И в грудь она невольно льет
Тревогу чувств, тоску и радость.
Стихотворение “Анне Абамелик” было написано, когда Анна уже перевела на французский язык поэму “Чернец”, автор которой Иван Козлов к этому времени уже более десяти лет был слепым:
Не зреть мне дня с зорями золотыми,
Ни роз весны, ни сердцу милых лиц!...
— писал поэт в начале “Чернеца”. Но жил он, как признается далее Козлов, в близких ему людях: “Я в вас живу, — и сладко мне мечтанье!” Не это ли мечтанье, адресованное своим детям и жене, сделало возможным так естественно описать признанную красоту Анны Давидовны Абамелик? Молва о ее красоте была настолько широко распространена, что незрячий поэт сумел написать:
Подобно ей, явилась ты
С ее невинными мечтами,
И в блеске той же красоты,
С ее улыбкой и слезами.
Восток горит в твоих очах,
Во взорах нега упоенья,
Напевы сердца на устах,
А в сердце пламень вдохновенья.
В мае 1832 года “Дамский журнал” поместил посвященные новой фрейлине следующие строки:
Умом и красотой кому же, как не ей
Блистать в чертогах у Царей.
А в июне того же года был напечатан экспромт “Княжне А.Д. Абамелик” за подписью “Мечтатель”:
Наш Пушкин, Вяземский, Козлов
Тебя осыпали поэзии цветами.
Что после них сказать? Не нахожу я слов!
Скажу простыми лишь стихами:
Твой ум и твой талант дают тебе венец!...
И это суд сердец!
Коль речь в экспромте вместе с Пушкиным, Козловым зашла и о П. Вяземском, то следует заметить, что в 1833 году в литературном альманахе “Альциона” (с. 88) было опубликовано посвященное фрейлине императрицы, полное лиризма, очарования, признаний, философских раздумий и нежной грусти стихотворение поэта П. Вяземского “Княжне Анне Давидовне Абамелик”, в котором подчеркнута светозареная краса “прекрасного светила” любезной родины поэта. Когда поэт любуется им, он, плененный обаянием фрейлины, волнуется “заботой невольной”, задумывается о “таинствах заветных сердцу дней”, в мечтах переносится в край другой и “жизнь иную”.
Вяземский написал это стихотворение перед отъездом в Москву из Италии, где он ее встретил. Поэт восклицает:
Любезной родины прекрасное светило![54]
Приветствую тебя на чуждой стороне!
На небесах родных ты улыбалась мило,
Но на чужбине ты еще милее мне!
Других ты радуешь красою светозарной
И яркою игрой живых твоих лучей,
Но ты не говоришь их мысли благодарной
О милых таинствах заветных сердцу дней.
С другими наравне поклонник богомольный
Звезды любви, звезды поэзии младой —
Один, волнуемый заботаю невольной,
Волнуюсь я, любуюся тобой.
Мечтой переношусь в край милый, в жизнь иную...
Воспоминаний луч скользит глубоко в грудь,
И, радуясь в тебе, о небесах тоскую,
К которым ты от нас склоняешь светлый путь!
Известная русская поэтесса, переводчица Каролина Карловна Павлова (урожд. Янишь), близкий друг семьи Баратынских, в сентябре 1858 года в Петербурге написала стихотворение, адресованное А.Д. Баратынской[55], в котором выражено признание поэта, воспевается женская красота. Заметим, что в литературе нечасто встречаются стихи авторов-женщин, восхваляющих женскую красоту. Подобные стихи, нам кажется, еще раз являются свидетельством широкого общественного признания воспеваемого образа. Стихотворение не нуждается в комментариях. Оно само говорит за себя:
Писали под мою диктовку[56]
Вы, на столе облокотясь,
Склонив чудесную головку,
Потупив луч блестящих глаз.
Бросала на ваш профиль южный
Свой отблеск тихая мечта,
И песнь души моей недужной
Шептали милые уста.
И данную мне небесами
Я гордо сознавала власть
И поняла любуясь вами,
Что я не вправе духом пасть.
Что не жалка судьба поэта,
Чье вдохновение могло
Так дивно тронуть сердце это
И это озарить чело!...
Сентябрь, 1858, Петербург
Образ Анны Абамелик не оставил равнодушным и поэта-юмориста, автора многих пародических и макаронических стихов и куплетов Ивана Мятлева. Он вперемежку с многими французскими выражениями создал в шутливом тоне стихотворение, раскрывающее, в дополнение к приведенном выше, новые черты образа Анны. Стихотворение И. Мятлева озаглавлено “А.Д. Баратынской”:
Что ни метте а ля фигюр,
Все вам идет, же вуз-асюр;
Что ни парле, все а пропо
Комиссарьятский вы депо
И главный арсенал амура:
Простого даже вы бонжура
Не можете проговорить,
Чтобы рублем не подарить!
А исподлобья пар азар
Если вы бросите регар
Так уж вуле не па вуле
А нотр фрер сейчас брюле
Вы так и веете востоком!
При вас стою я боком,
Чтоб не растаять, не сгореть
Иль пар амур не умереть,
Или не сделаться тут свит
Каштан роти или пом кюит!
В заключение скажем, что своей деятельностью А.Д. Абамелик оставила некоторый след в культурной жизни России. В конце XIX в. о ней С.А. Рачинский писал: “Эта шутка остроумного автора "Курдюмовой" (П. Мятлев — М.А.) была обращена к моей тетке Анне Давидовне Баратынской, известной в свое время красавице, воспетой Пушкиным и Козловым. Не одною красотою отличалась Анна Давидовна, но также — умом и любезностью и немалым стихотворным талантом. Прекрасные ее переводы из поэтов германских и английских печатались в повременных изданиях и были собраны в книжечке, изданной за границею”.[57]
Таким образом, своим трудом, умом и красотой урожденная армянка заняла высокое положение в светском обществе России XIX века. Обратив на себя внимание русских поэтов, она стала объектом их вдохновения и вошла в русскую литературу не только как переводчица и поэтесса, но и в образе тепло и нежно воспетой женщины.
А теперь, дорогой читатель, после краткого нашего обзорного исследования творчества великого поэта, познакомьтесь с некоторыми стихами А.С. Пушкина, в которых встречаются армянские упоминания или посвящения Армении.
СТАМБУЛ ГЯУРЫНЫНЧЕ СЛАВЯТ [58]
Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят
И прочь пойдут — и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.
Стамбул отрёкся от пророка;
В нём правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил —
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьёт вино в часы молитвы.
Там веры чистый луч потух:
Там жёны по базару ходят,
На перекрёстки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.
Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум:
Не спим мы в роскоши позорной,
Не черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум.
Постимся мы: струёю трезвой
Одни фонтаны нас поят;
Толпой неистовой и резвой
Джигиты наши в бой летят.
Мы к жёнам, как орлы, ревнивы,
Харемы наши молчаливы,
Непроницаемы стоят.
Алла велик!
К нам из Стамбула
Пришёл гонимый янычар.
Тогда нас буря долу гнула,
И пал неслыханный удар.
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов на праздник жирный,
Толпой ходили палачи;
Треща в объятиях пожаров,
Валились домы янычаров;
Окровавленные зубцы
Везде торчали; угли тлели;
На кольях, скорчась, мертвецы
Оцепенелые чернели.
Алла велик. Тогда султан
Был духом гнева обуян.
17 окт. 1830
ОПЯТЬ УВЕНЧАНЫМЫСЛАВОЙ...» [59]
Опять увенчаны мы славой,
Опять кичливый враг сражен,
Решен в Арзруме спор кровавый,
В Эдырне мир провозглашен.
И дале двинулась Россия.
И юг державно облегла,
И пол-Эвксина вовлекла
В свои объятия тугие.
Восстань, о Греция, восстань.
Недаром напрягала силы,
Недаром потрясала брань
Олимп и Пинд и Фермопилы.
При пенье пламенных стихов
Тиртея, Байрона и Риги
Страна героев и богов
Расторгла рабские вериги.
Под сенью ветхой их вершин
Свобода юная возникла,
На гробах.....Перикла,
На.... мраморных Афин.
1829
АРМЯНСКИЕ МОТИВЫВ ТВОРЧЕСТВЕ
М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
(1814-1841)
Разнообразна тематика творчества М.Ю. Лермонтова. Это патриотическая и любовная лирика, романтические сочинения и драма, русская действительность и инонациональная тема. В этом многообразии определенный интерес представляют армянские мотивы в художественном слове поэта.
Известно, что стихотворение “Смерть поэта” Лермонтова доставило автору много хлопот и неприятностей. Против поэта было возбуждено дело, в результате чего высочайшим повелением он должен был покинуть Петербург и продолжить службу в том же чине в Нижегородском Драгунском полку в Тифлисе. Так, в марте 1837 г. Лермонтов выехал на Кавказ. Дорога была длинной и изнурительной. Он в пути простудился и заболел. Из Ставрополя Лермонтова направили на лечение на воды в Пятигорск. В конце мая поэт уже был здоров. В сентябре он выехал в Анапу, оттуда отправился в Нижегородский полк в Тифлисе. Здесь, вместе с отрядом полка Лермонтов побывал в некоторых городах Закавказья: Шуше, Шемахе, Кубе и других. В Пятигорске он встречался с В.Г. Белинским, в Тифлисе — с генералом А.Г. Чавчавадзе, с переведенными в кавказскую армию декабристами А.И. Одоевским и др.
Ссылка на Кавказ дала Лермонтову богатый материал для творчества. Он написал первую редакцию “Демона”, горскую легенду «Беглец» и широкий ряд других сочинений[60].
В 1838 г. Лермонтов написал стихотворение “Поэт”, в котором выражена мысль о высоком назначении поэта и поэзии. Слово поэта в стихотворении сравнивается с кинжалом, блистающим “отделкой золотой”, который много лет служил наезднику в горах, прорывал кольчуги, оставлял след на груди противника.
ПОЭТ
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал —
Наследье бранного востока.
Наезднику в горах служил он много лет,
Не зная платы за услугу;
Не по одной груди провел он страшный след
И не одну прорвал кольчугу.
Забавы он делил послушнее раба,
Звенел в ответ речам обидным.
В те дни была б ему богатая резьба
Нарядом чуждым и постыдным.
Он взят за Тереком отважным казаком
На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
В походной лавке армянина.
Теперь родных ножон, избитых на войне,
Лишен героя спутник бедный,
Игрушкой золотой он блещет на стене —
Увы, бесславный и безвредный!
Никто привычною, заботливой рукой
Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарей,
Никто с усердьем не читает…
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
Твой стих, как божий дух, носился над толпой;
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.
Но скучен нам простой и гордый твой язык,
Нас тешат блёстки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны…
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда, на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?..
1828 г.
Согласно цели нашей работы нас интересует, что это за “походная лавка армянина”, где ее мог видеть Лермонтов? Реальность это или вымысел?
Лишившись политической независимости у себя на родине, армяне уезжали в разные края. В России переселенцы-армяне занимались земледелием, садоводством, виноделием, различными ремеслами, торговлей. Будучи неоднократно на Кавказе еще с детских лет (1818, 1820, 1825 гг.), затем в зрелом возрасте (1837), Лермонтов не один раз мог встретить торговые караваны армян, их “походные лавки”. Могло же запечатлеться такое в памяти поэта, а затем воплотиться в стихотворении? Кроме того, в черновом варианте “Поэта” читаем:
В серебряных ножнах блистает мой кинжал,
Геурга старое изделие.
Булат его хранит таинственный закал,
Для нас давно утраченное зелье.
Что за Геург? Где мог его встретить Лермонтов, это реальность или вымысел. В Тифлисе Лермонтов посещал мастерскую известного тогда оружейных дел мастера, большого знатока секретов ковки оружия армянина Геурга Элиарова, где подолгу наблюдал за ковкой оружия.
В наброске “Я в Тифлисе” говорится: “Я снял с мертвого кинжал для доказательства. Несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру”.
Это штрихи, которые, несомненно, наводят на армянский мотив в стихотворении “Поэт”, намекают на его источник.
Армянский мотив встречается и в “Грузинской песне” Лермонтова. На первый взгляд, казалось бы, неприметный. Однако этот мотив указывает на принадлежность грозного и ревнивого старца к армянской национальности, в действиях которого проявляется прозорливость, жестокость и месть.
ГРУЗИНСКАЯ ПЕСНЬ
Жила грузинка молодая,
В гареме душном увядая;
Случилось раз:
Из черных глаз
Алмаз любви, печали сын,
Скатился;
Ах, ею старый армянин
Гордился!..
Вокруг нее кристал, рубины;
Но как не плакать от кручины
У старика?
Его рука
Ласкает деву всякий день:
И что же? —
Скрываются красы как тень.
О боже!..
Он опасается измены.
Его высоки, крепки стены;
Но все любовь
Презрела. Вновь
Румянец на щеках живой
Явился
И перл между ресниц порой
Не бился.
Но армянин открыл коварность,
Измену и неблагодарность
Как перенесть!
Досада, месть,
Впервые вас он только сам
Изведал!
И труп преступницы волнам
Он предал.
В эту песнь Лермонтова вкралась неточность. У армян никогда не было гаремов. В автографе Лермонтов впоследствии приписал; “Слышано мною нечто подобное на Кавказе”. Приписка напоминает пребывание Лермонтова в имении своих родственников армян Хастатовых близ станицы Шелковской на Тереке, где тогда жили несколько десятков грузинских и армянских семей. Здесь, пожалуй, и слышал Лермонтов песню, которая послужила основой этого стихотворения.
Таким образом, армянские мотивы в сочинениях Лермонтова, как показывают наблюдения, имеют реальную основу, свидетельствуют о многокрасочности русской литературы, ее особенностях.
Д.В. ДАВЫДОВ
(1784- 1839)
Денис Васильевич Давыдов—русский поэт, яркий представитель “гусарской поэзии”, мемуарист, генерал-лейтенант. Один из командиров партизанского движения во время Отечествен–ной войны 1812 года.
Русско-персидская война 1826-1828 гг. привела в Армению многих русских военачальников. В 1826 г. Денис Давыдов во главе своего отряда пересекает Грузию. В погоне за врагом он проезжает Памбакскую долину, в Армении Безобдал[61], настигает и поражает “отряд известного Гасан-хана, принудив его бежать к Эриванской крепости”[62]. Здесь взору Дениса Давыдова, открывается красивая природа и снежная вершина Арарата, не оставившая равнодушным поэта и яркими художественными образами воплотилась в стихотворении “Полусолдат”. По определению В. Белинского, стихотворение “Полусолдат”, “отличаясь высоким поэтическим достоинством, оно в то же время и превосходная автобиография и полный верный портрет Давыдова, написанный им же самим...” Основная часть стихотворения раскрывает биографические штрихи — смелость, отвагу, находчивость, общительность автора. И лишь в двух, не выпадающих из общей концепции стиха, куплетах, вклиненных в стихотворение, отображена природа Армении. Прочитаем это стихотворение.
ПОЛУСОЛДАТ
“Нет, братцы, нет: полусолдат
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!
Вы видели: я не боюсь
Ни пуль, ни дротика куртинца;
Лечу стремглав, не дуя в ус,
На нож и шашку кабардинца.
Всё так! Но прекратился бой,
Холмы усыпались огнями,
И хохот обуял толпой,
И клики вторятся горами,
И всё кипит, и всё гремит;
А я, меж вами одинокой,
Немою грустию убит,
Душой и мыслию далёко.
Я не внимаю стуку чаш
И спорам вкруг солдатской каши;
Улыбки нет на хохот ваш;
Нет взгляда на проказы ваши!
Таков ли был я в век златой
На буйной Висле, на Балкане,
На Эльбе, на войне родной,
На льдах Торнео, на Секване?
Бывало, слово: друг, явись!
И уж Денис с коня слезает;
Лишь чашей стукнут — и Денис
Как тут — и чашу осушает.
На скачку, на борьбу готов,
И, чтимый выродком глупцами,
Он, расточитель острых слов,
Им хлещет прозой и стихами.
Иль в карты бьётся до утра,
Раскинувшись на горской бурке;
Или вкруг светлого костра
Танцует с девками мазурки.
Нет, братцы, нет: полусолдат
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!»
Так говорил наездник наш,
Оторванный судьбы веленьем
От крова мирного — в шалаш,
На сечи, к пламенным сраженьям.
Аракс шумит, Аракс шумит,
Араксу вторит ключ нагорный,
И Алагёз, нахмурясь, спит,
И тонет в влаге дол узорный;
И веет с пурпурных садов
Зефир восточным ароматом,
И сквозь сребристых облаков
Луна плывёт над Араратом.
Но воин наш не упоён
Ночною роскошью полуденного края…
С Кавказа глаз не сводит он,
Где подпирает небосклон
Казбека груда снеговая…
На нём знакомый вихрь, на нём громады льда,
И над челом его, в тумане мутном,
Как Русь святая, недоступном,
Горит родимая звезда.
1826
Я.П. ПОЛОНСКИЙ
(1819- 1898)
Художественные произведения на армянскую тему систематически публиковались и в русской периодической печати. Так, журнал “Московитянин” в 1841 г. (№ 11) поместил стихотворение “Арарат” за подписью “П”.
Об Арарате к тому времени был опубликован целый ряд путевых очерков и документальных сообщений. В 1829 г. впервые в истории было совершено восхождение на его вершину, которое, вскоре после сообщения об этом, было поставлено под сомнение. Тогда профессор Ф. Паррот, покоривший вершину Арарата, потребовал создать специальную комиссию Министерства народного образования, которая изучила бы материалы, признала и подтвердила достоверность его восхождения. Вокруг этого было много шума и много писалось[63].
Тема Арарата в это время стала особо актуальной. В очерке Карла Раумера “Арарат, Пизон и Иерусалим”[64], автор характеризовал Арарат как самую высокую гору в Европе и пытался раскрыть смысл его названия касался лишь весьма любопытных художественных зарисовок, встречающихся в прессе.
Другой публикацией на эту тему был очерк П. Савельева “Путешествие г. Паррота на Арарат”[65]. Автор очерка преследовал цель “обозреть открытия ученой экспедиции” профессора Дерптского (Тарту) университета Паррота, отчет о которой был опубликован за несколько месяцев до того в Берлине. Обильно цитируя отчет Паррота, Савельев показывает подготовку ученого к экспедиции, знакомит читателя с предгорной местностью, видами Эчмиадзина, «ведет» читателя по совершенному Парротом пути, а в конце очерка он, как бы в подтверждение экспедиции Паррота, приводит строки красочного описания восхождения на Арарат в августе 1834 г. K. Спасского-Автономова, которое также ставилось под сомнение, как и в свое время восхождение Паррота. Но как бы там ни было, спор порождал истину, концентрировал и активизировал внимание, все больше и больше возбуждал интерес читателя к этой стране.
В 1839 г. в Москве вышла книга K. Спасского-Автономова “Всход на Арарат, или вакациальная прогулка от Тифлиса до вершины Арарата”. В пространном документально-художественном очерке автор в популярной форме излагает процесс восхождения и причины, побудившие предпринять это путешествие. Увлеченный всем увиденным K. Спасский-Автономов, воспитанник Московского Лазаревского института восточных языков, обращается к читателю: “Простые души и сердца! Прошу лететь со мною в горы и на горы: я вам с такою же простотою, как и искренностью покажу и расскажу без всякой прикрасы, что видел и чувствовал в стране, где была колыбель послепотопного мира”[66].
Интерес к Арарату у русских деятелей проявлялся по самым различным причинам. Одних привлекал он как “священная” гора, других — научные цели, третьи — обозревали результаты экспедиций, опубликованные в прессе, четвертые хотели испытать себя и т. д.
У писателя Д.Л. Мордовцева желание побывать на вершине Арарата возникло после посещения им Палестины и Египта. “После восхождения на пирамиду Хеопса и после благоговейного созерцания Иерусалима с его Голгофою <...> мне неудержимо хотелось видеть библейскую святыню и совершить восхождение на ее недосягаемую высоту”, — писал Д.Л. Мордовцев в 1882 г. в своих “набросках путевых впечатлений”, озаглавленных “На Арарат”.
Весьма любопытная легенда об Арарате, сведения о ее распространении в Европе, о первых попытках восхождения на Арарат и т. п. приведены в книге А.А. Ивановского “Арарат” (М., 1897). Последняя и значительная глава этой книги вводит читателя в мир сказочной красоты “исполина Земли”. Это страницы захватывающей художественной прозы.
A. Ивановскому были известны стремления многих путешественников, ученых, историков и писателей покорить вершину Арарата. Ему были известны также первые неудачи, а затем и достижение заветной цели профессором Ф.П. Парротом.
Таким образом, мы назвали лишь некоторые из многих документально-публицистических очерков об Арарате, где вместе с богатым документальным материалом значительное место занимает художественное описание горы. Следует заметить, что художественные и документальные материалы об Арарате неоднократно публиковались в русской периодике 40-х[67] и последующих годов XIX века[68].
Публикации 30-х гг. XIX в. об Арарате, думается, были известны автору стихотворения “Арарат” Я. Полонскому, которое явилось своеобразным гимном древней, многострадальной и аллегорически воспетой в образе непокорного Арарата Армении. В стихотворении говорится о том, что этот “исполин Земли”, помнит всемирный потоп, обновление природы, “семейство Ноя” на “девственных долинах”, жертвоприношения и благословения божества, помнит и о том, что еще никто не смел совершить восхождения на него: ледяные утесы, снежные вихри и обвалы закрывали дорогу.
И вот спустя пятьдесят веков пришел “от Запада <…> властитель человек”, перед которым всюду “природа рабствует” и, “науке веру покорив”, дерзнул взойти на неприкосновенную вершину “священной” горы.
В стихотворении глухо намекается на экспедицию профессора Дерптского университета Ф. Паррота в 1829 г. В этом восхождении на Арарат, как известно, участвовал в качестве переводчика и молодой X. Абовян. “Дерзновенный” акт экспедиции был воспринят в религиозных кругах как святотатство. Об этом, нужно полагать, и стихотворение “Арарат”. Это одно из лучших поэтических воплощений о “священной” горе.
АРАРАТ
Я помню, как на дно земли,
Всемирного потопа веды,
По крутизнам моим текли;
Как обновлялся вид природы!
Я помню, как с моих вершин
Сходило по крутым ступеням,
На лоно девственных долин
Семейство Ноя к новым сеням.
Там пред порогом первых хат
Дымились жертвоприношенья;
Там рдел на солнце виноград,
Дар божьего благословенья...
И с той поры никто ходить
Не смел по высоте священной,
И тщетно думал дерзновенный
На верх отважный путь пробить:
Дорогу вихри заметали
И за утесом ледяным,
Навстречу новые вставали,
Грозя обвалом снеговым.
Никто не совершал ночлега,
Никто костей не положил
Там, где нетленный труп ковчега
Я в хладных недрах схоронил,
К моим громадам собиралась
Лишь туч угрюмая семья.
В мои уступы упиралась
Лишь радуги цветной дуга.
И утром в зареве востока,
Когда венец мой пламенел,
Поклонник ревностный пророка
На лик мой набожный глядел
И к ночи, снарядившись в битву,
В чалме, угрюм и молчалив,
Он предо мной творил молитву.
Над грудью руки перевив.
Стою я, неприкосновенный,
Уже пятидесятый век; —
Но вот от Запада, надменный,
Пришел властитель — человек,
Потомок праведного Ноя —
Везде, в краях полярных зим,
В странах тропического зноя,
Природа рабствует пред ним.
Не верит он моим преданьям;
Науке веру покорив;
Весь предан мертвым изысканьям,
Неутомим и горделив,
Он не почтил моей святыни;
Достиг, презрев мертвящий хлад,
Венца — я без венца отныне.
Сказал — и рухнул Арарат...
И с древних стен Эчмиадзина,
С дороги где протянут вал,
И с плоской кровли армянина,
Кричали: Арарат упал!..
Казак на лошади крестился,
Черкес коня остановлял.
Еврей испуганно молился,
Смотря как легкий пар клубился
Там где гигант вчера стоял
И суеверно толковала
Разноплеменная страна,
И безотчетных дум полна,
Народам что-то предрекала...
1846-1851 — годы содержательной творческой деятельности Я. Полонского в Тифлисе. Сразу же по приезде в Закавказье ему было поручено собирание статистических данных об этом крае. Итогом этой работы явился “Статистический очерк Тифлиса». Затем в начале 1847 г. Полонскому было предложено продолжить эту работу и составить статистику всего Закавказского края, что и стало поводом для его поездки во многие города Закавказья, в том числе в Эривань, Александрополь, Эчмиадзин, Нахичевань, Елисаветполь и др. В результате большой и кропотливой работы в 1848 г. в «Кавказском календаре» появился “Краткий очерк некоторых городов Кавказского и Закавказского края”.
Таким образом, в первые годы пребывания в Тифлисе Я. Полонский получил большую возможность познакомиться не только с армянами, проживающими в Тбилиси и других городах края, но и с Арменией. Вследствие этого накопленный годами разнообразный обширный фактический материал вылился в цикл поэтических и прозаических сочинений, среди которых особо выделяются произведения об Армении[69].
В отличие от многих предшественников, Я. Полонский в своих сочинениях не просто упоминает представителей той или иной национальности, а на фоне общественно-политического развития выделяет уже социальные группы людей, одни из которых были близки поэту, другие чужды. Я. Полонский “отобразил два мира, — пишет И. Богомолов, — мир угнетателей и мир угнетенных, мир эксплуататоров и мир созидателей <...>, он очень любил простых людей, верил в их гуманное, прекрасное начало, не переставал восхищаться их благородством”[70]. Я. Полонский, пожалуй, первым из русских писателей показал развивающуюся армянскую буржуазию, торговый капитал которой со временем вышел далеко за пределы Закавказья (“Тифлисские сакли”, “Агбар”, “Караван” и др.). С особой симпатией и сочувствием он показал трудовой люд:
Два армянина, завязав от пыли
Глаза платком, натянутой струной
Перебивают шерсть...
(«Прогулка по Тифлису»)
Стихотворение “Прогулка по Тифлису” заметно выделяется среди других сочинений Полонского, посвященных Закавказью. Оно особо характерно для тогдашнего Тифлиса. Полонский “ведет” читателя по разноязычному городу: то он является “прямо на армянский базар”, то к “крутому подъему к заставе Эриванской”.
В стихотворении перечисляются различные профессии, предметы, представители многих народов, показан местный колорит. Из знакомых Я. Полонского по Тифлису видное место в его художественных сочинениях занимает красавица-армянка Софья Гулгаз (Гулгазян). Ей было посвящено одно из лучших лирических стихотворений “Не жди”:
Пойду бродить! — Послушаю, как льется
Нагорный ключ во мгле заснувших Саллалак,[71]
Где звонкий голос твой так часто раздается,