Уровни смертности и рождаемости в Англии

Обе кривые

построены

в соответствии

с заслуживающими

доверия оценками,

хотя и разными

у разных авторов. Их

расхождение

подчеркивает

стремительный

подъем численности

населения Англии

начиная с 30-х годов

XVIII в. (По данным

кн.: Trevelyan G. М.

English Social History.

1942, p. 361.)

гариата. Так же было и в Ливерпуле, где Токвиль отмечает на­личие «шестидесяти тысяч ирландцев-католиков». И добав­ляет: «Нищета почти столь же велика, как и в Манчестере, но она прячется». И так во всех этих городах, порождении промы­шленности; роста английского населения никогда не будет хва­тать, чтобы обеспечить массу необходимых работников. На выручку пришла иммиграция—из Уэльса, Шотландии, а еще больше из Ирландии. А так как механизация умножала потреб­ности в неспециализированном труде, во всех этих горячих точ­ках промышленного развития прибегали к труду женщин и де­тей—рабочей силе покорной и плохо оплачиваемой, как и к иммигрантской рабочей силе.

Следовательно, промышленная революция объединила все нужные ей кадры. Рабочих, а также уже и работников «третич­ного сектора», в котором новые времена создавали рабочие ме­ста. К тому же, как говорит Эрнест Лабрус⁹³, всякая промы­шленность, добившаяся успеха, бюрократизируется, и так и об­стояло дело в Англии. И дополнительный признак обилия ра­бочей силы: избыточная прислуга. Ситуация, несомненно, ста­ринная, но которую промышленная революция не сгладила, даже наоборот. В начале XIX в. больше 15% лондонского насе­ления составляли слуги.

Итак, после 1750 г. Англия довольно быстро наполнилась людьми, не зная, что с ними делать. Были они тогда тяготой, помехой? Или движущей силой? Или причиной? Или след­ствием? Нет нужды говорить, что они были полезны, необходи­мы: они были необходимым человеческим измерением промы­шленной революции. Без этих тысяч, этих миллионов людей ничто не было бы возможным. Но не в этом проблема, пробле­мой представляется корреляция. Движение демографическое и движение промышленности были двумя громадными процес­сами, они шли вместе. Определял ли один из них другой? Беда в том, что как один, так и другой плохо вписываются в доку­менты, имеющиеся в нашем распоряжении. Демографическая история Англии устанавливается по неполным документам за-

На тысячу жителей

Промышленная революция и экономический рост

Английская революция сектор за сектором

 

⁹⁴ Deane P. Op. cit., р. 34.

писи гражданского состояния. Все, что мы предполагаем, ну­ждается в подтверждении и завтра будет вновь подвергнуто рассмотрению в исследованиях, если они займутся огромной работой по подсчету и верификации. Точно так же можно ли претендовать на то, чтобы точно проследить за индустриали­зацией, т.е. в общем—за кривой производства? «Разумно предположить,— пишет Филлис Дин,— что без подъема произ­водства начиная с 1740 г. сопровождавший его рост населения был бы блокирован повышением уровня смертности, которое явилось бы следствием снижения жизненного стандарта» ⁹⁴. На представленном выше графике 1740 год является моментом «расхождения» между уровнем рождаемости и уровнем смерт­ности: тогда жизнь одерживала верх. Если это простейшее ут­верждение справедливо, то оно уже само по себе доказатель­ство того, что демографическая революция следовала за про­мышленным развитием. По крайней мере в значительной части она была «индуктирована».

ТЕХНИКА—УСЛОВИЕ НЕОБХОДИМОЕ, НО, ВНЕ СОМНЕНИЯ, НЕДОСТАТОЧНОЕ

Если и есть какой-то фактор, утративший часть своего пре­стижа в качестве главной пружины промышленной революции, так это техника. Маркс верил в ее примат; историография по­следних лет располагает солидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в ней первичный двигатель (primum mo­bile) или даже затравку, если говорить словами Поля Бэроша. Однако же, изобретение в общем-то опережает способности промышленности; но в силу самого этого факта оно часто па­дает в пустоту. Эффективное техническое применение, по суще­ству, запаздывает по сравнению с общим развитием экономи­ческой жизни; оно должно дожидаться, чтобы включиться в нее, его следует добиваться—и скорее дважды, чем едино­жды,—четко и настойчиво.

Так, для текстильного производства двумя великими опера­циями служат прядение и ткачество. Ткацкий станок требовал в XVII в. для своего непрерывного питания продукции семи-восьми прядильщиков или, скорее, прях.. Логически говоря, технические новшества должны были быть направлены на опе­рацию, требовавшую больше всего рабочей силы. Однако в 1730 г. именно ткацкий станок был усовершенствован посред­ством самолётного челнока Кея. Это простейшее изобретение (запускаемый в движение пружиной челнок управляется вруч­ную), которое ускоряло темп тканья, распространится, однако, лишь после 1760 г. Может быть, потому, что как раз в этот са­мый момент были введены три новшества, на сей раз ускоряв­шие прядение и очень быстро распространившиеся: прядильная маитва.-дженни (spinning jenny —около 1765 г.), простые моде­ли которой были доступны семейной мастерской; гидравличе­ская машина Аркрайта (около 1769 г.); затем, десять лет спустя (в 1779 г.),—Кромптонова «мюль-машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих предыду-

⁹⁵ Hobsbawm E. Op. cit.,
р. 42.

⁹⁶ A History of
Technology. Ed. C. Singer,
E. J. Holmyard,

A. R. Halt, T. L. Williams, 1958, IV, p. 301—303.

⁹⁷ Bairoch P. Op. cit.,
p. 20.

⁹⁸ Chaudhuri K. N. The
Trading World of Asia and
the English East India
Company 1660—1760,

p. 273 f.

щих машин⁹⁵. С этого времени мы видим удесятеренный вы­пуск пряжи и возрастание импорта хлопка-сырца с Антильских островов, из Ост-Индии, а вскоре и с Юга английских колоний в Америке. Но тем не менее хромающее соотношение между скоростями изготовления пряжи и ткани удержится чуть ли не до 40-х годов XIX в. Даже когда паровая машина около 1800 г. механизирует прядение, традиционному ручному ткачеству удалось выдержать темп, число ткачей выросло, а равным образом—и их заработки. В конечном счете ручной стан будет ниспровергнут лишь после наполеоновских войн, и медленно, невзирая на усовершенствования, внесенные около 1825 г. ма­шинами Робертса. Дело в том, что вплоть до 1840 г. не было ни необходимо, ни даже выгодно (принимая во внимание сильное падение заработной платы ткачей, вызванное конкуренцией ма­шин и безработицей) заменять его механическим станком⁹⁶.

Значит, Поль Бэрош прав: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника гораздо более была факто­ром, определяемым экономикой, нежели фактором, определяв­шим экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка: они лишь отвечали на настойчивый спрос потребителя. Что до внутреннего английского рынка, то годо­вое потребление хлопка за период с 1737 по 1740 г. составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741—1749 гг.— 2100 тыс. фун­тов, 2800 тыс. фунтов—в 1751—1760 гг., 3 млн. фунтов — в 1761—1770 гг. «Речь идет тут о количествах... незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять двадцать лет спустя»; в 1769 г. (до начала механизации) потребление со­ставило 300 граммов хлопка на человека, что «позволяло про­извести одну рубашку на жителя в год» ⁹⁷. Но здесь-то, возмо­жно, и находился порог, поскольку в 1804—1807 гг., когда та­кой же уровень был достигнут во Франции, там началась меха­низация в хлопчатобумажной промышленности.

Тем не менее, если спрос создавал инновацию, сама она за­висела от уровня цен. Англия с начала XVIII в. вполне распола­гала народным рынком, совершенно готовым поглотить нема­лое количество индийских хлопчатыхтканей, потому что они были дешевы. Дефо, когда он насмехается над модой на набив­ные ткани в Лондоне, определенно указывает, что именно гор­ничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлоп­чатые ткани. Несомненно, этот английский рынок сузился, ког­да мода привела к росту цен на набивные ткани, но главным образом он был задушен авторитарно (дополнительное дока­зательство его силы), когда английское правительство запрети­ло ввоз индийских хлопковых тканей в Великобританию, разве что в целях их реэкспорта. В таких условиях, возможно, не столько давление английского спроса, сколько, как полагает К. Н. Чаудхури, конкуренция низких индийских цен ^9в подстег­нула английское изобретательство, к тому же, что показатель­но, в области хлопчатобумажного производства, а не в нацио­нальной промышленности, [работавшей] на крупное потребле­ние и на большой спрос, какой была шерстяная и даже льняная. Шерстяную промышленность механизация затронет лишь нам­ного позднее.

Промышленная революция и экономический рост

Английская революция сектор за сектором

.587

 

⁹⁰ В 1791 г.—только 10%; ср.: Hyde Ch. Op. cit., p. 66.

¹⁰⁰ Bairoch P Op. dt..
p. 249.

¹⁰¹ Hyde С Op. cit.,
p. 219.

¹⁰² Ibid., p. 47—51.

¹⁰³ Ibid., p. 37-40.

¹⁰⁴ Ibid., p. 57, 79.

Точно так же выглядело дело в английской металлургии: воздействие цены на новшество было таким же, а может быть, и более сильным, чем воздействие спроса самого по себе. Мы видели, что плавка на коксе, разработанная Абрахамом Дерби, применялась им в доменных печах Колбрукдейла, в Шропши­ре, с 1709 г., но никакой другой предприниматель не последо­вал за ним по этому пути до середины столетия. Еще в 1775 г. 45% производства штыкового чугуна приходилось на домны, работавшие на древесном угле ". П. Бэрош связывает запозда­лый успех этого [технологического] процесса с возросшим дав­лением спроса, которое не вызывает сомнения¹⁰⁰. Но Чарлз Хайд ясно растолковал обстоятельства запоздания с приня­тием плавки на коксе. Почему ею пренебрегали до 1750 г., на протяжении 40 лет, на тех 70 доменных печах, что работали тогда в Англии? Почему с 1720 по 1750 г. было построено по меньшей мере 18 новых домен с использованием старого про­цесса?¹⁰¹ Да просто потому, что, с одной стороны, предприя­тия эти были весьма доходными: их высокая себестоимость бы­ла защищена высокими налогами на импортное шведское же­лезо, отсутствием конкуренции между регионами, порожден^-ным крайне высокими ценами на перевозку и процветавшим экспортом готовых металлургических продуктов ¹⁰². С другой же стороны, потому, что издержки производства в результате применения кокса определенно возрастали (примерно на 2 фун­та стерлингов на тонну), а произведенный чугун, более труд­ный для передела, вряд ли мог соблазнить хозяев передельных производств, если его цена не была ниже рыночной¹⁰³.

Так почему же тогда обстоятельства переменились после 1750 г. без вмешательства какого бы то ни было технического новшества, когда за двадцать лет было построено 27 домен на коксе и закрыто 25 старых доменных печей? И почему хозяева железоделательных заводов все больше и больше перерабаты­вали чушки, выплавленные на коксе? Дело в том, что возрос­ший спрос на черный металл очень сильно поднял цену древес­ного угля (а ведь она составляла примерно половину стоимо­сти штыка чугуна)¹⁰⁴. Тогда как с 30-х годов XVIII в. плавке на коксе благоприятствовало падение цены на уголь. Ситуация, таким образом, изменилась на противоположную: к 1760 г. из­держки производства при плавке на древесном угле больше чем на два фунта на тонну превышали себестоимость в соперни­чающем процессе. Но в таких условиях еще раз задаешься во­просом, почему старый процесс сохранялся так долго, обеспе­чивая еще в 1775 г. почти половину производства? Вне сомне­ния, по причине очень быстро возраставшего спроса, который парадоксальным образом защитил «хромую утку». Такого спроса, что цены оставались очень высокими, а производители, использовавшие кокс, не старались достаточно снизить свои тарифы, чтобы устранить конкурентов. И так вплоть до 1775 г., после чего с увеличением разрыва в цене между двумя сортами чугуна отказ от древесного угля быстро сделался всеобщим явлением.

Следовательно, не введение пара и машины Болтона и Уатта привело к принятию кокса в качестве доменного топлива. Игра

¹⁰⁵ Hyde С. Op. cit.,
р. 71.

¹⁰⁶ Hyde С. Op. cit.,
р. 93.

¹⁰⁷ Ibid., p. 83—94.

Доменные печи Колбрукдейла в Шропшире, где А. Дерби впервые в Англии использовал в 1709 г. кокс в качестве топлива. Заметьте, однако, справа на этой гравюре 1758 г. размещенные на берегу реки Северн четыре кучи дров, в которых выжигался древесный уголь. На переднем плане — конная упряжка перевозит большой металлический цилиндр,

изготовленный на месте. Гравюра Перри и Смита, 1758 г.

была сделана до того, как оно вмешалось: кокс выиграл бы партию, с паром или без него ¹⁰⁵. Это не противоречит роли па­ра в предстоящем расширении английской металлургии: с од­ной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств, он позволил значительно увеличить размеры домен­ных печей; с другой же стороны, освободив металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными пото­ками, он открыл для металлургии новые регионы, в особенно­сти Черную Страну (Black Country) в Стаффордшире, области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водны­ми артериями с быстрым течением.

Передел чугуна избавился от рабской зависимости и от вы­соких цен на древесный уголь приблизительно в то же время, что и плавка. В то время как около 1760 г. уголь на железодела­тельных заводах применялся лишь в конце процесса, для нагре­ва и ковки уже очищенного железа, практика литья в тигли (potting) к 1780 г. ввела каменный уголь на всех стадиях очист­ки металла. Национальное производство железных слитков разом возросло на 70% ¹⁰⁶. Но и здесь Чарлз Хайд ниспровер­гает общепринятую версию: не пудлингование, разработанное по истечении нескольких трудных лет (1784—1795 гг.), изгнало с железоделательных заводов древесный уголь. Это уже про­изошло¹⁰⁷. Однако пудлингование было решающим прогрес­сом в английской металлургии, революцией одновременно в качестве и в количестве, которая единым махом вывела на первое место в мире, и притом на целое столетие, английскую

Промышленная революция и экономический рост

Английская резолюция сектор за сектором

 

I.

¹⁰⁸ Klingender F. К. Art
and the Industrial
Revolution. 1968,

p. 9—10.

¹⁰⁹ Histoire generate des
techniques. Sous la
direction de M. Daumas,
1962, Ш, p. 59.

¹¹⁰ Ibid., p. 13.

¹¹¹ Landes D. S. L Europe
technicienne. 1969, p. 127.

¹¹² Levasseur E. La
Population francaise.
1889—1892, Ш, p. 74.

продукцию, до того относившуюся к числу самых заурядных в смысле качества и даже количества.

Впрочем, разве не новому качеству металла обязано фанта­стическое торжество машины во всей повседневной жизни, как и на заводе? С этой точки зрения поразительно интересно про­следить в истории техники разные этапы развития паровой ма­шины. Поначалу—дерево, кирпич, тяжелая арматура, несколь­ко металлических труб; с 1820 г.—лес труб. Во времена первых паровых машин котел и различные элементы, работавшие под давлением, ставили немало проблем. Уже Ньюкомен построил свою машину, чтобы устранить недостатки более ранней ма­шины Севери, шарнирные соединения которой рвались под давлением пара. Но могучая машина Ньюкомена была по­строена на столбах и с топкой из каменной кладки, с деревян­ным коромыслом, медным котлом, латунным цилиндром, свинцовыми трубами... Эти дорогостоящие материалы мед­ленно и с трудом удастся заменить чугуном или железом. Са­мому Уатту не удалось построить герметичный цилиндр на же­лезоделательных заводах Каррона в Шотландии. Проблему эту уладил для него Уилкинсон благодаря изобретенной им сверлильной машине¹⁰⁸.

Все эти проблемы, по-видимому, отошли в сторону в пер­вые десятилетия XIX в., одновременно с исчезновением дерева из механических конструкций и тогда, когда начали изготов­лять множество мелких металлических элементов самых раз­ных типов, которые позволили «смягчить традиционные фор­мы машины» ¹⁰⁹. В 1769 г. Джон Смитон построил для железо­делательных заводов Каррона первое гидравлическое колесо с осью из чугуна. Оно оказалось неудачным: пористый чугун не выдержал мороза. Колеса большого диаметра, введенные в действие в предшествующем, 1768 г. на Лондонском мосту, были еще деревянными. Но в 1817 г. их заменили на железные колеса¹¹⁰.

Следовательно, будучи решающей в долгосрочном пла­не, металлургия в XVIII в. не играла первых ролей. «Железо­делательная промышленность,—пишет Давид Ланд,— пользовалась большим вниманием [со стороны историков], чем она того заслуживала в генезисе промышленной револю­ции»¹¹¹. Вне всякого сомнения, если буквально придержи­ваться хронологии. Но промышленная революция была непре­рывным процессом, который должен был изобретаться в каж­дый момент своего протекания, бывшего как бы ожиданием новшества, которое наступает, которое придет. Счет все время следовало дополнять. И именно позднейший прогресс оправ­дывает, придает смысл тем этапам, какие ему предшествовали. Каменный уголь, кокс, чугун, железо, сталь были весьма круп­ными персонами. Но в конце концов их в некотором роде оправдал пар,— пар, так долго искавший свое место, пока не нашел его в ротационном двигателе Уатта, дождавшись появ­ления железных дорог. Для 1840 г., когда закончилось первое действие промышленной революции, Эмиль Левассёр подсчи­тал¹¹², что одна паровая лошадиная сила была эквивалентна силе 21 человека и что Франция имела в этом смысле один мил-

В Англии начиная с последних лет XVIII в. железо начинает замещать дерево. Мост на реке Уир около Сандерленда, построенный в 1796 г. Британский музей.

¹¹³ Wrigley E. A. The Supply of Raw Material in the Industrial Revolution. — «The Economic History Review», P- 13.

лион рабов особого рода—итог, призванный нарастать по экспоненте: в 1880 г. он поднимется до 98 млн., стало быть, в два с половиной раза превысит население Франции. Что же говорить об Англии!

НЕ СЛЕДУЕТ «НЕДООЦЕНИВАТЬ»

РЕВОЛЮЦИЮ В ХЛОПЧАТОБУМАЖНОЙ

ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Хлопковый бум, сценический пролог английской промы­шленной революции, был для историков излюбленным сюже­том. Но то было в недавнем прошлом. А моды проходят. В све­те новых исследований хлопок поблек": Ныне наблюдается тен­денция считать его слишком незначительной особой: в конеч­ном счете общая масса продукции хлопчатобумажной промы­шленности измерялась миллионами фунтов, а каменного угля — миллионами тонн. В 1800 г. количество переработанно­го в Англии хлопка-сырца впервые превысило 50 млн. фунтов, т. е. примерно 23 тыс. тонн; это был, как пишет Э. А. Ригли, вес почти «годовой продукции 150 горняков в угольной шахте» ¹¹³. С другой же стороны, поскольку инновации в хлопчатобума­жной промышленности укладываются в длинный ряд отдель­ных изменений в старинных отраслях текстильной промышлен­ности (шерстяной, хлопковой, шелковой, льняной), пришедших в движение еще до XVI в., все заставляет думать, что хлопчато­бумажная промышленность принадлежала к Старому порядку или что она, как говорит Джон Хикс, была скорее «последней главой эволюции старинной промышленности, нежели нача­лом новой, как это обычно изображают». Разве нельзя было бы в крайнем случае вообразить себе сходный успех во Флоренции

Промышленная революция и экономический рост

Английская революция сектор за сектором

 

¹¹⁴ Hicks J. Op. cit., 2d
ed., 1973, p. 147.

¹¹⁵ См.: Labrousse E.
— в: L'Industrialisation

de VEurope аи XIX' siecle, p. 590.

^II • Deane P. Op. cit.,
p. 90—91.

^III Hobsbawm E. Industry
and Empire, p. 51.

XV в.?¹¹⁴ Примерно в таком вот духе Эрнест Лабрус оценивал во время Лионского симпозиума (октябрь 1970 г.) драгоценный челнок Кея (которым в свое время так восхищались) как «дет­скую механическую игрушку»^11S, Следовательно, революция без крупных современных средств. Легкость и относительная ценность хлопка позволяли ему даже использовать перевозки такие, какие они были, и скромную силу водяных колес в до­линах Пеннинских гор и в других местностях. Лишь к кон­цу своего расцвета хлопчатобумажная промышленность, что­бы избежать непостоянства и редкости доступных ей водопа­дов, прибегла к паровой машине, но изобретена последняя бы­ла не ради нее. Наконец, текстильная промышленность всегда требовала больше рабочей силы, чем капиталов ^1гб,

Значит, следует принять ярлык Д. Хикса: революция Ста­рого порядка? И все же революция в хлопчатобумажной про­мышленности отличалась от более ранних революций решаю­щим фактом: она удалась; она не погибла в каком-либо воз­врате к стагнации экономики; она положила начало продолжи­тельному росту, который в конечном счете станет «непрерыв­ным ростом». И «в первой фазе британской индустриализации ни одна отрасль промышленности не имела сопоставимого с нею значения»¹¹⁷.

Истинная опасность заключалась бы в «принижении» этой революции. Конечно, она медленно высвобождалась из го­раздо более продолжительных предварительных стадий, кото­рые обычно не отмечают, коль скоро хлопок в Европе перера­батывали с XII в. Но та нить, что извлекали из кип, импортиро­ванных с Леванта, оказывалась непрочной, поскольку была до­вольно тонкой. И значит, не употреблялась в чистом виде, а только в качестве простой уточной нити в сочетании с льняной основой. Этой «метисной» тканью была бумазея, Barchent не­мецких городов, английская Fustian — бедная родственница, грубая на вид, однако довольно дорогая и вдобавок негодная в стирке. Как следствие, когда в XVII в. торговцы стали вво­зить в Европу уже не только сырье, но и полотна и набивные ткани Индии, чудесные, целиком хлопковые ткани умеренной стоимости, зачастую с красивой цветной набивкой, которые, в противоположность европейским, выдерживали стирку, это явилось настоящим открытием. А вскоре наступило и массиро­ванное завоевание Европы, средством которого были корабли Индийских компаний и пособницей которого сделалась мода. Чтобы защитить свою текстильную промышленность, еще бо­лее шерстяные сукна, чем бумазею, Англия в 1700 и 1720 гг., а Франция с 1686 г. запретили на своей национальной террито­рии продажу индийского полотна. Однако же, последнее про­должало прибывать, в принципе—для реэкспорта, но, по­скольку контрабанда наслаждалась этим вволю, такие ткани были повсюду, радуя взор и угождая упрямой моде, которая смеялась над запретами, полицейскими облавами и арестами товаров.

Хлопковая революция в Англии, а затем очень скоро и в общеевропейском масштабе в действительности была понача­лу подражанием, потом—реваншем, ликвидацией отставания

¹¹⁸ Mathias P. Op. cit.,
р. 250.

¹¹⁹ Hobsbawm E. L'Ere
des revolutions. 1969, p. 54
et note.

¹²⁰ Ibid., p. 52.

¹²¹ Ibid., p. 58.

¹²² Hobsbawm E. Op.
cit., p. 55.

¹²³ Clapham J. H. An
Economic History of
Modern Britain. 1926,
p. 441—442.

¹²⁴ Цит. по: Hobsbawm E.
Industry and Empire,

p. 40.

от индийской промышленности и обгоном последней. Речь шла о том, чтобы делать так же хорошо и менее дорого. Менее до­рого — это было возможно только с помощью машины, кото­рая одна была способна составить конкуренцию индийскому ремесленнику. Но успех пришел не сразу. Пришлось дожидать­ся машин Аркрайта и Кромптона (около 1775—1780 гг.), что­бы получить хлопковую нить, одновременно тонкую и проч­ную, наподобие индийской пряжи, и такую, чтобы ее можно было использовать для тканья целиком из хлопка. С этого вре­мени рынок индийских тканей будет встречать конкуренцию со стороны новой английской промышленности, а именно: гро­мадный рынок Англии и Британских островов, рынок Европы (который, однако, станут оспаривать национальные промы­шленности), рынок африканского побережья, где черный не­вольник обменивался на штуки полотна, и огромный рынок колониальной Америки, не говоря уже о Турции, о Леванте и о самой Индии. Хлопок всегда был в первую очередь экспорт­ным товаром: в 1800 г. он представлял четвертую часть британс­кого экспорта, в 1850 г.— половину его¹¹⁸.

Все эти внешние рынки, завоевывавшиеся один за другим, добавлявшиеся друг к другу или друг друга заменявшие по во­ле обстоятельств, объясняют фантастический рост производ­ства: 40 млн. ярдов в 1785 г., 2025 млн. ярдов в 1850 г.!¹¹⁹ В то же время цена готового продукта снижалась с индекса 550 в 1800 г. до индекса 100 в 1850-м, в то время как пшеница и боль­шая часть пищевых продуктов за этот же промежуток време­ни уменьшились в цене едва на треть. Уровень прибыли, пона­чалу фантастический («...не 5%, не 10%, но сотни и тысячи про­центов дохода»,— скажет позднее один английский поли­тик) ¹²°, очень резко упал. Тем не менее мировые рынки были наводнены настолько, что это компенсировало уменьшив­шуюся норму прибыли. «Прибыли еще достаточны, чтобы бы­ло возможно крупное накопление капитала в мануфактуре»,— писал один современник в 1835 г.¹²¹

Если после 1787 г. наблюдался «взлет» (take off), то ответ­ственность за него нес, конечно, хлопок. Эрик ХоТ5сбоум даже заметил, что ритм его экспансии довольно последовательно от­меривает ритм всей британской экономики в целом. Другие от­расли промышленности поднимались одновременно с ним и следовали за его падением. И так было до XX в.¹²² Впрочем, у всех современников английская хлопковая промышленность вызывала ощущение беспрецедентной мощи. Около 1820 г., когда машины были готовы вот-вот завоевать также и тканье, хлопок уже был по преимуществу паровой промышленностью (steam industry), великим потребителем пара. К 1835 г. он ис­пользовал по меньшей мере 30 тыс. л. с, обеспечиваемых па­ром, против 10 тыс. л. с, полученных за счет энергии воды¹²³. Разве недостаточно для того, чтобы измерить силу новопри­бывшего, рассмотреть громадное развитие Манчестера, совре­менного города с его «сотнями пяти-, шестиэтажных [и более] фабрик, увенчанных каждая огромной трубой и султаном чер­ного дыма»¹²⁴, подчинявшего своей верховной власти сосед­ние города, включая и порт Ливерпуль, еще накануне бывший

Промышленная революция и экономический рост

Английская революция сектор за сектором

 

¹²⁵ Simond L. Op. cit., I,
p. 330; первая кипа
американского хлопка
прибыла около 1791 г.

126 ц_ит у ф д_ин:

Deane P. Op. cit., p. 87.

¹²⁷ После 1820 г. для
хлопка, после 1850 г.
—для шерсти. Ср.:
Pollard S., Crossley D. W.
Op. cit., p. 197.

Хлопкопрядильня Роберта Оуэна в Нью-Ланарке, к юго-востоку от Эдинбурга, конец XVIII—начало XIX в. Шотландия вплотную следовала за индустриализацией Англии. Документ Смаута.

главным работорговым портом Англии и ставший главным портом ввоза хлопка-сырца, прежде всего хлопка Соединенных Штатов?¹²⁵

Для сравнения: старая и прославленная шерстяная промы­шленность долгое время сохраняла нечто архаическое. Обра­щаясь в 1828 г. к старым воспоминаниям, английский мануфак­турщик напоминал о временах, когда появление дженни в семьях прядильщиков отправило на чердак старые прялки и обратило к 1780 г. в «хлопковую веру» всю рабочую силу: «Прядение шерсти полностью исчезло и почти так же — льнопрядение; материалом, применяемым почти везде, стал хлопок, хлопок, хлопок»¹²⁶. Дженни впоследствии приспосо­били к шерстяной промышленности, но полная механизация последней совершится с опозданием на три десятка лет против промышленности хлопчатобумажной¹²⁷. Прядение (но, конеч­но, не ткачество) начнет механизироваться как раз в Лидсе (сме­нившем Норидж в качестве шерстяной столицы), но в 1811 г. эта промышленность была еще ремесленной и деревенской. «Суконный рынок [в Лидсе]—это большое сооружение, боль­шой квадратный рынок, расположенный вокруг двора и защи­щенный от огня, так как стены кирпичные, а полы — железные,—сообщает Луи Симон.— Две тысячи шестьсот де­ревенских производителей, наполовину земледельцев, наполо­вину ткачей, ведут здесь торговлю дважды в неделю и каждый раз только в течение одного часа. У каждого из них есть своя лавчонка у стены длинной галереи... Штуки сукна уложены штабелями позади них, и они держат их образцы в руках. Поку­патели обходят эту двойную линию, сравнивая образцы, и так как курс цен устанавливается почти единообразный, сделки

¹²⁸ Simond L. р. 102—103. ^|2!) Mathias P. р. 270.

Op. cit. II, Op. cit.,

вскоре заключаются. В немногих словах и не теряя времени, обе стороны совершают много дел»¹²⁸. Нет никакого сомне­ния: мы находимся еще в эпохе предпромышленности. Хозяи­ном игры выступает покупатель, купец. Значит, шерсть не по­следовала за хлопковой промышленной революцией. Точно так же ножевой или скобяной промыслы в Шеффилде и в Бир­мингеме оставались связаны с многочисленными мелкими ма­стерскими. И это — не считая бесчисленных архаичных видов деятельности, из которых иные доживут до XX в.^!29

После хлопковой революции, долгое время бывшей во главе движения, придет революция железа. Но Англия железных до­рог, пароходов, разнообразного оборудования, которая потре­бует громадных капиталовложений в сочетании с низкой при­былью,—разве же эта Англия не выросла из денег, в больших массах накопленных в стране? Следовательно, даже если хло­пок и не играл непосредственно слишком большой роли в ма­шинном взрыве и в развитии большой металлургии, первые счета, вне сомнения, оплачивались прибылями от хлопка. Один цикл подталкивал другой.

ПОБЕДА ТОРГОВЛИ НА ДАЛЬНИЕ РАССТОЯНИЯ

Не будет преувеличением говорить в применении к Англии XVIII в. о торговой революции, о настоящем торговом взрыве. На протяжении этого столетия индекс роста производства тех отраслей промышленности, что работали единственно на вну­тренний рынок, увеличился со 100 до 150; у тех же, что работа­ли на экспорт, индекс вырос со 100 до 550. Ясно, что внешняя торговля намного обгоняла других «бегунов». Вполне очевид­но, что такую «революцию» саму по себе следует объяснить, а объяснение это подразумевает никак не меньше, чем мир в его целостности. Что же касается ее связи с революцией промы­шленной, то связи эти были тесными и взаимными: обе рево­люции оказывали одна другой мощную поддержку.

Английский успех за пределами острова заключался в обра­зовании весьма обширной торговой империи, т. е. в открытии британской экономики в сторону самой крупной зоны обмена, какая только была в мире,— от моря вокруг Антильских остро­вов до Индии, Китая и африканских берегов... Если разделить это огромное пространство надвое—с одной стороны Европа, с другой — заморские страны,—то есть шанс лучше ухватить генезис судьбы, необычной, несмотря ни на что.

В самом деле, в период, предшествовавший 1760 г. и сле­дующий после него, в то время как британская и мировая тор­говля, практически и та и другая, непрестанно росли, те обмены, что питали Англию, относительно уменьшились в направлении близлежащей Европы и увеличились на уровне заморских тор­говых операций. Если подсчитать британскую торговлю с Европой по трем статьям — импорта, экспорта и реэкспор­та,— то констатируешь, что лишь в последней статье, в реэкспорте, доля, отведенная Европе, оставалась преобла­дающей и почти стабильной на протяжении XVIII в. (1700—

Промышленная революция и ■экономический рост

Английская революция сектор за сектором

 

более 260 от 200 до 260 01 150 до 200 от 100 до 150 от 50 до 100 менее 50

Две Англии в 1700 г.

Разделение по численности населения и богатству наблюдалось по линии, проходившей от Глостера на нижнем течении р. Северн до Бостона на берегу залива Уош. (По данным: Darby Н.С. Op. cit., p. 524.)

Новое членение пространства Англии в 1800 г.

Быстрый демографический подъем в бедной части Англии, становящейся Англией современной промышленности. (По данным: Darby H. С. Op. cit., p. 525.)

 

¹³⁰ Deane P. Op. cit.,
р. 56.

¹³¹ Accarias de Serionne J.
La Richesse de la
Hollcmde 1778.

1701 гг.—85%, 1750—1751 гг.—79, 1772—1773 гг.—82, 1797— 1798 гг.—88%). Не так обстояло дело с европейским импортом в Англию, доля которого постоянно снижалась (66, 55, 45 и 43% на те же даты); доля же экспорта британских изделий на континент упала еще больше (85, 77, 49, ЗО%)¹³⁰.

Это двойное отступление показательно; центр тяжести ан­глийской торговли проявлял тенденцию в некотором роде от­далиться от Европы, тогда как ее торговые операции с амери­канскими колониями (а вскоре—США) и с Индией (особенно после Плесси) нарастали. И это сходится с довольно прони­цательным замечанием автора «Богатства Голландии» (1778 г.) ¹³\ которое рискует стать хорошим объяснением. В са­мом деле, по мнению Аккариаса де Серионна, стесненная ро­стом своих внутренних цен и стоимости своей рабочей силы, который делал из нее самую дорогую страну Европы, Англия

больше не могла сдержать французскую и голландскую конку­ренцию на близко расположенных рынках Европы. Ее, таким образом, обогнали в Средиземном море и в левантийских гава­нях, в Италии, в Испании (по крайней мере в Кадисе, потому что в том, что касалось Испанской Америки, Альбион защи­щался весьма успешно