Гермиона думала, что в Полумнин четвертый (и, следовательно, ее собственный пятый) год, будет еще хуже, но оказалась не права. Должно быть, всю свою энергию Снейп тратил на муштру Слизерина и Гриффиндора. На долю Равенкло и Хаффлпаффа ничего не оставалось. Поведение зельевара было почти апатичным. Если студенты работали тихо и ничего не разрушали, их бросали на произвол судьбы. Казалось, в классе Полумны ученики вели себя лучше, чем одноклассники Гермионы. Мало кто из них был способен навлечь на себя гнев Снейпа, но профессор все равно сурово наказывал их даже за небольшие прегрешения. Может быть, на самом деле он карал их вовсе не за провинности, а за то, что они нарушали так редко выпадающие ему моменты покоя...
В следующем отрывке Луна отрабатывала взыскание у Снейпа: она случайно разлила зелье, а у него как раз случился один из припадков плохого настроения. Полумна чистила котлы и, судя по мечтательному выражению лица, размышляла о чем-то своем — вероятно, о Морщерогих кизляках, подумала, улыбаясь, Гермиона. Внезапно Снейп уронил перо и зашипел. Этот звук поразил и Полумну, и наблюдающую за ними Грейнджер. зачарованная ужасом, Гермиона смотрела, как Мастер Зелий рефлекторно схватился за руку. Видимо, его вызывали.
— Мисс Лавгуд, — прохрипел Снейп.
Кажется, Луна даже не заметила, но Гермиона поняла, что профессор изо всех сил пытается сохранить самообладание.
— На сегодня достаточно. Я совсем запамятовал — у меня назначена встреча. Сходите в кабинет директора и передайте ему, что вечером меня не будет, а потом вы свободны.
Смутившись, но повинуясь ему, Луна вышла из комнаты, а Гермиона успела услышать, как он шепчет себе под нос: "Интересно, как дорого мне это обойдется сегодня?"
Дальше начались воспоминания об уроках Защиты. И эти лекции отличалось от уроков гриффиндорцев: Луна изучала материалы для СОВ, которые гриффиндорцы узнали от Амбридж. Однако, как и на Зельеварении, атмосфера была по большей части гораздо менее враждебной, занятия проходили легче. Снейп выглядел постаревшим и более усталым, как никогда. Даже более истощенным, чем на предыдущих уроках Зелий. Тени под глазами Северуса становились глубже с каждым эпизодом. Настроение профессора все время менялось: на одном из уроков он мог почти рухнуть в кресло, будто ему ни на что больше не хватило сил, и заставить класс самостоятельно читать главу учебника, а на другом вдруг начинал беспокойно носиться взад-вперед, выкрикивая вопросы и высмеивая ответы. Один раз Гермиона заметила, что он прихрамывал и явно страдал от боли, иногда глаза его горели отчаяньем, а в другой раз ей показалось, что у него похмелье.
Наконец мысленные заметки перешли к шестому курсу. Гермиона жадно смотрела: она лишь по слухам знала, что происходило в Хогвартсе, пока они гонялись за Хоркруксами. Первым воспоминанием оказался Приветственный пир. Снейп встал и обратился к школе от имени директора; такого безжизненного взгляда у него Грейнджер никогда не видела. Мертвенным голосом он объявил об изменениях на факультетах и учебном плане на предстоящий год. Зельевар выглядел стариком, и Гермиона потрясенно вспомнила, что ему тогда Снейпу стукнуло всего лишь тридцать семь. Школа молча таращилась на него. Казалось, в обращенных к нему взглядах он чувствовал ненависть — в глазах профессора сквозила печаль.
Немыслимо даже представить, через что ему пришлось пройти. Он все делал по приказу Дамблдора, а в награду получил всеобщее презрение. Его бросили сражаться одного.
Следующий эпизод показал взрослую Полумну, адресующую слова пустой комнате: "Следующие несколько воспоминаний очень мрачные, Гермиона. Это было тяжелое время. Но они необходимы, чтобы увидеть полную картину."
Гермиона поняла, что подруга имела в виду, когда перед глазами начали разворачиваться новые сцены. Луна тесно общалась с Джинни и Невиллом, всех троих часто и жестоко наказывали. Почти идентичные воспоминания, казалось, тянулись бесконечно, отчего Гермионе стало дурно, но через некоторое время она кое-что поняла. Когда детей истязали Кэрроу, при экзекуциях непременно присутствовал Снейп и часто через некоторое время брал расправу на себя. Когда директор школы исполнял взыскание лично, он оставался с проштрафившимся учеником один на один. Стороннему наблюдателю судить, конечно, сложно, но, похоже, в этих случаях крики и конвульсии детей казалась не слишком сильным. Некоторые отрывки памяти были нечеткими — возможно, их кто-то подправил.
Наконец, сцены пыток и ужасов сменились повседневными образами. На трапезах Снейп присутствовал нерегулярно, а когда появлялся, по-видимому, чувствовал себя все хуже. Кабинет директора оставался запретной зоной — туда никто не мог попасть без приглашения, даже учителя; среди самых смелых студентов появились слухи, что дерзнувшие пройти мимо охраняющей дверь горгульи слышали громкие голоса внутри. Полумна была ужасно подавлена происходящим; Гермиона видела пару эпизодов бессонницы. Подразумевалось, что происходящее в порядке вещей. В одну из ночей Луна свернулась клубочком на подоконнике в гостиной Равенкло, озадаченно выглядывая из окна. Гермиона присоединилась к ней и заметила темную фигуру Северуса Снейпа, бредущего по верху стены ниже башни. Этот момент повторялся неоднократно; Снова и снова Луна наблюдала, как он ходит по ночам.
А однажды она стала свидетелем, как директор торопился к входной двери замка. Снейп сильно прихрамывал, почти шатался, возвращаясь назад в убежище Хогвартса, и прижимал левую руку к груди.
В одну из ночей кошмарный сон выгнал Полумну из спальни. Она пробралась на кухню за чашкой горячего молока. К несчастью, ей не повезло: на обратном пути она встретила директора. Испуганно сжавшись, Луна отпрянула назад. Гермионе было больно видеть реакцию девочки. Следя за нахмурившимся лицом Северуса, она подумала, что он чувствовал то же самое.
— Забыли о комендантском часе, мисс Лавгуд? — вкрадчиво поинтересовался Снейп самым опасным голосом.
— Д-да, сэр, я... Я не могла спать, и подумала, что теплое питье может помочь... Мне очень жаль, сэр...
Снейп насмешливо взглянул на нее со злым блеском в глазах — как есть мерзавец до кончиков ногтей — и словно вдруг заметил, что перед ним всего лишь юная девочка, глядящая на него с запуганным и несчастным видом.
Сила будто вытекла из него, плечи поникли.
— Мисс Лавгуд, если вы когда-нибудь еще не сможете заснуть, оставайтесь в своей спальне или гостиной, — устало сказал директор. — Так безопаснее. Идите спать.
Луна смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— Убирайтесь с глаз моих, пока я не передумал, — рявкнул он, и Полумна пустилась бежать.
Гермиона услышала, как он бормочет себе под нос: "Неужели это никогда не закончится?", а потом воспоминания утянули ее прочь.
Мысленные заметки подошли к концу, в пустой комнате Гермиона вновь увидела взрослую Луну.
— Ну вот. Надеюсь, это помогло. Кажется, я уже многое забыла. Но знаешь, я всегда чувствовала, что тут что-то не так, что-то неправильно. Я заметила, что иногда он выглядел... раненым. После Министерства, когда вы рассказали об Ордене, я поняла, почему. Однако, тогда, после смерти Дамблдора... у меня не было ни малейшего представления. Конечно же, я ненавидела его, как и все. Но когда он проклинал нас, никогда не причинял такую же боль, как Кэрроу. И мои воспоминания о тех временах не всегда совпадают с воспоминаниями Невилла или Джинни — я думаю, что некоторые из них... были поддельными. Все думали, что нас пытали, но на самом деле мы почти не страдали, а иногда он не наказывал нас вообще, просто назначал взыскание с кем-то вроде Хагрида. После того, как я увидела его ночную прогулку в первый раз, я заметила, что это случается часто, и поняла, что он спит не лучше меня.
Помнишь тот раз, когда я обнаружила, как он возвращается в замок? Наверное, от Волдеморта... На следующее утро на ступенях у дверей я нашла кровь. Тогда я действительно начала задаваться вопросом, что происходит, потому что если Снейп на самом деле был сволочью, которая работает на Пожирателей, почему же его так сурово наказывали, почему никогда не казалось, что он получает удовольствие от того, что делает, почему страдает бессонницей, а еще этот его нездоровый вид... Ночью я сталкивалась с ним не единожды. Люблю бродить, когда не могу уснуть. Думаю, он понял это, и именно потому никогда не наказывал меня за нарушение комендантского часа... Однажды с ним были Кэрроу, и он не позволил им проклясть меня.
Но не обманывай себя, Гермиона. Большинство воспоминаний о пытках вполне настоящие. Даже если он не измывался над нами так же, как Кэрроу, мы все равно страдали. Все мы рано или поздно из-за него оказывались в Больничном крыле. Какими бы ни были его мотивы, через что бы он ни проходил, кому бы еще он ни служил, он был Пожирателем смерти. То, что он делал с нами, так же реально, как то, что он предал Волдеморта. Это было необходимо, и он явно не находил удовольствия своих занятиях, но это все равно происходило. От его мук наша боль не уменьшилась. Я уверена, что он скажет тебе то же самое, если ты когда-нибудь его разговоришь. Речь идет о добре и зле, и ты должна видеть всю картину.
Во всяком случае, надеюсь, теперь ты открыла его с незнакомой для себя стороны — ваши уроки, по слухам, очень отличались от наших, а в течение последнего года ты и вовсе отсутствовала. Ты пришла ко мне за другой точкой зрения, так вот она. Надеюсь, это тебе пригодится. Не очень-то веселый рождественский подарок, правда? Дай мне знать, что ты думаешь.
Дорогая Луна!
Большое спасибо за воспоминания. Они пришлись очень кстати. Я решила пересмотреть свои собственные, чтобы объективнее судить о прошлом. Ты права, они совсем не веселые, но я и не ждала этого, и да, мне нужно видеть картину целиком.
Хорошо бы извиниться, что заставила тебя через это пройти, но я пытаюсь избавиться от гриффиндорской привычки извиняться за все подряд — один слизеринец продолжает на этом настаивать. Но все равно, знай, я сочувствую тебе, если мое сочувствие имеет значение.
Не думаю, что мне когда-нибудь удастся обсудить с ним прошлое. Я не представляю, кому он может довериться настолько, чтоб рассказать такое, и не уверена, хочу ли знать подробности. Знать о его преступлениях не то же самое, что смириться с ними — да, у меня стадия отрицания, я стараюсь из нее выйти. Если я хочу когда-нибудь с ним подружиться, придется принять и темные его стороны, и светлые... Я работаю над этим.
Хотя думаю, у нас есть шанс стать друзьями. Он сделал мне рождественский подарок! Тайный, конечно. Ни подписи, ни записки не прилагалось, но это могло быть только от него. Серебряное кольцо, а на нем — выдра! Я покажу тебе, когда увидимся в следующий раз... Оно настолько прекрасно, я ношу его, не снимая. Конечно, его мог подарить кто-нибудь другой, но о моем Патронусе мало кому известно. К тому же, помнишь тот наш с ним разговор про тотемы? А еще он наблюдал, как я открываю подарок, хотя притворялся, что ему наплевать!
С ним очень сложно. Я даже не могу выразить ему свою признательность за кольцо — по какой-то причине профессор терпеть не может, когда его благодарят. Даже за такую ерунду, как, например, передать перо. Я подарила ему зажигалку, но не знаю, что он об этом думает. Кажется, она ему понравилась, но что сказать в ответ — он не знал. Надеюсь, я не сделала из него параноика. Вряд ли он поверит, что это был просто добрый жест. Ужасно сложно найти баланс в отношениях с ним и не перегнуть палку.
Мне нравятся сложные задачи, но, боюсь, эта может оказаться мне не по зубам.
Еще раз спасибо за подарок, и с Рождеством.
Гермиона.
Дорогая Гермиона.
Всегда пожалуйста. Я заинтригована кольцом — даже не подозревала, что Снейпу нравятся побрякушки. Это разрыв шаблона, над ним стоит бы поразмыслить. Ты все-таки втянула меня в свой безумный проект "Дикий мустанг" (Да, я буду продолжать называть его так! И пусть это малодушно, зато мы сможем говорить об нем в присутствии других). Я буду анализировать все детали, которые ты расскажешь, так что держи меня в курсе.
Ты говорила, он не любит, когда его благодарят, и это очень интересно. Есть несколько возможных причин. Во-первых, он просто не привык, ведь ему никогда не говорили что-то вроде: "Кстати, спасибо, что разобрался с этим маньяком с манией величия и выдержал за нас бесконечные пытки, без тебя мы бы не справились". Я даже сомневаюсь, что его часто благодарили за всякие мелочи, вроде пресловутой переданной ручки! А может, он вообще не приемлет концепцию долга и признательности — ведь это и есть подоплека благодарности, в конце концов. Или ему просто не нравится, когда заостряют внимание, что он сделал что-то хорошее.
Когда я прочла твои слова о поиске баланса, мне на ум пришло одно сравнение — я поймала себя на мысли о работе кузнеца с чугуном. Это очень хрупкий материал. Его можно согнуть, придать форму, но следует действовать очень осторожно. Надави слишком сильно, и чугун треснет. Может быть, Снейп уже близок к этому, но лично мне кажется, до этого еще не дошло. Кто знает, вдруг у тебя получится его спасти, немного смягчить металл. Ну как, я правильно мыслю?
Луна.
Милая Луна.
Очень красивая метафора, правда. Я буду вспоминать ее, разговаривая с профессором. Не знаю, как сюда вписывается Астрономическая башня, ведь даже в Волшебном мире чугун тебя не обнимет и не позволит выплакаться.
Но сейчас я хочу рассказать тебе, что случилось в Новогоднюю ночь...
* * *
Время до полуночи Гермиона провела с коллегами. Снейпа нигде не было видно. Пожелав всем счастливого Нового года, она пошла к себе. Поспать ей удалось всего лишь час: ее разбудил Крукшанкс, громко мяукая и трогая за руку.
— Что? — сонно пробормотала она, открывая один глаз. — Опять игрушка под кроватью застряла? Подождет до утра!
Кот замяукал настойчивее, бодая ее головой в лицо. Нахмурившись, Гермиона села. Крукс спрыгнул на пол и отправился к двери, оглядываясь и снова подавая голос.
— Понятно, хочешь, чтоб я пошла с тобой.
Грейнджер вздохнула, спустила ноги с кровати и взяла мантию.
— Хорошо, хорошо, но если дело в Тимми, который опять свалился в колодец, я вернусь в постель.
В замке царил ледяной холод. Гермионе потребовалось несколько минут, чтоб одеться, игнорируя все более требовательные крики кота.
Завязав волосы, она наградила животное раздраженным взглядом.
— Ради Мерлина, Крукс, да что случилось? Кто-то из студентов в беде?
Её фамильяр издал негодующий звук, предположительно «нет», и поставил лапу на порог полуоткрытой двери. Сунув ноги в туфли, она вздохнула и последовала за ним в коридор.
— Тогда кто?
Он мяукнул в ответ и помчался вперед. На повороте в коридоре кот остановился и, нетерпеливо дергая хвостом, дождался, пока подойдет хозяйка.
Подавив зевок, Гермиона замерла — ей пришла в голову новая мысль.
— Что-то с Северусом?
В ответ еще одно мяуканье.
Плотнее завернувшись в мантию, она поспешила за котом, спускаясь короткими путями через потайные проходы в подземелья.
— Ему больно?
Крукс раздраженно фыркнул в усы.
— Не больно. Ну, хотя бы что-то. Думаешь, нужно идти к нему?
Кот замяукал в ответ.
— Знаешь, друг, насколько стала бы проще моя жизнь, если бы ты просто начал разговаривать?
Не зная, чего и ждать, Гермиона осторожно произнесла пароль и вошла в апартаменты зельевара. В комнатах стояла непроглядная темень. Грейнджер задержалась у двери, дав глазам привыкнуть, и услышала слабую мелодию: кажется, играл Леонард Коэн. Депрессивная музыка — плохой знак, как и тот факт, что она почувствовала запах виски — много виски.
— Северус? — неуверенно полушепотом произнесла Гермиона.
— Что вы здесь делаете так поздно, профессор Грейнджер? — протянул откуда-то Снейп. — Подземелья не подходящее место для ночных прогулок.
— Ну, снаружи идет снег, так что я решила погулять здесь, — съехидничала Гермиона, вглядываясь во тьму, и подняла палочку. — Люмос.
Профессор сидел развалившись в кресле в дальнем конце комнаты. Он поднял руку, защищая глаза от света волшебной палочки. Бутылка на столе почти опустела. Голос Коэна смолк, вместо него запел кто-то столь же "жизнерадостный", вроде бы Ник Кейв.
— Какой нетрадиционный способ отметить Новый год. Большинство людей празднуют все-таки чуть более позитивно.
— Никогда не страдал стадными инстинктами. Что вам здесь понадобилось?
— Крукс вообразил себя ЛэссиАналогия с умной собакой породы колли из одноименной книги и сериала..
— Чертов кот. Такой же назойливый, как его хозяйка, — пробормотал Снейп. — Царапал меня за руку и не давал подливать выпивку.
— Может, он думал, что вам уже хватит, — желчно заметила Гермиона, устраиваясь в кресле напротив зельевара. — Зачем вы это делаете?
— Разве нужен повод?
— Да бросьте, Северус. Вы не так пьяны, как притворяетесь. Если бы вы действительно выпили столько, сколько не хватает в этой бутылке, вы бы уже валялись без сознания. Что случилось? Не любите Новый год?
— Сложно сказать, он наступил всего час назад. Но не так чтобы очень.
— Вы знаете, что я не об этом спрашивала, так что хватит шуточек. Что не так?
— А что так? — возразил Снейп. — Разве этот год будет не таким, как предыдущий? Одни и те же ошибки, те же глупости, по кругу снова и снова, как заевшая пластинка. Ебучая бессмыслица.
Никогда раньше Гермиона не слышала, как Снейп сквернословит. C другой стороны, от волшебников она вообще ни разу не слышала нецензурной брани, крепкие словечки они обычно заменяют изобретательными вариациями на тему имени Мерлина.
Однако именно из уст Северуса матерщина ужасно шокировала.
— Интересная точка зрения, даже для вас.
— Но ведь так и есть, — настаивал он. — Все думают, новогодние праздники — это время надеяться, давать себе обещания, смотреть в будущее. Никто не задумывается, что все обещания уже в феврале забудутся, и смотреть в будущее будет не на что. Как вы отпраздновали наступление нового тысячелетия?
— Что? Ох... На площади Гриммо. Выжившие члены Ордена решили собраться и отметить вместе.
— Как мило, — съехидничал он. — Я был в Нью-Йорке, на Таймс-сквер. Там собрались, должно быть, сотни людей. Зазвучал обратный отсчет, и когда он закончился, в полночь, все так радовались, а потом хором запели Старое, мать его, доброе время “Auld Lang Syne”. Эту старую шотландскую песню поют, когда часы бьют двенадцать, почти во всех англоязычных странах, отмечая наступление Нового года. Часть этой песни была написана Робертом Бернсом в 1700 годах, и была впервые напечатана в 1796 году после его смерти. Название песни, “Auld Lang Syne”, буквально означает «давным-давно» или «старые добрые времена».. На мгновение я тоже почувствовал это — всеобщее единение, когда люди думают и чувствуют одно, и вдруг на самом деле чуть не поверил, что надежда еще жива. Всего на мгновение. Потом возникла драка, полицейский отряд поспешил разогнать толпу, и все стало... обычным ровно через минуту после полуночи. Я понял: все ложь. Нет для человечества никакой надежды. Мы сами — наш собственный злейший враг.
— Ну, если это и правда так, Северус, зачем вообще вставать по утрам? — бросила она ему. — Что вы здесь делаете? Если все так безнадежно, стоило давным-давно покончить с собой. — Слова прозвучали сурово и жутко, но усталый тон зельевара потряс Гермиону до глубины души, и она почти отчаялась добиться от него хоть какой-то реакции. — Зачем тогда вы через все это прошли?
— Будь я проклят, если знаю, — резко ответил он. — Ничего хорошего мне это не принесло, не так ли? Ничего особенного я не добился. Это не первый Темный Лорд, которого увидел мир, и не последний. Рано или поздно один из них победит. Мог победить и этот. Разве что-то изменилось бы? Люди все также совершают ужасные преступления, все еще цепляются за свои предрассудки, как дети за плюшевых мишек, все еще боятся темноты. Зло, тьма и ненависть никуда не делись. Еще несколько лет — и появится очередной Тот-Кто-Хочет-Стать-Анаграммой, и все начнется заново. Будет разыгран тот же спектакль, вот только, может быть, на этот раз мы проиграем. Это как революция. Вы знаете, почему это называется ре-волюцией? Потому что она всегда приходит снова. Люди умирают, но ничего не меняется.
Не в состоянии выдавить ни слова, Гермиона некоторое время молчала, пытаясь представить, каково это, так себя чувствовать. Неужели он действительно верит в то, что сказал? Она безумно надеялась, дело только в алкоголе и его настроении. Потому что если Снейп на самом деле так видел мир, он окончательно сломлен, и тут уже ничем не помочь.
От ее ответа зависело слишком многое, она хорошенько подумала, а потом сказала:
— В этом весь смысл, Северус. Люди все еще могут выбрать, быть ли им злыми, предубежденными и испуганными. Они по-прежнему могут быть хорошими и плохими. Если бы выиграл Темный Лорд, не осталось бы никаких вариантов. Мы бы стали бы его рабами, марионетками или умерли. Мы боимся темноты, потому что все еще понимаем разницу между светом и тьмой, мы решили рискнуть и остаться на стороне света. Может, в один прекрасный день что-то изменится, может, мы проиграем. А может, нет. Но сейчас-то мы победили, так что мир может продолжать жить прежней жизнью, а не погружаться в пустоту ночи. Он не покатится во тьму.
— По крайней мере, не весь, — немного помолчав, ответил Северус, и Гермиона почувствовала, что они подошли к тому, что его действительно мучило.
— Право на искупление есть у всех, Северус, даже у вас.
— Вам легко говорить. Вы когда-нибудь убивали?
— Не знаю, — честно ответила Гермиона. — В бою всегда неразбериха. Понятия не имею, попадали ли мои заклинания в цель. Я не знаю, стали они причиной смерти или нет. Но бросала я их с целью убить, да.
— В сражении, для самообороны или защиты близких, — кивнул профессор. — В этом нет чести, и уж конечно, нет славы, зато в каком-то смысле оправданно. Представьте себе другой сценарий. Представьте, что вы убиваете беспомощных безоружных пленников, зачастую чересчур медленно и жестоко, только потому, что кто-то вам велел. Представьте, что ваша жертва — кто-то знакомый. Или ребенок. Да любой человек — потому что не имеет значения, кем они были, до того как вы... превратили их просто в мясо.
Представьте себе, вам приходится творить немыслимое над беспомощными жертвами, раз за разом. И наблюдать действия еще более ужасные, при этом вы не можете сделать абсолютно ничего, чтобы прекратить издевательства. Только стоять и смотреть. И все потому, что некий самодовольный лицемерный ублюдок утверждает, что это для большего блага, что важнее нет ничего, поэтому вы должны выкупать себя в крови и разорвать душу на части. И теперь всякий раз, стоит вам закрыть глаза, вы видите мертвецов, перед которыми вы в неоплатном долгу. — Слова потоком лились из него; он говорил так быстро, что даже запинался. — Если вы попытались понять, каково чувствовать такое, попробуйте еще кое-что. Представьте себе, что раз за разом пытают теперь уже вас, часто без всякой причины, просто потому, что хозяин заскучал или злится. Над вами всячески издеваются, истязают потехи ради. При этом сами вы думаете, что все происходящее справедливо. Потому что вы, под прикрытием некой благородной цели, причиняли боль другим, когда на самом деле, на самом деле! — это вовсе не так. И под пытками вы пытаетесь гордиться своей стойкостью, стараетесь найти что-то хорошее в блядской помойке своей жизни, отыскать что-то, что еще не прогнило насквозь.
А когда, наконец, вам, израненному и истекающему кровью, позволяют уйти, вы не можете залечить раны и отдохнуть, вам приходится отчитываться за очередной провал перед другим хозяином — в другой темной комнате, полной людей, презирающих вас за вашу службу. Они не знают, что вы ранены, а если бы и знали — им плевать. Они бы только порадовались, узнав, что вы страдаете, ведь они думают, что все это вы это заслужили, и вы понимаете, что они правы. — Его сильно трясло, кто-то другой на его месте уже бы рыдал. Гермиона предпочла бы, чтоб он заплакал. Все что угодно, лучше, чем эта пустота в его глазах. Он был в аду. — Представьте себе, что это длится почти каждый день год за годом. В итоге все сливается в одно размытое пятно, и вы можете отличить лишь, когда были ранены сильнее, потому что времена, когда не было больно, вы уже забыли. Вы не можете вспомнить лица людей, которых убили и замучили, потому что их было слишком много. Шрамов на вас больше, чем неповрежденной кожи, и вы даже не знаете, как получили большинство из них. С каждым днем в мире творится все больше зла, и вы осознаете, что вы часть этого. Вы делаете мир хуже, в надежде, что своими действиями поможете кому-то остановить эту тьму.
С вами рядом никого нет, потому что вы остались один и укусили руку, которая вас кормила, откусили ее начисто. Нет человека, который не испытывал бы к вам ненависти. И все же, независимо от того, насколько люди презирают вас, они никогда, никогда не смогут ненавидеть вас так, как вы сами себя ненавидите, и вы, блять, не можете остановиться. Никакого выхода нет. Вам остается лишь идти дальше и надеяться, что все скоро закончится. Да вот только надежды в вас больше не осталось.
Гермиона боролась с тошнотой, не в силах остановить слезы, текущие по щекам. Невозможно даже вообразить то, что описывал Снейп, но она поняла достаточно, и тряслась от напряжения, пытаясь справиться с осознанием услышанного. Если бы подобное произошло с ней, она бы умерла почти сразу. Как он смог быть настолько сильным, чтобы выжить?
— И вот вы почти сдались, ваша жизнь катится под откос. И тут от вас отказался единственный человек, который видел в вас хоть какой-то прок, потому что решил, что взять с вас больше нечего. Не потому, что он узнал, что вы пытались совершить, не потому, что вы, наконец, нашли в себе силы сказать ему, что он больной ублюдок, а просто потому, что он перестал в вас нуждаться.
Вы не нужны вообще никому, вам нечего предложить людям. Вы можете лишь попытаться оправдать свои непростительные преступления и свою ложь, валяясь в собственной крови и умоляя о смерти, только ради того, чтоб вам и в этом было отказано.
Наконец, все заканчивается. Вам остается только уползти подальше — зализывать раны, пить чашу горького знания, что вам нет места в новом мире, который вы помогали создавать. Потому что любой, кто вас узнает, попытается вас немедленно прикончить, а вы не против, вы этого жаждете. Вы мечтаете умереть, но знаете, что не заслуживаете смерти, ведь смерть слишком легкое избавление после всего, что вы натворили. В итоге, вам приходится заставлять себя жить в мире, который вас отвергает, ибо он слишком хорош для таких, как вы. Ваша жизнь — лишь жалкое подобие существования, от души остался ничтожный огрызок... И вы говорите мне об искуплении?
Снейп замолчал, тяжело дыша, словно долго бежал. Схватив виски, он выхлебал остатки несколькими длинными глотками, задыхаясь от неразбавленного алкоголя. А потом швырнул бутылку через комнату, разбив ее о стену. В какой-то момент его речи вездесущая музыка остановилась, и теперь, в почти полной темноте, тишина подавляла.
— Я не могу себе этого представить, — наконец, сквозь слезы выдавила Гермиона. — Вы знаете, что не могу. Я не могу даже представить себе это.
Крукшанкс запрыгнул Северусу на колени, издавая низкое огорченное мурчание, и ткнулся мордой в руки волшебника, пытаясь утешить. Медленно, очень медленно дыхание зельевара успокоилось. Учитывая внезапный приступ откровения, он держался неестественно хладнокровно.
— А теперь представьте еще кое-что, — прохрипел он. — Представьте себе результат. Только представьте — вы каждый день видите людей, которые не имеют ни малейшего представления, как им повезло, что они до сих пор живы и свободны. Представьте, вы наблюдаете, как они впустую тратят этот дар, совершая те же самые глупые ошибки, снова и снова. А потом еще раз поинтересуйтесь, почему я думаю, что Новый год вообще не стоит праздновать.
Профессор произнес это так, будто он рассказывал это все о ком-то совершенно другом, будто он никогда ни в чем не признавался вообще. Это ненормально и нездорово, но если именно так он справлялся с последствиями, если так он борется с последствиями, она не имела права его останавливать. Гермиона утерла глаза рукавом и, сделав глубокий вдох, попыталась придумать какие-то невероятно значимые и глубокие слова, которыми можно попытаться до него достучаться. Вдруг где-то на задворках ее разума тихий голос, удивительно похожий на голос Северуса, подсказал ей другой путь, и Грейнджер резко сменила тактику.
— Вы закончили? — едко спросила она.
Снейп моргнул, растерялся, а затем вроде бы сосредоточился.
— На данный момент да.
— Хорошо. Потому что вы начали немного повторяться. — Надеясь, что ее инстинкты правы, она откинулась на спинку стула. — Я не Альбус Дамблдор и не приготовила замечательную речь о любви и жертвах. Вы говорите правду. Люди глупы, а жизнь не всегда приятная штука, и ваша была хуже, чем у большинства, но на этом история не заканчивается. Слишком по-гриффиндорски — видеть лишь одну сторону вещей. Если бы не было ничего хорошего, вы просто не смогли бы ничего разглядеть во тьме. Даже в вашей жизни были неплохие времена. В юности у вас была Лили. Хорошие моменты с коллегами, даже если это только треп за завтраком, или тот раз, когда вы выступили на их стороне против Амбридж, и не говорите, что не наслаждались той конфронтацией. Ваша работа с зельями — я видела, как вы их варите. Есть много хорошего в мелочах — книгах, вашей музыке, оригами. Будь вокруг одно