Вы можете дать дом их телам, но не их душам,
Ведь их души живут в доме Завтра,
Который вам не посетить, даже в ваших мечтах.
Это всегда казалось мне ужасно грустным, и я спешила заверить его: «Но папочка, мы с Алиной появились из тебя (это было до того, как я обнаружила, что биологически это не так), и мы вечно будем твоими, и мы не хотим быть в каком-то другом месте, и ты всегда будешь в каждом нашем завтрашнем дне».
Как и многие другие осторожные семена, которые он посеял, теперь я понимаю. Я и Алина, новый Двор Невидимых, отпрыски Охотников, они обитают в доме Завтра, и любой родитель, любой правитель должен понимать свою позицию как пастуха перехода, не более, не менее, в тот период, когда ученик становится мастером.
Надо знать, когда действовать, а когда отступить.
Из дневников МакКайлы Лейн-О'Коннор,
Верховной Королевы Фейри
СОН ТЕНЕЙ
У тебя было всё, но ты беспечно позволила всему пропасть [62]
Я стою на могиле своего отца, под серым небом и легонько моросящим дождём, и огромные чёрные крылья достают до земли.
В мокром состоянии эти величественные оперённые придатки пахнут шёлком, тонкой кожей и свечами с ароматом персика со сливками, что мне кажется невыразимо странным.
Я похоронила Джека Лейна на кладбище в аббатстве, оставив рядом свободное место для мамы. Я бы с надеждой сказала «для одного дня в далёком будущем», но я не уверена, что для мамы это лучший вариант. Папина смерть погрузила её в ту же чёрную депрессию, от которой она страдала, когда умерла Алина, и она даже не может смотреть на меня. Она не пришла на похоронную службу. Мама отказалась покидать городской дом, который она делила с папой. Она сказала мне, что уже попрощалась с ним, но я знаю правду. Ей невыносимо смотреть на меня.
Если бы папочка был здесь, он сказал бы мне что-то вроде: «Твоя мать любит тебя всем сердцем, Мак, и она знает, что моя смерть — это не твоя вина, и однажды вы вновь будете близки; дай ей время. Оно залечивает все раны, детка».
На что я бы сказала: «Нет, не залечивает. Время — в лучшем случае великий уравнитель, смахивающий нас всех в гробы, за исключением меня, только не меня, никогда не меня. На этом кладбище не будет могилы с моим именем, потому что я не могу умереть. Но все мои близкие умрут, и лучшее, на что мы можем надеяться — это найти способы отвлечь себя от боли. Время — это ни скальпель, ни повязка на рану. Шрамы — это всего лишь другое лицо раны».
На что он бы сказал: «Мак, стены всё равно однажды пали бы, вне зависимости от того, приехали бы вы с сестрой в Ирландию или нет. Всё это произошло бы, хоть с вами, хоть без вас. Кто сказал, что если бы вы с сестрой не отправились в Дублин, мы бы вчетвером не умерли от Теней через несколько лет? Кто сказал, что мы не очутились бы в числе миллиардов погибших? Ты не можешь подвергать сомнению каждое действие. Ты можешь лишь встречать каждый день с любящим, верным сердцем — и детка, ты именно так и делаешь».
Забавно, как ясно я до сих пор слышу его голос.
На что я бы горько ответила: «Нет, это не так. В решающий момент моё сердце сделалось тёмным. Вот как я очутилась здесь».
И он бы сказал что-нибудь, что угодно, что сделало бы моё горе более терпимым, например, «Но если выждать ещё секунду, тёмный момент миновал бы. Это была полная катастрофа, детка. У всех у нас есть тёмные моменты. Мы проживаем их». И он бы напомнил мне, что иметь возможность любить в принципе, пусть даже на протяжении кратчайших часов — это величайший дар жизни, и задним умом все крепки (но не в тот ужасный человеческий год, который пережили многие из нас). Он сказал бы мне, что Бэрронс и Девятка это знают, и мне тоже надо об этом помнить. Учиться на их примере. Учиться жить с горем.
И я со временем научилась бы.
Но мне не дали этого времени.
И папочки здесь нет. В этом и проблема.
Это также благословение. Я не хочу, чтобы он видел меня такой.
Я не сомневаюсь, что Джек Лейн в раю. Но я не хочу, чтобы он смотрел на Землю. Я не хочу, чтобы он видел, что я сделала. Кем я стала.
Его медленная, мучительная смерть разрушила и меня тоже, но я не погружаюсь в депрессию, когда теряю людей, которых люблю всем сердцем.
Я погружаюсь в злость.
Ярость.
Месть.
Это случилось, когда погибла Алина, это случилось, когда я думала, что Бэрронс мёртв, и это случилось опять, когда мой отец наконец-то, с достоинством и приличием запросил двойное милосердие ативана и морфия, лёжа с синими ногами и потемневшими пальцами, силясь дышать вопреки сердцу, которое уже не могло нормально гонять кровь.
В свою защиту скажу, что я пыталась. Он умер всего три дня назад. Я пыталась убедить себя, что его смерть — не моя вина, и даже если так, то я ничего не добьюсь, обрушив убийственную ярость на мир, но горе странно влияет на твой мозг. Типа, он просто отключается, оставляя один большой тупой синяк раскалённой боли и смятения, который не способен принять даже простейшее решение.
Ты бредёшь изо дня в день в сером тумане, а в те исключительные дни, когда ты действительно умудряешься принять душ и покормить себя перед тем, как отправиться прямиком в кровать, ты считаешь это крупным достижением.
Я уничтожила Видимых.
Всех их, даже спирсидхов.
Я не намеревалась это делать. Я вообще не находилась в Фейри, когда это случилось. Я была в книжном магазине, свернулась клубочком в моей кровати, и грибовидное облако боли и ярости становилось слишком крупным, чтобы умещаться в моём теле.
Пока я бушевала и плакала, огромное, тёмное пятно силы короля Невидимых просочилось в мою комнату, повиснув над кроватью и изучая меня.
Я перекатилась на спину с лицом, мокрым от слёз, обнажила зубы и прорычала: «Я хочу твою силу, я хочу всю твою силу, каждую её частицу, потому что я не желаю, чтобы хоть одна её унция оказалась у какого-то фейри, и Круус всё ещё где-то там, играет с нашими жизнями, планирует какое-то другое ужасное разрушение, которое убьёт кого-то ещё из моих близких, и Богом клянусь, он не получит твою силу, а если она будет у меня, я смогу уничтожить его навсегда, уничтожить всех фейри, и наш мир будет таким, каким должен быть — лишь человеческая жизнь на этой планете. Я убью и старых богов тоже. Это наш мир. Дай мне твою силу!»
В ту крупицу времени и боли, вместившую в себя все мои глубочайшие недостатки (момент, который прошёл бы со временем, нужно помнить, такие моменты проходят), я переступила черту к «Упс, чёрт, слишком поздно».
Одно мгновение. Вот что обрекло меня. Мгновение, в которое я всем сердцем жаждала силы, в сочетании с мимолётным желанием сокрушить всех моих врагов.
Я не идеальна. Никто из нас не идеален. Как я и сказала, к счастью, не все мы могущественны, и такие моменты проходят. За эту мысль нужно держаться.
Но моя жизнь устроена немного иначе.
Надо быть осторожнее с каждым желанием, с тем, куда и как ты направляешь свою силу воли. Я обладаю великой мощью; потому и моя ответственность велика.
Моё желание, все мои желания были исполнены в ту единственную секунду.
Тьма короля хлынула в меня и, набив мою крохотную сущность б о льшим содержимым, чем я могла вместить, сила взрывом вырвалась обратно и, потому что в моём мозгу были мысли, а в сердце — желания, я уничтожила всех Невидимых и старых богов.
Я очистила планету от всего, кроме человеческой жизни. Сделала так, чтобы мир был в безопасности от фейри.
Я помню выражение на лице Бэрронса, когда я в ужасе спустилась по лестнице, пошатываясь, и огромные чёрные крылья волочились по ступеням, и должно быть, он почувствовал, что случилось, потому что бежал вверх, чтобы найти меня.
Мы встретились на лестничной площадке.
Я немедленно просеялась, оставив его реветь в пустое пространство, и пришла сюда, на кладбище, где я не смею оставаться надолго, потому что он найдёт меня. Он пойдёт во все места, в которые я пойду, потому что он знает. Он без устали будет преследовать меня, пока не найдёт. Он попытается «успокоить» меня словами. Но от этого нельзя вернуться или пойти вспять. Я никогда не прощу себя за содеянное, а когда ты не можешь простить себя, ты не в силах ни любить, ни быть любимой. Ты продолжаешь раз за разом совершать одни и те же ошибки. Совсем как король.
— Прощай, папочка, — шепчу я, стирая слёзы со щёк. — Я люблю тебя. До луны и обратно.
Затем я запрокидываю голову и смотрю в небо, созерцая мой новый дом.
Там, среди звёзд. Избегая Дэни, потому что ей я тоже не могу посмотреть в глаза.
Я гадаю, не поэтому ли король делал так: создавал, постоянно создавал. Акт искупления вины не только перед его возлюбленной, но и вины за само его существование.
Потому что однажды (совсем как я) он разрушил прекрасных существ, доверенных ему на попечение.
Глава 48
И она побежала к нему, и они полетели [63]
Кристиан
Мы разделились в тюрьме Невидимых, Бэрронс, Риодан и я.
Я припоминаю клятву крови, которую мы принесли под Честером, когда они показали мне, кто они такие, и что они сделали с моим дядей Дэйгисом. Теперь я храню ещё один секрет.
Глубоко под гаражом за «Книгами и Сувенирами Бэрронса» у Бэрронса имеется тщательно охраняемая комната Зеркал, которая содержит больше сотни зеркал всех форм, цветов и размеров, и одно из их привело нас прямиком в тюрьму Невидимых. Я не смог различить, куда вели остальные; он протащил меня мимо них со скоростью, совсем немного уступающей скорости света. Но я видел одно с постоянно меняющимися сценами, и некоторые я узнал по историческим книгам.
Он затолкал меня в зеркало, и мы вышли из возвышающейся стены чёрно-синего льда.
Я знаю это место. Я презираю это место. Как Круус посмел привести Лирику сюда? Эта тюрьма — полная её противоположность.
Но я знаю, что он сделал это. Круус никогда не озвучивает пустых угроз. Угрозы от него — это то, что он уже решил и просто выжидает подходящий момент (обычно это означает тот момент, который нанесёт самый сильный урон остальным и наиболее развеселит его самого).
Я понимаю, что она боялась его. Я также знаю, что если он привёл её сюда, то это из-за того, что он сделал с ней. Что за монстр мог продержать Лирику в бутылке на протяжении трёх четвертей миллиона лет? И если он ещё не покончил с ней до того, как она сказала мне, что я Смерть, и превратила меня в оружие, способное убить его, то он определённо покончил с ней сейчас.
Давным-давно я бы оледенел в тот самый момент, когда мы прибыли в ад Невидимых, и хотя с Бэрронсом и Риоданом это происходит, они ломают и сбрасывают лёд, принимаясь бежать на месте.
Движение — это ключ к тому, чтобы выжить в худших мирах фейри: продолжай двигаться, всегда двигайся. И если ты думаешь, что в следующем месте будет лучше, подумай ещё раз. Зал Всех Зеркал — яркий тому пример.
Затем Бэрронс и Риодан склоняют головы, разворачиваются и бок о бок стремительно бегут прочь.
— Эй, погодите, — кричу я им вслед.
— Что? — рычит Бэрронс, поворачиваясь, и по-прежнему бежит на месте.
— Разве мы не будем держаться вместе?
— У нас разные цели, которых необходимо достигнуть в разных местах. Время не ждёт, горец, — бросает Риодан через плечо.
Я моргаю. Они только что объяснили мне что-либо вместо того, чтобы уйти с одинаковыми хмурыми гримасами. Я знаю, что это значит.
Бэрронс бросает на меня сухой взгляд.
— Это означает, что мы верим, что ты можешь сам о себе позаботиться.
— Неа, неправда, — говорю я с лёгкой улыбкой, подражая примеру Лирики. — Это не было выражение веры, это было объяснение, чёрт возьми, и это значит, что я вам нравлюсь.
И-и-и-ха! Теперь Девятка — мой клан. И я останусь с ними.
С весёлым смешком я разворачиваюсь и шагаю туда, где когда-то был хребет, и где (кажется, целую вечность назад) Круус похоронил королеву Видимых.
Лирики тут нет.
Я приседаю на корточки у склепа бывшей королевы, хмурясь и пытаясь решить, как, чёрт возьми, я должен найти Лирику в бескрайней тюрьме Невидимых, которая простирается невероятно широко и далеко и когда-то вмещала миллион Невидимых или даже больше. Она всегда без проблем находила меня. Она сказала, что каким-то образом запечатлелась на мне.
Я покачиваюсь на пятках, зная, что здесь невозможно просеиваться, так что я не могу воспользоваться примером Мак и просеяться непосредственно к кому-либо, чего мне никогда не удавалось сделать без предмета... ох, погодите!
Я запускаю руку в карман джинсов и достаю записку Лирики, на которой она аккуратно вывела моё имя и добавила очаровательное сердечко на i.
Закрыв глаза, я сосредотачиваюсь на мириадах аспектов Лирики. Разъяряющая, забавная, чертовски многоликая, безумно перевозбуждённая (спасибо за это большое — я в тысячный раз гадаю, как она выглядит), ходячее хранилище бесчисленных секретов фейри, умная и очень начитанная, но невинная и доверчивая, и кажущаяся такой юной несмотря на её внушительный возраст.
Я издаю фыркающий смешок. Раздражительная. Такая вспыльчивая, проклятье, но всё это лишь распаляет мою кровь и привлекает. Я обожаю, когда она морщит носик и вот-вот рявкнет на меня. Без фильтров. То, что она думает, срывается с её языка и пылает...
Нашёл.
Я открываю глаза. Чтоб мне провалиться на этом месте. Думаю, она зовёт меня. Осоловелая, борющаяся со сном, но всё равно соскальзывающая обратно.
Направление здесь не играет роли. Нет севера, юга, запада или востока. Я знаю лишь то, что она «в той стороне» и поворачиваюсь к ней.
Я также знаю, что найду её на вершине высокого хребта, в сотнях миль от места, где я стою — на кладбище, скрытом иллюзией.
Засунув её записку обратно в карман, я крепко прижимаю косу к боку, расправляю крылья и стремительно взмываю в воздух.
На то, чтобы выяснить, какая часть ландшафта является иллюзией Крууса, уходит примерно час. Я рассекаю своей косой один ледяной утёс за другим, пока не нахожу то самое место, и когда это случается, руны на моей косе извергают сноп искр, заставляя меня задумчиво посмотреть на косу и заподозрить, что это оружие умеет не только убивать фейри.
Время тянется, потому что я чувствую, как она периодически ускользает. Не умирает, вовсе нет, её свет слишком силён, чтобы так быстро угаснуть даже в этом месте, но Круус, должно быть, опоил её чем-то, потому что она то и дело слабеет, затем я чувствую ожесточённую борьбу, после чего она опять слабеет.
Затем я пробираюсь сквозь иллюзию и разеваю рот, потрясённый и разъярённый, и думаю: «Сколько, бл*дь, фейри убил Круус?» Я думал, он пытался убить только Эобил и теперь вот Лирику, но видимо, он сотни раз преуспел в своих попытках.
Я парю над кладбищем, настраиваясь на сущность Лирики, и внезапно её гробница оказывается подо мной, и я легонько приземляюсь на приподнятую
платформу льда и смахиваю снег, чтобы заглянуть сквозь сине-чёрную морозную крышку её гроба.
Теперь она крепко спит и... грёбаный ад.
Она уже не выглядит как Мак или Дэни.
Это, ах, да, это Лирика. Что естественно, в принципе.
Христос, она прекрасна.
Но двойственность всегда была моим наркотиком.
Чтобы сломать чары Крууса, приходится пустить в ход кровь Смерти, и как только я это делаю, чары взрываются и исчезают, и я инстинктивно знаю, что они устремились прямиком к Круусу, чтобы предупредить его, что его чары сняты.
Я улыбаюсь холодно, как Смерть.
Потому что. Я. И. Есть. Смерть.
Пусть Круус приходит.
Пусть этот ублюдок приходит, проклятье!
Я подхватываю Лирику со льда, нежно баюкая её на руках, и снова взлетаю, направляясь обратно к Зеркалу, чтобы вернуть её в тот мир, к которому она принадлежит.
Наш мир.
Глава 49
Подражатель пытается перенять мои манеры
Лучше следи за собой, когда не можешь следить за мной [64]
Мак
Я просыпаюсь от одурманенного сна, медленно, мучительно всплывая на поверхность из тёмного, бездонного озера кошмаров.
В каждом из них я была любовницей Крууса. В каждом из них я ненавидела то, кем была. Я безмолвно негодовала внутри, кипела отрицанием и яростью, пока мой рот произносил слова, которые я бы никогда не подумала, никогда не сказала бы ему. Даже через миллион лет.
Такое ощущение, будто кто-то контролировал мои сны, пытался исподтишка перепрограммировать меня, убедить, что я никогда не любила Бэрронса, что для меня всегда был Круус и только Круус.
Я барахтаюсь в запутавшемся одеяле, которое я чуть ли не обмотала вокруг головы — наверное, пока ожесточённо билась против ужасных событий, происходивших в моих снах.
— Ах, вот и ты, — мурлычет Круус. — Я начинал думать, что мне придётся присоединиться к тебе в этой куче и помочь выпутаться, — его глаза прищуриваются, сосредоточившись на моём лице, затем опускаются ниже, темнея и сужаясь от похоти.
Я знаю, как я просыпаюсь. Мои губы опухают, пока я сплю. Мама всегда называла это «коллагеновым поцелуем молодости». Мои волосы спутались и торчат, но мужчинам обычно нравится такой взъерошенный после постели вид и... ох, грёбаный ад, вот на что он уставился.
Во сне мне бывает жарко, и я раздеваюсь, не просыпаясь. Мои груди выставлены на всеобщее обозрение.
Я немедленно призываю гламур одежды.
Это не работает.
Ну естественно.
Круус нейтрализовал мои силы.
С рычанием подтянув одеяло и прикрыв грудь, я лихорадочно шарю ладонью вокруг, ища свою футболку.
Круус приподнимает её, улыбаясь, но улыбка не достигает его глаз. Затем он бросает её через плечо на пол. Его взгляд жёсткий, наполненный похотью и голодом, и я гадаю, а отражалась ли улыбка когда-либо в его глазах. Он всегда скрывал их гламуром? Или они постепенно изменились за те столетия, что он провёл здесь, работая над приумножением своего королевства и силы?
— Сдавайся, МакКайла. Ты не можешь победить. Только не против меня. Однажды ты уже оказалась подо мной и испытала лишь наслаждение. Как тебе твои сны прошлой ночью? Сегодня ты получишь повторение. И в каждую последующую ночь. До тех пор, пока не подчинишься. Маздан говорит мне, что перепрограммирование реальности травмирует спящего. Возможно, этой ночью я присоединюсь к нему в твоих снах. Понаблюдаю, как ты борешься. Ты неизбежно потерпишь неудачу. Ранее он уже перепрограммировал других. Сдавайся, МакКайла. Прими поражение и довольствуйся тем, что есть. Не будь плебейкой. Это ниже твоего достоинства. Ниже существ вроде нас.
Я в ужасе смотрю на него, прижимая одеяло к груди.
— Ты создал принца, который может ходить по Стране Снов, так? Он химичил с моими снами!
Какая страшная сила! Неужели Круус настолько дурак? Как и король до него, создавший амулеты, способные соткать иллюзию, сквозь которую не мог проникнуть даже он сам, неужели Круус создал оружие, которое однажды может стать его погибелью? Неужели они никогда не учатся на чужих ошибках? Как легко такой принц может проскользнуть в сны Крууса и со временем убедить его, что он, принц Снов, является королём, а не Круус. Каким опасным может быть такой принц! Игра с огнём, воистину.
Не осознавая собственного идиотизма, Круус склоняет голову набок, и его звёздные глаза мерцают.
— Да. И он подчиняется моим приказам. Маздан, — бормочет он.
Следующие события столь странные и неожиданные, что они как будто разворачиваются в замедленной съёмке.
Дверь в комнату открывается.
Входит Иерихон Бэрронс.
Круус поворачивается и улыбается ему.
Я моргаю. Круус улыбается Бэрронсу. Словно он рад его видеть. Он не просеивается в то же мгновение, чтобы создать между ними безопасное расстояние. Он просто улыбается и расслабленно сидит в каких-то трёх метрах от него.
— Ты призвал меня, мой господин, — бормочет Бэрронс.
— Да, Маздан.
Мои глаза раскрываются ещё шире, сердце ухает в пятки как камень, и я рычу:
— Ты. Не. Создал. Принца снов, который выглядит в точности как Иерихон Бэрронс.
И одевается как он, в элегантный итальянский костюм, накрахмаленную белую рубашку и кроваво-красный галстук.
Круус улыбается.
— Ах, моя очаровательная МакКайла, именно это я и сделал. И однажды ты посмотришь на его лицо и посчитаешь его своим величайшим врагом. А когда такой день наступит, ты больше никогда его не увидишь. Маздан ходил в твоём мире, маскируясь под Бэрронса. Он одурачил даже Риодана. Он одурачил даже тебя. Дважды он посещал тебя на диване в Честере. Дважды он прикасался к тебе, говорил с тобой. А ты. Даже. Не. Догадывалась.
Если мои глаза раскроются ещё шире, то точно выскочат из черепа.
— Это был Маздан? Это он сказал мне прогуляться, из-за чего я оказалась в твоей паутине? — восклицаю я, остолбенев. Я отказываюсь в это верить. Я не могу. Это был Бэрронс. Я знаю Бэрронса. Никто не может имитировать Иерихона Бэрронса достаточно хорошо, чтобы одурачить меня.
Круус склоняет голову набок.
— Также именно Маздан прочёл твои заметки, пока ты задремала, и доложил мне о содержимом. Маздан направлял те сны в тот день, помог тебе вспомнить каждый раз, когда мы были вместе, и поощрял тебя оттаять в отношении меня.
Я помню те сны. Я думала, что в них за мной наблюдал Бэрронс. Но это был принц, выглядевший как Бэрронс и заставивший меня вновь пережить свои встречи с Круусом. Это Маздан, а не Бэрронс особенно задержался на поцелуе, который мы разделили, чтобы скрепить Соглашение.
Это Маздан прикоснулся к моим плечам, напомнил мне, что моё сердце — это моя величайшая сила. И это Маздан во второй раз подошёл к моему дивану вчера, сказав мне, что он вернулся лишь за инструментами для татуировок, чтобы связать найденного Охотника, а мне надо прогуляться, выйти на улицу.
Я пребываю в таком ужасе, что лишаюсь дара речи.
Круус создал принца Невидимых, который выглядит в точности как Бэрронс, обладает способностью заставить меня видеть любые сны, какие он пожелает с целью перепрограммировать всё, во что я верю относительно себя и мира. И это может сработать.
— Даже если это займёт сто лет, — мягко говорит Круус с триумфальным блеском в глазах. — Но предупреждаю тебя, не тяни слишком долго. Мне уже не терпится, чтобы ты добровольно присоединилась и встала бок о бок со мной.
Задрожав, я перевожу взгляд то на принца, который так убедительно носит лицо и тело Бэрронса, то на Крууса и обратно. Я могла бы заняться сексом с Мазданом и ни о чём не догадаться. Он безупречная копия.
— Даван-аллайх значительно помогли, — говорит мне Круус.
И вот снова, хвастовство о том, как он умён, но я готова слушать, потому что моё будущее уныло: я буду с готовностью потакать ему, пока он хочет говорить. Это значит, что он ещё больше времени потратит впустую, не мороча мне голову (буквально) во снах.
— Они ломают чары, но ты об этом так и не догадалась.
Так вот почему каждый чёртов фейри мог просеяться в Честер и замок Кристиана.
— Как только Бэрронс, Риодан или Кристиан накладывали новые чары, даван-аллайх их нейтрализовывали. Большинство из них просто сломать. Чары легко ломаются, когда их разрушитель обладает достаточно мощным ингредиентом, и я заложил таковой в основании их касты.
— Они разумны? Или они подобны Теням? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы он продолжал говорить, и я как можно больше знала о кастах, от которых я однажды сбегу. Мой взгляд снова и снова возвращается к Бэрронсу. Я ничего не могу поделать. Он Иерихон, но в то же время не он. Он чужой незнакомец. Он бесстрастно отвечает на мой взгляд, ничего не говоря — слуга, ожидающий следующей команды Крууса, какой бы она ни была.
Это существо сотрёт любовь всей моей жизни из моего разума и сердца. Сделает лицо Бэрронса лицом моего врага. Я беспомощна, обнажена, и при мне нет телефона. Я заточена в комнате с Круусом и принцем Невидимых, и отсюда, похоже, не сбежать.
— Чрезвычайно разумны и весьма очаровательны, тебе так не кажется? Видела бы ты, какие формы они могут принимать. Они изумительные и изобретательные творцы.
— Если я буду сотрудничать, ты спасёшь моего отца? — это единственное, что приходит мне в голову в данный момент. Внешность Бэрронса-принца и тот факт, что он одурачил даже меня, совершенно выбили меня из колеи. Я действительно говорила с Мазданом и посчитала принца Бэрронсом. Он прикасался ко мне, и я не знала, что это самозванец. Сложность и хитрость планов Крууса поражают меня.
Он с упрёком цокает языком.
— Забудь о таких вещах, как твоя старая семья. У тебя есть новая, и вскоре Земля перестанет существовать, МакКайла. Мне она ни к чему. Я больше не нуждаюсь в силе, которая таится в её ядре. У меня есть другие источники и другие планы. Я начал презирать этот мир. Пришло время ему разрушиться. Отпусти его. Это не имеет значения.
Моё лицо, должно быть, выражает отвращение и неприятие, потому что он со вздохом добавляет:
— Если это сделает тебя счастливой, я дарую Джеку Лейну более быструю и безболезненную смерть, — Маздану он говорит: — Где Бэрронс сейчас?
— Добывает Охотника. Он и Риодан намереваются использовать его для поисков Дэни.
— Я не думал, что Охотники до сих пор водятся здесь, — говорит Круус.
— Недавно вернулись, привлечённые разворачивающимися колоссальными событиями. Они сотрудничают с Бэрронсом даже без силы связующих заклинаний, — отвечает Маздан, бросив взгляд в мою сторону. — Похоже, он им нравится.
Погодите, что? Путаница мыслей тут же взрывается в моей голове.
Я медленно распутываю их и выстраиваю по порядку: Круус сказал, что именно Маздан в последний раз посещал меня на диване в Честере, что это он послал меня на улицы и в итоге в паутину Крууса. Значит, именно Маздан сказал, что ему нужны инструменты для татуировок, чтобы связать Охотника. Но теперь Маздан говорит, что эти самые инструменты не понадобились, и он это знает. И если бы я не беспокоилась так о папе, сидя на диване, когда он сказал это, я бы сама догадалась, ведь мы с Бэрронсом вместе выяснили, что татуировки лишь раздражали огромных, похожих на драконов зверей, и не оказывали на них никакого влияния. Они называли их безделушками. Так почему Маздан сейчас говорит, что в них нет необходимости?
— О вкусах не спорят, — сухо говорит Круус. — Охотники вскоре вновь уйдут, — он выбрасывает их из головы и поворачивается обратно ко мне. — Я устал ждать. Я трахну тебя, МакКайла, пока Маздан будет смотреть. И ты позволишь мне, и ты отреагируешь благосклонно, потому что в противном случае я отпущу своего принца, которого невозможно отличить от оригинального Бэрронса, в мир, где он убьёт твоего отца, твою мать и всех, кого ты любишь. Ты поняла?
Я смотрю на него. Это сработало бы. Моя семья и друзья доверяют Бэрронсу. Они подпустят его близко к себе. И учитывая, что Маздан может одурачить даже меня и двигается в точности как Бэрронс, он может за кратчайшее время выкосить всех, кто мне дорог.
— Кивка будет достаточно для передачи согласия, МакКайла, — холодно подталкивает Круус.
Проглотив желчь и так крепко сжав одеяло в кулаках, что я удивляюсь, как мои пальцы не переломались, я говорю себе лучшим голосом Джона Уэйна: «Мужайся, ковбой, выживи, чтобы бороться ещё один день». Он уже изнасиловал меня один раз. Я выживу. Я буду бороться другими способами, пока он не смотрит. Я выясню, что он сделал с моими силами, и найду способ убить его. У меня свирепое, храброе сердце, титановая сила воли, и я. Никогда. Не. Сдамся. Пока не одержу победу.
Это моя мантра, слова, которые я буду повторять раз за разом, пока он прикасается ко мне, пока я отсоединяюсь от своего тела и отступаю в свой разум, и я вынесу всё, что он сделает со мной, и сыграю любую роль, которую потребуется сыграть, чтобы навсегда изъять Крууса из нашего мира и спасти планету.
Он собирается разрушить Землю. Я никогда такого не допущу. Так или иначе. Любой ценой, чёрт возьми.
Я дёргано и натянуто киваю.
Круус улыбается.
— Я знал, что ты образумишься. Ты умеешь выживать, как и я. Это одна из многих причин, по которым мы идеально подходим друг другу. Маздан, — он похлопывает по кровати рядом с собой. — Идём. Присоединяйся к нам.
— С радостью, мой господин, — урчит Маздан, пересекая комнату с той же плавной, хищной грацией, что и Бэрронс.
Я одеревенело думаю — неудивительно, что он меня одурачил. Он безупречная копия вплоть до мельчайших деталей.
Затем Маздан устраивается на кровати возле нас, чтобы наблюдать, как Круус насилует меня (наблюдать, как я страдаю от омерзительного ужаса, глазами Бэрронса, смотрящими с лица Бэрронса) и когда он располагается рядом, он смотрит на меня в упор, и я едва не ахаю, но спешно подавляю этот порыв, потому что во взгляде Маздана только что сверкнули кровавые искорки, и в сочетании с комментарием про Охотника это порождает взрыв подозрений в моём сознании, которые слишком божественны, чтобы быть правдой, но если так, я не осмеливаюсь это телеграфировать.