Если бы Абдул был больше похож на знаменитого тирана, может, ее не так бы страшила мысль о том, что он окажется в заключении вместе с наемными убийцами, педофилами и мафиози. Но Зеруниза боялась, что ее сын сейчас дороже всех расплатится за затеянную ею ссору с соседкой: его замучают, а возможно, его и изнасилуют в тюрьме на Артур-роуд. Единственным способом, каким, по ее мнению, можно предотвратить несчастье, было заплатить кому-то, кто изготовит ему подложное свидетельство о рождении. Тогда он будет проходить по делу как несовершеннолетний.
Она пересекла майдан и направилась к хозяину борделя. Каких только обвинений против него за многие годы не выдвигалось: и торговля наркотиками, и сутенерство, и грабеж, да бог весть что еще. Но в тюрьме он побывал лишь дважды. Госпожа Хусейн решила, что он-то знает, кому дать взятку, чтобы получить нужный документ.
Сосед признал, что действительно считает себя экспертом в вопросах ухода от суда, и был даже готов помочь – естественно, за вознаграждение. Но о том, как сделать справку, удостоверяющую возраст, он не имел понятия.
Кто же еще может знать что-то о поддельных документах? Конечно: полицейские из участка Сахар! Только сейчас Зеруниза вспомнила, что один констебль несколько дней назад делал ей прозрачные намеки, которых она не замечала.
И вот, получив от него рекомендации, она передала деньги по цепочке: взятка прошла через муниципальную школу Марол и в результате осела в кармане предприимчивого констебля. А Зеруниза вернулась домой с нужной ей справкой. В ней говорилось, что Абдул Хаким Хусейн, шестнадцати лет, недавно окончил эту школу. Система правосудия теперь будет рассматривать как ребенка ее старшего сына, на деле никогда не знавшего детства.
Мумбайская колония для малолетних преступников располагалась в Донгри, пригороде в двадцати километрах южнее Аннавади. Первую часть пути в это предместье Абдул проделал в полицейском микроавтобусе, в который набилось человек двадцать ребят. Но после остановки у здания суда в городке Бандра Абдула пересадили в такси и отправили в пункт назначения в сопровождении лишь одной женщины в штатском, вид у которой был какой-то утомленный и скучающий. Они сели на заднее сиденье, и он из-за ее плеча мог рассматривать окрестности. За окном мелькали оживленные улицы пригорода, населенного в основном мусульманами, принадлежащими к среднему классу. Здесь царило вечернее оживление.
По обе стороны от темно-зеленой мечети тянулись магазинчики, которые, несмотря на дожди, вели активную торговлю. Халяльное мясо. Мебель на любой вкус. Назир-аптекарь. Больница «Хабиб». Посудная лавка с развешанными на крюках ковшами и кастрюлями. Ресторан с ярко-желтой дверью. Вдоль улицы были натыканы также потрепанные флажки-объявления с рекламой курсов по подготовке к экзаменам или агитацией в пользу политиков-мусульман. До того, как улочка осталась позади, Абдул успел заметить в конце ее столик, за которым сидел продавец детских вертушек.
Один из районов был обнесен толстыми каменными стенами, покрытыми мхом. Проем виднелся только в одном месте и представлял собой железные ворота, точнее, всего одну створку. Эта дверь была до странности маленькой, похожей на калитку. «Детский размер», – предположил Абдул, проходя через нее.
Вместо того, чтобы нырнуть в этот проем, он мог бы убежать, так как мысли его спутницы явно блуждали где-то далеко и она еле придерживала его за руку. Но он не сделал этого, а вошел внутрь и побрел по длинному полутемному проходу, в одной из стен которого находилась деревянная ниша с изображением индуистского божества. Коридор привел его в удивительно симпатичный дворик с пальмой посередине. Юные нарушители закона размещались в красивых корпусах в колониальном стиле. Их построили из песчаника англичане еще в девятнадцатом веке. Рядом примостились более новые сооружения – одноэтажные домики и хижины. В дни британского владычества здесь вешали преступников – как индийцев, так и англичан. Мальчишки в первый же день рассказали Абдулу разные страшные истории: мол, окровавленные тела преступников раньше скидывали в подвалы, и теперь привидения казненных каждую ночь бродят по колонии. Абдул, как и большинство детей, выросших в Аннавади, боялся призраков, но эти байки его не напугали. В последнее время его так истязали живые, что страх перед мертвыми притупился.
У него отобрали всю одежду и выдали форму, которая была ему велика, а затем препроводили в одну из хижин, где заперли в небольшой комнате со многими другими новоприбывшими. Все окна были наглухо закрыты, и в помещении было невыносимо душно и смрадно от большого количества теснившихся здесь тел. Через час из-за отсутствия свежего воздуха Абдул впал в странное оцепенение. В голове крутилась мысль: «Если меня вскоре не выпустят отсюда, я зарежу маленького ребенка и съем его». Позже он все поражался, как такое могло прийти ему на ум? Наконец двери распахнулись, и надзиратели раздали всем лепешки-роти. Но Абдула тошнило, и есть он не мог.
После этого его препроводили к служащему, регистрировавшему новых заключенных. Тут, к счастью, окна были открыты. Надзиратель, лысый, с грудью колесом, выглядел мрачноватым, но не жестоким. Недавно одна из центральных газет, The Times of India, опубликовала расследование об издевательствах в детских исправительных заведениях под заголовком «Колония Дорни – воплощение ада». После чего правозащитники забросали власти запросами: правда ли, что дети здесь не имеют нижнего белья и их заставляют пить из туалетов? В итоге условия содержания малолетних заключенных резко изменились в лучшую сторону.
Абдул сидел на полу в дальнем углу комнаты вместе с другими мальчишками, ожидая, когда надзиратель вызовет его по имени и занесет информацию о нем в коричневую бумажную папку. На противоположной стене висели портреты выдающихся индийцев. Из десяти Абдул узнал только троих. Конечно, среди них фигурировал Ганди, хотя глаза у него были по сравнению с изображением на банкноте достоинством в одну рупию какие-то безумные. Абдул помнил, что Ганди сочувствовал беднякам, одинаково тепло относился к мусульманам и индуистам, имел дружеские связи с англичанами, но при этом добился освобождения Индии. Также мальчик узнал Джавахарлала Неру, одного из отцов-основателей независимого индийского государства. Он казался практически белым человеком, будто всегда пользовался тем самым кремом Fair and Lovely. Таких светлокожих индийцев Абдул никогда в своей жизни не встречал. Третьим опознанным лицом был Бхимрао Амбедкар, в красном галстуке и очках в черной оправе. Он боролся за права каст неприкасаемых[72]и за человечное обращение с их представителями. Маленькие запыленные копии этого портрета висели на дверях многих хижин, где жили далиты[73].
Кто были остальные деятели, Абдулу было неведомо. Он не знал их имен, как и имен многочисленных индуистских богов и богинь, чьи статуэтки в большом количестве стояли на столе у надзирателя. Наверное, Мирчи мог бы легко назвать всех знаменитых индийцев. Такого рода вещами была забита голова у тех, кому посчастливилось посещать школу.
После регистрации Абдула отправили в барак, где находилось сто двадцать два мальчика. Он лег рядом с остальными на холодный, выложенный плиткой пол. Через открытое окно явственно доносился лязг металлических ставен. Это торговцы из магазинчиков по ту сторону каменной стены запирали свои лавки на ночь. Наверное, он провалился в сон, потому что следующее, что он услышал, был призыв на молитву, который раздавался из громкоговорителя на минарете соседней мечети. Аллах-у Акбар. Господь велик.
Карам Хусейн считал, что неприлично молиться Аллаху, будучи грязным и не совершив омовения. Поэтому Абдул редко совершал намаз.
– Даже когда я молюсь, я думаю о работе, – признался он недавно Кекашан.
Однако его всегда успокаивал голос муэдзина, когда тот созывал верующих или объявлял о потерянных детях, которые находятся в мечети, облаченные в зеленые рубашки, и ждут, пока их отыщут родители. Хотелось верить, что все дети в безопасности, если они находятся под присмотром людей с такими голосами.
Что до личной веры в бога, то за неимением глубокого внутреннего убеждения в бытии Всевышнего, Абдул со временем сочинил некое экономическое доказательство его существования. Он объяснял это так:
– Я тугодум, и до меня долго доходят некоторые вещи. Но многие умные люди верят в Аллаха – имамы, муэдзины, богатые мусульмане, занимающиеся благотворительностью. Неужели все они трудились бы и тратили деньги ради несуществующего бога? Такие уважаемые господа вряд ли пускали бы рупии на ветер.
Таким образом, получалось, что Аллах существует. И, наверное, есть и понятная лишь ему причина, почему Абдул должен сидеть в тюрьме за преступление, которого не совершал.
Вошел надзиратель с оспинами на лице. Он будил ребят, раздавал им тряпки и тазы и указывал на ряд тянувшихся вдоль стены кранов. Воды здесь было хоть отбавляй; намного больше, чем в Аннавади. Абдулу было приятно смыть с себя пот, который неоднократно прошибал его за время пребывания в полицейском участке. Но на следующий день, когда всем приказали принять душ, он заупрямился.
В Аннавади не было смысла мыться каждый день. Ведь как только высохнешь, нужно опять браться за грязную работу. Иногда от него так несло, что матери приходилось трясти полотенцем перед его носом и прикрикивать: «Дурачина, пойди сполоснись. Приятно иногда освежиться!» Ну, кому-то, может, и приятно. Абдул считал принятие ванны не просто бессмысленным ритуалом, но еще и опасным самообманом. Чистое тело предполагало, что ты ждешь чего-то большого и чистого от нового дня. Он же предпочитал всегда помнить: сегодня будет таким же унылым, как вчера. Тогда и разочарований не будет.
Абдул заявил надзирателю, что не будет принимать душ. На что тот лаконично ответил: «Не пойдешь купаться, не будешь завтракать». Таковы правила в Донгри. Абдул решил, что лучше остаться голодным. Потом он пожалел об этом скоропалительном решении. С другой стороны, с тех пор, как случилась трагедия с Фатимой, все его бытовые стереотипы разрушились. Ему оставалось лишь ухватиться за привычку оставаться грязным – это единственное, что не изменилось в его жизни.
На третье утро надзиратель сказал, что дальнейший отказ от купания чреват не только лишением завтрака. Абдула еще и поместят в тот самый душный карцер, где у него возникло желание съесть маленьких детей. После такого предупреждения парень решил не артачиться, а принять предложенный график принятия посещения душа. На четвертые сутки пребывания в колонии его ноги, уши, шея были чисты, как никогда в жизни. Но полученные в награду за героические гигиенические усилия завтраки не оправдали ожиданий. В рисе попадались камешки, а хлеб был настолько противным на вкус, что если бы такой подала ему мать, он бы сунул его в карман и потом бросил свиньям.
Большинство мальчишек в бараке были мусульманами. Представители этого вероисповедания в целом доминировали в исправительных учреждениях по всей Индии. Сокамерники Абдула завтракали и обедали, сидя на полу, и посмеивались над ужасной едой, которую здесь давали. Они называли колонию «вторым домом», имея в виду, что она практически не отличалась от их повседневного существования на воле. Такое «наказание» было практически бессмысленным.
По утрам барак отпирали и выпускали детей во двор. Им давали задания: бегать по кругу, петь национальный гимн. Пели они с большим энтузиазмом и очень громко, надрывая легкие. После чего ребят загоняли обратно в барак, где они проводили долгие часы в полном безделье. Правда, в офисе начальника тюрьмы висел подробно расписанный распорядок дня с разнообразной досуговой программой. Абдула вовсе не огорчило такое несоответствие предполагаемого и реального времяпрепровождения. В любом случае в Донгри он был в гораздо большей безопасности, чем в тюрьме на Артур-роуд.
Обитатели колонии подолгу сидели на полу своего барака и рассказывали друг другу разные истории, а также давали советы, как реагировать на предъявляемые обвинения. Одна мысль повторялась снова и снова: «Признай все, в чем тебя обвиняют, и тебя вскоре отпустят». Так говорили адвокаты, которые время от времени навещали своих подопечных: «Соглашайтесь с любыми формулировками! Дело закроют, и вы снова окажетесь дома».
Абдулу так хотелось домой, что он всерьез подумывал о том, чтобы признать, что избил Фатиму перед ее самоубийством. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что она мертва. Наверное, это оттого, что он ранее не считал ее в полной мере живой. Как и многие соседи, он в душе был уверен, что физическая и психическая неполноценность предполагает другой уровень существования – как бы более низкий и примитивный. Но, как выяснилось в участке, быть инвалидом и быть трупом – совершенно разные вещи.
Однажды вечером один шестнадцатилетний парнишка открыл своим товарищам, что зарезал собственного отца. Он сказал, что для него это было делом чести: он отомстил отцу за то, что тот задушил мать. Впрочем, теперь полиция приписывала мальчику убийство обоих родителей.
Абдулу это показалось какой-то фантастической историей, сюжетом для триллера. Но его сокамерников мало интересовало, виновен или невиновен в двойном убийстве рассказчик. Они оживились, лишь когда узнали, что он из состоятельной семьи: на банковском счету у родителей было двадцать пять тысяч лахов[74], эквивалент пятидесяти шести тысяч долларов.
– Да ты теперь богач! – обратился к отцеубийце один из слушателей.
Сколько тот ни объяснял, что если получит срок, то не сможет получить наследство, ребята продолжали увлеченно обсуждать, какие машины и одежду можно купить на эти деньги.
Многие заключенные были помещены в колонию только за то, что они работали. Закон о запрете детского труда существовал давно. Его приняли, еще когда Абдул был маленьким. Но, оказывается, сейчас решили ужесточить правоприменительную практику, и для этого иногда наказывали нарушителей.
Двух мальчишек лет семи поймали, когда они подметали полы в дешевой гостинице. Они напоминали Абдулу младших братьев: у него невольно наворачивались на глаза слезы, когда он смотрел на них или сидел с ними рядом. Он никак не мог понять, зачем власти разлучили их с родителями. Разве сама по себе крайняя бедность, из-за которой таким малышам пришлось работать, не является достаточным наказанием?
Первые дни в Донгри Абдул держался особняком и мало говорил. Он знал, что не отличается красноречием. Но тот факт, что полиция отправляет в тюрьму семилетних детей за ничтожные провинности, вывел его из себя:
– Зачем их здесь держат? – раздраженно бросил он. – Посмотрите на их лица! В них столько жизни, столько желания жить. Кажется, что они могут сокрушить стены тюрьмы. Власти должны дать им свободу и разрешить работать!
Только в тюрьме он вдруг понял, что каторжный труд в такой дыре, как Аннавади, можно назвать свободой. Абдул с удовольствием увидел, что мальчишки из других городских трущоб с ним согласились.
Однажды утром он вместе с другими ребятами из колонии пел гимн на плацу и тут увидел, как молодая женщина-тамилка оставила своего двухлетнего сына у дверей начальника тюрьмы. У нее не было денег, чтобы прокормить ребенка. На лице бедной матери было написано такое глубокое горе, что у Абдула сжалось сердце. Подобная чувствительность не была ему свойственна. В Аннавади он был свидетелем и более страшных сцен, но они не трогали его. Уж слишком он был погружен в свою работу и свои заботы.
Как-то раз, когда он был еще маленьким, родительская хижина дала трещину и развалилась. Травмы получили все члены семьи, кроме Абдула. Мать тогда пошутила, что его спасли эгоизм и жадность. Дело в том, что она приготовила на ужин листья очитка. Отец отхватил кусочек от порции сына, и тот заволновался, сгреб остатки своей еды и выбежал на улицу непосредственно перед тем, как стены лачуги попадали на головы ее жителей.
Но в колонии не за что было бороться. Здесь нет собственности, и ее не нужно оберегать. Абдул ничего не продавал, не покупал, не сортировал. Позже он понял, что впервые за всю жизнь по-настоящему отдыхал от работы. И именно в этот момент его сердце вдруг оттаяло, открылось навстречу миру и стало более чутким.
В один из дней его и еще нескольких заключенных повезли на медосмотр в небольшую больницу рядом с местным полицейским участком. Врачи должны были установить возраст тех подростков, которые выглядели старше заявленных в документах лет. Медицинское освидетельствование должно было снять все подозрения. Те, кому, согласно заключению врача, больше восемнадцати лет, отправятся во взрослую тюрьму.
Медбрат взвесил Абдула: 54 килограмма. Затем измерили рост: 155 сантиметров. Ему велели раздеться и уложили на кушетку. Растительность на лобке была признана «нормальной», растительность на лице – подростковой, а старый выпуклый шрам над правой бровью зафиксирован в карточке как особая примета. Через некоторое время в приемный покой вошел доктор, которому предстояло написать заключение. Он объявил Абдулу, что за две тысячи рупий его признают семнадцатилетним, в противном случае напишут, что ему двадцать лет.
Абдул сел на кушетке. Его душил гнев. Откуда у него две тысячи? И как это возможно, чтобы состоятельный доктор вымогал деньги у нищего мальчишки из колонии? Врач горестно воздел руки к небу:
– Согласен, это гадко, требовать деньги у бедных заключенных. Но правительство платит нам так мало, что мы не в состоянии содержать собственных детей. Нас вынуждают брать взятки и становиться негодяями – камина. – Он печально улыбнулся Абдулу. – В наши дни люди на все готовы ради денег.
Абдул ни с того ни с сего почувствовал жалость к этому искреннему человеку, особенно учитывая то, что он ни на чем не настаивал и без всякой платы записал в карточку: «Семнадцать лет».
Через несколько дней Абдул заметил в себе еще более неожиданные движения души. Он посочувствовал мумбайскому полицейскому!
Некий толстяк, который привез в колонию новых ребят, рассказывал охраннику о проблемах с сердцем:
– Всем кажется, что здорово быть полицейским. Но это вовсе не так хорошо. Эта работа убивает, – сетовал он, вытирая пот со лба. А потом упомянул своего коллегу, борющегося с болезнью легких, и еще двух других, у которых от постоянного стресса случилось расстройство желудка. И ни у кого из них не хватает денег, чтобы пойти к нормальному врачу. До этого момента Абдул не считал полицейских людьми. Он и представить себе не мог, что у них, оказывается, тоже есть сердце и легкие, они болеют и беспокоятся о своем здоровье и о деньгах, необходимых для лечения. Мир вдруг наполнился людьми, которые страдали не меньше, чем он сам. От этого он чувствовал себя менее одиноким.
Как-то после обеда надзиратель сообщил мальчишкам в бараке, что у них сегодня будет занятие. Видимо, это было результатом бесконечных посещений колонии борцами за права детей, которые все что-то записывали в блокноты. Шестьдесят ребят, прибывших в Донгри за последние несколько недель, привели в помещении с бетонными стенами и полом. На стене висела доска, а также плакат, предупреждающий о вреде курения. Им велели ждать учителя: старшие почему-то благоговейно именовали его Наставником.
И вот Наставник появился на пороге комнаты. Взглянув на него, Абдул испытал разочарование. В его внешности не было ни капли солидности и тем более величия, которое бы оправдало гордое именование. Это был невысокий кругленький мужчина, из индуистов, с торчащими в разными стороны вихрами и чуть слезящимися глазами с красноватыми белками, как у Зерунизы. Ничего впечатляющего…
Но тут Наставник заговорил. Сначала он поведал слушателям о мальчике, который не слушался родителей и оказался в тюрьме на Артур-роуд. Когда он перечислял все ужасы, которые приключились с героем в заточении, крупные слезы потекли по его щекам. Рассказ был настолько трагичным, что он начал громко всхлипывать и с трудом мог передать все детали. Потом он стал рассказывать о других мальчиках, нарушавших закон, причинявших боль и страдания другим людям. Это были истории обычных ребят, таких же, как те, что собрались в этой комнате.
– Честно вам скажу: если бы вы были моими детьми, я бы вышвырнул вас из дому давным-давно, – с чувством сказал Наставник. Затем он стал оплакивать их судьбу и страшное будущее, которое, казалось, видел, абсолютно ясно.
Возможно, некоторые из присутствующих изменятся и проживут прекрасную жизнь. Но лишь немногие. Во всяком случае, так считал учитель. Эти люди будут вознаграждены. Остальных же, тех, кто не сойдет с преступного пути, ждет ужасный конец. Родные отвернутся от них. Никто не будет навещать их в тюрьме, а когда они, пожилые и сломленные, выйдут на волю, то умрут на улице от горя и одиночества.
Наставник продолжал свою эмоциональную речь. Он сожалел о том, что родители бьют своих чад, вместо того, чтобы учить их уму-разуму и говорить с ними по-человечески. Ни с того ни с сего он принялся сокрушаться о собственной судьбе: о тяжелом разводе, произошедшем из-за того, что его жена неуважительно относилась к его матери. Улаживая дела после развода, ему пришлось продать свою большую и хорошую машину. Потом, правда, он оживился, рассказывая о совей симпатичной новой подружке.
Всякий раз, как он начинал плакать (не важно о чем: о проданной машине, или о судьбе заключенных из колонии), все слушатели тоже не могли сдержать слез. Абдул ни разу в жизни так не рыдал. Но это не было похоже на те слезы, которые он проливал, когда его пороли в участке. Это были слезы восторга. Он никогда не видел такого прямодушного и искреннего человека, как Наставник.
Абдул боялся честно назвать то чувство, которое испытывал к учителю. Его могли неверно понять. Но, так или иначе, чувство было очень сильным.
Наставник благосклонно позволил Абдулу стать учеником, пусть и не идеальным. Мальчик не до конца понял притчу о царе Шиби[75], который сам предложил свое тело в качестве пропитания голодному ястребу. Однако эта притча в некотором роде походила на ту, что рассказывал ему отец, когда Абдул плохо себя вел: это была история о другом царе, его злых сыновьях и обезьяне. После отцовской притчи Абдул всегда чувствовал себя виноватым, в то время как слова Наставника вдохновляли и открывали перед ним путь праведности. Воспитай в себе щедрость и благородство. Отдай свою плоть мирским стервятникам, и со временем тебе воздастся. Идти по жизни под таким флагом нелегко. Однако Абдула привлекал маячивший на горизонте счастливый конец.
Он пришел к выводу, что не лишен некоторых достоинств. Он никогда не нюхал канцелярскую замазку, не пил самогон, не посещал борделя. Противостоять этим искушениям ему помогала природная осторожность и постоянное беспокойство, как бы не потерять способность к работе. Абдул никогда не подстрекал других ребят к кражам, даже понимая, что из-за этого проигрывает в конкурентной борьбе с тамилом, хозяином игрового зала, одалживавшим молодым людям инструменты для перерезания колючей проволоки. Абдул никогда не лез в драку, редко лгал, почти не перечил отцу. Но все равно он мог бы жить более достойно. И, к счастью, еще не все потеряно. Дорога самосовершенствования открыта.
Он никогда не будет больше покупать подозрительные вещи, которые могут оказаться ворованными. Даже если краденое – всего лишь мусор. Он не будет признаваться в том, чего не делал: не возьмет на себя обвинение в избиении Фатимы, даже если таким образом ему будет легче выбраться из Донгри. Он поступит именно так, даже если семье будет трудно обойтись без него – единственного добытчика.
Его близким всегда было важно, чтобы он был «в строю» и не прекращал трудиться на благо семейства. Абдул был послушной рабочей лошадкой, а его собственные чувства, мысли, моральные принципы не принимались во внимание. Он не был даже уверен, что у него вообще есть хоть какие-то нравственные ориентиры. Но когда Наставник заговорил про тауфиз и иззат (честь и достоинство), Абдулу показалось, что взгляд учителя устремлен поверх голов всех остальных слушателей прямо на него. Еще не поздно. Вам всего семнадцать. Да и в любом другом возрасте можно научиться противостоять развращающему действию общества и слабостям собственного характера. Неловкий, застенчивый, необразованный мальчишка вполне может быть способным на высокие чувства, откликнуться на высокое призвание, встать на путь добродетели.
Абдул решил, что твердо усвоит эту истину, равно как и все другие, к которым приобщил его Наставник.
Часть третья
Немного безумия
Продавая товар, не говори о смерти.
Манджу Вагхекар
Глава 9
Чудеса перевоплощения
В июле Айша вместе со всем семейством прибыла в родную деревню на севере штата Махараштра в районе Видарбха. После тринадцатичасового путешествия на поезде она вышла на платформу, где столпились родственники. Все они с интересом разглядывали лица городских гостей и приходили к выводу, что жизнь в мумбайских трущобах пошла им на пользу.
– Вы все стали еще красивее, чем были в детстве, – заметил двоюродный брат Манджу, Раула и Ганеша. – Такие все гладкие – чикна. А раньше кожа у вас была темнее, и вы были более стеснительными.
Чтобы подробнее рассмотреть Айшу, пожилым родственницам приходилось выворачивать шеи – спины у них были сгорбленные после десятилетий тяжелых сельскохозяйственных работ. Прабабушка Айши фактически ходила на четвереньках. Правнучка вытянулась по стойке «смирно» перед древней старушкой. Она чувствовала себя сказочной великаншей, вернувшейся в родные края.
В Аннавади она плакала навзрыд, когда по вещавшему на маратхи телеканалу показывали сериалы о деревенской жизни. Безвкусные фильмы, рассказывавшие о бесконечных наводнениях и засухах, пробуждали в ее сердце воспоминания юности, когда ей приходилось в поте лица вспахивать неподатливую почву Видарбхи. Своим детям она рассказывала обо всем этом нечасто, а когда все же рассказывала, картина выходила трагически-идиотская: несчастная затравленная девочка-подросток впрягается в плуг вместо издохшего вола. Родственницы вспоминали о юной Айше с уважением. Она, и правда, всегда была неутомимой труженицей и могла работать, как вол, даже если несколько дней ничего не ела.
Тогда она была очень худой – кожа да кости. «Конечно, ведь она постоянно голодала, когда мы работали на апельсиновых плантациях, – шептала одна из тетушек остальным. – А теперь и не скажешь, что Айша из крестьян. Такая дородная и говорит с достоинством, будто никогда не месила с нами грязь.
Айша радовалась, что о ней восхищенно судачат. И вообще она была довольна, что на время сбежала от проблем Аннавади. Она приехала, чтобы подыскать жениха красавице-дочери, а заодно и похвастаться перед односельчанами, принадлежащими к земледельческой касте кунби, собственным относительным благополучием. Ее муж, Махадео, должен будет прикидываться трезвенником, она будет изображать примерную жену, Манджу вообще ничего не надо из себя строить: она и так хороша. Наверняка брачные предложения повалят валом, несмотря на то, что с формальным поводом их визита они не связаны.
Поводом послужила скромная свадьба родственников – без музыки, танцев и джалеби. Жених, один из племянников Махадео, все еще был в трауре по старшему брату, умершему от СПИДа, а незадолго до смерти еще и заразившему свою жену. Болезнь часто поражала жителей Видрабхи, хотя этот факт всячески скрывался. Если станет широко известно, что СПИД свел в могилу кого-то из родных Манджу, это может понизить ее цену на рынке невест. Однако деревенских жителей мало беспокоила причина недавней смерти молодого человека, равно как и то, что его вдову почему-то спрятали подальше на время праздника. И даже рассказы Айши их не волновали. Все напряженно поглядывали на небо.
То, что в Аннавади называли перерывом во время сезона дождей, в сельской местности звалось засухой. В июне ливней было мало, и миллионы хлопковых семян, высаженных весной, погибли. А ведь они были куплены за большие деньги. Это были генетически модифицированные, гибридные сорта. Считалось, что они специально приспособлены для нестабильного климата Видарбхи. Теперь понадобится материал для новых посадок, и значит, придется брать новые ссуды.
У кунби есть пословица, что в июле боги обычно спят. Родственники Айши надеялись, что в этом году они изменят своим принципам и будут бодрствовать, чтобы помочь людям. Даже ночью крестьяне не могли спокойно отдохнуть, а беспокоились о будущем.
За те двадцать лет, которые прошли с тех пор, как Айша и ее муж уехали в город, в их родных деревнях, находившихся в тридцати с лишним километрах друг от друга, многое изменилось к лучшему. Некоторые дома стали больше и капитальней благодаря тем деньгам, которые регулярно присылали уехавшие в Мумбаи. Государственные инвестиции тоже преобразили пейзаж: среди высохших полей появились новые школы, колледжи, красивые здания государственных учреждений с клумбами и зелеными лужайками, такими же ухоженными, как те, что разбиты неподалеку от отеля «Хайат» неподалеку от мумбайского аэропорта. Власти проложили также новый водопровод, но он не смог компенсировать уменьшения количества осадков, выпадавших в последнее время в Видарбхе. Аномальная засуха, а также незаконное и неконтролируемое расходование жителями воды из оросительных систем привели к катастрофе: ручьи пересохли, реки обмелели, течения изменили направление, рыба погибла, а посевы не взошли. Бедственным положением немедленно воспользовались ростовщики, фактически взявшие власть в деревнях в свои руки.