Исегодняпослеобходаонтакстал. ОнстоялнапрострелевзглядовОлегаиВадима, выступаяизстеныкакгорельеф.
ОлегиВадимпорасположениюсвоихкоекчастовстречалисьвзглядами, норазговаривалидругсдругомнемного. Во-первых, тошнобылообоим, итруднолишниеречипроизносить. Во-вторых, Вадимдавновсехоборвалзаявлением:
— Товарищи, чтобыстаканводынагретьговорением, надотихоговоритьдветысячилет, агромкокричать—семьдесятпятьлет. Ито, еслиизстаканатеплонебудетуходить. Вотиучитывайте, какаяпользавболтовне.
Аещё—каждыйизнихдосадноечто-тосказалдругому, можетбытьиненарочно. ВадимОлегусказал: «Надобыло бороться. Непонимаю, почемувытамнеборолись». (Иэто—правильнобыло. НонесмелещёОлегртараскрытьирассказать, чтоони-такиборолись.) ОлегжесказалВадиму: «Комужонизолотоберегут? Отецтвойжизньотдалзародину, почемутебенедают?»
Иэто—тожебылоправильно, Вадимсамвсечащедумалиспрашивалтак. Ноуслышатьвопроссостороныбылообидно. Ещёмесяцназадонмогсчитатьхлопотымамыизбыточными, априбеганьекпамятиотцанеловким. Носейчассногойвотхватывающемкапкане, онметался, ожидаямаминойрадостнойтелеграммы, онзагадывал: толькобымамеудалось! Получатьспасениевоимязаслуготцаневыгляделосправедливым, да, —нозатотрикратносправедливобылополучитьэтоспасениевоимясобственноготаланта, окотором, однако, немоглизнатьраспределителизолота. Носитьвсебеталант, ещёнепрогремевший, распирающийтебя, —мукаидолг, умиратьжесним—ещёневспыхнувшим, неразрядившимся, —гораздотрагичней, чемпростомуобычномучеловеку, чемвсякомудругомучеловекуздесь, вэтойпалате.
ИодиночествоВадимапульсировало, трепыхалосьнеоттого, чтонебылоблизнегомамыилиГали, никтоненавещал, аоттого, чтонезналиниокружающие, нилечащие, нидержащиеврукахспасение, насколькобылоемуважнеевыжить, чемвсемдругим!
Итакэтоколотилосьвегоголове, отнадеждыкотчаянию, чтоонсталплохоразуметь, чт о читает. Онпрочитывалцелуюстраницуиопоминался, чтонепонял, отяжелел, неможетбольшескакатьпочужиммыслямкаккозёлпогорам. Ионзамиралнадкнигой, состороныбудточитая, асамнечитал.
Ногабылавкапкане—ивсяжизньвместесногой.
Онтаксидел, анаднимупростенкастоялШулубин—сосвоейболью, сосвоиммолчанием. ИКостоглотовлежалмолча, свесивголовускровативниз.
Такони, кактрицаплиизсказки, моглиоченьподолгумолчать.
Истраннобыло, чтоименноШулубин, самыйупорныйизнихнамолчание, вдругспросилВадима:
— Авыуверены, чтовысебянеизморяете? Чтовамэтовсёнужно? Именноэто?
Вадимподнялголову. Оченьтёмными, почтичёрнымиглазамиосмотрелстарика, словноневеря, чтоэтоизнегоизошёлдлинныйвопрос, аможетбытьисамомувопросуизумляясь.
Ноничтонепоказывало, чтобыдикийвопроснебылзаданилизаданнеэтимстариком. ОттянутыеокрасненныеглазасвоистарикчутькосилнаВадимаслюбопытством.
Ответить-тоВадимзналкак, нопочему-товсебенечувствовалобычногопружинногоимпульсакэтомуответу. Онответилкакбыстарымзаводом. Негромко, значительно:
— Это—интересно. Яничегонасветеинтереснеенезнаю.
Кактамвнутренненимечась, какбыногунидёргало, какбыниобтаивалироковыевосемьмесяцев, —Вадимнаходилудовольствиедержатьсясвыдержкой, будтогоряникакогонинадкемненависло, иони—всанаториитут, аневраковом.
Шулубинопущенносмотрелвпол. Потомпринеподвижномкорпусесделалстранноедвижениеголовойпокругу, ашеейпоспирали, какеслибыхотелосвободитьголову—инемог. Исказал:
— Этонеаргумент—«интересно». Коммерциятожеинтересна. Делатьденьги, считатьих, заводитьимущество, строиться, обставлятьсяудобствами—этотожевсеинтересно. Притакомобъяснениинауканевозвышаетсянаддлиннымрядомэгоистическихисовершеннобезнравственныхзанятий.
Страннаяточказрения. Вадимпожалплечами:
— Ноеслидействительно—интересно? Еслиничегоинтереснейнет?
Шулубинрасправилпальцыоднойруки—ионисамипосебехрустнули.
— Стакойустановкойвыникогданесоздадитеничегонравственного.
Этоужсовсемчудаческоебыловозражение.
— Анаукаинедолжнасоздаватьнравственныхценностей, —объяснилВадим. —Наукасоздаётценностиматериальные, заэтоеёидержат. Акакие, кстати, выназываетенравственными?
Шулубинморгнулодинразпродолжительно. Иещёраз. Выговорилмедленно:
— Направленныенавзаимноевысветлениечеловеческихдуш.
— Такнаукаивысветляет, —улыбнулсяВадим.
— Нед у ши!.. —покачалпальцемШулубин. —Есливыговорите«интересно». Вамникогданеприходилосьнапятьминутзайтивколхозныйптичник?
— Нет.
— Вотпредставьте: длинныйнизкийсарай. Тёмный, потомучтоокна—какщели, изакрытысетками, чтобкурыневылетали. Наоднуптичницу—дветысячипятьсоткур. Полземляной, акурывсёвремяроются, иввоздухепыльтакая, чтопротивогазнадобынадеть. Ещё—лежалуюкилькуонавсёвремязапариваетвоткрытомкотле—ну, ивонь. Подсменщицынет. Рабочийденьлетом—стрёхутраидосумерок. Втридцатьлетонавыглядитнапятьдесят. Каквыдумаете, этойптичнице— интересно?
Вадимудивился, повёлбровями:
— Апочемуядолжензадаватьсяэтимвопросом?
ШулубинвыставилпротивВадимапалец:
— Воттакжерассуждаетикоммерсант.
— Онастрадаетотнедоразвитиякакразнауки, —нашёлсильныйдоводВадим. —Разовьётсянаука—ивсептичникибудутхороши.
— Апоканеразовьётся—триштукинасковородочкувыпоутрамлупите, а? —Шулубинзакрылодинглаз, итемнеприятнеесмотрелоставшимся. —Покадоразовьётся—вынехотелибыпойтипоработатьвптичнике?
— Имне интересно! —изсвоегосвешенногоположенияподалгрубыйголосКостоглотов.
ТакуюсамоуверенностьвсужденияхосельскомхозяйствеРусановзаметилзаШулубинымещёираньше: ПавелНиколаевичразъяснялчто-тоозерновых, аШулубинвмешалсяипоправил. ТеперьПавелНиколаевичиподкололШулубина:
— ДавынеТимирязевскуюлиакадемиюкончили?
ШулубинвздрогнулиповернулголовукРусанову.
— Да, Тимирязевскую, —удивлённоподтвердилон.
Ивдруг—напыжился, надулся, ссутулился—итемиженеловкими, взлетающимииподрезанными, птичьимидвижениями, поковылял, поковылялксвоейкойке.
— Такпочемужтогдабиблиотекаремработаете? —восторжествовалвдогонкуРусанов.
Нототужзамолчал—такзамолчал. Какпень.
НеуважалПавелНиколаевичтакихлюдей, которыевжизниидутневверх, авниз.
Всюду нечет
С первого же появления Льва Леонидовича в клинике определил Костоглотов, что это — деловой мужик. От нечего делать Олег присматривался к нему во время обходов. Эта шапочка, всегда посаженная на голову, ясно, что не перед зеркалом; эти слишком длинные руки, иногда кулаками всунутые в передние карманы глухого халата; эта боковая пожимка губ как бы с желанием посвистеть; эта при всей его силе и грозности шутливая манера разговаривать с больными — все очень располагало к нему Костоглотова, и захотелось потолковать с ним и вопросов несколько задать, на которые никто тут из врачей-баб ответить не мог или не хотел.
Но задать их было некогда: во время обходов Лев Леонидович никого, кроме своих хирургических, не замечал, миновал лучевых как пустые места; в коридорах же и на лестнице он слегка отвечал всем, кто с ним здоровался, но лицо его никогда не было свободным от озабоченности, и всегда он спешил.
А один раз о каком-то больном, который отпирался, а потом признался. Лев Леонидович со смехом сказал: «Раскололся -таки!»—иещёбольшезаделОлега. Потомучтословоэтовтакомсмыслезналимогупотребитьневсякийчеловек.
ЗапоследнеевремяКостоглотовменьшебродилпоклинике, иещёменьшеслучалосьпересеченийсглавнымхирургом. Нооднаждывыдалось, чтонаегоглазахЛевЛеонидовичотпердверькомнатёшкирядомсоперационнойивошёлтуда, значитзаведомобылтамодин. ИКостоглотов, постучаввстекляннуюзамазаннуюдверь, открылеё.
ЛевЛеонидовичуспелужесестьнатабуреткузаединственныйтутстолпосредикомнаты, сестьбоком, какнесадятсянадолго, ноужеписалчто-то.
— Да? —поднялонголову, какбудтоинеудивясь, ноитакжевсёзанято, обдумывая, чтописатьдальше.
Всегдавсемнекогда! Целыежизнинадорешатьводнуминуту.
— Простите, ЛевЛеонидович, —Костоглотовстаралсякакможновежливей, кактолькоунеговыходило. —Язнаю: вамнекогда. Носовершеннонеукого, кромевас…Двеминуты—выразрешите?
Хирургкивнул. Ондумалосвоём, этовидно.
— Вотмнедаюткурсгормонотерапиипоповоду…инъекциисинэстролавнутримышечно, вдозе… —ПриёмКостоглотоваигордостьегобылавтом, чтобысврачамиразговариватьнаихязыкеисихточностью—этимпретендуя, чтоиснимбудутговоритьоткровенно. —Таквотменяинтересует: действиегормонотерапии—накопительноилинет?
Дальшеуженеотнегозависелисекунды, ионстоялмолча, глядянасидящегосверхуипотомукакбыгорбясьприсвоейдолговязости.
ЛевЛеонидовичнаморщиллоб, переносясь.
— Данет, считается, чтонедолжно, —ответилон. Ноэтонепрозвучалоокончательным.
— Аяпочему-тоощущаю, что—накопительно, —добивалсяКостоглотов, будтоемутогохотелосьилибудтоужеиЛьвуЛеонидовичунеоченьверя.
— Данет, недолжно, —всётакженекатегоричноотвечалхирург, потомули, чтонеегоэтобылаобластьилионтакинеуспелпереключиться.
— Мнеоченьважнопонять, —Костоглотовсмотрелиговорилтак, будтоонугрожал, —послеэтогокурсаясовсемпотеряювозможность…ну…относительноженщин?.. Илитольконаопределённыйпериод? Уйдутизмоеготелаэтивведённыегормоны? илинавсегдаостанутся?.. Или, можетбыть, черезкакой-тосрокэтугормонотерапиюможнопереиграть—встречнымиуколами?
— Нет, этогонесоветую. Нельзя. —ЛевЛеонидовичсмотрелначёрнокосматогобольного, новосновномвиделегоинтересныйшрам. Онпредставлялсебеэтотпорезвсвежемвиде, какбытолькочтопривезённыйвхирургическоеичт о надобылобыделать. —Азачемэтовам? Непонимаю.
— Какнепонимаете? —Костоглотовнепонимал, чеготутможнонепонимать. Илипросто, верныйсвоемуврачебномусословию, этотдельныйчеловектожелишьсклоняетбольногоксмирению? —Непонимаете?
Этоужевыходилоизадвеминутыизаотношенияврачасбольным, ноЛевЛеонидовичименностойнезаносчивостью, которуюсразузаметилвнёмКостоглотов, внезапносказалкакстаромудругу, пониженнымнеслужебнымголосом:
— Слушайте, данеужеливбабахвесьцветжизни?.. Ведьэтовсёужасноприедается…Толькомешаетвыполнитьчто-нибудьсерьёзное.
Онсказалвполнеискренне, дажеутомлённо. Онвспоминал, чтовсамуюважнуюминутужизниемунехватилонапряженияможетбытьименноиз-заэтойотвлекающейтратысил.
НонемогегопонятьКостоглотов! Олегнемогсейчасвообразитьтакоечувствоприевшимся! Егоголовакачаласьпустовлевоивправо, ипустосмотрелиглаза:
— Ауменяничегоболее серьёзного вжизнинеосталось.
Нонет, небылзапланированэтотразговорраспорядкомонкологическойклиники! —неполагалоськонсультационныхразмышленийнадсмысломжизнидаещёсврачомдругогоотделения! Заглянулаисразувошла, неспрашивая, тамаленькаяхрупкаяхирургичка, навысокихкаблучках, всяпокачивающаясяприходьбе. ОнанеостанавливаясьпрошлакоЛьвуЛеонидовичу, оченьблизко, положилапереднимнастоллабораторныйлисток, самаприлеглакстолу(Олегуиздаликазалось—вплотнуюкоЛьвуЛеонидовичу) и, никакегоненазывая, сказала:
— Слушайте, уОвдиенкодесятьтысячлейкоцитов.
РассеянныйрыжийдымокеёотвеявшихсяволоспарилпередсамымлицомЛьваЛеонидовича.
— Нуичтож? —пожалплечамиЛевЛеонидович. —Этонеговоритохорошемлейкоцитозе. Простоунеговоспалительныйпроцесс, инадобудетподавитьрентгенотерапией.
Тогдаоназаговорилаещёиещё(и, правоже, плечикомпростоприлегаякрукеЛьваЛеонидовича!). Бумага, начатаяЛьвомЛеонидовичем, лежалавтуне, перепрокинулосьвпальцахбездействующееперо.
Очевидно, Олегунужнобыловыйти. Такнасамоминтересномместепрервалсяразговор, давнозатаённый.
Анжелинаобернулась, удивляясь, зачемещёКостоглотовтут, ноповышееёголовыпосмотрелиЛевЛеонидович—немножкосюмором. Что-тоненазовимоебыловеголице, отчегоКостоглотоврешилсяпродолжать:
— Аещё, ЛевЛеонидович, яхотелвасспросить: слышаливыоберёзовомгрибе, очаге?
— Да, —подтвердилтотдовольноохотно.
— Акаквыкнемуотноситесь?
— Трудносказать. Допускаю, чтонекоторыечастныевидыопухолейчувствительныкнему. Желудочные, например. ВМосквесейчасснимсумасходят. Говорят, врадиуседвестикилометроввесьгрибвыбрали, влесуненайдёшь.
Анжелинаотклониласьотстола, взяласвоюбумажку, исвыражениемпрезрения, всётакженезависимо(иоченьприятно) покачиваясьнаходу, ушла.
Ушла, ноувы—ипервыйразговорихужебылрасстроен: сколько-тонавопросбылоотвечено, авернутьсяобсуждать, чт о жевносятженщинывжизнь, былонеуместно.
Однакоэтотлёгко-весёлыйвзгляд, промелькнувшийуЛьваЛеонидовича, этаоченьнеограждённаяманерадержаться, открывалиКостоглотовузадатьитретийприготовленныйвопрос, тоженесовсемпустячный.
— ЛевЛеонидович! Выпроститемоюнескромность, —косотряхнулонголовой. —Еслияошибаюсь—забудем. Вы… —онтожеснизилголосиоднимглазомприщурился, — там, гдевечнопляшутипоют —вы…небыли?
ЛевЛеонидовичоживился:
— Был.
— Дачтовы! —обрадовалсяКостоглотов. Воткогдаонибыливравных! —Ипокакойжестатье?
— Я—непостатье. Я—вольныйбыл.
— Ах, во-ольный! —разочаровалсяКостоглотов.
Нет, равенстваневыходило.
— А—почемувыугадали? —любопытствовалхирург.
— Поодномусловечку: «раскололся». Нет, кажетсяи«заначка»высказали.
ЛевЛеонидовичсмеялся:
— Инеотучишься.
Равные-неравные, ноужебылоунихгораздобольшеединства, чемтолькочто.
— Идолготамбыли? —бесцеремонноспрашивалКостоглотов. Ондажераспрямился, даженевыгляделдохло.
— Дагодикатри. Послеармиинаправили—иневырвешься.
Онмогбыэтогонедобавлять. Но—добавил. Вотслужба! —почётная, благородная, нопочемупорядочныелюдисчитаютнужнымоправдыватьсявней? Где-товсё-такисидитвчеловекеэтотнеискоренимыйиндикатор.
— И—кемже?
— Начальникомсанчасти.
Ого! Тоже, чтомадамДубинская—господинжизниисмерти. Нотабынеоправдывалась. Аэтот—ушёл.
— Таквыдовойныуспелимединституткончить? —цеплялсяКостоглотовновымивопросамикакрепейник. Емуэтоиненужнобыло, апростопересыльнаяпривычка: внесколькоминут, отхлопкадохлопкадвернойкормушки, обозретьцелуюжизньпрохожегочеловека. —Какогожвыгода?
— Нет, япослечетвёртогокурсазаурядврачомпошёл, добровольно, —поднялсяЛевЛеонидовичотсвоейнедописаннойбумаги, заинтересованноподошёлкОлегуипальцамисталпрокатывать, прощупыватьегошрам. —Аэто— оттуда?
— Ум-гм.
— Хорошозаделали…Хорошо. Заключённыйврачделал?
— Ум-гм.
— Фамилиюнепомните? НеКоряков?
— Незнаю, напересылкебыло. АКоряков—покакойстатьесидел? —ужецеплялсяОлегикКорякову, спешаиеговыяснить.
— Онсиделзато, чтоотецегобыл—полковникцарскойармии.
Нотутвошласестрасяпонскимиглазамиибелойкороной—зватьЛьваЛеонидовичавперевязочную. (Первыеперевязкисвоихоперационныхонсмотрелвсегдасам.)
Костоглотовссутулилсяопятьипобрёлпокоридору.
Ещёоднабиография—пунктиром. Дажедве. Аостальноеможнодовообразить. Какпо-разному туда приходят…Нет, неэто, вотчто: лежишьвпалате, идёшьпокоридору, гуляешьпосадику—рядомстобой, навстречутебечеловеккакчеловек, иниему, нитебенеприходитвголовуостановить, сказать: «Ану-ка, лацканотверни!»Такиесть, знактайногоордена! —был, касался, содействовал, знает! И—сколькожеих?! Но—немотаодолеваетвсякого. И—ниочёмнедогадаешьсяснаружи. Вотзапрятано!
Дикостькакая! —дожитьдотого, чтобыженщиныказалисьпомехой! Неужеличеловекможеттакопуститься? Представитьэтогонельзя!
Авобщем—радоваться, выходит, нечему. НеотрицалЛевЛеонидовичтакнастойчиво, чтобемуможнобылоповерить.
Ипонятьнадобыло, чтопотеряно—всё.
Всё…
КакбызаменилиКостоглотову вышку напожизненное. Оставалсяонжить, тольконеизвестно—зачем.
Забыв, кудашёл, онзапнулсявнижнемкоридореистоялбездельно.
Аизкакой-тодвери—затридверидонего—показалсябеленькийхалатик, оченьпереуженныйвпоясе, такойсразузнакомый.
Вега!
Шласюда! Недалекоейбылопопрямой, нуобогнутьдвекойкиустены. НоОлегнешёлнавстречу—ибыласекунда, секунда, ещёсекунда—подумать.
Стогообхода, тридня—суха, деловита, нивзглядадружбы.
Исперваондумал—чёртсней, ионбудеттакже. Выяснять, дакланяться…
Но—жалко! Обидетьеёжалко. Даисебяжалко. Нувотсейчас—пройдут, какчужие, да?
Онвиноват? Этоонавиновата: обмануласуколами, злаемужелала. Это он могеёнепростить!
Неглядя(новидя!), онапоравнялась, иОлег, противнамерения, сказалейголосомкакбытихойпросьбы:
— ВераКорнильевна…
(Нелепыйтон, носамомуприятно.)
Воттеперьонаподнялахолодныеглаза, увиделаего.
(Нет, всамомделе, зачтоонтолькоеёпрощает?..)
— ВераКорнильевна…Авынехотите…ещёмнекровиперелить?
(Какбудтоунижается, авсёравноприятно.)
— Выжеотбивались? —всёстойженепрощающейстрогостьюсмотрелаона, нокакая-тонеуверенностьпродрогнулавеёглазах. Милыхкофейныхглазах.
(Ладно, онапо-своемуиневиновата. Инельзяжеводнойклиникетакотчуждённосуществовать.)
— Амне тогда понравилось. Яещёхочу.
Онулыбался. Шрамегоприэтомстановилсяизвилистей, нокороче.
(Сейчас—проститьеё, аужпотомкогда-нибудьобъясниться.)
Что-товсё-такишевельнулосьвеёглазах, раскаяниекакое-то.
— Завтраможетбытьпривезут.
Онаещёопираласьнакакой-тоневидимыйстолбик, нооннетоплавился, нетоподгибалсяподеёрукой.
— Толькочтоб—вы! обязательно—вы! —сердечнотребовалОлег. —Иначеянедамся!
Отвсегоэтогоуклоняясь, стараясьневидетьдольше, онамотнулаголовой:
— Этокаквыйдет.
Ипрошла.
Милая, всёравномилая.
Только—чегоонтутдобивался? Обречённыйна пожизненное —чегоонтутдобивался?..
Олегбестолковостоялвпроходе, вспоминая—кудажэтооншёл.
Да, воткуда! —оншёлДёмкупроведать.
ЛежалДёмкавмаленькойкомнатушкенадвоих, новторойвыписался, ановыйждалсязавтраизоперационной. ПокачтобылДёмкаодин.
Уженеделяпрошла—ипервымпламенемотпылалаотрезаннаянога. Операцияуходилавпрошлое, ноногапо-прежнемужилаимучиласьвсятут, какнеотрезанная, идажеотдельнослышалДёмкакаждыйпалецотнятойноги.
ОбрадовалсяДёмкаОлегу—какбратустаршему. Этоибылиегородственники—друзьяпопрежнейпалате. Ещёоткаких-тоженщинлежалонатумбочке, подсалфеткой. Аизвнениктонемогниприйтикнему, нипринести.
Дёмкалежалнаспине, покояногу—то, чтоосталосьотноги, корочебедра, ивсюогромнуюбинтовуюнавязь. Ноголоваирукиегодвигалисьсвободно.
— Ну, здоровже, Олег! —принялонОлеговуруку. —Ну, садись, рассказывай. Кактам, впалате?
Оставленнаяверхняяпалатабыладлянегопривычныммиром. Здесь, внизу, исёстрыбылидругие, исанитаркинетакие, ипорядокнетакой. Ивсёвремяперебранивались, кточтообязанинеобязанделать.
— Дачтопалата, —смотрелОлегнаобстрогавшееся, пожалчевшееДёмкинолицо. Какжелобочкамивыхватилиемувщеках, обкаталииобострилинадбровья, нос, подбородок. —Всётакже.
— Кадр там?
— Кадр там.
— АВадим?
— СВадимомневажно. Золотанедостали. Метастазовбоятся.
ДёмкаповёллбомоВадимекакомладшем:
— Бедняга.
— Такчто, Дёмка, перекрестись, чтотвою-тововремявзяли.
— Ещёиуменяметастазымогутбыть.
— Ну, врядли.
Кточтомогвидеть? —дажеиврачи: проплылиилинепроплылиэтигубительныеодинокиеклеточки, лодкидесантныевомраке? Ипричалилигде?
— Рентгендают?
— Возят, накаталке.
— Тебесейчас, друг, дорогаясная—выздоравливать, осваиватькостыль.
— Данет, двапридётся. Два.
Ужевсёобдумалсирота. Ираньшеонхмурилсявзросло, атеперь-тоещёповзрослел.
— Гдежделатьбудут? Тутже?
— Вортопедическом.
— Бесплатнохоть?
— Дазаявлениенаписал. Платитьмне—чемже?
Вздохнули—слёгкойнаклонностьюковздохуутех, ктогодзагодомничеговесёлогоневидит.
— Какжетебенабудущийгоддесятыйкончить?
— Лопнутьнадокончить.
— Аначтожить? Кстанкуведьнестанешь.
— Инвалидностьобещают. Незнаю—второйгруппы, незнаю—третьей.
— Третья—этокакая? —НеведалКостоглотоввсехэтихинвалидностей, какивсехгражданскихзаконов.
— Самаятакая. Нахлеббудет, насахарнет.
Мужчина, всёобдумалДёмка. Топила, топилаемуопухольжизнь, аонвыруливалнасвоё.
— Ивуниверситет?
— Надопостараться.
— Налитературный?
— Ага.
— Слушай, Дёмка, ятебесерьёзно: сгубишься. Займисьприёмниками—ипокойножить, иподшибатьбудешь.
— Нуихнафиг, приёмники, —шморгнулДёмка. —Яправдулюблю.
— Таквотприёмникибудешьчинить—иправдубудешьговорить, дура!
Несошлись. Толковалииещёотом, осём. ГоворилииобОлеговыхделах. ЭтотожебылавДёмкесовсемнедетскаячерта: интересоватьсядругими. Молодостьзанятабываеттолькособой. ИОлегему, каквзрослому, рассказалосвоёмположении.
— Ох, хрено-ово… —промычалДёмка.
— Пожалуй, тыещёбсомнойинесменялся, а?
— Ч-ч-чёртегознает…
Вобщемтаквыходило, чтоДёмкездесьсрентгеномдакостылямиоколачиватьсяещёмесяцаполтора, выпишуткмаю.
— Икудажпервоепойдёшь?
— Взоопарксразу! —Дёмкаповеселел. ОбэтомзоопаркеонужесколькоразОлегуговорил. Онистаивалирядомнакрылечкедиспансера, иДёмкасуверенностьюпоказывал, гдетам, зарекою, загустымидеревьями, скрывалсязоопарк. СкольколетДёмкапроразныхзверейчиталипорадиослышал—аникогдасвоимиглазаминевиделнилисы, нимедведя, ниуж, темболее, тиграислона. Втакихместахонжил, гденизверинцанебыло, ницирка, нилеса. Ибылаегозаветнаямечта—ходитьизнакомитьсясозверьми; исвозрастомонанеослаблялась. Чего-тоособенногоонотэтойвстречиждал. Вдень, когдасгрызущеюногоюонприехалсюдаложитьсявбольницу, онпервымделомвзоопаркипошёл, нотамоказалсявыходной. —Тывотчто, Олег! Ведьтебя, наверно, выпишутскоро?
СгорбясьсиделОлег.
— Данаверно. Кровьнедержит. Тошнотазаела.
— Нутынеужеливзоопаркнепойдёшь?! —Дёмкадопуститьэтогонемог, ДёмкасталбыхужеобОлегедумать.
— Дапожалуйпойду.
— Нет, тыобязательнопойди! Япрошутебя: пойди! Изнаешьчто—напишимнепослеэтогооткрытку, а? Ну, чтотебестоит?.. Амнекакаятутрадостьбудет! Напишешь, ктосейчасиззверейесть, ктосамыйинтересный, а? Язамесяцраньшезнатьбуду! Пойдёшь? Напишешь? Тамикрокодилы, говорят, ильвы!
ОбещалОлег.
Онушёл(самомулечь), аДёмкаодинвмаленькойкомнатесзакрытойдверьюещёдолгонебралврукикнижки, смотрелвпотолок, вокносмотрелидумал. Вокноонничегоувидетьнемог—онобыловлучевойрешёткеивыходиловзаулок, кстенемедгородка. Идажепрямойсолнечнойполосынебылосейчаснастене, ноинепасмурно, асреднеепеленистоекакое-тоосвещение—отслегказатянутого, ноинезакрытогосолнца. Былнавернототвялыйвесеннийденёк, нежаркий, неяркий, когдадеятельно, нобесшумносовершаетсяработавесны.
ЛежалДёмканеподвижноидумалохорошем: какотрезаннаяногапостепенноперестанетчувствоваться; каконнаучитсяходитьнакостыляхбыстроиловко; каковвыдастсяэтотденьпередпервыммая—совсемлетний, когдаДёмкасутраидовечернегопоездабудетходитьпозоопарку; какунеготеперьбудетмноговремени, ионбыстроихорошовсёпройдётзасреднююшколуиещёмногопрочтётнужныхупущенныхкниг. Ужеокончательнонебудетэтихпотерянныхвечеров, когдаребятаидутнатанцплощадку, атымучаешься, непойтилиитебе, данеумеешь. Уженебудет. Зажигатьлампуизаниматься.
Тутвдверьстукнули.
— Войдите! —сказалДёмка. (Этослово«войдите»онпроизносилсудовольствием. Никогдаонещётакнежил, чтобкнемунадобылостучатьпередвходом.)
ДверьраспахнуласьрывкомивпустилаАсю.
Асявошлакакворвалась, какспешаочень, какотпогони, —но, притянувзасобойдверь, такиосталасьудверногокосяка, соднойрукойнаручке, другойдержаотворотыхалата.
СовсемэтобылауженетаАся, котораязабежала«натриднянаисследование»икоторуювтехжедняхждалинадорожкахзимнегостадиона. Онаповялаипоблекла, идажеволосыжёлтые, которыенемоглижетакбыстроизмениться, сейчаспобалтывалисьжалкенько.
Ахалатбылтотже—гадкий, безпуговиц, сменившиймногоплечинеизвестно, вкакихкотлахваренный. Сейчасонподобнейприходилсяей, чемраньше.
Чутьподрагиваябровями, АсясмотреланаДёмку: сюдализабежала? небежатьлидальше?
Нотакая, побитая, уженестаршеДёмкинакласс, натридальнихпоездкииназнаниевсейжизни, АсябылаДёмкесовсемсвоя. Онобрадовался:
— Ася? Садись!.. Чтоты?..
Заэтовремяониболталинераз, иногуобсуждали(Асятвёрдостояла—недавать), ипослеоперациионакнемудваразаприходила, приносилаяблокиипеченье. Какнипростыонибыливсамыйпервыйвечер, ноещёпрощеипрощесталистехпор. Инесразу, норассказалаионаемуоткровенно, чтозаболезньунеё: праваягрудьболит, сгусткивнейкакие-тонашли, лечатподрентгеномиещёдаюттаблеткиподязык.
— Садись, Ася! Садись!
Онапокинуладверьипротягиваязасобойрукупостене, какбытемдержасьилиощупывая, переступилактабуреткеуДёмкиногоизголовья.
Села.
Села—исмотреланеДёмкевглаза, амимо, водеяло. Онанеповорачиваласьпрямонанего, аоннемогизвернуться.
— Ну, чтостобой? —Доставалосьемубытьстаршим! Навысокихподушкахоноткинулкнейголову—однуголовутолько, асамнаспине.
Унеёгубазадрожала, ивекизахлопали.
— А-асенька! —успелсказатьДёмка(пожалевеёочень, атакбынеосмелелназватьАсенькой), ионатутжеткнуласьвегоподушку, головакголове, иснопикволосзащекоталемуухо.
— Ну, Асенька! —просилонисталшаритьпоодеялу, искатьеёруку, ноненаходил, невиделеёрук.
Аонаревелавподушку.
— Нучт о же? Скажи—что?
Даонидогадывалсяпочти.
— От-ре-жут!..
Иплакала, плакала. Апотомзастанывала:
— О-о-ой!
Такогопротяжногозвукагоря, какэтострашное«о-о-ой!», непомнилДёмка!
— Даможетещёнет? —уговаривалон. —Даможетобойдётся?
Ночувствовал, чтоэтого«о-о-ой»такнеуговоришь.
Иплакала, иплакалаемувподушку. Мокроеонужетутрядомощущал.
Дёмканашёлеёрукуисталгладить:
— Асенька! Можетобойдётся?
— Не-е-ет…Напятницуготовят…
Итянуластон, какизДёмкидушувынимая.
НевиделДёмкаеёзарёванноголица, атольковолосыпрядкамилезлипрямовглаза. Мягкиетакие, щекотенькие.
ИскалДёмка, каксказать, данескладывалось. Ипросторукукрепко-крепкоейсжимал, чтобыперестала. Жалкосталоеёхуже, чемсебя.
— За-чем-жить? —выплакалаона. —За-чем?!
Наэтотвопросхотьчто-тоивывелДёмкаизсвоегосмутногоопыта, ноназватьбыточнонемог. Даеслибимог—постонуАсинион, нидругойкто, нидругоечтонемоглиеёубедить. Из её опытатолькоивыходило: незачемтеперьжить!
— Ком-му-я-теперь-буду-н-нуж-на?.. —спотыкаласьонабезутешно. —Ком-му?..
Иопятьутыкаласьвподушку, иДёмкещёкутожеужеподмочило.
— Нукак, —уговаривалон, всёсжимаяисжимаяейруку. —Тыжзнаешь, какженятся…Взглядамисходятся…характерами…
— Ка-койтамдураклюбитзахарактер!?! —взвиласьонарассерженно, каклошадьвзвиваетсяспередних, ирукувырвала, итуттолькоувиделДёмкаеёмокрое, икрасное, ипятнистое, ижалкое, исердитоелицо. —Комунужнаодногрудая?! Кому?! Всемнадцатьлет! —кричалаонананего, вовсёмвиноватого.
Иутешить-тооннеумелвпопад.
— Дакакжея напляж пойду?! —вскричалаона, проколотаяновоймыслью. —Напляж!! Купатьсякак??! —Иеёштопоромскрутило, сжевало, икуда-тоотДёмкипрочьивниз, кполу, свалилсякорпусеёиголова, обхваченнаяруками.
НевыносимопредставилисьАсекупальникивсехмод—сбретелькамиибезбретелек, соединённыеииздвухпредметов, всехмодсегодняшнихивсехгрядущих, купальникиоранжевыеиголубые, малиновыеицветаморскойволны, одноцветныеиполосчатые, искруговымикаёмочками, неиспробованные, неосмотренныепередзеркалом—все, которыеникогданебудутеюкупленыиникогданадеты! Иименноэтасторонаеёсуществования—невозможностькогда-нибудьещёпоявитьсянапляже—представиласьейсейчассамойрежущей, самойпостыдной! Именноиз-заэтоготеряловсякийсмысл—жить…
АДёмкасвысокихподушекбормоталчто-тонеумелое, неуместное:
— Знаешь, еслитебяниктоневозьмёт…Ну, японимаю, конечно, какойятеперь…Атоянатебевсегдаженюсьохотно, этотызнай…
— Слушай, Дёмка! —укушеннаяновоймыслью, подняласьиразвернуласькнемуАсяисмотрелаоткрытымиглазами, безслёз. —Аведьслушай; ты—последний! Ты—последний, ктоещёможетувидетьеёипоцеловать! Ужениктоникогдабольшенепоцелует! Дёмка! Ну, хотьтыпоцелуй! Хотьты!
Онараздёрнулахалат, даонсамуженедержался, и, сновакажетсяплачаилистоня, оттянуласвободныйворотсорочки—иоттудавыдвинуласьеёобречённаяправенькая.
Этозаблисталокаксолнце, вступившеепрямосюда! Засияла, запылалавсяпалата! Арумянцесоска—крупней, чемДёмкадержалвпредставлении! —выплылопередним, иглазаневыдерживалиэтойрозовости!
КегоголовенаклонилаАсясовсемблизкоидержалатак.
— Целуй! Целуй! —ждала, требовалаона.
Ивдыхаязапазушноеподаренноеемутепло, онсталтыкатьсякакпоросёнок, благодарноивосхищённо, поспешнымигубами, вовсюэтуизгибистую, налитуюнаднимповерхность, хранящуюсвоюпостояннуюформу, плавнейикрасивейкоторойнинарисовать, нивылепить.
— Ты—будешьпомнить?.. Тыбудешьпомнить, чтоона—была? И—какаябыла?..
Асиныслёзыпадалиемунастриженуюголову.
Онанеубирала, неотводила, ионсновавозвращалсякрумянцуимягкоделалгубамитак, какеёбудущийребёноксэтойгрудьюуженесделаетникогда. Никтоневходил, ионобцеловывалэтонависшеенаднимчудо.
Сегодня—чудо, азавтра—вкорзину.