Однако в 1991 году, когда началась война в Персидском заливе, хрупкая, надломленная Вьетнамом психика Боба Карри не выдержала. Ему было некуда деваться от вездесущих репортажей о войне, от фотографий, от газет. Эти мучительные образы возвращали его во Вьетнам. Приступы паники и вины, приливы мучительных воспоминаний стали тяжелее, и теперь Бобу часто стали сниться кошмары, в которых он падал вместе с подбитым горящим самолетом. Как-то раз во сне он с силой ударил кулаком по спинке кровати и напугал жену – а ему приснилось, будто он падает в самолете, и он пытался нашарить рычаг управления. Кроме того, Боб начал сильно пить, однако и спиртное не помогало. После теракта 11 сентября тема войны вновь оказалась в центре общественного внимания, а у Боба опять участились приступы и запои.
Наступил 2002 год. Как-то раз Боб зашел в городскую аптеку купить что-то для жены и, пролистывая журнал, увидел нечто, потрясшее его до глубины души. В журнале рассказывалось о том, что в Лаосе обнаружены и идентифицированы останки двух солдат – сослуживцев Боба, которые долгое время считались пропавшими без вести. Узнав о гибели двух товарищей, Боб сломался, его рассудок помрачился. Он пришел в себя уже в больнице, под охраной двух полицейских. Те сообщили Бобу, что он попал в автокатастрофу и насмерть сбил человека.
Выйдя из больницы, Боб предстал перед судом по обвинению в убийстве. Его оправдали, поскольку у мужчины диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство, но отправили в психиатрическую клинику. Там Боб глубоко задумался обо всех своих потерях и разрушениях. За время судебного разбирательства они с женой потеряли дом, а дочери из-за недостатка денег пришлось бросить колледж. Боб задумался о самоубийстве. Ведь он разрушил не только свою семью, но и семью сбитого человека. «Мне место в тюрьме, – сказал он себе по окончании суда. – Меня надо наказать. Я убил человека, причинил всем горе и должен умереть. Я должен покончить с собой». Однако ему дали второй шанс. «Как мне жить дальше? – спрашивал он себя. – Как жить с этим грузом вины?»
Боб вспомнил об одном случае, который произошел в ходе судебного процесса. У него был спонсор из «Общества анонимных алкоголиков», тоже ветеран войны во Вьетнаме. Как-то раз он повел Боба обедать в клуб ветеранов-«вьетнамцев». Бобу это перевернуло всю душу. Они ели, сидя в окружении разных военных сувениров, напоминавших Бобу о войне, но эта обстановка не провоцировала у него негативной реакции, не вызывала приступов воспоминаний и ужаса. Скорее она напомнила ему о том, ради чего он пошел в армию и на войну: о желании служить любимой родине.
В этом безопасном месте, в окружении таких же, как он, боевых товарищей, которые тоже боролись с воспоминаниями и ПТСР, Боб нашел новый круг общения, отклик, поддержку. Здесь его не осуждали, а это для Боба было крайне важно, ведь он 30 лет прожил с клеймом, потому что многие обычные люди ненавидели войну во Вьетнаме и ее ветеранов. Когда в 1971 году он демобилизовался и приехал домой, то демонстранты в аэропорту закидали его и других ветеранов яйцами с криками: «Детоубийцы!» Боб чувствовал себя изгоем в родной стране и лишь позже понял, что именно это ощущение и спровоцировало у него стресс и вину, а те запустили механизм ПТСР.
Придя в клуб ветеранов, Боб быстро обнаружил, что боевые товарищи понимают его как никто другой. «Мне стало легче, когда я нашел тех, кто переживал стресс, подобный моему. Это как-то умерило мою душевную боль», – признается Боб. Он задумался о том, как поделиться опытом с другими ветеранами, как помочь тем, кто тоже страдает от ПТСР, как донести до них, что товарищеская поддержка – мощное лекарство. Боб знал, что существует множество ветеранских союзов и организаций, но, как правило, они объединяют людей более старшего возраста, а их деятельность и разные формы общения так или иначе связаны с совместным употреблением спиртного в товарищеском кругу. Для ветеранов Вьетнама это не подходило и было опасно: многие из них, как и сам Боб, боролись с ПТСР и алкогольной или наркотической зависимостью. Боб твердо решил, что «вьетнамцам» нужно нечто более современное и трезвое.
По этой причине в 2008 году он с несколькими единомышленниками основал «Сухой док» – общественный центр для ветеранов в формате клуба-кофейни, который содержат сами ветераны. Здесь можно послушать живую музыку, принять участие в дискуссиях книжного клуба, позаниматься различными видами искусств и пройти психотерапевтические сеансы для ветеранов и их семей. По средам утром работает шахматный отдел, а по пятницам днем – секция медитации. Принимают в клуб и тех, кто ветеранами не является, – присутствие и участие рядовых людей помогает ветеранам интегрироваться обратно в гражданскую жизнь.
«Наша идея наша была такова: у человека должно быть такое место, куда он может пойти, кроме бара. Вот такой клуб-кафе, где собираются другие ветераны, с которыми можно общаться хоть каждый день, – объясняет Боб. – У нас его ждет хорошая товарищеская компания и вкусный кофе. Именно это я и хотел предложить».
Изначально у Боба не хватало денег на открытие клуба, поэтому он купил старенький, подержанный фургончик для торговли воздушной кукурузой и превратил его в кафе на колесах, а в 2009 году открыл свое первое постоянное кафе. В 2012 Белый дом назвал Боба Карри «чемпионом перемен» и поощрил за заботу о ветеранах. В 2014 году «Сухой док» превратился в целую сеть кафе-клубов по всему западу США: у них есть два кафе в Милуоки, одно в Мэдисоне и еще одно в окрестностях Чикаго.
Трагическая история с автокатастрофой заставила Боба Карри заглянуть в собственную душу и задуматься о том, что он может дать миру. «Служение людям – вот путь, который показался мне единственно возможным и осмысленным после того, что со мной случилось, – признается мужчина. – Повернуть время вспять я не могу, но могу улучшить мир, и это придает мне сил идти дальше. Когда очередной ветеран говорит мне, что „Сухой док“ изменил его жизнь к лучшему, я понимаю, ради чего живу!»
После травматического опыта многие люди ощущают острое желание помогать товарищам по несчастью, тем, кто пережил нечто похожее. Психологи и психиатры называют подобное стремление «миссией выжившего». По словам авторитетного психиатра Роберта Джея Лифтона, «выживший – это тот, кто столкнулся с угрозой смерти или видел смерть других, но уцелел сам. Он ощущает долг перед умершими и потребность увековечить их память или выполнить их желания, чтобы оправдать факт собственного выживания».
В наши дни значение термина «выживший» значительно расширилось и включает также жертв несмертельных травм. Они тоже зачастую ощущают перед собой задачу уберечь других людей от испытаний, которые прошли сами. Например, «выжившие» после сексуальной травмы становятся психотерапевтами, специализирующимися на лечении последствий насилия. Выжившие после массовых расстрелов прилагают усилия, чтобы лоббировать ужесточение законов о ношении оружия. Родители, у которых дети умерли от лейкемии, посвящают себя пропаганде профилактики рака, распространению информации о нем, поддержке исследований в этой области. Выжившие после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки борются за запрет ядерного оружия и сокращении вооружения. Все эти целенаправленные и осмысленные действия помогают людям приспособиться к жизни после травмы. Когда пострадавшие помогают другим избежать страданий, то, по наблюдению ученых, у них снижается депрессия, тревожность и гнев, зато возрастает оптимизм, укрепляется надежда и прибавляется смысла в жизни.
Что касается Боба Карри, он стремится помочь более молодым военным ветеранам избежать тех ошибок, которые когда-то совершил сам, особенно в отношении алкоголизма. «Я не могу вернуться в прошлое и изменить свою жизнь и поступки, – говорит Боб. – Но я могу помочь ветеранам современных войн, чтобы они не повторили моих ошибок». Целенаправленно исполняя поставленную задачу, Боб Карри помог не только новому поколению ветеранов войны, но и самому себе. Эта миссия сыграла огромную роль в том, чтобы его собственная жизнь вернулась в нормальное русло. С 2002 года Боб Карри не употребляет спиртного.
Большинство из нас знает о том, как ПТСР способно подкосить человека. Но куда меньше известно такое явление, как посттравматический рост – процесс, который позволил Бобу Карри выбраться из пучины отчаяния и подняться на новую высоту – на позицию лидера в ветеранском сообществе. Как показывает история Боба, эти две реакции на травму не взаимоисключающие и не являются противоположностями. Тот, кто пережил ПТСР и упадок, вполне может затем пережить и подъем духа как следствие того же ПТСР. Большинство людей, столкнувшихся с травмой, затем испытывают отдельные симптомы ПТСР: кошмарные сны или приступы мучительных воспоминаний, но расстройство при этом не развивается. Однако исследователи установили, что среди жертв травмы от половины до двух третей людей сообщают о посттравматическом росте и лишь незначительный процент страдает от ПТСР. Иными словами, тех, кто, по выражению Ницше, стал сильнее от того, что его не убило, – больше.
Ричард Тедеши и Лоренс Калхун из университета Северной Каролины – два ведущих специалиста по посттравматическому росту. Они определяют это явление как «положительную перемену, которая возникает в результате борьбы с самыми сложными и суровыми жизненными кризисами». Термин «постртравматический рост» исследователи сформулировали в 1990-е годы. Эта идея возникла у них после изучения того, как люди находят смысл в жизни и обретают умудренность. Исследователи опросили тех, кто преодолел различные суровые испытания и бедствия в надежде узнать, как эти люди развивают в себе мудрость и глубину мировоззрения. Ученые предполагали, что они извлекают из суровых испытаний некий бесценный и уникальный опыт, который позволяет им взглянуть на мир совершенно по-новому. Опросив множество людей, пострадавших от травмы, ученые обнаружили, что испытания порой помогают человеку кардинально измениться к лучшему. Причем эти изменения намного значительнее и происходят куда чаще, чем подозревали исследователи.
«Десять лет мы изучали родителей, потерявших детей, – рассказывал Тедеши. – Эти люди пережили самую тяжелую и большую утрату, настоящее горе. Я наблюдал, как они помогают друг другу, как сострадательно и участливо относятся к товарищам по несчастью. Даже в состоянии острого горя они находят в себе силы как-то изменить обстоятельства, приведшие к смерти их детей, и уберечь других детей. Несмотря на скорбь, они занимаются предотвращением детских болезней или несчастных случаев, чтобы другим родителям не пришлось переносить то, что перенесли они. Это замечательные и целеустремленные люди с четкими жизненными приоритетами».
Изучив самые разнообразные реакции человека на травму и кризис, Тедеши и Калхун выделили пять типов.
1. Укрепление взаимоотношений. Например, одна женщина, которой диагностировали рак груди, осознала, что отношения с близкими – самое драгоценное и важное, что у нее есть. Многие люди реагируют на травму тем, что начинают активно укреплять свои отношения с близкими, находя в этом опору и смысл жизни. Джеймс, о котором шла речь в главе о сопричастности, вступил в ряды общества исторических реконструкторов, потому что искал поддержки, борясь с суицидальными мыслями. Скорбящие родители сообщили Тедеши и Калхуну, что потеря ребенка сделала их сострадательнее и восприимчивее к чужому горю. Они стали больше сочувствовать любой боли и горю, любой скорби.
2. Обнаружение новых целей и путей в жизни. Люди, пережившие травму, находят новый смысл и цели в жизни. Иногда это связано с конкретной миссией выжившего. Например, одна из опрошенных рассказала исследователям, что стала сиделкой для онкологических больных, после того как ее собственный ребенок умер от рака. Бывают случаи, когда травма становится толчком, заставляющим человека основательно пересмотреть свои приоритеты и систему ценностей. Именно с этим столкнулась Кристина, пережившая смерть матери.
3. Обретение внутренней силы. Когда кубинец Карлос Эйр внезапно обнаружил, что живет в США в нищете, он открыл в себе запас прочности и сил для выживания, черпая из внутреннего источника, о котором раньше не подозревал. Распространенная тенденция, которую исследователи обнаружили среди опрошенных, сводится к формулировке: «Я стал уязвимее, но сильнее». Это парадоксальное мировоззрение сформировалось и у женщины, пережившей насилие. Она признала, что окружающий мир теперь кажется ей опаснее, но в то же время она чувствует себя более стойкой, потому что после нападения обрела внутреннюю силу, на которую теперь и опирается.
4. Духовное развитие в том или ином варианте. У одних углубляется и укрепляется вера в Бога, как это произошло с Карлосом. Другие начинают проявлять более пристальный интерес к вопросам бытия, постигают глубинные истины о самом себе и о мире, как случилось с Имекой Ннакой после травмы позвоночника.
5. Усиление любви к жизни. Пережившие травму начинают еще сильнее, с новой страстью, любить и ценить жизнь во всех ее проявлениях. Если раньше они многое принимали как само собой разумеющееся, то теперь, после травмы, ощущают благодарность и за доброту случайного встречного, и за яркие краски осенней листвы. Эти люди начинают ценить мелочи, внимательно и зорко относиться к искоркам и проблескам красоты, которые озаряют повседневную жизнь. Смирившись со смертельным диагнозом, Жанин Делане ощутила, как укрепилась ее связь с природой, и это помогло женщине сосредоточиться на том, что теперь было для нее самым важным. «Я думаю, что теперь вижу, где важное, а где тривиальное, и хорошо их различаю, – сказала другая женщина, пережившая авиакатастрофу. – И теперь отчетливо понимаю, что на первом месте, что важнее всего делать, поэтому поступаю по зову сердца, а не по велению моды, общественного мнения или выгоды».
Чтобы нагляднее объяснить, как меняется восприятие мира у тех, кто пережил травму, Тедеши и Калхун прибегают к образу землетрясения. Представим себе, что в некоем городе, у которого была четкая структура, произошло землетрясение. Город необратимо изменился и никогда уже не будет прежним. Вся его структура теперь иная. Точно так же меняемся после травмы и мы: у нас изначально есть свои четкие фундаментальные убеждения и представления о мире. Травма переворачивает их. Однако из руин и на руинах можно построить нечто новое. После землетрясений города целенаправленно отстраивают заново, возводят укрепленные постройки и создают новые инфраструктуры, более прочные и устойчивые чем те, что были разрушены. Точно так же люди, которым удается после травмы перестроиться психологически, духовно и в иных аспектах, становятся сильнее. У них появляется запас сопротивляемости: эти люди готовы в будущем справиться с новыми испытаниями, а в конечном итоге они начинают мудрее распоряжаться своей жизнью, видят в ней больше смысла.
Задачей исследователей было выяснить, почему некоторые люди после травмы восстанавливаются лучше, а другие хуже или не восстанавливаются совсем. Тедеши и Калхун обнаружили, что суть травмы и ее степень тяжести играют в этом далеко не самую главную роль, как можно было ожидать. Один исследователь, изучавший посттравматический рост, писал: «К переменам приводит не сама травма, а то, как люди интерпретируют случившееся. То, как переворачиваются их представления о себе, о жизни и мире, и как этот переворот заставляет их вырасти». Когда Тедеши и Калхун углубились в изучение этих данных, они обнаружили, что между двумя группами людей, переживших травму (восстановившихся и сломавшихся), существует разница, которую можно описать как «намеренное размышление» или даже «целенаправленное переваривание» случившегося – «интроспекция». Участники опроса, которых изучали Тедеши и Калхун, провели много времени, пытаясь осмыслить свой болезненный опыт травмы, размышляя о том, как случившееся изменило их. Благодаря этому эти люди сумели впоследствии изменить свою жизнь в русле посттравматического роста.
Как запустить процесс интроспекции, целенаправленного осмысления? Один из способов – письменные практики. Нужно записывать свои мысли. Джеймс Пеннебейкер, сотрудник университета штата Техас, социальный психолог, изучает то, как люди интерпретируют свой опыт пережитого при помощи языка. Свои исследования ученый начал в 1980-е годы. Основываясь на опыте предшественников, он уже знал, что люди, пережившие травматическое событие, в большей степени подвержены депрессии и перепадам настроения, чем те, кто с травмой не сталкивался. Среди переживших травму также была выше смертность от инфарктов и онкологических заболеваний. Однако Пеннебейкер не знал, почему травма так разрушительно влияет на здоровье.
В один прекрасный день ученый систематизировал имеющиеся данные и обнаружил любопытную связь. Те, кто сообщал, что перенес сильную травму в детстве, но хранил ее в тайне, впоследствии, став взрослыми, были значительно сильнее подвержены заболеваниям, – в отличие от людей, переживших детскую травму, но рассказавших о ней окружающим. Это навело ученого на вопрос: а что, если уговорить тех, кто хранит молчание о травме, рассказать о ней анонимно? Улучшит ли это их здоровье?
В течение последних 30 лет Пеннебейкер пытается ответить на этот вопрос: он приглашает жертв травм к себе в лабораторию в течение 3–4 дней подряд на 15 минут и предлагает им записать «самый тягостный опыт в жизни». Он настаивает, чтобы опрашиваемые по-настоящему распахнули душу и погрузились в свои глубинные эмоции и мысли, касающиеся пережитого и того, как травма повлияла на них. Пациенты Пеннебейкера писали об эпизодах изнасилования, грабежа, потери близких, о попытках самоубийства. Нередко опрашиваемые выходили из лаборатории ученого в слезах.
Пеннебейкер обнаружил, что те, кто изливал свои мысли и чувства на бумагу, впоследствии реже обращались к врачу с жалобами. Они также сообщали, что стали лучше учиться, у них уменьшались симптомы тревожности и депрессии, снижалось кровяное давление и сердцебиение, укреплялся иммунитет. Иными словами, экспрессивное письмо доказало свою целительную силу. Но почему письмо о травме именно в таком режиме оказалось столь эффективным лекарством?
Проанализировав записи пациентов во всех своих исследованиях, ученый обнаружил, что люди, описавшие свой травматический опыт методом экспрессивного письма, не просто рассказывали о случившейся травме или «выпускали пар», но, скорее, активно работали над тем, чтобы извлечь из случившегося смысл. И этот поиск смысла помогал пациентам преодолеть травматический опыт, как физически, так и эмоционально.
Письменная практика помогла пациентам Пеннебейкера извлечь смысл в нескольких аспектах. Во-первых, углубляясь в сам травматический опыт и его последствия, пациенты в конечном итоге воспринимали пережитое более мудро. Они использовали выражения, которые ученый называл «словами инсайта, озарения»: «осознаю», «понимаю», «знаю», «потому что», «прорабатывать», «понимать». Например, отец приходил к пониманию, что самоубийство сына было не его виной, – и это понимание помогало ему избавиться от груза прошлого и приносило облегчение.
Во-вторых, в течение 3–4 дней, по наблюдениям Пеннебейкера, у пациентов менялось восприятие. Такой вывод он сделал на основании того, как люди использовали местоимения. Поначалу они писали о том, что случилось «со мной» и что «переживаю я», но потом начинали переключаться на то, почему «он совершил надо мной насилие» или «она со мной развелась». Иными словами, они выходили за пределы собственной эмоциональной бури и пытались встать на точку зрения другого человека. Способность посмотреть на травму с иной точки зрения, как считает Пеннебейкер, указывает на то, что жертва травмы дистанцировалась от случившегося, – а это позволяет ей понять, как происшедшее повлияло на нее саму и ее жизнь.
В-третьих, те, кто сумел извлечь из травмы смысл, отличались еще и тем, что находили смысл положительный, а не только отрицательный. Пеннебейкер приводит один пример: «Предположим, я подвергся вооруженному нападению и грабежу в глухом переулке. Кто-то ударил меня железным прутом и отобрал деньги. Случившееся потрясло меня и лишило веры в людей. Я мог бы написать: „Это был кошмарный опыт. Я не знаю, как теперь жить и что делать,“ – и тому подобное. Я пишу о пережитом и в конечном итоге, возможно, извлеку из случившегося положительные выводы: „Теперь я понимаю, что мир – опасное место и нужно соблюдать осторожность“. Или: „Этот случай потряс меня во многих отношениях, но в то же время помог понять, что прежде мне очень везло. И что, к счастью, у меня есть надежные друзья, которые помогли мне справиться с травмой“». По словам ученого, положительная интерпретация приводит к улучшению здоровья.
Другое исследование показало, что люди, сумевшие извлечь из травмы положительные выводы, впоследствии, хотя и продолжали страдать от навязчивых мыслей о случившемся, лучше себя чувствовали.
Рассмотрим историю знаменитого Виктора Франкла, психиатра, который когда-то уцелел во время Холокоста. Франкл рассказывает о том, как утешал старшего коллегу-врача, овдовевшего двумя годами ранее. Коллега горячо любил жену, и ее смерть ввергла его в глубочайшую депрессию, из которой он никак не мог себя вытащить. Франкл настойчиво посоветовал ему изменить точку зрения. «Что бы случилось, коллега, – спросил его Франкл, – если бы вы умерли первым, а ваша жена пережила бы вас и осталась вдовой?» Врач ответил: «О, для нее это было бы мучительно, она бы ужасно страдала!»
Тогда Франкл подчеркнул, в чем заключается позитивный момент того, что врач пережил свою жену. «Видите, коллега, она избавлена от таких страданий, и это вы уберегли ее – конечно, дорогой ценой, потому что вы выжили и теперь скорбите и горюете по ней». Когда Франкл произнес это, коллега встал, пожал ему руку и вышел из кабинета. Франкл помог вдовцу отыскать положительный смысл в смерти жены – и это принесло врачу утешение.
В исследовании Пеннебейкера наибольшую пользу от эксперимента получили пациенты, которые со временем показали наибольший прогресс: им в большей степени, чем остальным, удалось найти смысл в случившемся. У этих людей изначальный эмоциональный отклик был очень резким, а истории – фрагментарными, но в ходе эксперимента, в течение 3–4 дней, их письмо становилось все более связным, глубоким и умудренным. Исследователь обнаружил, что, когда жертва травмы «выпускает пар», а затем возвращается к привычному мышлению, это не влечет за собой улучшения здоровья. Однако, если пациент в течение некоторого времени целенаправленно пишет о пережитом и пересматривает свою точку зрения, его здоровье в конечном итоге улучшается. Письменные практики помогают людям, пережившим травму, преодолеть изначальные эмоциональные реакции и перейти на более глубокий уровень осознания.
По сути дела, Пеннебейкер установил, что экспрессивное письмо обладает уникальными целебными свойствами: например, у пациентов, которых просили выразить эмоции, связанные с травмой, языком танца, улучшения были менее заметными, чем у тех, кто прописывал их на бумаге. Пеннебейкер объясняет эту закономерность тем, что, в отличие от многих других форм выражения, письмо позволяет систематически осмыслить и зафиксировать случившееся, упорядочить свои мысли и чувства. Посредством писания пациенты открывают для себя новые смыслы и постепенно начинают понимать, как травма вписывается в картину их жизни. Поэтому интроспекция и нарративы (обдумывание и письменные практики) – самые эффективные способы извлечь смысл из травмы и в конечном итоге преодолеть ее.
Но это не единственные имеющиеся в нашем распоряжении способы оправиться после тягостного опыта. И растущее количество исследований на тему человеческой способности приспосабливаться и проявлять жизнестойкость это подтверждает.
Исследователи психологической жизнестойкости задаются следующим вопросом: почему некоторые люди справляются с кризисами и травмами лучше других и после травматического опыта живут дальше, а других точно такой же опыт ломает? В начале 1990-х годов психолог Джина Хиггинс попыталась ответить на этот вопрос. В своей книге «Пластичные взрослые» она рассказывает о конкретных людях, которые пережили травмы, но при этом умудрились удивительно благополучно выжить.
Одна из героинь ее книги – Шибвон. Она выросла в катастрофической нищете, у ее родителей были напряженные отношения. Хотя отец Шибвон и любил своих детей, но держался от них на расстоянии. Он страдал психическим заболеванием и, когда Шибвон было семь лет, попытался покончить с собой. Мать девочки была воплощеннием кошмара. Огромная тучная женщина с громовым голосом, она регулярно избивала Шибвон и трех младших детей, а на ночь привязывала к кроватям. Дважды мать сдавала детей в приют, чтобы от них избавиться, хотя позже забирала обратно. Когда Шибвон исполнилось девять, родительское насилие стало нестерпимым. Мать позволяла своему новому дружку регулярно насиловать девочку под угрозой, что, если та проговорится, они убьют ее отца. Поэтому Шибвон молчала.
Свое детство Шибвон описывает словом «хаос». Она помнит постоянный крик, визг, побои, то, как ее швыряли через всю комнату. Никаких воспоминаний о проявлениях материнской любви и привязанности у нее не сохранилось. Мать постоянно бранила дочку за тупость и испорченность. Она также неоднократно сообщала малолетней девочке, что хотела избавиться от нее, сделав аборт, что дочь нежеланная и ненужная и что за отца Шибвон она вышла только из-за беременности. О роли, которую мать сыграла в сексуальном насилии, Шибвон говорит: «Это был еще один способ сообщить, как она меня ненавидит. О том, что я для нее просто грязь, жертвенный агнец».
Нет нужды объяснять, что последствия подобного насилия катастрофичны. Детская травма – одна из самых тяжелых для преодоления, которая кроме прочего оставляет после себя самые длительные, глубинные и тяжелые последствия, психологические и физические шрамы. Когда ребенок испытывает жестокий и неожиданный стресс, то его мозг и тело перенастраиваются таким образом, что он становится гиперчувствительным ко всем прочим стрессовым факторам, возможным в жизни, и более подверженным болезням. Иными словами, после острой травмы, перенесенной в детстве, человек, став взрослым, уязвим в большей степени. Существуют данные, согласно которым перенесенные в детстве травмы впоследствии приводят к сердечно-сосудистым заболеваниям, ожирению и раку. Взрослые, столкнувшиеся с серьезным стрессом в детстве, более склонны к наркотической и алкогольной зависимости, чаще страдают от депрессии, испытывают проблемы с обучением, склонны к тяжким преступлениям и правонарушениям в целом.
Именно поэтому история Шибвон примечательна. Хотя, уже будучи взрослой, она борется с депрессией и тревожностью, все же в целом проявляет удивительную жизнестойкость. Стресс и хаос были постоянным фоном ее детства, но не исковеркали ей жизнь. Шибвон выросла, освоила профессию медсестры в педиатрии и работает в отделении неонатальной реанимации. В 21 год девушка вышла замуж за горячо любимого человека и родила от него троих сыновей. У них крепкая и счастливая семья.
Систематические исследования по теме жизнестойкости начались около 1970 года с изучения таких детей, как Шибвон. Изначально психологи и психиатры стремились понять и выявить происхождение душевных болезней. Поскольку детская травма была одной из предпосылок последующих душевных расстройств, ученые принялись исследовать тех детей, которые выросли в нищете или в неблагополучных семьях. Отслеживая, как со временем развивались судьбы этих детей, исследователи сделали неожиданное открытие: хотя многие из детей сражались с душевными заболеваниями или вовсе ломались под их гнетом, все-таки была выявлена определенная группа более жизнестойких детей, нарушающих эту статистику: они не испытывали существенных проблем с психическим здоровьем. Они были эмоционально здоровы, создавали прочные отношения с партнерами, хорошо учились. Что отличало их от остальных?
С годами исследователи нашли ответ на этот вопрос благодаря изучению детей и взрослых, которым удалось вести здоровую и плодотворную жизнь после пережитого тяжелого опыта, стрессов и травм. Два специалиста по жизнестойкости, Стивен Саутвик из Йельской школы медицины и Деннис Чарни из Иканской школы медицины при больнице «Маунт Синай», потратили по меньшей мере 30 лет, изучая пациентов, которые, будучи военнопленными, перенесли такие травмы, как изнасилование, похищение и заключение, – и, по выражению ученых, вышли из испытаний согнувшись, но не сломавшись. Впоследствии эти жизнестойкие люди не только распрямились обратно, но некоторые даже выросли. Исследователи пишут: «По сути дела, многие из них сообщали, что стали гораздо сильнее ценить жизнь, у них упрочились семейные отношения, они обрели новый смысл жизни и осознали более четкие цели и приоритеты – именно вследствие пережитого тюремного опыта». Саутвик и Чарни брали у исследуемых подробные интервью, в результате чего вычленили несколько основных характеристик, отличающих жизнестойких людей от остальных.
Прежде всего, к ним относится наличие четкой и достойной жизненной цели, понимание своей миссии в жизни. Кроме того, у жизнестойких людей есть четкий моральный кодекс, тесно связанный с альтруизмом – бескорыстным служением другим. Каждая из этих характеристик сыграла важную роль в истории Шибвон. Когда мать отправила девочку вместе с братьями и сестрами в приют при монастыре, десятилетняя Шибвон помогала монахиням в яслях ухаживать за брошенными младенцами. Монахини и младенцы проявляли к ней привязанность и заботу, а это оказывало целительное воздействие и заставляло девочку задумываться о будущем и о своей цели в жизни. «Я уже тогда была уверена, что буду заниматься тем же, что и эти монашки, нянчиться с детками. Думала даже, что вернусь в этот монастырский приют и буду помогать детям, которые уже пережили немало бед, постараюсь сделать их жизнь лучше. Это и стало моей первой целью в жизни», – вспоминает Шибвон.
Размышляя о своем будущем и планируя его, девочка тем самым укрепляла свои надежды на лучшую жизнь, которая у нее когда-нибудь будет. Она понимала, что способна помочь другим, активно проявляя любовь и источая тепло вместо той ненависти и боли, которую получала от матери. «Я не так много могу предложить, – думала маленькая девочка, – но у меня есть я и мое сердце».