Как только Круус тянется ко мне, выдёргивая одеяло из моих кулаков, Маздан наносит удар с проворством Бэрронса.
И я думаю — вот почему Круус никогда не подпускал его близко. Он знал, как быстро может двигаться Бэрронс. Он рискнул лишь однажды. В тот день они вцепились друг другу в горла под дождём, и это я отозвала Бэрронса. Круус рассчитывал на это; он знал, что я не позволю Бэрронсу убить его, потому что мне всё ещё была нужна его половина Песни.
Хитрый, хитрый ублюдок — он планировал это именно тогда.
Затем Маздан держит Крууса, сжимая в пригоршнях его крылья и он.... о Боже, вот как Девятка убивает фейри?
Бэрронс никогда не позволял мне увидеть, всегда скрывал себя из моего поля зрения, когда убивал одного из них. Конечно, у меня имелись догадки, но это не то же самое, что видеть это своими глазами.
Маздан сминает своим ртом рот Крууса, сплавляет их губы воедино. Круус бешено бьётся под ним, колотит кулаками, а Маздан глубоко вдыхает, и его грудь расширяется до невероятных размеров. Я видела нечто схожее в день, когда я выпустила Песнь Созидания, когда Синсар Дабх вселилась в тело принцессы Невидимых, чтобы сразиться с нами, сбежав из ловушки в Белом Особняке, и чтобы выиграть мне время, Бэрронс высосал Синсар Дабх из её тела, сомкнув рты с ней в свирепом поцелуе. Маздан убивает Крууса таким же образом, высасывая жизнь как экстрасенсорный вампир. И по какой-то причине он делает это медленнее обычного, позволяя мне смотреть.
Внезапно дверь спальни вновь распахивается, и я бросаю взгляд к входу.
Только что вошёл Бэрронс.
Я разеваю рот.
Или это Маздан?
Я прищуриваюсь. Какого хера тут происходит?
Круус бешено бьётся в хватке Маздана, захваченный глубоким поцелуем, который отнимает его жизнь. Его руки и ноги лихорадочно колотят по кровати, тело дёргается в могучих попытках сопротивления.
Затем он замирает.
Когда Маздан грубо отталкивает его и вытирает рот тыльной стороной ладони, морщась от отвращения, Круус падает на пол, побледнев, его глаза широко раскрыты и лишены цвета. Он утратил половину своего веса, скукожился, превратившись в рассыпающуюся шелуху фейри, его кожа сморщивается у меня на глазах, стремительно старея.
Умирая.
Затем я осознаю, что Бэрронс/Маздан/кто-он-там-чёрт-возьми может контролировать, как именно он убивает. В прошлом, когда Бэрронс убивал фейри, я видела тела впоследствии, хотя он никогда не позволял мне наблюдать за процессом. Они оставались невредимыми, такими же как при жизни, просто мёртвыми. Обычно Бэрронс убивает быстро и милосердно, не нанося урона.
В этот раз он нанёс урон.
Забыв про свою наготу, забыв всё, кроме этого момента, я выбираюсь из-под одеял и подползаю к краю кровати, глядя вниз и не собираясь упускать удовлетворение от наблюдения за смертью Крууса.
— Я отнял твою жизнь медленно, рассчитывая твою смерть, Круус, — холодно говорит Маздан. — Чтобы ты сумел увидеть одну последнюю деталь, — Бэрронс-на-кровати бросает взгляд на Бэрронса-у-двери, и они улыбаются друг другу.
Затем Бэрронс-у-двери встаёт возле Бэрронса-на-кровати и смотрит на Крууса, который в шоке и неверии переводит взгляд между ними.
— Мой принц, — шепчет он. — Как ты мог?
— Никогда не твой принц. Свободный. В тот момент, когда ты создал меня, я уже не был твоим. Проклятый идиот, ты использовал частицу сущности Иерихона Бэрронса, чтобы создать меня. На что ты рассчитывал?
И тут Бэрронс-на-кровати холодно добавляет (и теперь я знаю, что он настоящий Бэрронс и был им всё это время):
— Ты правда думал, что в какой-то реальности, в какой-то вселенной сможешь создать версию меня, которая не будет — первоочерёдно, первостепенно и навеки — верна МакКайле Лейн?
Глава 50
Потерянные мальчики и золотые девочки [65]
Кристиан
Лирика разговаривает во сне.
Я сижу возле неё на кровати, глядя на неё, и не могу оторвать глаз.
Она изумительна.
Бесспорно дочь принца Двора Теней и принцессы Двора Света, а именно, если я не ошибаюсь в своей догадке, Лета.
Дочь Войны и Лета разделена посередине чёткой и прямой вертикальной линией. И учитывая её возраст, она была рождена в то время, когда Двор Света ещё не узнал о существовании Двора Теней, и потому самой двойственностью своей внешности она выдавала природу и существование Крууса. Чисто из-за её наружности ублюдок запер её, чтобы использовать там, где её никто не увидит, и где она никогда его не предаст. А когда он закончил использовать её и построил свой новый мир, он похоронил её заживо и обрёк на верную смерть.
Половина её лица и тела — Видимая, а другая половина — Невидимая.
Она обладает грациозностью и находчивым весельем Лета в широко посаженных глазах, курносом носике, забавных губах, на которых мне не терпится увидеть улыбку, но в то же время непоколебимая сила солдат войны марширует по её лбу и придаёт форму широкому, сильному подбородку.
Левая сторона Лирики — это тёплая золотистая кожа с элегантным молочно-белым крылом, которое мерцает в тусклом освещении моей спальни. Правая её часть — смуглая и эбонитовая, совсем как я сам, а плечо переходит в чёрное бархатное крыло, которое тлеет лазурным пламенем. Волосы с левой стороны её лица светлые, а с правой стороны они похожи на шёлк цвета вороного крыла.
От неё у меня перехватывает дыхание.
Две половины — при взгляде на неё любой сразу бы догадался, что она принадлежит и к Двору Света, и к Двору Теней. Она уникальная и выдающаяся, и мне не терпится узнать, какого цвета её глаза.
Внезапно они открываются, и она смотрит на меня.
Левый глаз — тигрово-золотистый, как у меня, с медными пятнышками и лёгким мшисто-зелёным оттенком; её правый глаз — такого глубокого, насыщенного кобальтового цвета, что он кажется почти чёрным.
— Привет, — шепчет она.
— Привет, — глупо шепчу я в ответ.
Она на мгновение всматривается в мои глаза.
— О нет, — несчастно стонет она.
— Ты в безопасности, — заверяю я её. — Ты в Дрохечт, и Круус больше никогда не приблизится к тебе. Обещаю, — я не говорю «Потому что он будет мёртв». Она недавно пережила ещё одну травму вдобавок к сотням тысяч лет травмы, и я не собираюсь добавлять ни унции эмоционального багажа. Крус — её отец, и наши чувства к родителям сложны, даже когда они ведут себя как монстры.
— Дело не в этом, — говорит Лирика, медленно моргая отяжелевшими веками, и она выглядит абсолютно трахабельно, но главным образом так, словно ей сложно держать глаза открытыми.
— Отдыхай. У нас есть всё время в мире, Лирика.
Её глаза закрываются, и она грустно бормочет:
— Да, но ты хочешь дать мне секс прямо сейчас. Я это понимаю. И я не могу оставаться...
Я тихо смеюсь. Она снова отключилась.
— В сознании, — заканчиваю я за неё. И она права. Я очень хочу дать ей секс. И надеюсь, когда она проснётся вновь, она мне позволит. У меня имеются многолетние запасы буйной похоти. И всё же я не такой ожесточённо перевозбуждённый, как тогда, когда впервые осознал, что вновь могу заниматься сексом. Я пылаю желанием, жажду сделать первый раз Лирики всем тем, о чём она когда-либо мечтала. После нежных и медленных занятий любовью мы перейдём к жаркому и грязному траху, пока я буду преданно трудиться над воплощением в жизнь всех её фантазий.
Грёбаный ад, она очаровывает меня. Мне не терпится её узнать, наблюдать, как она будет свободно жить в нашем мире, любимая, принимаемая и получающая те доброту и уважение, которых она всегда заслуживала.
Подоткнув ей одеяло, я легонько провожу рукой по каждому её крылу. Её белое крыло — тёплое, мягкое и приятно шелковистое. Чёрное — холодное, сильное, перья чуточку острые и колючие. Она ходячая двойственность.
Ох, я влюбляюсь. По самые уши.
Но в данный момент кое-какой ублюдочный принц давно заждался встречи лицом к лицу со своим младшим братиком. Смертью.
Когда я поднимаюсь и направляюсь к двери, на мой телефон приходит сообщение, и я вытаскиваю его из джинсов.
«Круус мёртв».
Бл*дь, ну вот! Я сдуваюсь. У меня знатный стояк на убийство этого придурка. Сообщение пришло от Бэрронса. «Воскреси его, — быстро печатаю я, — чтобы я смог ещё раз убить его».
«Заманчиво. Но нет. Возвращаюсь в Честер с Мак».
«Дэни?»
«Риодан пошёл за ней».
«Как?»
«Увидишь. И я не твой бл*дский клан, горец».
«Ещё как мой».
«Нет».
Смеясь, я убираю телефон в карман. Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Лирику, которая опять тихонько бормочет во сне. Я жалею, что не я убил Крууса, но это неважно. Теперь она в безопасности.
Я её защитник, принёсший клятву.
Ей принадлежит моя жизнь, моё горячее сердце горца и ледяная неминуемость моей косы, и всё это встанет щитом между ней и любой опасностью, в любое время.
С Лирикой больше никогда не будут плохо обращаться.
Только не под моим надзором. А мой надзор так же вечен, как и моя клятва.
— Спи сладко, девушка, — бормочу я, направляясь к двери.
Глава 51
Может, я и не спаситель, и никогда не буду королём [66]
Дэни
Шазам выступает в защиту Й'Рилл, и всё проходит так же ужасно, как я и подозревала.
Когда Охотники вернулись после тет-а-тета, они ни капли не отступились от своей изначальной позиции. Шазам будет говорить от лица Й'Рилл, сообщил нам З'кор, Охотник с шафрановыми глазами, после чего они уберут силовое поле с его клетки, подвергнув моего храброго, плачущего, любящего Адского Кота смертоносной жестокости космоса.
Я знаю, что случается с незащищённым человеком в космосе, и, учитывая биологию Шазама, подозреваю, что он умрёт практически тем же образом, только это может занять больше времени.
Газ в твоих лёгких и пищеварительном тракте стремительно расширяется, что провоцирует разбухание. Если ты как идиот инстинктивно задержишь дыхание, то потеря вечного давления заставит газ в этом задержанном дыхании разорвать твои лёгкие. Если ты умён, то выдохнешь в тот же момент, когда окажешься в открытом космосе.
Температура здесь примерно равняется бодрящим -273° по Цельсию, но ты не замёрзнешь до смерти, потому что тепло твоего тела испаряется недостаточно быстро, чтобы убить тебя наперёд всего остального.
Примерно через десять секунд ты лишишься зрения. Плюс-минус в то же время твоя кожа и плоть разбухают по мере того, как вода в твоём теле превращается в пар из-за отсутствия атмосферного давления. Ты не взорвёшься (фильмы приукрашивают для драматичной картинки), а остановишься, увеличившись в размере примерно вдвое. Кожа довольно эластична. Если тебе повезло, и ты вовремя убрался в укрытие, то разбухание пройдёт. Ты не останешься надутым шариком.
Влага в твоём языке может начать кипеть. Ты можешь получить солнечный ожог от космической радиации и страдать от кессонной болезни[67]. Через несколько секунд ты милосердно потеряешь сознание из-за понизившегося уровня кислорода в крови. Ты посинеешь, кровообращение прекратится, а ещё через минуту ты погибнешь от асфиксии.
Твоё тело не разлагается в космосе, как только из него вышел весь кислород, и теоретически твой труп может дрейфовать несколько миллионов лет.
Адские Коты — это вид с невероятно долгой продолжительностью жизни. Шазам может умирать дольше среднестатистических 90-120 секунд.
А эти Охотники, наши судьи и присяжные, верят, что заставить меня смотреть, как он терпит такую ужасную смерть — это приемлемый поступок. Я их презираю. Они ошибаются, так сильно ошибаются.
— Я думала, вы должны быть такими в высшей степени эволюционировавшими, — горько вмешиваюсь я. Не сказать, чтобы я много чего перебиваю. Мой любимый Адский Кот плачет слишком сильно, чтобы как-то связно выступить в свою защиту, и я знаю — он беспокоится не столько о смерти, сколько обо мне.
Мы бы умерли друг за друга. Мы разделяем такую любовь. Если бы не Риодан, я бы добровольно ушла с ним. Рискнула бы и поставила на ту возможность, что Шазам, Танцор и я воссоединимся в Потоке, в том загадочном переменчивом месте, в которое мы уходим, когда умираем.
Но Риодан. Я разрываюсь на части. Я люблю их обоих.
На поверхности своего мозга я всё осознаю, но глубоко в центре амигдалы часть меня остаётся в медитативном состоянии, которого я достигла, пока дожидалась возвращения Охотников.
«Мы и есть в высшей степени эволюционировавшие», — говорит З'кор.
— И всё же вы убьёте одну из своего вида, потому что она нарушила несколько правил из-за любви?
«Мотив не имеет значения».
— Хрень собачья! — восклицаю я. — Мотив играет критично важную роль. Неважно, как бы сильно мы ни старались, все мы время от времени лажаем, и чёрт возьми, я гарантирую, что задолго до того, как все вы стали Охотниками, вы тоже лажали. Вы просто не помните такое давнее прошлое. Намерение — это то истинное, первопричинное желание, которое питает наши действия, и если мы напортачили, но наши намерения хорошие, мы учимся на своих ошибках, оттачиваем свои действия и в следующий раз делаем лучше. Если намерения плохие, то урок не выучен, плохой человек остаётся плохим. Намерения Й'Рилл не были плохими. Они были чистыми. Она защищала меня и совершала свои поступки исключительно из безусловной любви. А вы, грандиозные холодные ублюдки, видимо, даже не знакомы с такой концепцией, — я делаю секундную паузу, затем мой рот говорит безо всякой сознательной мысли, безо всякого контроля разума: — Ладно. Если Шазам умрёт, я тоже умру. Если вы — такой вид, который убьёт существо вроде Шазама/Й'Рилл за то, что он/она сделали, я не желаю иметь ничего общего с вами. Если вы уберёте силовое поле с его клетки, лучше бы вам убрать и моё тоже, бл*дь, потому что я не стану жить без него.
К тому времени, когда я заканчиваю, меня трясёт от эмоций. Я не хочу бросать Риодана, но это чистой воды хрень. И если они убьют нас...
Грёбаный ад, изумлённо ахаю я, это происходит.
Я это чувствую.
Я превращаюсь.
Во мне нарастает колоссальное огненное дыхание, и теперь я наконец-то понимаю, что имела в виду Й'Рилл, когда вечно твердила мне, что надо найти моё «дыхание огня» и «сердце чешуи». Я никак не могла уложить это в голове.
Теперь я понимаю.
Дыхание огня — это новая часть меня, к которой я не могла получить доступ, потому что продолжала искать её в моём мозге, а эта великая, логичная масса продолжала настаивать, что я пытаюсь сделать невозможное. Но огненное дыхание находится не в моём мозгу, оно в моём нутре, и оно расширяется, расходится, стремительно проникает в мою кровь, распаляя её до обжигающего состояния, пока кожистые чешуйки формируются вокруг моего сердца, словно защищая мою циркуляционную систему от взрыва, пока жар распространяется в мой мозг, в органы и дальше, трансформируя кости, мышцы и кожу.
Твою ж мать, мой позвоночник изменяется, и там образуется хвост. Это лучшее чувство в мире, словно сам космос хлынул в меня, и теперь я понимаю, почему Охотники настаивают, чтобы мать никогда не помогала ребёнку обращаться.
Это вообще не похоже на то, когда меня изменяла Й'Рилл. Более того, тогда я вообще почти ничего не чувствовала. В один момент я была Дэни, в следующий — Дэни в теле Охотника.
Но в этот раз мой мозг поднимается на новые высоты, и я наблюдаю за бесчисленными тёмными клетками коры головного мозга, которые я никогда не могла заставить вспыхнуть светом, но теперь образуются новые соединения. Это опьяняет, ошеломляет, смиряет, и это такой кайф, чёрт возьми.
Я получаю больше мозговой мощности. Я также получаю больше... вау. Я несколько секунд дрейфую, осознавая, что смотрю на вещи иначе. Я чуточку меньше ощетиниваюсь жизнью и жаждой действия, я более сопереживающая, чуточку более... фу! Смиренная? Бе. Не уверена, что мне это нравится. Такое ощущение, будто моё сознание воспарило, обыденные мирские заботы растворились, даруя мне вид на мир с высоты птичьего полёта, тогда как Дэни вся сводится к деталям.
Вот почему Й'Рилл так отличается от Шазама. Она нашла свой путь через превращение. Но я никогда этого не испытывала. Когда Й'Рилл изменяла мой облик за меня, внутри я оставалась той же Дэни, и менялась лишь моя наружность.
Я расту и расширяюсь, и моя клетка слишком маленькая, и она взрывается, и я вырываюсь из неё. Взревев пламенем, я взмываю в космос и ныряю прямиком к клетке Шазама, будучи на грани того, чтобы опробовать режим стоп-кадра в космосе, и я уже собираюсь сомкнуть когти на решётке, когда...
Внезапно я застываю на месте, застываю в своей шкуре, вообще не могу пошевелить ничем ниже шеи, совсем как в тот момент, когда В'Лэйн заморозил Ровену, но оставил её голову нетронутой, чтобы она могла говорить.
Я поворачиваю голову, чтобы метнуть гневные взгляды-кинжалы на чёртовых вмешивающихся Охотников, но все двенадцать смотрят мимо меня, и выражение на их лицах заставляет и меня повернуться.
К'Врак.
Самый древний из Охотников парит на расстоянии нескольких миль, его величественные кожистые паруса вздымают тёмный лёд. На своей спине он несёт огромное, тёмное, нематериальное облако короля Невидимых. На самом деле, он не полностью нематериален. Хотя король размыт и неразличим, его крылья отчётливо видны.
Король и К'Врак настолько колоссальны, что напоминают небольшую тёмную луну на небе.
«Я пришёл забрать причитающийся мне дар», — говорит король Невидимых.
Охотники некоторое время ничего не говорят, затем З'кор отвечает: «Ты уверен, что это тот дар, который ты желаешь забрать? Есть множество других, более весомых вещей, о которых ты можешь нас попросить, и мы их даруем».
«То, что я сделал для вас, не было весомым».
«Было, — не соглашается З'кор. — Ни одно существо не может решать за другого, насколько весом для него тот или иной вопрос».
«Это весомо для меня. Вы освободите их, разрешив им обоим оставаться в их двойственных формах. Вы лишите их способности манипулировать временем. Два века они будут изгнанниками, лишёнными утешения компании других Охотников. Через двести лет они будут приняты в ваши ряды с распростёртыми объятиями. В эти двести лет вы никак не будете вмешиваться в их жизни, а когда они вернутся, всё будет прощено».
З'кор говорит: «Тебе не нужно требовать свой дар. Мы всё равно планировали их отпустить».
Погодите, что? Планировали? Но почему? Я пытаюсь выпалить слова, но мой рот больше не в состоянии их сформировать, так что я посылаю телепатически: «Я не понимаю! То есть, не поймите неправильно, я офигительно благодарна! Но почему?»
З'кор поворачивает голову ко мне и говорит: «Проступок, который беспокоил нас, принадлежал не Й'рилл. Ты заслужила своё имя. Добро пожаловать в наш клан, Й'тейн. Сегодня ты родилась. Момент, в который ты смогла контролировать трансформацию из своего изначального облика в Охотника — это истинный обряд инициации. Ты почувствовала, что это сделало с тобой внутри. Это и есть быть Охотником».
Хмурясь, я говорю: «Вы хотите сказать, что вы бы убили Шазама/Й'Рилл, если бы я не смогла обратиться? Вот в чём всё дело? Вы посадили нас в клетки, чтобы заставить меня превратиться?»
«Не для этого мы посадили вас в клетки. И всё же, если бы ты не обратилась, мы бы позволили тебе верить, что мы уничтожили Шазама/Й'Рилл, затем вернули бы тебя на Землю, и вы бы никогда больше не видели друг друга».
«Вы никогда и не планировали убивать Й'Рилл?» — несмотря на моё расширившееся восприятие, мне сложно переварить эту внезапную перемену концепции: Й'Рилл никогда не подвергалась суду.
Ему подвергалась я.
«Это было твоё наказание, — говорит З'кор, — и только твоё. Ты эксплуатировала любовь Й'Рилл к тебе, чтобы достичь корыстных целей. Суд никогда не сводился к Й'Рилл. Намерения имеют значение. И твои намерения не были чистыми».
Я потрясена и пристыжена до глубины души. Я понимаю, что они говорят, и они правы.
«Однако именно любовь к ближнему побудила тебя требовать, чтобы Й'Рилл постоянно превращала тебя. Мы верим, что сегодняшний день преподаст тебе урок. Теперь ты превратилась сама и ощутила, что мы такое. Мы верим, что ты достойна быть Охотником».
«Я так сильно сожалею, — говорю я совершенно искренне. Я действительно эксплуатировала любовь Й'Рилл ко мне, заставляя её нарушать больше и больше правил, не думая ни о чём, кроме моего голода иметь всё, быть человеком с Риоданом. Она твердила мне, что Охотники затребуют цену. Я не слышала. И до тех пор, пока мне удавалось её уговорить, я продолжала настаивать с безбашенным настроем, который презирает все правила. И поскольку Й'Рилл продолжала добровольно превращать меня, я никогда не ощущала глубин истинной трансформации. Со временем я бы перестала усердно пытаться, чтобы достичь этого, и, возможно, никогда бы не эволюционировала. Я откровенно жульничала. — Я была неправа. Теперь я это вижу».
«Впредь постарайся лучше».
«Обязательно», — пылко клянусь я.
«Дэни Мега О'Мэлли, — серьёзно говорит З'кор, — мы видим тебя. Мы в курсе тягот, которые ты вынесла, и триумфов, которые ты одержала. Как и Й'рилл, мы ощутили и вкус твоих страданий, и колоссальность твоего потенциала. Ты выдающееся создание. Время от времени мы все допускаем исключения. Но не испытывай наше терпение. Мудрый Охотник выждал бы долгое время, прежде чем делать это вновь».
Я киваю так же серьёзно. «Шазам может вновь быть Й'Рилл?»
«Уже, рыжуля. Я горжусь тобой, моя юная Й'тейн».
Моё сердце сияет с яркостью сверхновой звезды, и резко повернув голову, я вижу, что Й'рилл без труда парит позади меня, и в её глазах потрескивают фиолетовые молнии и любовь.
«Идёмте, — провозглашает король Невидимых. — Я верну вас на Землю».
«Мы можем полететь сами», — говорю я ему, осознавая, что я снова могу двигаться. Я вибрирую на месте, затем восторженно ощетиниваюсь и подлетаю к Й'рилл, образуя строй.
«Поработай с ней над парением, Й'рилл, — укоряет З'кор. — Ей это удаётся ужасно, — мне же З'кор говорит: — Отсюда вы не можете улететь. Место, где мы собираемся, вне твоей досягаемости, и так будет какое-то время. К'Врак и король вернут вас на Землю».
«Благодарю», — говорю я З'кору и Охотникам.
Они склоняют свои огромные тёмные головы, затем исчезают.
Я хлопаю по Й'Рилл хвостом, улыбаясь от уха до уха. «Ты готов, Шаз-ма-таз? — я так счастлива, что взрываюсь песенкой: — Шаз могучий пушистый зверёк, в воздухе живёт, наблюдает за всем Олеаном, ворчливый как медведь, Дэни Мега О'Мэлли любила Шаза-плута...»
«Ты сказала, что умрёшь со мной, — упрекает Й'рилл. — Больше никогда так не говори. Я бы предпочла смотреть, как ты живёшь, всегда живёшь».
«Я вижу тебя, Й'рилл, и мне так жаль, так жаль».
«Давай отправляться домой, рыжуля».
Затем К'Врак и король Невидимых делают что-то, что мой мозг не в силах переварить. Их крылья расширяются и расширяются; затем мы с Й'рилл окружены ими, перекатываемся, несёмся сквозь пространство и время. Меж перьев и кожистых чешуек я смотрю, как мимо проносятся планеты и звёзды. Мы несёмся всё быстрее и быстрее, а потом мы внезапно вообще не двигаемся, а парим, раскачиваясь почти так, как, по моим представлениям, это должно ощущаться в утробе, потом мы вновь несёмся...
Мы на вершине Честера. Вернулись домой в Дублин.
К'Врак исчез.
Король Невидимых сокращается до примерно человеческого размера, хотя остаётся неразличимым, если не считать ясности его крыльев.
Мы с Й'Рилл синхронно обращаемся в свои истинные формы, и я ослепительно улыбаюсь Шазаму.
— Моё превращение прошло без проблем, — восклицаю я. — Мне не терпится сделать это снова, — я падаю на колени, широко развожу руки, и Шазам несётся навстречу, обнимая меня и рыдая от радости. На несколько долгих секунд я зарываюсь лицом в его шерсть, высушивая последние слёзы, которых даже не ощущала на своих щеках. Я думала, что потеряю его. Затем я думала, что мы оба умрём. Но он в моих объятиях, и я больше никогда не подвергну опасности его драгоценную жизнь в каком бы то ни было обличье.
Я запрокидываю голову и смотрю на короля, который по-прежнему стоит и наблюдает за нами, и говорю:
— Спасибо, что доставили нас домой.
Он смеётся, и его крылья начинают мерцать кобальтовым пламенем, когда он на моих глазах обретает материальную форму.
Меня подмывает поднять руку и заслонить себе обзор, потому что я беспокоюсь, что вдруг в упор смотреть на истинный облик короля Невидимых небезопасно, и это может привести к безумию или слепоте.
Но я не делаю этого, потому что теперь он материален, и у меня отвисла челюсть.
И я огорошена.
Ошеломлена.
Опешила.
Остолбенела.
Даже онемела.
Видимо, я сплошная буква О.
И король Невидимых бросает в меня ещё одну О.
— Отныне и всегда, Звёздная пылинка, — говорит Риодан с улыбкой.
Глава 52
Моя любовь, моя жизнь [68]
Мак
Я сижу на стуле возле кровати папы, держа его за руку и наблюдая, как его грудь с трудом приподнимается и опадает от дыхания с присвистом.
Он продолжает то засыпать, то пробуждаться.
Я уже не сомневаюсь, что Песнь Созидания корректирует время, подстраивая его течение так, чтобы во всех мирах оно шло одинаково. Мои полтора дня в замке Крууса стоили мне почти такого же времени в Дублине.
Мой разум одновременно и бушует, и немеет.
Как только мы покинули подземное королевство Круса, я бросила последний взгляд на Бэрронса, стоящего рядом с Мазданом, затем понеслась в комнату своего отца.
Бэрронс понимает. Я не в состоянии переварить что-либо ещё. Я вся состою из эмоций; измождение и ошеломление, злость и облегчение, я наполнена благодарностью, пронизана горем.
У меня миллион вопросов, но им придётся подождать.
Вскоре после нашего возвращения Бэрронс убрал чары, поддерживающие моего отца в замершем состоянии. Мама сидит по другую сторону кровати, держит папу за свободную руку.
Бэрронс сказал, что по его мнению, моему отцу осталось от силы две недели.
В глубине души я рыдаю, но не позволяю слезам пролиться. Я не стану добавлять в эту комнату ни единой унции печали.
Мама сказала мне всё то же самое, что говорил папа в одном из тех моих ужасных кошмаров наяву:
— Милая, стены всё равно бы пали, вне зависимости от того, приехала бы ты в Ирландию или нет. Это случилось бы с тобой или без тебя, просто в каком-то другом воплощении. Это не твоя вина. Кто сказал, что мы не умерли бы годы назад? Не смей винить себя! Твой папа и я знали риски. Мы с тобой переживём это. Это не будет просто. Это выпотрошит нас обеих, но мы будем держаться друг за друга в скорби и вместе найдём свой путь. Я люблю тебя, Мак.
На что папа добавил, тяжело дыша:
— Детка, у меня была хорошая жизнь. И именно такие слова хочется сказать, когда смерть приходит к тебе, хоть в двадцать восемь, хоть в пятьдесят восемь. Если будешь винить себя за это, я буду преследовать тебя призраком, петуния. Ты моя прекрасная, идеальная маленькая девочка.
Теперь он спит. Их прощение и понимание сражает меня наповал. Я так сильно люблю их обоих.
— Почему тут два Бэрронса? — спрашивает Рейни Лейн.
Я смотрю на неё. Два Бэрронса. О Боже. И я не могу отличить их друг от друга. Это тревожит меня на слишком глубинных уровнях. Я говорю:
— Долгая история, и прежде чем рассказывать её, мне нужно получить больше ответов, — сидя здесь, я думала о том, как одурачить смерть, и я пока не знаю, где это, но клянусь Богом, я найду его. Я говорю тихим, торопливым голосом: — Мам, существует эликсир Невидимых...
— Твой отец его не выпьет.
— Но он не отнимает душу и эмоции, — пылко протестую я. — Он лишь...
— Сделает его бессмертным.
— Да, — решительно говорю я. — Ты тоже можешь его выпить!
Рейни встречается со мной взглядом, и её глаза блестят от непролитых слёз. Как и я, она отказывается добавлять их к скорби нашего бдения.
Мы с ней похожи. Мы обе улыбаемся до самого конца. Мы будем заверять Джека Лейна, что с нами всё будет в полном порядке. Потому что вот такая у меня мама, и я горячо горжусь ею. Она закалённая, собранная, элегантная. И именно такой они воспитывали меня. Лейны — солдаты, мы маршируем в разгар битвы и живём, пока другие гибнут, но мы не позволяем себе затеряться в горе, потому что если ты проживёшь долгую жизнь, смерть придёт, горе снова и снова будет проливаться на тебя, и единственный способ пережить его, оставаться живым, страстным созданием — это каждый раз платить цену боли. Больно будет всегда. Но пока ты способен страдать, ты ещё способен радоваться.
— Мы не хотим жить вечно, дорогая. Наша вера сильна. Он не рискнёт лишиться Рая, и я тоже.
Я беспокойно вскакиваю на ноги и осматриваюсь в поисках сама не знаю чего... сильного транквилизатора? Кто-то убрал паутины из комнаты. Слава небесам.
— Ты будешь давать эликсир Невидимых Видимым? — спрашивает отец, и я резко разворачиваюсь, хмурясь.
Я сжимаю руки в кулаки.