Мари виновато взглянула на товарища.
Но Кри‑Кри уже не слушал её. Его внимание привлекли две фигуры, появившиеся в глубине аллеи. Они показались ему знакомыми. Кри‑Кри насторожился.
– Мне пора идти, – спохватилась вдруг Мари.
– Ладно, иди. Вечерком забежишь ко мне в «особняк». Я ещё побуду здесь. До свидания! – торопил он Мари, а сам всё всматривался в приближающихся людей.
Теперь он ясно видел, что это были Капораль и Анрио, причём последний вёл за собой осёдланную лошадь. Он был одет в костюм для верховой езды и в руках держал хлыст.
Как только Мари исчезла из виду, Кри‑Кри быстро взобрался на дерево. Едва он успел скрыться в густых ветвях каштана, как Люсьен Капораль и Анрио подошли к дереву и опустились на скамью, на которой только что сидели два юных друга. Не будь они так поглощены беседой, которую вели очень тихо, почти шёпотом, они обратили бы внимание на странное явление: при полном отсутствии ветра колебались не только листья, но и ветви каштана.
Кри‑Кри забрался слишком высоко. Он тщетно пытался расслышать, о чём была речь. До него долетал только шёпот заговорщиков, но понять слова было невозможно. Одно было ясно для Кри‑Кри: он свидетель какого‑то важного события. Ему, однако, и в голову не приходила мысль о том, что Люсьен Капораль, помощник дяди Жозефа, жених Мадлен Рок, с риском для жизни бежавший из немецкого плена, чтобы участвовать в защите Коммуны, может оказаться предателем.
Шарло решил спуститься пониже. Но он переоценил прочность тонкого сука: раздался треск ломающейся ветви.
Заговорщики вскочили со скамейки, всматриваясь в качающиеся ветви каштана.
Люсьен тихо проронил:
– Там кто‑то прячется.
Они обошли дерево и заметили Кри‑Кри.
– Я говорил вам, что этого мальчишки надо остерегаться, – сказал шёпотом Капораль. – Шарло! – крикнул он непринуждённо. – Ты что же это, рассчитываешь в мае собрать зрелые каштаны?
Ухватившись обеими руками за толстую ветвь и раскачавшись, как на трапеции, Кри‑Кри спрыгнул на землю.
– Мне нужны не каштаны, – с лукавым выражением лица ответил он, – я интересуюсь кое‑какими птицами, которые распевают здесь по утрам.
– И что же, нашёл ты этих птиц? – продолжал допытываться Капораль.
Анрио сосредоточенно молчал.
– Нет, сегодня вы с вашим художником‑коммерсантом помешали мне, – уже со злостью ответил Кри‑Кри.
Желая показать свою независимость и безразличие к этой неожиданной встрече, но не собираясь в то же время уходить, Кри‑Кри подошёл к другому дереву и, насвистывая, начал на него взбираться.
– Не подслушал ли нас этот щенок? – шёпотом спросил Анрио.
– Вполне возможно. Во всяком случае, мальчишка нас выслеживает.
– Кто же мог ему рассказать, что мы условились здесь встретиться? – спросил Анрио, глядя в упор на своего собеседника.
– Для меня это тоже загадка, – пожал плечами Капораль.
– Господин Капораль, – с ноткой раздражения и подозрительности сказал Анрио, – никому, кроме вас, я этого места не называл.
– Ваши подозрения неуместны! – вспылил Капораль. – Мы слишком хорошо знаем друг друга.
– В таком случае, – переменил тон Анрио, – будем действовать решительно. Его надо убрать.
– Да, и держать заложником на случай, если Бантар улизнёт из наших рук. Дядя дорожит жизнью племянника больше, чем своей собственной. Если он узнает, что своей явкой спасёт жизнь Шарло, он тотчас сдастся в руки властей.
Подумав, Капораль добавил:
– Надо сыграть на желании мальчишки раскрыть заговор. Я раздразню его любопытство, разожгу самолюбие и дам вам возможность увезти его с собой… Кри‑Кри! – подозвал он мальчика. – Довольно тебе гоняться за птицами. Слезай! Для тебя есть дело посерьёзнее.
Кри‑Кри не заставил себя долго упрашивать. В одно мгновение он оказался на земле.
– Гражданин Анрио хочет снять с себя всякое подозрение, – продолжал Капораль. – У него имеются документы… Они могут пригодиться Коммуне и в то же время доказывают честные намерения господина Анрио. Поезжай и привези эти документы. Ты можешь поместиться с ним на одной лошади.
Пока Капораль говорил, Анрио отошёл к дереву и стал отвязывать лошадь. Как бы пользуясь этим случаем, Капораль приблизился вплотную к мальчику и зашептал:
– Следи за ним внимательно! Теперь и мне он кажется подозрительным. Я поехал бы с ним сам, но нет второй лошади. Конечно, если ты не боишься…
– Я поеду хоть на край света, лишь бы вывести этого молодчика на чистую воду! – ответил Кри‑Кри.
Он был взволнован и обрадован этим предложением.
Только когда раздался ненавистный ему сухой голос Анрио: «Ну, иди, мальчик, я подсажу тебя», какое‑то неясное сомнение на один миг охватило Кри‑Кри. Он остался на месте, точно не слыхал приглашения. Но стоило Анрио, заметившему колебания мальчика, добавить: «Конечно, если ты не слишком молод и тебе доверяют», как Кри‑Кри гордо выпрямился и бросил в ответ:
– Едем!
Он вскочил на лошадь с разбегу, как цирковой наездник.
Переглянувшись с Капоралем, Анрио неторопливо вставил ногу в стремя, уселся поудобнее в седло и с места пустил коня вскачь.
Глава шестнадцатая
В западне
Как только Кри‑Кри оказался в седле, все его сомнения исчезли. В первые минуты, когда конь нёс его галопом по оживлённым улицам, он ничего не чувствовал, кроме радостного волнения от быстрой скачки. Фантазия перенесла его к сказочным героям, живущим где‑то вне времени и пространства, бесстрашно совершающим великие подвиги. И он, Кри‑Кри, вместе с ними, как равный среди равных, сейчас совершает что‑то необычайно смелое и прекрасное, и конь понимает всё и потому так покорно несёт на себе смелого седока…
Из этого состояния опьянения его вскоре вывел разрыв снаряда, упавшего на мостовую невдалеке от всадников.
Суровая действительность вернула мальчика к цели его необыкновенного путешествия. Только теперь он в первый раз обернулся, чтобы взглянуть на сидевшего сзади Анрио. Лицо его, похожее на восковую маску, ничего не выражало. Глаза были неподвижно устремлены вперёд, губы сжаты.
Кри‑Кри почему‑то стало не по себе. Он начал озираться по сторонам. Париж был ему хорошо знаком. Но мальчика сначала только удивило, а затем и встревожило, когда он заметил, что, обогнув баррикады у Страсбургского вокзала, всадник свернул на улицу Лафайет. Домчавшись до улицы Обервилье, они продолжали путь по ней, а затем направились по бульвару Вертю в сторону бульвара Шапель, где вчера утвердились версальцы. Это показалось мальчику подозрительным, и сердце учащённо забилось в предчувствии чего‑то недоброго. Он снова обернулся и спросил:
– Куда мы едем?
Анрио ничего не ответил. Лишь злая улыбка скользнула по его лицу. Резким движением шпор он заставил коня ускорить шаг.
Шарло понял, что задавать Анрио какие‑либо вопросы бесполезно. Он старался только как можно лучше запомнить дорогу, по которой они мчались. Анрио то и дело сворачивал в переулки. Через пять‑шесть минут – Кри‑Кри хорошо ориентировался во времени – галоп сменился мелкой рысью, а ещё через две‑три минуты лошадь остановилась у маленького покосившегося жёлтого домика. Из окна верхнего этажа высунулась молодая женщина в бумажных папильотках и стала вытряхивать ковёр прямо на голову Кри‑Кри и Анрио. Женщина пела весёлую песенку и так добросовестно и тщательно выбивала ковёр, как будто Париж не переживал грозных дней, как будто не для того слеталось вороньё в столицу, чтобы утолить свой голод свежими человеческими трупами.
Переулок был совершенно безлюдный, будто вымер.
– Вот мы и приехали! – сухо сказал Анрио. – Слезай!
Привязав лошадь к фонарю, он повёл Кри‑Кри через узкий, как колодец, двор, ничем не отличимый от тысячи других парижских дворов.
Анрио постучал в окно квартиры в первом этаже и, не дожидаясь ответа, пригласил Кри‑Кри следовать за собой. Они вошли в низкий подъезд. С правой стороны у открытой двери их ждал пожилой человек с хмурым лицом, обрамлённым седыми волосами. Впустив Анрио и его спутника, он запер дверь на ключ, а сам остался в передней. Анрио тем временем ввёл мальчика в комнату, которая, судя по обстановке, служила столовой.
– Посиди здесь, – отрывисто бросил он, – а я сейчас достану документы.
Он вынул из кармана ключ, отпер замок и вошёл в соседнюю комнату, прикрыв за собой дверь.
Кри‑Кри не успел осмотреться, как дверь снова приоткрылась и Анрио позвал своего гостя.
Когда Кри‑Кри переступил порог, в глаза ему бросился беспорядок в комнате. Она имела нежилой вид: мебель была сдвинута как попало, куски штукатурки, кирпичная крошка валялись на полу. Анрио отдёрнул драпировку у стены напротив двери, и там оказалась ещё одна дверь. Свежее неокрашенное дерево и оголённая кирпичная кладка вокруг дверного проёма свидетельствовали, что этот второй выход проделан в стене только недавно.
Кри‑Кри успел также заметить, что за стеной находится другая комната, из которой доносились чьи‑то голоса.
Он остановился и молча ждал, что будет дальше.
– Проходи! – сказал Анрио, и в его тоне Кри‑Кри не услышал ни угрозы, ни издёвки.
Мальчик открыл дверь и тотчас понял, что попал в ловушку. В комнате он увидел трёх версальских офицеров, игравших в карты. Они продолжали свою игру как ни в чём не бывало.
– Куда вы меня ведёте? – гневно спросил Кри‑Кри.
– Струсил? – теперь уже издеваясь и со злобой, заговорил Анрио. – Ты всё искал врагов Коммуны. Благодари меня за то, что я помог тебе их найти. Шагай дальше и не дрожи. Быть может, я тебя ещё помилую… ради твоего дядюшки.
– Я не дрожу! – возмутился Кри‑Кри. – И не боюсь вас!
Выход из комнаты вёл прямо на улицу, занятую версальцами. Дом, в который его привёл Анрио, разделял две параллельные улицы: одна была ещё в руках коммунаров, другая – у версальцев. Квартира, где они сейчас оказались, находилась на стороне коммунаров и служила версальским шпионам для наблюдений и связи. Через специально проделанный лаз она сообщалась со второй квартирой, выходившей на противоположную улицу. Таким образом враги тайно проникали к коммунарам.
Кроме часовых у входа, Кри‑Кри увидел на улице много штатских и военных. На перекрёстке стояла митральеза.
– Отведите его в подвал к остальным, – приказал Анрио часовым.
Пленник последовал за солдатом. Второй страж замыкал шествие, держа револьвер наготове.
Кри‑Кри насторожённо присматривался ко всем воротам, мимо которых проходил. Повсюду стояли часовые с ружьями, и только у одних ворот не было никого.
«Бежать!» – подумал Кри‑Кри и сломя голову бросился к воротам. Но едва сделал он несколько шагов, как рука солдата, который неожиданно вырос перед ним, неумолимо сжала его локоть:
– Твой пропуск!
Позади раздался громкий смех: это смеялся Анрио. Теперь он смеялся откровенно, весело, но всё с той же издёвкой, которая делала его столь ненавистным Кри‑Кри.
Солдат схватил мальчика за руку и больше уже не отпускал. Кри‑Кри шёл и обдумывал положение:
«Анрио – шпион. Но один ли только Анрио? А Люсьен?.. Люсьен, жених Мадлен Рок, кому так доверяет дядя Жозеф! Не он ли толкнул меня в эту западню?.. Ничего, ничего, – пытался утешить себя Кри‑Кри, а мысли проносились одна за другой: – Не то важно, что меня провели, как мальчишку. Повязки Мари – вот что важно… Нет, не то… Сейчас самое важное – поскорее всё рассказать дяде Жозефу. Надо вырваться отсюда любой ценой!»
Кри‑Кри опустил руку в карман. Перочинный ножик, отвёртка, свисток – разве теперь они могли помочь? Только сейчас он понял, что это всё были детские игрушки, что до сих пор он только играл. Начиналась большая, трудная жизнь, о которой ему вчера рассказывал дядя Жозеф и в которой, оказывается, Кри‑Кри ничего не понимал.
Глава семнадцатая
Во имя жизни
В среду 24 мая пал Монмартр. Теперь сильная версальская артиллерия получила чрезвычайно выгодную позицию. С занятых холмов можно было обстреливать любую улицу Парижа.
Падение Монмартра тяжело отозвалось в сердцах коммунаров, но ещё сильнее разгорелся в них дух сопротивления, ещё больше окрепла решимость защищать каждый камень мостовой.
Против кучки героев, оборонявших баррикаду, версальцы выдвигали тысячи солдат с тяжёлой и лёгкой артиллерией. И всё же каждый шаг вперёд стоил войскам нескольких часов упорной борьбы.
Париж был объят пламенем. Улицы Рояль, Бак, Лилль, Круа‑Руж казались зажжёнными очагами. Огненное кольцо охватило величественные здания дворца Тюильри, Почётного легиона, Государственного совета, министерства финансов. Взрыв следовал за взрывом, воздух сотрясался от грохота. Горячий ветер разносил оторванные ветви, куски кровли, карнизов, обломки уличных фонарей, стекла… Охваченный пламенем город представлял собой страшную картину. Казалось, Париж готов превратиться в огонь и пепел, лишь бы не сдаться победителю.
Тонко очерченный резной фасад ратуши светился в отблеске пожаров, выбрасывавших высоко в небо, над улицами и площадями, свои огромные огненные языки.
Несмотря на позднее время, на площади перед ратушей собралась большая толпа, чтобы проводить в последний путь Ярослава Домбровского, павшего накануне в боях за Монмартр.
Прерывистая и тревожная барабанная дробь возвестила о выносе тела.
За гробом следовали отряды национальных гвардейцев, женщины и школьники. Во главе шёл генерал Ла‑Сесилия, который привёл свой отряд на защиту ратуши с холмов Монмартра.
По пути процессия непрерывно росла; в неё вливались все те, кто хотел отдать последний долг генералу, чьё имя в эти дни стало близко каждому.
На площади Бастилии процессию остановили защитники возведённых здесь баррикад. Невзирая на опасность, они хотели выполнить революционный ритуал и, сняв гроб с колесницы, поставили его у подножия Июльской колонны.[63]
Факелы осветили бледное, восковое лицо. В чертах застыло спокойствие – спокойствие человека, совесть которого ничем не омрачена.
Один за другим подходили коммунары, и их прощальный поцелуй был клятвой верности идее, за которую отдал свою жизнь Ярослав Домбровский.
Когда окончился торжественный обряд прощания, процессия под звуки походного марша направилась на кладбище Пер‑Лашез.
Здесь тело, обёрнутое в красное знамя, предали земле.
Речи были короткие. Каждый спешил занять своё место на баррикаде.
– Эти свежие надгробные холмы, – сказал в прощальном слове Луи Варлен, указав на выросшие за последние дни могилы, – нерушимые кирпичи истории Коммуны, заложившей фундамент социалистического общества. Недолго жили эти люди, но хорошо жили, прекрасно умерли, и память о них будет вечна!
Бросив горсть земли на свежую могилу, Елизавета Дмитриева тихо произнесла:
– Счастлив тот, кому выпали на долю такие похороны! Счастлив тот, кого среди битвы опустят в землю под салют его же пушек!
Все стояли молча, с обнажённой головой.
Барабаны вновь забили походный марш, и коммунары стали строиться по своим батальонам…
В полдень бои сосредоточились вокруг района ратуши. Версальские войска предприняли обход со всех сторон. Корпус генерала Сиссе[64]наступал с левой стороны, корпус Дуэ – с правой. В центре, прямо к ратуше, двигалась мощная колонна под командой Винуа, встречая на своём пути упорное сопротивление коммунаров.
В ратуше собрались все члены Коммуны, какие только могли прийти. От имени Центрального комитета Национальной гвардии Жорж Арнольд предложил предпринять последнюю попытку договориться с Версалем о прекращении войны. Это неожиданное предложение вызвало всеобщее недоумение.
Наступившую тишину нарушил хриплый, старческий голос Делеклюза:
– Я никогда не решился бы возражать против переговоров с врагом, если бы питал хоть малейшую надежду на успех. Только безумец может поверить, что Тьер пойдёт на уступки теперь, когда он уже не сомневается в близкой победе… Переговоры лишь ослабят нашу решимость. Ещё не всё потеряно, и мы должны держаться до последней возможности!..
Аплодисменты прервали речь военного делегата. Когда снова воцарилась тишина, он продолжал:
– Мы никогда не уклонялись от мирных переговоров. Но вспомните результаты таких попыток. Они всегда кончались неудачей… Всякие переговоры сейчас связаны с риском уронить знамя, которое вручил нам народ. Пусть нас всех перебьют, пусть знамя омоется нашей кровью, но никогда мы не склоним его к ногам врага!
Депутаты ответили новым взрывом аплодисментов и криками одобрения.
Дрожащим от волнения голосом попросил Арнольд выслушать соображения членов Центрального комитета Национальной гвардии:
– Нет и речи о том, чтобы умалить нашу цель и уронить честь знамени коммунаров. Но мы хотим ещё в последний раз доказать, что сделали всё для предотвращения жестокого кровопролития. Центральный комитет согласен прекратить вооружённую борьбу, если вражеские войска покинут Париж, если версальское Национальное собрание будет распущено. Пусть на новых, свободных выборах народ назовёт людей, которым он хочет доверить свою судьбу…
– Удивляюсь тебе, Жорж! – прервал вдруг Арнольда громкий, резкий голос Жозефа Бантара. – Сейчас дорога, каждая минута, и мы только зря тратим время. Кто станет вести с тобой переговоры? Ты предлагаешь обратиться за посредничеством к американскому послу Уошберну. Напрасный труд! Ты не знаешь, что это за птица! Только что я встретил одного знакомого шотландца. Он с возмущением передал мне свой разговор с послом. Шотландец убеждал его добиться примирения Версаля с Парижем. Что же ответил Уошберн?.. «Парижане – бунтовщики, пусть сложат оружие! Все, кто имел отношение к Коммуне, и те, кто ей сочувствует, будут расстреляны!» Как видите, посол Америки вполне поддерживает Тьера, когда дело касается кровавой расправы с коммунарами. Чего же можно ждать от такого посредника?.. Парижская коммуна одинаково ненавистна Уошберну и Тьеру, потому что она строит новое социалистическое общество. Коммуна – это борьба за права человека, это народ, сам управляющий своими судьбами, это справедливость и право жить, работая. Уошберн, Тьер и Бисмарк в равной мере хотят уничтожить Коммуну как можно скорее. Всё равно поэтому, состоятся ли переговоры или нет, – если эта шайка победит, она с одинаковой безжалостностью уничтожит всех, кто боролся за свободу. Разница только в том, что переговоры ослабят наше сопротивление, и врагам дешевле обойдётся победа. Так не дадим же им этой возможности!..
Гневными возгласами и призывом к продолжению борьбы выразили члены Коммуны свой отказ от переговоров с вражескими представителями.
Гул орудий, уже осаждавших подступы к ратуше, сопровождал горячие споры депутатов. Стены ратуши то и дело сотрясались от взрыва пороховых погребов и складов. Оставаться здесь было опасно, и депутаты решили уйти из помещения Думы.
Едва только телеги и омнибусы, нагружённые военными припасами и документами, миновали площадь, как вдруг из стрельчатых окон ратуши вырвались языки пламени. Величественное здание – свидетель бурной политической жизни Парижа со дня 18 марта – было охвачено огнём.
В мэрию одиннадцатого округа стекались остатки отрядов национальных гвардейцев из захваченных врагом районов. После короткой передышки каждый должен был избрать себе улицу, на которой ему предстояло продолжать борьбу. Командующих не было. Обстоятельства подсказывали, что надо делать. Все были объединены общим чувством негодования против версальцев.
Стойкость коммунаров и возводимые ими повсюду новые укрепления вызывали беспокойство прусского правительства.
Пруссакам были нужны деньги. Тьер обязался уплатить им контрибуцию, как только непокорный Париж будет разгромлен.
Получив сведения, что за последние два дня на улицах Парижа выросло ещё шестьсот баррикад, Бисмарк решил пустить в ход свою дипломатическую машину, чтобы помочь Тьеру овладеть столицей.
Вечером в подъезд дома номер 95 по улице Шайо вошёл хорошо одетый мужчина средних лет и попросил привратника проводить его к секретарю господина Уошберна.
– Посол ждёт вас, господин Тронсен‑Дюмерсан, прошу к нему пройти, – сказал секретарь и провёл посетителя в кабинет посла Североамериканских Соединённых Штатов.
Уошберн сидел за столом, развалившись в кресле, и читал газету. Не поднимая глаз и не прекращая чтения, он сухо ответил на приветствие вошедшего.
Тронсен‑Дюмерсан привык к более внимательным встречам в приёмных иностранных посольств. Несмотря на своё французское подданство, этот молодой предприимчивый человек состоял дипломатическим курьером у нескольких иностранных послов, оставшихся в Париже в дни Коммуны.
С удостоверениями, на которых красовались печати голландского, итальянского и английского посольств, Тронсен‑Дюмерсан открыто и свободно разъезжал между Парижем и Версалем. Он сам правил вороным рысаком, запряжённым в роскошный экипаж.
Под видом дипломатической почты он получал для Тьера секретные донесения от сотрудников посольств, следящих за каждым шагом правительства Коммуны. Он отвозил их в Версаль, а оттуда доставлял в Париж сотни тысяч франков для расплаты со шпионами.