Эннинжер затянулся и с прищуром посмотрел на своего гостя. Образ сверхлюдей в глазах Мартена потускнел. Сервас отметил для себя, что в обоих случаях речь шла о мужчинах и женщинах и в обоих случаях дело было в ревности, преследовании и сексуальном вожделении.
– После этого случая НАСА пересмотрело все процедуры психологического тестирования астронавтов, – продолжил журналист. – Были проведены исследования стрессоустойчивости, ученые разработали антикризисные методики, позволяющие оказать помощь находящимся на орбите космонавтам в случае возникновения у них суицидальных позывов или психосоматических симптомов. В две тысячи девятом году было решено рассмотреть вопрос об уголовной юрисдикции виновного – или виновных – в преступлении, совершенном на борту МКС, поскольку на станции работают космонавты разных национальностей. Дискуссии были жаркими, и, насколько мне известно, французы ни к какому решению так и не пришли, считая эту тему слишком скользкой.
Сыщик вздернул бровь:
– А… в инциденте с Фонтеном тоже была замешана женщина?
– Женщина? – Маленький человечек внимательно посмотрел на него и кивнул. – Была.
– Когда?
– В две тысячи восьмом, в России.
Струйка голубоватого дыма растаяла в воздухе.
– В Звездном городке… – добавил писатель.
По спине майора пробежал холодок.
– Что там случилось?
– Позвольте для начала рассказать вам одну историю. Историю отношений между мужчинами и женщинами в эпоху покорения космического пространства. Историю долгой борьбы женщин за свое место в космосе… Вы тотчас же поймете, к чему я веду. В девятьсот шестидесятом году, еще до полета Гагарина, военный врач Уильям Рэндольф Лавлейс провел исследование о возможном участии женщин в космических программах. Некоторых женщин‑пилотов серьезно тестировали – по той же системе, что и мужчин, – и тринадцать из них продемонстрировали поразительные результаты, во многом превзойдя коллег мужского пола. Все они должны были отправиться в Пенсаколу в штате Флорида для тестирования в Высшей медицинской школе ВМФ, но за два дня до отправки командование флота и НАСА внезапно все отменили, мотивировав это тем, что проект был негосударственным, а женщины – гражданскими пилотами. Как вам известно, первым американцем, облетевшим Землю по орбите, стал Джон Гленн. Это случилось через десять месяцев после полета Гагарина и через пять после полета Германа Титова. Этот самый Джон Гленн сказал тогда: «На войну и в космос отправляются мужчины, женщинам там делать нечего». Времена изменились, а с ними и нравы… В восемьдесят третьем году в космос отправилась первая американка – Салли Райд, на борту «Челленджера». В две тысячи двенадцатом она умерла от рака поджелудочной железы. Глава НАСА сказал о ней: «Она разрушила барьеры с невероятным изяществом и профессионализмом и кардинально изменила американскую космическую программу…» Странный набор слов, согласны? «Барьеры… изящество… профессионализм…» Райд была не первой женщиной‑космонавтом. Первой и второй стали русские вернее, советские – женщины Валентина Терешкова, полетевшая в космос за двадцать лет до Райд, и Светлана Савицкая, полетевшая за год до Салли… После грандиозного успеха полета Гагарина Хрущев решил послать в космос женщину, и Валентину Терешкову отобрали из нескольких десятков кандидаток. Но орбитальный полет корабля «Чайки», на котором она летела, прошел совсем не гладко. Условия были очень тяжелые, Валентина – как и Титов за год до нее, чувствовала себя плохо, заснула, а на второй день по команде с Земли дважды пыталась сориентировать корабль вручную и честно призналась, что ориентация по тангажу у нее не получается. Поведение Терешковой вызвало серьезную обеспокоенность у ЦУПа, но тем не менее ей устроили триумфальную встречу и дали звание Героя Советского Союза. Потом она объехала весь мир, и в каждой стране первую женщину‑космонавта ждал восторженный прием. Между тем в Звездном городке коллеги‑мужчины Терешковой и отвечающие за программу ученые сочли ее полет лучшим доказательством того, что женщины пока не готовы покорять космос, а возможно, никогда не будут готовы. В Советском Союзе женщин‑инженеров, женщин‑военных и женщин‑пилотов было больше, чем в любом другом государстве, они тренировались в Звездном городке, но их полеты неизменно отменялись в последнюю минуту. Только в восемьдесят втором году в космос отправилась вторая русская космонавтка, Савицкая. Советы в очередной раз опередили американцев, готовивших к полету Салли Райд… В семьдесят девятом году президент Жискар дʼЭстен приехал с официальным визитом в СССР. Брежнев предложил, чтобы французский космонавт принял участие в экспедиции на борту «Союза». Из четырехсот кандидатов тогда отобрали пятерых: четырех мужчин и одну женщину, но русские согласились принять только мужчин.
Журналист вздохнул и не сразу продолжил свой рассказ:
– Положение дел практически не изменилось: за пятьдесят лет на орбите побывали пятьдесят семь женщин – в том числе сорок три из Америки и три из России. Когда в десятом году на Международной космической станции одновременно оказались четыре женщины, русских среди них не было. А нынешний русский отряд космонавтов состоит только из мужчин. Последняя из русских женщин‑космонавтов, Надежда Кужельная, готовилась десять лет, но в две тысячи четвертом году ушла в отставку: ее полеты множество раз отменяли либо посылали вместо нее космонавтов Европейского космического агентства, а иногда даже пассажиров‑миллиардеров вроде Денниса Тито. – Рассказчик откинулся на спинку кресла. – Только в одной стране существует такой же дисбаланс по, так сказать, «гендерному» принципу, и страна эта – Франция. Так‑то вот.
– Если я правильно понял, большинство космонавтов – мачо и «фаллократы», а отсюда до преследования один шаг, верно? – спросил Мартен.
– Нет‑нет‑нет, – энергично запротестовал Эннинжер, – этого я не говорил! Большинство наших космонавтов – джентльмены, обаятельные, образованные, научившиеся уважать женщин и ценить их профессиональные достоинства. Ситуация постепенно меняется. Но Фонтен – человек старой закалки, и у него много друзей среди русских и американских ветеранов – именно они научили его всему, когда он был новичком. У всех этих людей, ну, почти у всех, было… как бы это поделикатнее выразиться… средневековое представление о месте женщины в обществе. Этакая смесь рыцарства и дискриминации.
– Вы так и не сказали, что же произошло…
– В этом вся сложность, – кивнул писатель. – Сами знаете, как все происходит в этой стране: мы очень любим указывать на чужие ошибки и недостатки, а о собственных старательно умалчиваем. Европейское космическое агентство и Национальный центр космических исследований ни одним словом не обмолвились об этом деле. Никто не подал жалобу, так что, если бы не утечки… Они постарались все «замести под ковер».
– Что именно? – попытался уточнить Сервас.
– Повторяю: точно известна лишь дата – две тысячи восьмой год. Европейское космическое агентство отправило Фонтена и молодую франко‑русскую космонавтку в Россию. После тренировок в Звездном городке они полетели в «Союзе» на МКС. Там что‑то произошло, и их миссию свернули. Фонтен вернулся во Францию другим человеком… Российские полицейские фактически обвинили его в преследовании и жестоком обращении с молодой коллегой. Всех деталей я не знаю. ЕКА замяло дело, дабы не замарать репутацию одного из самых выдающихся своих героев, русские поступили так же – ради сохранения репутации Звездного городка. Как бы там ни было, из программы Фонтен выпал. Агентство задействует его в медийных мероприятиях, он стал VIPoм номер один, этаким Томом Крузом, но «спалился» как космонавт…
– Вам известно имя женщины?
– Конечно, – кивнул Эннинжер. – Мы встречались, но она отказалась входить в детали… Это выглядело… – Он замолчал, пытаясь подобрать слово… – Странно… Я чувствовал, что она, с одной стороны, боится сказать лишнее, а с другой – жаждет избавиться от груза прошлого… На мой вопрос: «Правда ли, что имело место жестокое обращение?» – она утвердительно кивнула, но, когда я попросил уточнений, отказалась их дать.
Сервас почувствовал холодок азарта: возможно, он нашел негодяя.
– Вы совершенно уверены в своих словах? – спросил Мартен. – Неужели подобный человек может быть порочным манипулятором?
– Если вспомнить происшествие девяносто девятого года – попытку изнасилования Жюдит Лапьер – и дело Новак в две тысячи седьмом, это перестает казаться таким уж невероятным. Был слух, что один космонавт слетел с катушек на станции «Мир» и попытался открыть люк и его с трудом усмирили. С чего бы космонавтам быть другими, майор? Им свойственны обычные человеческие слабости, среди них попадаются «паршивые овцы». Имидж не имеет ничего общего с истинной сутью человека.
Сервас несколько минут переваривал услышанное. Он вдруг почувствовал себя как человек, случайно сорвавший штору с окна и увидевший небо, полное звезд, и ночь, глубины которой неведомы и непостижимы.
– Дадите мне адрес и телефон той женщины? – спросил он.
Журналист встал.
– Конечно, сейчас принесу.
Он вышел из комнаты, и майор воспользовался его отсутствием, чтобы пораскинуть мозгами. Возможно ли, что Селию не просто преследовали, что, если ее изнасиловали? Судя по всему, он имеет дело с «рецидивистом»: в таком случае могут быть и другие жертвы…
В комнату вернулся Эннинжер и протянул ему листок. Сыщик прочел:
Мила Болсански
Дорога де ла Метери Нёв
– Мила – славянское имя, – заметил он.
– Да, она француженка только наполовину. В том‑то и проблема.
– Не понимаю…
– В Звездном городке русские космонавты ведут себя с русскими коллегами‑женщинами совсем иначе, чем с иностранками. Клоди Эньере, например, всегда была очень высокого мнения о русских партнерах, таких «веселых и милых», таких предупредительных, а старого генерала Леонова вообще называла «душкой». Того самого Леонова, который в семьдесят пятом был командиром «Союза‑19», участвовал в первой американо‑советской экспедиции и заявил журналистам, что русская космонавтика в услугах женщин не нуждается. Шеннон Лусид, работавшая на борту МКС с двумя русскими космонавтами, называла их «мои Юрии». До Шеннон доходили слухи о мачизме и женоненавистничестве русских, но ее опыт пребывания в квазизамкнутом пространстве с двумя мужчинами оказался идеальным. А вот русские женщины часто жаловались, что к ним относятся как к космонавтам «второго сорта»… Милу в Звездном городке считали скорее русской, чем француженкой. Если хотите узнать больше, советую обратиться к ней напрямую. – Писатель посмотрел Сервасу в глаза. – А теперь моя очередь задавать вопросы. Почему офицер криминальной полиции внезапно заинтересовался Леонардом Фонтеном?
Пауза затянулась.
– Эй, майор, мы же договорились; я рассказал все, что знал, так что выкладывайте! – потребовал хозяин дома.
– Видите ли… это неофициальное расследование… – неуверенно начал объяснять полицейский.
– В каком смысле?
– Ну, скажем так: я веду его по собственной инициативе.
Оба мужчины немного помолчали.
– Гм‑гм… И оно касается Леонарда Фонтена? – спросил наконец журналист.
Сервас кивнул.
– Изнасилование? – уточнил его собеседник.
Сыщик покачал головой: «Нет…»
– Преследование? Домогательство?
Утвердительный кивок.
– И почему я не удивлен? Привычка – вторая натура. Больше ничего не скажете?
– Слишком рано…
– Проклятье! Ладно. Дайте слово, что я первым узнаю подробности, когда вы раскроете дело!
– Обещаю.
– С женщиной случилось то же, что с Милой Болсански? Ее изнасиловали?
– Нет, она мертва.
Серо‑стальные глазки‑бусинки Эннинжера загорелись любопытством:
– Что значит – «мертва»? Убита?
– Покончила с собой.
Дива
Он выехал без четверти четыре пополудни. Небо потемнело, горы заволокло туманом, пошел редкий снег…
Сервас торопился миновать перевал до наступления темноты. Он включил дальний свет и дворники и сбросил скорость, чтобы не вылететь с дороги. Как Фонтен выбирает свои цели? Милу Болсански ему «подставили» случай и Космическое агентство, встреча с Селией тоже была случайной – как и множество других встреч, которые не заканчиваются домогательством и насилием. Существуют ли другие жертвы Фонтена? Какова его тактика? Он за ними наблюдает? Пытается выяснить их привычки? Старается узнать как можно больше, прежде чем знакомиться? Или всегда ждет «подарка судьбы»? На длинном подъеме к границе с Андоррой Мартен застрял позади автобуса. Он никак не мог обогнать его и в конце концов решил остановиться у поста полиции, чтобы позвонить Миле.
Она ответила почти сразу – голос ее звучал сдержанно, даже робко. Сыщик где‑то читал, что воспоминания о физическом насилии со временем стираются из памяти жертв, а вот каждодневные унижения и оскорбления невытравимы.
– Добрый день, меня зовут Мартен Сервас, я майор полиции. Мне необходимо встретиться с вами. Номер телефона я получил от журналиста Эннинжера.
– О чем вы хотите говорить? – насторожилась женщина.
– О Леонарде Фонтене.
Полицейский ждал ответа и машинально считал проезжавшие мимо машины: четыре легковушки и три большегруза.
– Эта тема мне неприятна, – наконец сказала его собеседница.
– Я знаю, что в свое время вы отозвали жалобу и не захотели обсуждать тот… эпизод с мсье Эннинжером, но сейчас возникли новые, обстоятельства, – сказал майор.
– Что вы имеете в виду?
– Предпочитаю объяснить все при личной встрече, если не возражаете.
За спиной Серваса истерично загудела машина – у кого‑то из водителей сдали нервы.
– Я вряд ли сумею быть вам полезна, – заявила Мила. – Для меня дело закончено и закрыто. Не хочу возвращаться в прошлое. Извините…
– Понимаю, мадам Болсански.
– Мадемуазель…
– Что, если я скажу, что другим женщинам пришлось пережить то же, что вынесли вы, только теперь у Леонарда Фонтена еще и кровь на руках?
Еще одна пауза.
– У вас есть доказательства? – спросила женщина.
– Думаю, да.
– Вы его арестуете?
– Пока об этом рано говорить.
– Ясно. Благодарю, майор, но я предпочту не вмешиваться.
– Понимаю.
– Меня заставили забрать жалобу. Я испытывала чудовищное давление. Почему вы думаете, что теперь все будет по‑другому?
– Потому что я – не они.
– Я не сомневаюсь в чистоте и благородстве ваших намерений, но…
– Уделите мне всего пять минут. Как я уже сказал, есть другие пострадавшие. Если удастся тем или иным способом связать их между собой, я сумею его прижать…
Дожидаясь ответа, Мартен насчитал еще четыре легковушки и два грузовика.
– Я согласна, – услышал он наконец голос Милы. – Приезжайте.
Машина катила по длинной, прямой, обсаженной платанами дороге к большому дому в долине. Вокруг было совсем темно. Трехэтажное строение с одинаковыми окнами напоминало старую ферму. Подсобные помещения снесли, а пустое пространство обсадили тополями. Свет был зажжен только над крыльцом. Сервас хлопнул дверцей и огляделся: вокруг было пустынно, огоньки горели только вдалеке, в километре, если не больше.
«Смелый выбор для женщины, пережившей то, что пережила Мила Болсански», – подумал сыщик, но тут же вспомнил, что, по просвещенному мнению авторитетного специалиста, женщины, неоднократно подвергавшиеся насилию, часто замыкаются в себе, поскольку внешний мир кажется им враждебным. Даже много лет спустя любое пустячное происшествие может вернуть их в ужасное прошлое. Мартен понимал, что разговор с ним причинит Миле боль – если она не вышвырнет его через две минуты.
Машины перед домом он не заметил, но угадал гараж метрах в десяти, под брезентовым навесом, и пошел к крыльцу. Дверь открылась. На пороге стояла высокая худощавая женщина, но ее лицо оставалось в тени. Она молча смотрела, как гость поднимается по ступенькам, а потом сказала:
– Входите…
Голос ее прозвучал спокойно и твердо – не так, как по телефону.
Бесконечно длинный, похожий на шахтную галерею коридор был погружен в темноту. Свет шел из дальней комнаты, и тень женщины тянулась за ней, как черная вуаль невесты‑вдовы. Сыщик воспользовался возможностью получше разглядеть Милу. Спортивная, широкоплечая, с изящной длинной шеей. Майор заметил чугунные батареи и картины на стенах – в полумраке они могли сойти за полотна старых мастеров. Хозяйка провела Мартена в огромную, оборудованную в современном стиле кухню с потолочным освещением.
Сервас прислушался, но не уловил ни малейшего шума, хотя в доме наверняка было не меньше тридцати комнат.
– Вы живете одна? – поинтересовался полицейский.
– Нет. С Тома. – На губах женщины мелькнула улыбка. – Это мой сын.
На вид хозяйке дома было лет тридцать пять. У нее были каштановые волосы, карие глаза, высокие скулы, несколько морщинок в углах глаз, но лицо красивое, с большим, четко очерченным ртом, матовой кожей и квадратной челюстью. Волевое лицо, в котором виден характер. И взгляд особенный – проницательный и понимающий, серьезный и снисходительный. Так смотрят люди, много пережившие, познавшие всю низость и убожество мира людей и решившие все всем простить – раз и навсегда. Умная женщина… Одета Мила была в толстый свитер с высоким горлом и джинсы.
– Выпьете кофе? – предложила она. – Спиртного, извините, не держу.
– Спасибо, с удовольствием.
Болсански повернулась спиной к гостю, достала из шкафчика чашку и поставила ее на стол, за которым легко могли бы уместиться десять человек, а сама села на другом конце, в метре от гостя. «Интересно, она всех мужчин держит на расстоянии?» – спросил себя Сервас и подумал о фотографии Селии и Леонарда Фонтена, сделанной на приеме в Капитолии, где они стоят так близко друг к другу.
– Спасибо, что согласились встретиться, – сказал он негромко.
– Я готова вас выслушать, но не обещаю, что стану отвечать на вопросы.
– Понимаю.
– Начинайте, майор, расскажите о «новых обстоятельствах».
Сыщик отметил для себя, что женщина запомнила их разговор по телефону, но последняя фраза далась ей с усилием.
– Вы когда‑нибудь слышали такое имя Селия Яблонка? – спросил он Милу.
– Нет.
– Эта молодая женщина покончила с собой в прошлом году. У нее был роман с Леонардом Фонтеном. Я подозреваю, что он сыграл не последнюю роль в ее трагическом конце…
– Почему?
– Вы мне скажите…
Мадемуазель Болсански не сводила глаз с гостя. В ее взгляде не было ни робости, ни недоверия – только непримиримость.
– И это все? – спросила она. – Все, что у вас есть? Смутные подозрения? Вы ради этого меня потревожили?
Тон ее изменился, стал язвительно‑резким, и Мартен понял: «Если не найду нужных слов, она закроется». Он достал из кармана магнитный ключ от гостиничного номера, фотографию и подтолкнул их по столу к Миле.
– Что это? – удивилась она.
– Это вы их мне послали?
Несколько мгновений женщина смотрела на предметы – и явно ничего не понимала.
– Ключ и фотографию мне прислали по почте… – объяснил Сервас. – Они вам что‑нибудь говорят?
Болсански долго рассматривала ключ, а потом постучала пальцем по снимку:
– Конечно. МКС, Международная космическая станция… А это что такое?
– Ключ от номера, где покончила с собой Селия Яблонка. Вы никогда не были в этом отеле с Леонардом Фонтеном?
Хозяйка дома еще раз взглянула на карточку и молча покачала головой:
– Ни с ним, ни с кем бы то ни было другим…
– Некто, пожелавший остаться неизвестным, сначала прислал мне этот ключ, а потом фотографию. А еще были письма, побуждавшие меня снова открыть дело о самоубийстве Селии Яблонки. Единственное связующее звено между ключом и фотографией – Леонард Фонтен.
– Объясните…
– Леонард Фонтен был любовником Селии Яблонки. И работал на МКС.
Наступила тишина. Мадемуазель Болсански могла прервать разговор, отказаться пустить его в свое прошлое. Внезапно справа от Серваса слабо скрипнула дверь. Он повернул голову и увидел, что в коридоре (войдя в кухню, сыщик его не заметил) появился маленький мальчик в красно‑синей бархатной пижамке. Выражение лица Милы изменилось: она протянула руки, и малыш забрался к матери на колени и прижался щекой к ее груди. Болсански поцеловала сына в пушистую макушку:
– Поздоровайся, милый.
– Привет, – сонным голосом произнес ребенок и снова сунул большой палец в рот.
– Привет, меня зовут Мартен, а тебя? – обратился к нему полицейский.
– Тома.
– Рад знакомству, Тома.
«Ему не больше пяти…» – подумал майор. У мальчика были светлые шелковистые волосы, карие – материнские глаза и кукольное личико с не оформившимися до конца чертами.
– Ты меня уложишь, мамочка? – повернулся он к Миле.
– Прошу меня извинить, – сказала та своему гостю, – я на минутку.
Женщина увела сына, и сыщик услышал, как они тихо переговариваются.
Его что‑то беспокоило. Память подала знак. Тома кого‑то ему напоминал. Лицо, которое он совсем недавно видел – вживе или на фотографии. Мартен напрягся – и понял. Открытие высветило неожиданные перспективы, значения которых он пока оценить не мог.
– Сколько лет вашему сыну? – спросил Сервас, когда хозяйка дома вернулась.
– Пять, – сказала она.
«Две тысячи восьмой год», – быстро подсчитал майор. Болсански смотрела на него и как будто догадывалась, о чем он сейчас думает.
– Вы считаете, что женщина покончила с собой из‑за Лео? – спросила она.
– Я в этом уверен. Думаю, были и другие. Не одна, не две, а гораздо больше, учитывая возраст Фонтена… Проблема в том, что осудить одного человека за самоубийство другого нельзя, даже если он виноват в жестоком обращении, а вот за преступление посадить можно – пока не истек срок давности…
Мила кивнула.
– Вы пострадали в две тысячи восьмом году, – не торопясь продолжил сыщик. – Побои и сексуальная агрессия – преступление, срок давности по которому истекает через три года; изнасилование – другое дело, за такое нарушение закона человека можно преследовать десять лет. Вопрос в том, имело ли место преступление…
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу. Та выдержала его взгляд и снова кивнула.
– Если вы расскажете, что именно с вами случилось, я пойму, где искать, с какими службами связаться, какие дела изучить… – продолжил майор.
Женщина не отвечала, и Сервас решил не давить, дать ей время обдумать его слова.
– Рассказывать я ничего не стану, – произнесла она и конце концов. – Просто не могу. Это выше моих сил…
– Ясно…
– Вы действительно думаете, что сумеете его прижать?
– Зависит от того, что я раскопаю…
– Но шанс есть?
– Я довольно хорош в своем деле.
Мадемуазель Болсански в третий раз кивнула, выражая согласие с его словами.
– Думаю, да.
– В каком смысле – да? – не понял ее Мартен.
– В том, что вы и вправду неплохи… Я дам вам кое‑что, если пообещаете не разглашать полученную информацию.
– Конечно…
Хозяйка встала и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась и положила перед ним толстый томик в кожаной обложке, перевязанный лентой. Личный дневник… Почерк очень аккуратный. Дата первой записи…
– Когда вы его вели? – уточнил полицейский.
– В тот год…
– Здесь всё?
– Да.
– После того происшествия вы больше не летали в космос? Вас уволили?
– Дали понять, что я теперь персона нон грата. Заявить об изнасиловании было все равно что совершить изнасилование. Классическая схема: возможно, вы своим поведением дали повод…
Сервас медленно выдохнул:
– Значит, изнасилование имело место?
– Все гораздо сложнее… Там все есть. – Мила кивнула на дневник. – И помните – вы дали слово.
– Могу поклясться еще раз, если хотите.
– Не стоит. А теперь, если позволите, я пойду и прочту сыну историю на ночь.
Мартен встал, сунул дневник под мышку и вдруг улыбнулся:
– Какую историю?
– «Маленького принца».
– «Моя звезда будет для тебя одной из звезд, – процитировал полицейский. – Поэтому ты полюбишь смотреть на них. Все они станут твоими друзьями».
В глазах Болсански мелькнуло веселое удивление.
– Кто отец Тома? – осторожно спросил сыщик.
– Вы догадались, не так ли? – с вызовом бросила женщина. – Мой мальчик похож на него…
– Он отказался признать сына?
Мила кивнула с задержкой в полсекунды.
– Почему? – не удержался Мартен еще от одного вопроса.
– Читайте, майор… До свидания.
Интермеццо
Она разделась, почистила зубы, натянула пижаму и вернулась в комнату. Игги спал, втянув голову в дурацкий пластиковый воротник. Из окна в комнату проникал бледный свет. Кристина отдернула штору, и луна улыбнулась ей из‑за Капитолия. «Интересно, что сейчас делает Макс? Тоже спит, закопавшись в коробки?»
«Твой единственный союзник. Бездомный… А тебе не приходило в голову, что за всей этой историей стоит именно он? Судя по всему, не приходило ».
Кристина взглянула на две таблетки в своей ладони и на стакан воды в другой руке. Проглотив лекарство, она заперла дверь и прислушалась к шагам в коридоре. Ее жизнь все больше напоминала существование затравленных людишек, которые прячутся по норам, как крысы… Сколько времени ей придется прятаться? Мать настояла на том, чтобы оплатить проживание в гостинице, но нельзя же, в самом деле, жить здесь до бесконечности! И вообще Макс прав: этот тип не ослабит хватку, не отстанет от нее.
Они с матерью встретились в баре отеля, выпили кофе. «Ты ужасно выглядишь, постарела на десять лет за несколько дней…» – заметила Клэр. Слава богу, у нее, как всегда, было полно дел – фитнес, маникюр, педикюр, массаж лица, массаж горячими камнями, парикмахер, психоаналитик… Встреча с журналистом, пишущим статью «Что с ними сталось?», встреча с председательницей благотворительного общества и с тренером по развитию личности, посещение мастерской арт‑терапии, распродажа… Остаток дня Кристина бродила без всякой цели в поисках хоть какой‑нибудь идеи или решения. Может, стоит попросить приюта в убежище для жертв домашнего насилия? Она брала интервью у его директрисы, и та наверняка не откажет. Но проблема в том, что ее никто не бил. Пока… Кроме того, сотрудники приюта наверняка звонят в полицию, желая удостовериться, что к ним обратилась жертва насилия, а не мифоманка. Наверное, стоит поставить себе пару синяков, чтобы выглядело поубедительней. Штайнмайер всерьез обдумывала такую возможность… Потом она зашла в магазин, где торговали огнестрельным и холодным оружием (даже саблями и японскими мечами‑катанами), тазерами, электрошокерами и газовыми баллончиками. От жирного продавца ужасно воняло потом. Когда он подошел, ей в голову пришла мысль, что подобные типы запросто могут обидеть беззащитную женщину. О, конечно, не следует судить о людях по внешности, но с тех пор, как выяснилось, что мир – это ад для самых слабых и уязвимых, журналистка усомнилась в принципе презумпции невиновности и с каждым днем становилась все вульгарней, агрессивней и нетерпимей.
«Добро пожаловать в джунгли, старушка…»
Лекарства подействовали – ее клонило в сон. Она не знала, что станет делать завтра, и уж тем более – послезавтра и на следующей неделе. У нее не было убежища – совсем как у старины Ричарда Кимбла.[60]Даже голову негде приклонить…
«Ты сбежала из собственного дома, тебя обвиняют в преступлениях, которых ты не совершала, а твой преследователь тоже может быть одноруким, как знать?»
Женщина глупо хихикнула и закрыла отяжелевшие веки. По ее щеке скатилась горячая слеза. Она обняла руками колени и уронила голову на матрас. Страхи испарились, как утренний туман, и она провалилась в ночь, в темноту, в забытье…
Передышка. До завтра.
Либретто
Сервас устроился в изголовье узкой кровати, включил Малера, убрал звук до минимума, посмотрел в окно на полную луну, вздохнул и взял с тумбочки дневник Милы.
Откинув кожаную обложку с нарисованной розочкой, он подумал о красивой брюнетке и маленьком белокуром мальчике, которые живут вдвоем в большом доме на отшибе. Сын Леонарда Фонтена… Сыщик надеялся, что эти записи помогут ему понять, что именно случилось не только с Милой Болсански, но и с Селией Яблонкой. Возможно, он найдет ответы на все свои вопросы. Что за человек Леонард Фонтен? Как он действует, чтобы подтолкнуть этих женщин к самоубийству или заставить их отгородиться вместе с детьми от мира? Откуда взялся этот оборотень? Мила и Селия – умные сильные личности, но космонавт приворожил их и сломал. Как ему это удалось?
Ночь рисковала затянуться. Мартен не был трусом, но его одолевали дурные предчувствия. Он не забыл дневник Алисы Ферран, который пять лет назад нашел в комнате девушки, там, в горах. Ее слова тогда каленым железом отпечатались у него в мозгу.
Сыщик перевернул две первые пустые страницы и приступил к чтению. Рассказ Милы начинался с описания приезда в Москву.
20 ноября 2007. Прилетели в 8.30 утра, в терминал С нового здания «Шереметьево». Оно совсем не похоже на старый, огромный и мрачный, аэропорт. Долго проходили таможенный досмотр. Я немного нервничала, Лео же был совершенно спокоен. У входа нас ждали руководитель проекта «Андромеда » Геннадий Семенов и ответственный сотрудник Звездного городка Роман Рудин.