Он никогда не был её врагом.
Если бы события развернулись иначе.
Высоко расправив крылья, шурша и шелестя чёрными перьями, он встал и направился к собственной двери.
Оба уединились в местах, где время текло иначе, испытывали свою власть, оттачивали её, становились чем-то большим.
Она верила, что он мёртв. Много раз он представлял себе её лицо, когда она узнает, что это не так, что был рождён новый, безгранично улучшенный Двор Теней, готовый заявить права на своё законное место.
— Итак, начинается, — пробормотал он, когда они одновременно вышли из своих комнат в мир.
Глава 5
Правда редко встречается, когда рядом женщина [9]
Кристиан
Пока радужный туман превращается в кружащее торнадо цвета, я жду, чтобы увидеть, чем он станет, и готовлюсь драться насмерть. Я больше никогда не стану терпеть потрошение, расчленение и вообще лишение каких бы то ни было частей тела.
Когда всё это наконец-то обретает форму и замирает, полностью проявившись, я ошарашенно таращусь.
— Мак? — взрываюсь я. За этим следует возмущённое: — Во имя Христа, надень какую-нибудь одежду!
— Кто такой Христ? — спрашивает Мак.
— Что?
— Я такого имени не знаю, — говорит Мак с нехарактерным педантизмом.
Я хмурюсь. Как Мак очутилась в этой фляжке? Каковы были шансы, что я пнул именно эту фляжку? Совпадения заставляют меня ощетинить каждое своё подозрительное пёрышко, а у меня их немало. Когда безумные вещи начинают выстраиваться в разумные схемы, кто-то манипулирует тобой и при этом хохочет от души.
— Что ты здесь делаешь?
— Ты меня выпустил.
— Да, но как ты изначально очутилась в этом сосуде? — мне трудно не опускать взгляда ниже её лица. Я снова могу заниматься сексом. Моё тело оголодало. Она красивая женщина, и пусть на некоторых этапах своей жизни я испытывал отвращение к Мак (всё это я давно забыл; она такая же пешка на этой извечно накреняющейся сцене, как и я сам), я всегда считал её привлекательной. Начиная с бойкой и решительной розовой Мак и заканчивая покрытой кровью и кишками чёрной Мак, она подобна лёгкому запаху хлорки в искрящем бассейне среди солнечного дня, подобна поцелованной солнцем горячей коже в сочетании с чём-то аппетитно и опасно тёмным и сложным. Мне нравятся многогранные женщины. Для меня они пахнут сексом. К чёрту высокие шпильки и декольте. Дайте мне женщину с двойственностью льда в глазах, огня в теле, чести в сердце и зачастую необходимым бесчестьем воров в душе. Я не могу устоять перед этой двойственностью.
— Надень какую-нибудь одежду, — приказываю я, хмурясь. Она королева Фейри, она может просто призывать вещи в существование. Почему она голая, чёрт возьми?
— Я не владею облачением.
— Укрой себя чарами.
Она бросает на меня пустой взгляд.
Я разворачиваюсь, иду к зеркалу, хватаю тёмную ткань, валявшуюся на полу, затем стремительно оборачиваюсь и швыряю материал в неё.
— Накинь это на себя.
— Моё обличье не доставляет тебе удовольствия?
— Прикройся, — тело часто влечёт в места, в которые не стоит отправляться. И вот что извращённо — чем более запретен и непредсказуем партнёр, тем более взрывной эротический результат ждёт в постели. Мак под запретом и непредсказуема. После многих лет вынужденного целибата я бесспорно взрывоопасен.
Она наклоняется, подбирает ткань и накидывает её на плечи. Ничего не прикрывая.
— Соедини ткань спереди.
Она подчиняется.
Я бескрайне расслабляюсь. По крайней мере, расслабляется часть меня.
— Зачем ты здесь? И что ты делала в этой фляжке?
— Я здесь потому, что ты меня выпустил. Я была в этой фляжке потому, что я находилась там до тех пор, пока меня не выпустили, — она смотрит на разбившийся сосуд. — Ты сломал мою фляжку.
Меня накрывает внезапным подозрением.
— Тебя зовут Мак, верно?
— Это не моё имя.
— Кто ты?
— Ты можешь называть меня библиотекарем.
— Что? — тупо переспрашиваю я.
— Я говорю на не знакомом тебе языке, или ты необычайно туп? — холодно мурлычет она.
Я закатываю глаза. Остротами она владеет столь же умело, как женщина, которую она напоминает внешне. Я награждаю её ледяным гневным взглядом, но она лишь отвечает тем же.
— Каков твой запрос? — рявкает она.
— Запрос?
Говоря медленно и язвительно, словно общается с полным идиотом, она произносит:
— С доступом к какой части Библиотеки у тебя возникли сложности?
Я удивлённо моргаю.
— Ты можешь сказать мне, где найти вещи в этом бардаке?
— Такова функция библиотекаря, — когда она поворачивается, чтобы осмотреть беспорядочную мешанину диковинок, собранных из Белого Особняка, кусок ткани соскальзывает с её плеч, и она вновь обнажена, я вновь испытываю дискомфорт, а она, видимо, оскорблена до глубины души, потому что шипит: — Это не моя Библиотека. Ты что с ней сделал? Это лишь малая часть. Ты разрушил мою систему хранения!
Бурля внутри, я выдавливаю сквозь зубы:
— Ты можешь принять другой облик?
— Я в точности знала, где что находится. Ты хоть представляешь, как много времени потребовалось, чтобы организовать содержимое с такой дотошной точностью? — негодует она в ответ.
— Не заставляй меня повторять вопрос, — рычу я.
— Да, — рявкает она. — Могу.
— Прими.
Она мерцает, изменяется, и внезапно передо мной стоит Дэни. Голая. Зарычав, я резко отворачиваюсь. Христос, становится только хуже. Раньше, наполовину обезумев от ужасающего процесса превращения в Невидимого, я цеплялся за идеал невинной юной Дэни столь же отчаянно, как я цеплялся за обрывки своей разрушающейся человечности. Мысли об её пацанском искромётном обаянии отгоняли тьму, искажавшую душу. Вид её обнажённой заставляет меня чувствовать себя гнусным.
— Накинь чёртову ткань обратно. У тебя есть другой облик, помимо этого?
— Тебе сложно угодить.
— Ты прикрыта?
— Да, — натянуто отвечает она.
Я поворачиваюсь и таким же натянутым тоном предлагаю:
— Возможно, ты могла бы вновь стать дымчатой и неразличимой.
— Возможно, ты не единственное существо, которому для общения нужен рот. Если ты предпочитаешь меня в дымчатом виде, то не жди ответов на свои запросы.
Навязчивая мысль пускает корни в глубинах моего сознания.
— Когда король Невидимых создал тебя для управления его библиотекой?
Она склоняет голову набок, её глаза делаются зловеще отрешёнными, затем она говорит:
— Я существую семьсот семнадцать тысяч лет, триста двадцать два года, четыре месяца и семнадцать дней.
— Откуда тебе это вообще известно? Ты что, ходячие космические часы?
— Возможно, во мне есть внутреннее устройство, которое записывает ход времени.
Потенциальные последствия её продолжительного существования откладываются у меня в мозгу. Если король создал две эти формы своего библиотекаря три четверти миллиона лет назад, тогда как это объясняет Мак и Дэни? Насколько изощрённо и досконально король Невидимых поработал над своей кастой ши-видящих? Биологические матери Мак и Дэни были ши-видящими, но никто понятия не имел, кто был их отцом. Вот почему Синсар Дабх смогла так комфортно устроиться в ещё не рождённом эмбрионе Мак? Вот почему Дэни обладает таким разнообразным набором навыков, в отличие от большинства представительниц её вида? Возможно, поэтому один из Охотников, излюбленных ездовых животных короля, избрал её для превращения в одну из них?
Может, чёртов король Невидимых был отцом Мак и Дэни? Он предопределил их рождение и облик тысячи лет назад? Круус был мастером планирования. Но король — это Круус на адских стероидах.
Я озвучиваю вслух своё подозрение о происхождении Мак и Дэни, на что замотанная в ткань Дэни отвечает:
— В Библиотеке короля не существует известных мне отсылок к «Мак» или «Дэни». Я не в состоянии ответить на твой вопрос.
— У короля Невидимых есть дети?
Она окидывает меня презрительным взглядом с головы до пят, до кончиков моих по-прежнему расправленных чёрных крыльев, и выгибает бровь.
— Я имею в виду, посредством настоящего акта зачатия, — холодно поясняю я.
— Мне мало знакомо это слово.
Потому что фейри не способны производить потомство. Ну, предположительно не способны. Подумать только, этот день начинался изумительно хорошо. Хотя бы после того, как я избавился от летучей мыши.
— Превратись обратно в Мак, — я нахожу её более терпимой, хотя ни тот, ни другой облик не комфортен для меня, особенно голышом. Одна женщина интимно связана с Бэрронсом, другая — с Риоданом. И хоть я от души наслаждаюсь тем, что время от времени выбешиваю Девятку, это не тот способ, которым я хотел бы это делать.
Она подчиняется, но как только она меняет облик, тёмная ткань соскальзывает с её плеч.
Она снова Мак.
И снова голая.
И как нарочно, именно в этот момент входит Кэт.
Глава 6
Я бессмертен
Во мне кровь королей [10]
Иерихон Бэрронс
МакКайла Лейн, её имя от рождения.
Просто-Мак, когда она стоит нос к носу со мной, во плоти, впервые в моём книжном магазине, и требует информацию о Синсар Дабх. Я заново пережил тот день десять тысяч раз. Женщина с моей фрески наконец-то пришла; внушительная тьма, оперённая обманчиво яркими перьями, источающая мстительность, страсть и голод.
Тогда она не могла видеть себя. Но я видел.
Радужная Девочка, ах... эта пробирает меня каждый раз.
Прекрасный монстр, зверь для моего зверя, способная избавиться от последней частицы своей человечности, чтобы сделать то, что нужно сделать.
Королева Фейри, недобровольная преемница, но оттого не менее преданная делу.
Женщина, которая просеивается в «Книги и Сувениры Бэрронса» — для меня все эти вещи и не только. Я вижу каждый оттенок того, кто она есть, кем была и кем когда-либо будет.
Схемы начинают смещаться. Наше будущее не определено.
Не то, останемся ли мы вместе.
Ибо я разрушу цивилизации, опустошу миры, поверну время вспять, разорву саму материю существования, чтобы обеспечить это.
Вопрос в том, как мы останемся вместе.
Глава 7
Ничто не сравнится с тобой [11]
Мак
— Кто в опасности? — требую я, материализуясь в книжном магазине.
Бэрронс резко поднимается с честерфильда и направляется ко мне рябью тёмных, татуированных мышц, полночные глаза мерцают кроваво-красным, когда он блуждает хищным взглядом от моего лица к ногам и обратно. Первобытная энергия электризует воздух между нами; его зверь близок к поверхности. Опасно близок. Иногда я обожаю его таким, особенно в постели.
Но не так. Никогда не так. Его зверь поглощает его изнутри, грызёт жестокими клыками голода. Брюки его безупречного костюма от Армани помялись и свободно висят на бёдрах, пиджак валяется на полу, рубашка расстёгнута, рукава закатаны, галстук лежит, разодранный на куски. Древний серебряный браслет свободно болтается на запястье.
Кем бы он ни был (баск, средиземноморец, представитель неизвестной расы бессмертных существ), его кожа сделалась бледной, натянулась на костях, и я знаю, что если приложу ухо к его груди, то не услышу сердцебиения. Его скулы выступают на точёном лице подобно лезвиям, а когда он говорит, я мельком замечаю клыки. Ему нужно поесть. Сейчас же.
— Тяготы случаются. И с ними можно разобраться, — рычит он. — Что есть текущий момент?
Время, пространство, проблемы исчезают, пока я упиваюсь радостью вновь видеть его, вновь прожить ещё один день бок о бок с ним. «Первый раз, когда я взглянула на тебя за Бог весть сколько времени». Времени, на протяжении которого он терпеливо и преданно стоял на страже, мой вечный бастион, умирая от голода. Чего бы этот мужчина ни хотел от меня, он это получит.
«Тогда действуй, — промелькивает на его свирепом лице, — пусть всего лишь на мгновение».
Между сложным прошлым и неопределённым будущим лежит единственный момент, над которым мы имеем власть: сейчас. Мы можем сделать этот момент прекрасным или уродливым. Мы можем потерять его из-за страха или усилить надеждой. И иногда мы можем лишь укрепить себя живительными секундами, чтобы дать себе силы для грядущих жестоких моментов.
Я кидаюсь к нему, опрокидываю на честерфильд и падаю сверху. Мы встречаемся в поцелуе такой свирепости и голода, что его клыки пронизывают мою нижнюю губу, наполняя наши рты медным привкусом крови.
— Ещё не фейри, — бормочет он. — Твоя кровь человеческая. По большей части.
— Остальные не должны узнать, — он может применить заклинания, чтобы помочь мне скрыть это. Я понимаю его голод и углубляю наш поцелуй, проливая больше крови в его рот. Когда мы наконец-то отрываемся друг от друга, к его лицу чуточку возвращается цвет.
— Как долго я пробыла в той комнате?
— Как долго это показалось тебе по ощущениям?
— Столетия.
— По смертному времени ты отсутствовала два года, один месяц и семь дней. В настоящий момент прошло пять лет, три месяца и девять дней с тех пор, как была пропета Песнь Созидания.
Я в ужасе смотрю на него. Я думала, что отсутствовала несколько месяцев, а не лет.
— И ты оставался здесь всё это время? Как ты выживал без еды?
— Лор от случая к случаю оказывал помощь.
— Что я пропустила? Как мои родители? Дэни? Дублин, мир? — спрашиваю я, пытаясь уложить в голове такой огромный кусок потерянного времени.
— До недавнего момента всё было вполне спокойно. Как только ты исчезла, фейри нетипично притихли, если не считать открытия клуба в Дублине.
Я замечаю, что он не ответил на вопрос о моих родителях или Дэни.
— А теперь? — настороженно спрашиваю я.
— Твоя мать пропала.
Моё сердце один раз с силой ударяется о рёбра, пропускает несколько ударов, и на мгновение лёгкие сжимаются так тесно, что я не могу дышать. Я выпрямляюсь на честерфильде и стискиваю ладони, сопротивляясь грибовидному облаку страха и ярости, которое пытается взорваться в моей грудной клетке. Хотя я как-то раз пошутила, что моим худшим кошмаром будет королевство бессмертных Видимых с полным спектром эмоций, именно нехватка эмоций делает их смертоносным врагом. Они думают и действуют; терпеливые отстранённые социопаты, и после своего сражения с Синсар Дабх я понимаю колоссальное преимущество сосредоточенной как лазер мысли, не обременённой эмоциями. Я буду не менее отстранённой и сдержанной. Я разжимаю ладони и медленно вдыхаю.
— Как долго?
— С сегодняшнего утра.
— Короткий период. Почему это вызывает тревогу? Она часто в одиночестве отправляется...
— Её присутствие больше не ощущается в мире смертных.
— Ты поставил метку на мою мать? — в моей крови бушует ярость, не из-за метки, а из-за того, что раз моя мать не в мире смертных, это означает, что она в Фейри. И её утащил туда фейри. Один из моих фейри. Я Верховная Королева. Я сокрушу их всех. Выверну наизнанку. Оставлю корчиться в бессмертной агонии. У меня есть внушительный арсенал уничтожающих душу (хотя нельзя сказать, что у них есть души) заклинаний, чтобы использовать против этих дураков. Какой фейри посмел напасть на мою семью?
— Поблагодаришь меня потом. И это не совсем метка. Скорее GPS-трекер, лишённый эмоциональной связи. Я сделал то же самое с твоим отцом.
— Когда?
— Когда ты была Синсар Дабх.
Бэрронс думает обо всём, что важно для меня. Раньше я считала его деспотичные тактики раздражающими. Иногда я до сих пор так думаю, но с ними сложно спорить, когда они продолжают спасать мою жизнь и жизни тех, кого я люблю.
— Ты чувствуешь что-то ещё от моей матери? Она напугана? Они ей навредили?
Он резко и отрицательно мотает головой, и мужчина, который никогда не повторяет сказанного, мягко произносит:
— Только трекер.
— Где сейчас мой отец?
— В Честере с Риоданом.
— В безопасности?
— До тех пор, пока он не покидает клуб.
— Ты сказал ему об этом? Настойчиво внушил ему это?
— Мы не говорили ему, что твоя мать пропала.
Потому что он знает, что я захочу сама сказать ему. И только после того, как я её верну. Я опускаюсь на диван, прижимая ладонь к сердцу, которое стучит подобно грому. Мой двор только что сказал: «Иди нах*й, МакКайла Лейн. Мы придём за тобой, и мы выкосим тех, кого ты любишь больше всего».
— Риодану лучше сберечь его, — шиплю я.
— Сбережёт.
Моя мать. Нежная, добрая, любящая, хорошая до мозга костей Рейни Лейн где-то в Фейри, с монстрами, которыми я непригодна править. Желчь подступает к моему горлу. Я тут же подавляю её. Бесполезная эмоция. Я не могу искать её в одиночку. Мне нужен Бэрронс в полной силе, а это значит, что ему нужно поесть.
— Иди. Поешь. Я просеюсь к Дэни за последними новостями...
Он уже на полпути к прислонённому к стене возле камина высокому чёрному зеркалу, которое ведёт из нашего книжного магазина в облаках через Зеркала в Белую Комнату и, наконец, в Дублин внизу. Он двигается в этой своей плавной, почти неуловимой манере.
— Дэни недоступна.
Я застываю, моё сердце опять пропускает удар.
— Но с ней всё в порядке?
— Она превратилась в Охотника. Кэт — твой источник информации. Встретимся здесь через час.
В Охотника? Я разеваю рот. Гибкая как кошка, огненноволосая Дэни — теперь огромное, ледяное, чёрное, драконоподобное существо с пылающими глазами и кожистыми парусами-крыльями? Как? Почему?
Он медлит и оборачивается через плечо, атавистичное рычание рокочет в глубине его груди. «Мне не нравится оставлять тебя одну», — говорят блестящие как кровь на чёрном глаза.
Я слегка улыбаюсь, поднимаю кулаки и раскрываю ладони, показывая горсти кровавых рун, сочащихся кровью, сжимающихся и разжимающихся, как вырезанные сердца, нутра фейри, которые я выдеру и разорву на ленточки. Единственный раз, когда я могла производить столь опасные и мощные руны, случился благодаря помощи Синсар Дабх. Однако я узнала, что силы королевы Видимых и короля Невидимых не так уж различаются, и я тоже могу расхаживать по Дублину так же бесстрашно, как и мой психопатичный враг. В данный момент я чувствую себя почти такой же психопаткой. «Я многому научилась, Бэрронс. Пусть попытаются».
Уголок его губ приподнимается в смеси юмора с ненасытной похотью в древних, холодных глазах (Бэрронс понимает моего зверя, он считает её прекрасной), затем он ступает в высокое, затянутое паутиной зеркало и исчезает.
Сначала я просеиваюсь к моему отцу. Я не намереваюсь говорить ему о том, что мама пропала, но я ощущаю непреклонную потребность своими глазами увидеть, что он в безопасности.
Прибыв в Честер, я теряю несколько секунд, глядя вверх с приоткрытым ртом. Дэни — Охотник, Честер заново отстроили; я гадаю, что ещё изменилось в моё отсутствие.
Когда я впервые нашла 939 дом на Ревемаль Стрит, ища загадочного Риодана, владельца Честера, этот ночной клуб был горой обрушенного кирпича и бетона, фонарей, разбитого стекла и поломанных вывесок, и я едва не ушла, пока Дэни с её сверхчувствами не подвела меня к подземному входу в опасный, аморальный, исполняющий фантазии ночной клуб.
Надземная часть Честера теперь возвышается на шесть этажей, сделанная из светлого известняка и бесконечных панелей стекла — ярко освещённая и сияющая цитадель, которая почти соперничает с «Книгами и сувенирами Бэрронса» за роль достопримечательности, пронзающей тьму Дублина.
Широкие изогнутые лестницы ведут к тщательно охраняемым исполинским дверям, которые кажутся стальными, но наверняка изготовлены из того же не поддающегося идентификации сплава, обширно используемого в просторном подземном суверенном государстве, которое вмещает бесчисленные клубы, частные апартаменты Девятки и дюжины других, неизученных уровней и подклубов, включая скандально известный секс-клуб и сырую, вытесанную из камня темницу.
Хотя отчасти мне хочется взлететь по этим лестницам и войти в клуб, впитывая перемены, но время критически важно, так что я отправляю Риодану быстрое сообщение «Я просеиваюсь внутрь, не психуй», на что он отвечает «Попробуй», на что я отвечаю «Наблюдай, придурок», а затем, держась за мысли о моём отце, проношусь сквозь его охранные чары, даже не почувствовав их и усмехаясь в безмолвном «выкуси, Риодан». Хорошо быть королевой.
Я проявляюсь в комнатах на пятом этаже, позади моего отца, который смотрит через окно во всю стену на ночь и море крыш. Я издаю тихий звук удовольствия при виде его, и он резко разворачивается ко мне лицом.
У меня перехватывает дыхание от внезапных мурашек, и я ощущаю на языке горький, подобный-яду-в-моём-рте привкус того, что значит бессмертие.
Мой отец постарел.
Некоторое время после того, как мои родители приехали в Дублин, он и моя мать как будто молодели, становились бодрее и энергичнее благодаря новой жизни. Но моя сестра Алина погибла во второй раз, и я отсутствовала последние несколько лет, и теперь я вижу усталость, которой прежде никогда не замечала за своим харизматичным, крепким, красивым отцом.
И я думаю: он умрёт.
Это не дурное предчувствие, просто факт.
Джек Лейн приближается к шестидесяти годам. Если мне повезёт, я проведу с ним ещё тридцать, может, сорок лет, учитывая, что осталось так мало докторов, и на горизонте не предвидится медицинских инноваций, и люди с трудом просто выживают. То, что двадцатидвухлетней и смертной мне казалось долгим временем, теперь как пощёчина по лицу.
Затем я теряю секунду, осознавая то, над чем никогда прежде не задумывалась. Год кажется таким длинным периодом, особенно когда ты ждёшь таких вещей, как выпускной бал, завершение обучения в школе, в колледже, День Благодарения, Рождество, да даже пятница, чтобы отпраздновать выходные. Мы прогоняем такое количество нашего времени, торопясь добраться до следующей хорошей вещи.
Но вот в чём суровая реальность: год — это 365 дней, десять лет — это всего 3 650 дней. Одно десятилетие, огромный определяющий период вашей жизни — это меньше чем 4 000 дней. Если мы доживём до 75 лет, нам даровано 27 375 дней. Неудивительно, что для фейри мы краткосрочники, и наши жизни — лишь мгновение ока.
Я буду выглядеть точно так же, когда буду держать моего отца за руку на его смертном одре.
Девятка терпит такое раз за разом, но всё же продолжает оставаться небезразличной.
Я наконец-то понимаю, почему Риодан и Бэрронс столь придирчиво подходят к тому, кого они считают своими людьми, и полностью, интенсивно погружаются в нынешний момент. Смерть придёт, горе будет вновь и вновь проливаться дождём, и единственный способ пережить его и оставаться живым, неравнодушным существом — это платить цену боли каждый раз, иначе ты станешь таким же варварским и ледяным, как фейри. Больно будет всегда. Но пока ты способен на страдания, ты способен и на радость. Глубины ада и вершины рая лучше, чем ужас отсутствия чувств.
Когда-то безупречно уложенные тёмные волосы Джека Лейна теперь превратились в серебристую гриву. Очки для чтения выглядывают из кармана его рубашки под шерстяным кардиганом. Морщинки обрамляют его глаза, пролегают по лбу, окружают рот. И хоть он выше 180 см, мне кажется, что он... как будто сделался меньше.
— Мак! — взрывается он, озаряясь улыбкой и широко разводя руки.
Я стремительно несусь в эти медвежьи объятия, которые всегда пахнут перечной мятой, лосьоном после бритья и домом.
— Боже, как я по тебе скучал, — говорит он, целуя меня в макушку.
— Папочка, — бормочу я и запрокидываю голову, чтобы поцеловать его в щёку, улыбаясь. Кем бы я ни стала, как бы я ни изменилась, наши отношения останутся прежними. Этот мужчина всегда будет сильной и оберегающей стеной, которая неизменно возвышалась передо мной, когда я была ребёнком, заставляя меня чувствовать себя защищённой и лелеемой. — Я люблю тебя, — я не упускаю возможности говорить это смертным, которые мне дороги.
— Я тоже люблю тебя, малышка, — он сжимает мои плечи, глядя на меня. — Как сильно ты изменилась.
Я не говорю «ты тоже». Никогда не скажу. Я дарю ему милосердие, всегда воспринимая его как самого сильного, самого лучшего, самого лихого отца в мире. С искорками в глазах я дразню:
— А ты как всегда такой же красавчик.
— Идём, — говорит он, беря меня за руку, и подводит к глубокому креслу у огня. — Расскажи мне всё. Но начни с того, зачем Риодан затащил меня сюда. Что такого случилось, что все пытаются от меня скрыть?
Мой зоркий как орёл отец с проницательным взглядом; от него никогда нельзя было что-то скрыть.
Отказавшись от кресла, я отворачиваюсь.
Он ровным тоном требует:
— Где твоя мать, Мак?
Вздохнув, я перевожу взгляд обратно.
— Риодан привёл меня сюда одного. Это значит, что она пропала или хуже того, и они боятся, что со мной тоже что-то случится. Затем ты появляешься впервые за два долгих года. Расскажи мне всё.
Я рассказываю, признаваясь, что это немного, но она больше не ощущается в мире смертных. Я говорю, что ему не нужно беспокоиться, потому что фейри ей не навредят. Они бесстрастны и терпеливы и понимают её ценность для меня — в невредимом состоянии.
Он мрачно слушает, затем говорит:
— Чем я могу помочь?
Я печально качаю головой. Ничем, и он это знает. Вот почему его руки сжимаются в кулаки, а в глазах собираются грозовые тучи. Мой отец не из тех мужчин, которые сидят и ничего не делают. И всё же, когда дело касается фейри, большинству людей остаётся только сидеть и ничего не делать, что лишь увеличивает мою ответственность. Именно я должна укротить Видимых, которые без присмотра поглотят наш мир. Я должна найти способ, чтобы оба вида жили мирно.
Или уничтожить один из них.
На протяжении одного безмолвного момента мы смотрим друг на друга, затем он стискивает меня в очередном медвежьем объятии, и я снова просто-Мак, впитываю тепло и силу мужчины, который всегда будет моей скалой, моим чемпионом, дарителем лейкопластырей и поцелуев, а когда необходимо, моим самым суровым критиком, и я слишком остро понимаю, что (даже если мне повезёт получить десятилетия с ним) потеря его наступит слишком скоро и едва не разрушит меня.
— Я верну её, папа. Я обещаю. Мы будем семьёй, и жизнь снова будет нормальной. Я тебя люблю, — повторяю я.
— И я тебя, малышка. До луны и обратно.
Просеиваясь обратно, я отбрасываю зловещее ощущение, что это может быть последними словами, которые мы скажем друг другу.
Я прекрасно понимаю, что это не так. Я просто чувствую себя уязвимой, потому что Видимые похитили мою маму.
Только и всего.
Глава 8
В твоей лжи есть правда, в твоей вере есть сомнение [12]
Кристиан
— Бэрронс тебя убьёт, чёрт возьми, — наконец выдавливает Кэт после бесконечно долгого молчания, во время которого её взгляд мечется от меня к Мак-самозванке и обратно. — Он будет убивать тебя медленно, раз за разом, и то, что ты пережил в лапах Кровавой Ведьмы, в сравнении покажется каникулами.
Я ощетиниваюсь.
— Но он не убьёт Мак, да? А тебе не кажется, что когда женщина изменяет, она не менее виновна, чем мужчина, с которым она изменяет? — я задаюсь вопросом, почему я дискутирую на эту идиотскую спорную тему, учитывая, что это не Мак стоит тут голая, и мы не занимались сексом, но двойные стандарты оскорбляют меня, и моё настроение ухудшается с каждым новым препятствием, которое встаёт между мной и перепихом. — Кроме того, это не то, что ты думаешь, — говорю я, ещё сильнее раздражаясь из-за того, что Кэт даже не заметила, что она встречается со мной взглядом, и из её глаз не течёт кровь, или что я эффективно приглушил опасные аспекты своей формы Невидимого в то же мгновение, когда она вошла, призвал капельку земной силы и чарами воссоздал образ горца, чтобы тот поддерживался, пока я его не отпущу.
В её серых глазах мелькают тени.
— Она использовала на тебе сидхба-джай, Кристиан? — тихо спрашивает она и хмурится. — Разве это вообще возможно... чтобы королева пересилила и использовала принца Невидимых для секса против его воли?
— Это никогда не было бы против его воли, — говорит голая не-Мак. — Секс — это секс. Все существа стремятся спариваться.
— Это было бы против моей воли, — рычу я, радуясь, что я единственный детектор лжи в комнате.
— Секс — это не просто секс, — тихо говорит Кэт. — Иногда это изнасилование.
Голая не-Мак говорит:
— Среди смертных — возможно.
— Она не Мак, — сообщаю я Кэт.
Кэт награждает меня озадаченным взглядом.
— Тогда кто она?
Я ощущаю пугающе мощное смещение пространства и времени за долю секунды до того, как кто-то просеивается перед Кэт, и я разъярённо матерюсь, когда Мак — настоящая Мак — проявляется в башне.
— Да ты издеваешься, чёрт возьми, — взрываюсь я. Чем я заслужил такое паршивое продолжение дня, который начинался так многообещающе? Очевидно, во вселенной существует какая-то садистская сила, которая получает удовольствие, говоря «Ого, смотрите, у Кристиана МакКелтара наконец-то неплохой день. Давайте-ка засрём его».