Плотные рыночные зоны находились в пределах досягаемости Лондона 2 глава

Но с началом американской Войны за независимость для Ирландии, как и для Шотландии, представился благоприятный случай. Лондонское правительство умножило тогда число обе­щаний, отменило в декабре 1779 г. и в феврале 1780 г. опреде­ленное число ограничений и запретов, которые лимитировали ирландскую торговлю, разрешило прямые связи с Северной Америкой, Ост-Индией, Африкой, открыло ирландским под­данным короля доступ в Левантийскую компанию {Levant Com­pany)³²³. Когда эта новость достигла Парижа, там восклица­ли: «В Ирландии... только что произошла революция»; король Английский «станет неизмеримо более могущественным, чем он когда-либо был... и Франция... наверняка станет жертвою [всего этого], ежели она быстро не воздвигнет преграду такому немыслимому увеличению могущества. Есть одно средство в сем преуспеть, вот оно: создать в Ирландии нового короля»³²⁴.

Национальные рынки

Торговое преобладание Англии

 

* «Прут» (verge) — старинная мера длины, равная обычно 422,1 кв. м либо 341,9 кв. м (в Париже).— Прим. перев. ¹²⁵ Plumb J.H. Op, cit.. p. 164.

³²⁶ Vtdal de La Blache P.
Etats el nations de
ГЕигоре, p. 301.

³²⁷ Pebret P. Histoire
financiere et statistique
generate de I'Empire
britannique. 1834, II,
p. 12.

Ирландия извлекла выгоду из этих уступок. Льноткацкая промышленность, в которой была занята, быть может, чет­верть населения, развилась еще больше. 26 ноября 1783 г. «Га-зетт де Франс» объявила, что Белфаст экспортировал в Амери­ку и в Индию 11 649 штук полотна, составляющих 310 672 «пру­та» *, и что «в весьма скором времени города Корк и Уотер­форд в Ирландии будут вести большую торговлю, нежели Ли­верпуль и Бристоль» (это наверняка преувеличение). В 1785 г.^32S Питту Младшему даже достало ума предложить полное экономическое освобождение Ирландии, но преградой к тому стала враждебность палаты общин, и, констатировав эту пре­граду, премьер по своему обыкновению не стал настаивать.

Вне сомнения, тогда была утрачена великая возможность, ибо немного времени спустя, с Французской революцией и с военными десантами, которые она организовала на остров, в Ирландии снова наступила драма. Все в некотором роде на­чалось сначала. Так что верно, что Ирландия, по выражению Видаль де Лаблаша³²⁶, слишком близкая к Англии, чтобы от нее ускользнуть, слишком большая, чтобы быть ассимилиро­ванной, без конца оказывалась жертвой своего географическо­го положения. В 1824 г. была открыта первая пароходная линия между Дублином и Ливерпулем, которую вскоре обслуживало 42 судна. В 1834 г. один современник говорил: «Некогда пола­гали в среднем неделю на переезд из Ливерпуля в Дублин; ныне это дело нескольких часов»³²⁷. И теперь Ирландия, более чем когда бы то ни было приближенная к Англии, оказалась в ее власти.

Если мы, чтобы закончить, вернемся к нашему истинному спору, то вы без особого труда согласитесь, что рынок Британ­ских островов, вышедший из английского рынка, наметивше­гося уже давно, сильно и четко обрисовался начиная с амери­канской Войны за независимость, что последняя с этой точки зрения отметила определенное ускорение, некий поворот. Вот это и следует присоединить к прежним нашим выводам, а именно что Англия сделалась безраздельной хозяйкой евро­пейского мира-экономики к 1780—1785 гг. Разве не удалось тог­да английскому рынку достигнуть трех вещей разом: овладе­ния самим собой, овладения британским рынком, овладения рынком мировым?

АНГЛИЙСКОЕ ВЕЛИЧИЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДОЛГ

С 1750 г. Европа перешла под знак богатства. Англия не бы­ла исключением из правила. Признаки ее явного роста много­численны, но на каких остановиться? Какие поместить во главу списка? Иерархизацию ее торговой жизни? Ее исключительно высокие цены, эту дороговизну, которая наряду со своими не­достатками имела то. преимущество, что привлекала к себе «из­делия чужеземных стран» и без передышки раздувала внутрен­ний спрос? Средний уровень, доход на душу населения у ее жи­телей, в котором она уступала лишь маленькой богатейшей

• Тонтины—сделки, при которых выплата дохода с капитала,

составленного вкладами участников, сопровождается увеличением этого дохода за счет раздела доли умерших членов сообщества между участниками, оставшимися в живых.— Прим. перев.

25—1006

Голландии? Объем ее обменов? Все сыграло свою роль, но мо­гущество Англии, которое приведет к промышленной револю­ции, какую никто тогда не мог предвидеть, держалось не толь­ко на этом подъеме, на этой организации расширявшегося бри­танского рынка, и не на одном только богатстве, которое было судьбой всей активной Европы XVIII в. Оно держалось также на ряде необыкновенных удач, которые поставили страну на путь современных решений без того, чтобы она всегда это осо­знавала. Фунт стерлингов? Современная монета. Банковская система? Система, которая формировалась и трансформирова­лась сама собой в современном направлении. Государственный долг? Он утвердился в надежности долгосрочного или постоян­ного долга в соответствии с эмпирическим решением, которое окажется шедевром технической эффективности. Правда и то, что при ретроспективном взгляде он был также наилучшим признаком английского экономического здоровья, ибо, будучи столь искусной, какой только могла быть система, выросшая из того, что называли английской финансовой революцией, она предполагала пунктуальную выплату без конца востребуемых процентов по государственному долгу. Никогда не терпеть в этом неудачу—это было проявлением силы, таким же не­обычным, каким была постоянно поддерживаемая устойчи­вость фунта стерлингов.

Тем более, что это проявление силы английское обществен­ное мнение, в подавляющем своем большинстве ему враждеб­ное, делало лишь более трудным. Конечно же, Англия делала займы, и до 1688 г., но краткосрочные, с высокими, нерегулярно выплачивавшимися процентами и с еще более нерегулярной уплатой заемных сумм, подчас осуществлявшейся благодаря новому займу. Короче говоря, государственный кредит был не из лучших, в особенности начиная с 1672 г., с мораториев Кар­ла II, который не только не возратил вовремя предоставленные банкирами деньги, но и отменил проценты по ним (впрочем, все завершилось судебным процессом). После «славной рево­люции» и восшествия на престол Вильгельма Оранского прави­тельство, вынужденное широко занимать деньги и успокоить заимодавцев, начало проводить в 1692 г. политику долгов дол­госрочных (предлагали даже слово постоянных, perpetual), вы­плата процентов по которым была бы гарантирована поименно указанным фискальным поступлением. Это решение, которое по прошествии времени представляется нам как начало ловкой финансовой политики, на удивление прямолинейной, на самом деле импровизировалось в суматохе, посреди слухов и споров и под сильным давлением событий. Одно за другим были ис­пробованы все решения: тонтины*, пожизненные аннуитеты, лотереи и даже создание в 1694 г. Английского банка, который, напомним это, сразу же ссудил весь свой капитал государству. Однако у английской публики эти инновации досадным обра­зом отождествлялись с джоббингом (jobbing), спекуляцией на акциях, и в неменьшей степени с теми иноземными приемами, какие привез в своем багаже из Голландии Вильгельм Оран­ский. Опасались, писал в 1713 г. Джонатан Свифт, этих «новых изобретений, коим, как полагали, король усвоивший свою по-

^]"^: S-wft j ,'/i;./,:n../■ 'he

F-'ЧГ f./.vf У,.д.-, V /.'■, O'ICi'-! (Kfini'O'lHO В 17 i > Г.

кчуо.нисозлпо s I 7>- i. in-viei CMcpr-i.!Б:->р'1.wcj'.e ion ma.-ii n i⁷;⁴,л Ц:>т. по- Dickon F G М. C'/i c/.'.. p.!" -1л ^1:1 Defiv D.,9р.._;.((1

Кофейня ' Coffee Ноше) в Лондоне около 1700 г. Иллюстрация из книги «Life and Work of the People of England», Британский музей.

литику в своей c(v'c i. оеннои стране, открыл слишком широкую, дорогу (v.fVcH Soriano in Government, in which rh°j fviir-?. nnhihcdhis Politics his rm-n Country, was thought

Голландское представление, будто «в интересах пу­блики обремененной долгами», можег быть, подходило для Голландии, но не для Англии, где общество и политика были

же иными ^лг\ Нско горые критики заходили дальше: не c~i r-.'.й-дось м.^г правительство своими займами обеспечить себе ■ • г-лержку подписчиков, а еще более-—тех фирм, что обесис;.«." • -■.in успех этих операций⁹ И потом, разве такая возможи-,»' гт-, легко инвестировать капиталы под процент, более высокий, не­жели процент, установленный законом, не создавала громад­ной конкуренции естественному кредиту, который оживлял им-гдийскую экономику, особенно постоянно расширявшуюся торговлю? Сам Дефо сожалел в 1720 г. о тех временах, когда «не было ни дутых предприятий, ни спекуляции на акциях... тт. лотерей, ни капиталов, ни аннуитетов, ни покупки корабельньк обязательств и государственных облигаций, ни находящихся в обращении билетов казначейства» («there were no bubbles, no stock-jobbing..., no lotteries, no funds, no annuities, no buying of navy-bills and public securities, no circulating exchequer bills»), когда все деньги королевства текли широкой торговой рекой без того, чтобы что-то отклоняло обычное ее течение³²⁹. Что же до ут­верждений, будто государство делает займы, чтобы не сли­шком обременять своих подданных налогами, то это же насме­шка! Всякий новый заем, заставлял создавать новый сбор, но­вый доход, дабы гарантировать выплату процента.

* Ахейский мир завершил войну за Австрийское наследство (1741—1748), в которую оказались втянуты практически все государства Западной и Центральной Европы.— Прим. перев. "о А. N.. 257 АР 10 ** Nee plus ultra (лат.) —до крайних пределов.— Прим. перев.

³³¹ Journal du Commerce,
1759. p. 105—106, цит.
частично у И. де Пинто:
Pinto I., de. Op. cit.,

p. 122.

³³² Цит. по: Dickson
P. G. M. Op. cit.. p. 23.

³³³ A. K, 257 AP 10.

³³⁴ Dufresne de

Saint-Leon L. С A. Etudes sur!e credit public. 1824, p. 128.

³³⁵ Say J.-B. Op. cit., VI,
1829, p. 187.

Наконец, немало англичан приводила в ужас общая чудо­вищная величина взятых взаймы сумм. В 1748 г., сразу же после Ахенского мира *, который его разочаровал и раздосадовал, некий англичанин-резонер³³⁰ скорбел при виде долга, прибли­зившегося к 80 млн. фунтов стерлингов. Такой уровень, объяс­нял он, есть, по-видимому, «наше пес plus ultra**, и, ежели ос­мелимся сделать еще один шаг, мы окажемся в опасности по­терпеть всеобщее банкротство». Это-де означало бы прибли­зиться «к краю пропасти и разорения». «Не нужно быть волшеб­ником,— писал к тому же Дэвид Юм около 1750 г., — чтобы угадать, каким будет продолжение. В самом деле, им может быть лишь одна из двух катастроф: либо нация уничтожит го­сударственный кредит, либо государственный кредит уничто­жит нацию»³³¹. На следующий день после Семилетней войны лорд Нортумберленд поделился с герцогом Камберлендским своей тревогой по поводу того, что правительство «живет от одного дня к другому, тогда как Франция восстанавливает свои финансы, выплачивает свои долги и приводит в порядок свой флот». Все что угодно может-де случиться, ежели «Франция по­желает за нас взяться»³³².

Иностранный наблюдатель тоже поражался неправдоподоб­ному, на его взгляд, росту английского долга, он вторил бри­танским критическим выпадам, зубоскалил по поводу процес­са, который он не понимал, а еще чаще усматривал в нем не­слыханную слабость, слепую политику, которая приведет стра­ну к катастрофе. Один француз, шевалье Дюбуше, долго про­живший в Севилье, уже объяснял кардиналу Флери в простран­ной памятной записке (1739 г.), что Англия раздавлена долгом в 60 млн. фунтов стерлингов; итак, «силы ее известны, мы знаем ее долги, кои она никак не в состоянии уплатить»³³³. В таких условиях война, с проектом которой носятся все время, была бы для нее роковой. Вот иллюзия, которая без конца вы­текает из-под пера политических экспертов. Не она ли объяс­няет пессимизм книги, которую голландец Аккариас де Се-рионн издал в Вене в 1771 г.: хотя он ее и озаглавил «Богатство Англии», но это богатство, считал он, находится под угрозой дороговизны жизни, роста налогов, экстравагантных размеров долга, даже так называемого сокращения населения? Или взгляните на такое язвительное газетное объявление в «Жур-наль де Женев» от 30 июня 1778 г.: «Подсчитано, что для того, чтобы выплатить этот английский государственный долг, платя по одной гинее в минуту, потребуется для его полной уплаты всего лишь 272 года, девять месяцев, одна неделя, один день и 15 минут, что предполагает размер долга равным 141405 855 гинеям». И однако же, впоследствии война еще бо­лее его увеличит, и в громадной пропорции, как бы для того, чтобы посмеяться над некомпетентностью зрителей и экспертов. В 1824 г. Дюфрен де Сен-Леон подсчитал, что «капитал всего государственного долга Европы... доходит до 38—40 миллиар­дов франков, из коих одна Англия должна более трех четвер­тей» ³³⁴. Около этого же времени (в 1829 г.) Жан-Батист Сэ, то­же неодобрительно относившийся к английской системе зай-

Национальные рынки

Торговое преобладание Англии

 

³³⁶ Pinto I., de. Op. cit.,
p. 41—42.

³³⁷ Dickson P. G. M. Op.
at., p. 16.

"^B Ibid.

³³⁹ Москва, АВПР, без даты, 35/6, 3190, л. 114. ¹⁴⁰ Краковские архивы, фонд Чарторыских, 808, л. 253.

³⁴¹ Москва, АВПР, 3301,
п. 11 об., Симолин, 5/16
апреля 1782 г.

³⁴² Museo Соггег, P. D.
С 903/14.

мов, считал уже «чересчур значительным» долг Франции, «ка­ковой, однако же, достигает едва 4 млрд.» ³³⁵ Не стоила ли по­беда еще дороже, чем поражение?

Эти благоразумные наблюдатели, однако, были не правы. Государственный долг был великой причиной британской по­беды. Он предоставил в распоряжение Англии громадные сум­мы в тот самый момент, когда она в них нуждалась. Именно Исаак де Пинто оказался проницателен, когда писал в 1771 г.: «Скрупулезная и нерушимая точность, с коей сии проценты [по государственному долгу] выплачивались, и мысль о том, что вы располагаете парламентской гарантией, утвердили кредит Англии настолько, что делаются займы, кои поразили и удиви­ли Европу»³³⁶. Для него английская победа в Семилетней вой­не (1756—1763 гг.) была следствием этого. Слабость Франции, уверял он, — это скверная организация ее кредита. И прав был также Томас Мортимер, который в 1769 г. восхищался в англий­ском государственном кредите «постоянным чудом его поли­тики, которая внушила государствам Европы одновременно и удивление, и боязнь»³³⁷. Тремя десятками лет раньше Джордж Беркли прославлял этот кредит как «главное преиму­щество, каковое Англия имеет над Францией»³³⁸. Таким обра­зом, очень немногие современники обнаружат ясность взгляда и поймут, что в этой по видимости опасной игре происходила эффективная мобилизация жизненных сил Англии— устрашающее оружие.

Лишь в последние десятилетия XVIII в. эту очевидность начнут признавать все, и Питт Младший сможет заявить в па­лате общин, что на государственном долге «покоятся мощь и даже независимость этой нации»³³⁹. Записка, подготовлен­ная в 1774 г., утверждала уже, что «никогда английская нация, столь слабая сама по себе, не смогла бы диктовать свои законы почти всей Европе, не добившись сего своею коммерцией, своею промышленностью и своим кредитом, существующим единственно в его бумагах»³⁴⁰. Не один человек говорил, что то была победа «искусственного богатства». Но разве искус­ственное не есть самый шедевр, созданный людьми? В апреле 1782 г. в трудном, почти безвыходном положении, как полага­ли Франция, ее союзники и многие другие европейцы, англий­скому правительству, попросившему заем в три миллиона фун­тов стерлингов, было предоставлено пять миллионов! Доста­точно оказалось замолвить словечко четырем или пяти круп­ным фирмам лондонского рынка³⁴¹. Как всегда проницатель­ный, Андреа Дольфин, венецианский посол в Париже, писал в предшествовавшем году своему другу Андреа Трону по пово­ду затеянной против Англии войны: «Начинается новая осада Трои, и закончится она, вероятно, как осада Гибралтара. Сле­дует, однако, восхищаться стойкостью Англии, противостоя­щей стольким врагам в стольких областях. Пора было бы при­знать безнадежным проект ее низвержения, и, следовательно, осторожность повелевала бы согласовать и принести какую-то жертву ради мира»³⁴². Какая прекрасная хвала могуществу и в неменьшей степени упорству Англии!

³⁴³ Murphy О. Т. Du
Pont de Nemours and the
Anglo-French Commercial
Treaty of 1786.—«The
Economic History Review»,
1966, p. 574.

³⁴⁴ Guerin D. La Lutte
des classes sous la
Premiere Republique,
bourgeois et «bras nus»,
1793—1797. 1946, p. 51.

³⁴⁵ A. N.. A. E., B^l, 762,
P 151, 26 июня 1787 г.

ОТ ВЕРСАЛЬСКОГО МИРНОГО ДОГОВОРА (1783 г.) К ДОГОВОРУ ИДЕНА (1786 г.)

Ничто не обнаруживает английское могущество лучше, чем события 1783 г. Несмотря на унижение Версальского договора (3 сентября 1783 г.), невзирая на довольство и бахвальство французов, Англия явила тогда доказательства в такой же мере своей силы, как и своей политической мудрости и экономиче­ского превосходства. Повторим вслед за Мишелем Бенье, что она проиграла войну, но сразу же после этого выиграла мир. На самом деле она не могла его не выиграть, потому что в ее колоде уже были все главные козыри.

Потому что настоящий поединок за мировое господство шел не только между Францией и Англией, но в еще большей степени между последней и Голландией, которую четвертая ан­гло-голландская война буквально выпотрошила.

Потому что поражение Франции в ее притязаниях на миро­вое господство произошло в 1783 г., как го докажет подписание три года спустя договора Идена.

К сожалению, в том, что касается этого договора — тор­гового соглашения, которое Франция подписала с Англией 26 сентября 1786 г. и которое носит имя английского участника переговоров Уильяма Идена,—дело обстоит неясно. По-видимому, французское правительство больше спешило с его заключением, чем сент-джеймский кабинет. Версальский дого­вор в своей статье 18 предусматривал немедленное назначение комиссаров для подготовки торгового соглашения. Но англий­ское правительство охотно оставило бы статью 18 дремать в своих архивах³⁴³. Инициатива шла с французской стороны, несомненно, из-за желания упрочить мир, а также из-за жела­ния положить конец громадной контрабандной торговле ме­жду двумя странами, которая обогащала контрабандистов (smugglers), даже не сбивая цены. Наконец, таможни обеих стран лишались значительных поступлений, которые были бы весьма желательными, принимая во внимание финансовые невзгоды, какие повлекла за собой как для Англии, так и для Франции разорительная американская война. Короче говоря, Франция возьмет на себя инициативу. Нет, писал в январе 1785 г. И. Си­молин, посол Екатерины II в Лондоне, Англию не «заставили смириться с условиями, которые ей бы желали навязать», а те, кто так считал «до того, как увидеть дело собственными глаза­ми», вроде Рейнваля, который вел в Лондоне переговоры от ли­ца Франции, «ошибались, как и он». Когда соглашение будет заключено, Питт с напрасной похвальбой «скажет на заседании парламента, что торговый договор 1786 г. — это настоящий ре­ванш за Версальский мирный трактат»³⁴⁴ К несчастью, у историка нет возможности без колебаний судить об этом ре­троспективно. Соглашение 1786 г. — неподходящий тест для конфронтации между английской и французской экономиками. Тем более, что договор вступит в действие только с лета 1787 г.³⁴⁵ и будет расторгнут Конвентом в 1793 г., тогда как срок его действия был 12 лет. Опыт не был достаточно долговре­менным, чтобы позволить сделать выводы.

E., B1, 762. Op. cit., V, M. Op. cit., E., B\

⁴⁶ Если верить французским очевидцам, судьям пристраст­ным, англичане хитрили и поступали, как им удобно. При вхо­де во французские порты они занижали цену товаров, которые привозили, и извлекали выгоду из неразберихи, из неопытности и продажности французских таможенников. Они делали так. и настолько хорошо, что английский уголь никогда не прибы- вал во Францию на французских кораблях ³⁴⁶; они обложили высокими сборами вывоз английских товаров на борту фран- цузских кораблей, так что «два или три небольших француз- ских брига, что находятся здесь, на [лондонской] реке, едва мо- гут за шесть недель раздобыть себе товаров для обратного пла- вания, чтобы не быть вынуждены возвращаться отсюда в бал­ласте»³⁴⁷. Но разве же не было это старинным английским обыкновением? Уже в 1765 г. «Словарь» Савари отмечал как черту, свойственную «гению английской нации», то обстоя­тельство, что она не позволяет, «чтобы к ней прибывали для ус­тановления взаимной торговли. Так что следует признаться, — добавлял он, — что манера, в которой принимают в Англии иностранных купцов, чрезвычайные и чрезмерные ввозные и вывозные пошлины, кои их заставляют уплачивать, и униже­ния, от коих они довольно часто страдают, почти не побу­ждают их... завязывать там связи»³⁴⁸. И значит, после догово­ра Идена французы не должны были бы удивляться тому, что «мистер Питт, полагая, что совершает политическую акцию, коль скоро она была аморальной, в противоречии с духом до­говора снизил ввозные пошлины на португальские вина в такой же пропорции, в какой он их уменьшил на наши». «Лучше бы мы пили свое вино!»—говорил, глядя назад, один француз³⁴⁹. Но, с другой стороны, правда и то, что французские спекулян­ты, предполагавшие, что английский клиент несведущ в этих делах, ввозили слишком много вин невысокого качества³⁵⁰.

Как бы то ни было, ясно, что указ о введении в действие со­глашения, датированный 31 мая 1787 г. и широко открывавший французские порты английскому флагу, повлек за собой массо­вый приход кораблей и лавину британских изделий—сукон, хлопковых тканей, скобяного товара и даже в изобилии кера­мику. Отсюда и энергичная реакция во Франции, прежде всего в текстильных областях, в Нормандии, в Пикардии, где наказы депутатам 1789 г. требовали «пересмотра торгового соглаше­ния». Самый сильный протест нашел выражение в знаменитых «Соображениях Торговой палаты Нормандии по поводу дого­вора между Францией и Англией» {«Observations de la Chambre de Commerce de Normandie sur le traite entre la France et I'Angleter-re», Руан, 1788 г.). В действительности вступление договора в силу совпало с кризисом французской промышленности, на­ходившейся в некоторых регионах, например в Руане, в разгаре модернизации, но в целом еще страдавшей от обветшавших структур. Иные во Франции убаюкивали себя надеждой на то, что английская конкуренция ускорит необходимые преобразо­вания, поддержит движение, которое уже заставило прижиться во Франции некоторые усовершенствования английской про­мышленности (скажем, в хлопкопрядении в Дарнетале или в Арпажоне). «Я с удовольствием замечаю, — писал 26 июня

 

351 1ЫА.. F '62.

352 ibid., Г 2:^;-\

353 А. Е. М -л D.
Angleterre.!.О, Р» 96,
106.

354 в значении
«очевидно». См.: Dubois J.,
Loganc R. Dictionnaire

de la langue fvuncaise classique. 1960, p. 106.

Прагой т Лондона., -что множество английских работников pa:ObiX профессий стремятся обосноваться во Фрмшшп.. Ежсди ^г-/¹ы их будем поощрять, не сомневаюсь, что они привлекут: т\<да и сзоих друзей. В их числе много обладаю­щих до-.:тсг>'ис-"-вал-ш и способностями» ^{3 5 1} .

Но с ку.'Ц!Лом Французской революции возникли новые трудное га, денежный курс в Лондоне испытал «конвульсивные движения»: 3% понижения уже в мае 1789 г. из-за бегства фран­цузских капиталов; в декабре дошло до 13%³⁵², а дальнейшее было еще менее блестящим. Но если такое стремительное по­нижение могло на какой-то момент развить французский экспорт в Англию, оно определенно стеснило торговые круго­обороты. Чтобы об этом судить, нам нужны были бы статисти­ческие показатели. Вместо них у нас есть памятные записки, за­щитительные речи. Так обстоит дело с неким «Мемуаром отно­сительно торгового соглашения с Англией в 1786 г.» («Memoire sur le traite de commerce avec I'Angleterre en 1786»)³⁵³, составлен­ным много лет спустя после подписания соглашения, после 1798 г., и, вероятно, Дюпон де Немуром. Он пробует показать, что соглашение могло бы быть успешным (что означает кос­венно признать, что оно таковым не было). Обложив товары при ввозе пошлинами, доходящими до 10—12%, можно было бы эффективно защитить «наши фабрики», тем более что для того, чтобы ввезти свои товары, «англичане несли накладные расходы, каковые не могли быть ниже 6%, откуда возникало бы к их невыгоде примущество в 18%...». Такое заграждение в 18% было бы достаточной защитой французской промы­шленности от английского импорта. К тому же относительно «тонких» сукон не было «ни малейших возражений со стороны мануфактур Седана, Абвиля, Эльбефа; и даже определенно³⁵⁴, что они процветали...». Не было также протестов и со стороны производителей «обычных шерстяных тканей, а именно тако­вых из Берри и из Каркассонна...». Короче говоря, шерстяной сектор выдерживал конкуренцию, не слишком от нее страдая. Иначе обстояло дело с хлопком. Но достаточно было бы меха­низировать прядение. Такова была точка зрения" «Холкера-отца», англичанина по происхождению, а тогда—гене­рального инспектора наших мануфактур. «Установим, как [англичане], прядильные машины,—говорил он, — и мы будем производить так же хорошо, как и они». Короче, английская конкуренция могла бы послужить ударом хлыста, необходи­мым, чтобы подхлестнуть французскую модернизацию, уже происходившую, —но для этого понадобилось бы, повторим еще раз, чтобы опыт был длительным. А главное, потребова­лось бы, чтобы Англия не завоевала во время войн Революции и Империи свой последний и самый важный козырь: монопо­лию неограниченного рынка, рынка всего мира.

С такой точки зрения аргументы тех, кто возлагает на Фран­цузскую революцию, а затем на наполеоновские войны ответ­ственность за экономическое отставание Франции в начале XIX в., имеют определенный вес. Но есть немало других дока­зательств, помимо сомнительного договора Идена, чтобы ут­верждать, что игра была сделана до 1786 г., что Англия уже

Национальные рынки

Торговое преобладание Англии

.593