— Шхуна арестована не по закону, — пыжился он в Севастополе. — Вам еще придется извинения мне приносить и просить прощения у королевского правительства.
Ему вторил его помощник Иоанес Лукко, тифлисский армянин, продавшийся за деньги.
Но улики оказались весомыми, Лазарев отстоял право на арест и конфискацию «Виксена».
Шкипер судна сознался, что всю экспедицию готовил и снаряжал сам лорд Понсонби в Константинополе.
В Англии поднялся великий шум — как так, флаг Великой Британии арестован. Когда пришла очередная почта, Лазарев сказал Авилову:
— Гляди-ка, Павлович, англичане всполошились, требуют объявить войну России для отмщения за бесчестие британскому флагу. Пускай себе петушатся. Судно конфисковано, и приз наш. А шхуна славная, ей-богу, ходит отлично, жаль, что ее переделать в военное судно нельзя.
Так и осталась шхуна нашим призом, подняла российский флаг, назвали ее «Суджук-кале», и долгие годы она плавала, перевозила войска и припасы для кораблей у кавказских берегов.
Англичане притихли на время, но продолжали подогревать турок, настойчиво пробивались к горцам с оружием.
Русский посол Бутенев то и дело оповещал и Севастополь и Петербург о происках англичан: «Уже довольно продолжительное время английская пресса и британские агенты в Турции не перестают распускать нелепейшие, ненавистнические утверждения, подвергая сомнению суверенитет России над народностями Кавказа и возражая против утверждения нашей власти в этой стране; эти толки злонамеренного невежества, я должен, к сожалению, это сказать, подкреплялись часто плохо завуалированными намерениями и поступками английского посольства в Константинополе».
По сути дела, Кавказская война захватила в свою орбиту все побережье. Слабые армейские укрепления в Геленджике и Гаграх не могли противостоять десяткам тысяч горцев, прочно удерживающих почти всю береговую черту. Для военного успеха требовалось закрепиться на всем побережье и отрезать неприятеля от помощи извне. Решить эту задачу без флота было нельзя. Вспомнили о записке капитан-лейтенанта Полянского. Нелишне и повториться. В свое время, по окончании двадцатилетней войны с Швецией, Петр I приказал выбить на гравюре: «Конец сей войны таким миром получен не чем иным, токмо флотом, ибо землю никаким образом достигнуть было невозможно ради положения места…»
Летом 1837 года Черноморская эскадра высадила первый крупный десант. У Адлера, в устье речки Мезюмта горцы создали сильное укрепление. Место было удобным. Земляные валы с пушками, траншеи и окопы надежно опоясали Адлер, сотни горцев постоянно охраняли рубежи. Здесь строились из дуба большие суда-чектырмы для набегов на соседние племена, захвата купеческих шхун в море, контрабанды.
На добычу выходили днем и ночью. Нападали на купцов стремительно, из ружей сперва били людей на верхней палубе, потом бросались с кинжалами на абордаж. Местные племена абхезов слыли стойкими бойцами.
Лазарев отрядил для десантирования четыре фрегата, корветы, бриги, всего одиннадцать кораблей. Десант корабли принимали в Сухум-кале. Он был солидный — четыре батальона егерского полка, грузинские милиционеры и десять пушек. Всего около четырех тысяч человек. Грузились всю ночь.
За погрузкой войск и артиллерии следили два генерала с юта флагманского фрегата. Командир отдельного корпуса Григорий Розен и его начальник штаба Вольховский.
Розен был кадровым военным. Второй вышел из лицеистов, как его прозвали, «Суворчик», первый золотой медалист первого выпуска, приятель Пушкина и Матюшкина. С Матюшкиным он виделся однажды, тот ему изредка писал из Севастополя.
Непросто сложилась служба Вольховского после 14 декабря. Состоял он членом «Союза спасения» и «Союза благоденствия». Не раз участвовал в совещаниях декабристов. Вызволил его генерал Дибич, поручился за него. Где только не был. На Кавказе, в Тегеране, Египте, Польше. Шестой год опять на Кавказе, провел четыре экспедиции…
С плотов на фрегат поднимали талями орудия, по трапу, неловко карабкаясь, взбиралась пехота с ружьями, амуницией. На палубу выпрыгнул сухопарый, в черкеске, круглолицый, усатый прапорщик, крикнул:
— Шевелись, братцы, фрегат вас в гости приглашает!
Едва заслышав знакомый голос, Вольховский в темноте не спеша направился к трапу. Розен скосил глаза: «Опять этот бузотер Марлинский».
Вольховский подождал, пока полурота поднимется на борт, вполголоса заговорил:
— Александр, ты, слышь, не ерепенься, под пули не бросайся.
— Мне никак нельзя особо рисковать, ваше превосходительство, — погладив усы, с ухмылкой ответил Бестужев[93], — надобно сначала «Георгия» дождаться. Ну, а ежели что, нас, Бестужевых, на свете немало, от Ильменя до Байкала, есть кому родословную продолжить…
Четырех братьев Бестужевых судили по разным разрядам, но сослали всех в Сибирь. Средний брат, Александр, когда-то служил юнкером в лейб-гвардии драгунском полку. Эскадрон квартировал в Марли под Петергофом. Когда начал печататься, взял и псевдоним Марлинский. Десять лет служит в Кавказском корпусе. Надзор за ним оставался. Песни его распевали в полках и даже матросы. Новороссийский генерал-губернатор граф Воронцов просил Бенкендорфа ходатайствовать за него перед царем. Николай на докладной написал коротко: «Не Бестужеву с пользой заниматься словесностью: он должен служить там, где сие возможно без вреда для службы».
Государь отменно помнил всех заговорщиков, мысливших извести императора и весь царствующий дом.
С царской резолюцией не особенно считался Вольховский, к тому же Бестужеву благоволили Раевские. Да и служил он за совесть, пулям не кланялся. Вольховский произвел его в прапорщики, представил к «Георгию»…
Три дня лавировал отряд при слабом ветре вдали от берегов и 7 июня внезапно появился у Адлера. Измерив глубины, корабли подошли на пушечный выстрел, и корабельные орудия открыли ураганный огонь картечью по укреплениям. Тем временем на шлюпки и барказы быстро и споро погрузили войска. Высадкой командовал капитан-лейтенант Путятин, а в первом броске на берег устремились пятьсот матросов во главе с капитан-лейтенантом Кутровым. Горцы не выдержали шквала корабельной артиллерии, отошли в лес. Первую волну десантников встретил ружейный огонь. Используя как прикрытие густой кустарник, черкесы ползком приблизились к передовой цепи, но их отбросили егеря и сами рванулись в атаку, преследуя неприятеля. Неожиданно на просеке егеря попали в засаду. Сотни горцев с гиканьем бросились на них врукопашную с саблями и кинжалами. Бестужев прикрывал отход, две пули в грудь свалили его с ног, а налетевшие черкесы изрубили на куски. Солдаты отступили, унося раненых и убитых… На отвоеванном плацдарме установили пушки, разбили лагерь, начали строить укрепления. Корабельный состав сработал на славу. «Удачным действием нашей артиллерии, — рапортовал Лазарев Меншикову, — горцы были вытеснены из земляных завалов и опушки ближайшего леса, тогда те гребные суда все вдруг двинулись к берегу противу фрегата «Архипелаг», производя из орудий с сего фрегата сильный огонь; в сие время, дабы более обезопасить высадку, продолжали обстреливать с судов окрестности той части берега, куда гребные суда приставали».
Похвально отозвался военному министру Чернышеву о действиях моряков и командир отдельного Кавказского корпуса: «Я в полной мере считаю себя обязанным главному начальнику Черноморского флота… при высадке моей на мысе Адлер под прикрытием весьма успешно действовавшей морской артиллерии. Сверх того, считаю долгом свидетельствовать о рвении и усердии не токмо командиров военных судов, но и всех прочих морских штаб- и обер-офицеров, старавшихся во всех случаях предупреждать наималейшие в чем-либо затруднения и способствовать спокойствию сухопутных войск, что в особенности доказывается попечением, какое было принято о раненых на всех тех судах, на кои они свезены были; морские же нижние чины не только не считали для себя тягостными труды, которым они подвергались, но, напротив того, изъявили даже сожаление, что они не могли в полном своем числе участвовать с храбрыми солдатами Кавказского корпуса в сражении против горцев на материке».
Не обошлось без убитых — четыре офицера, одиннадцать нижних чинов, безвозвратные потери.
На следующий день отслужили панихиду по убиенным. Вольховский, не стыдясь слез, первым бросил горсть земли в братскую могилу. В наскоро сколоченных на фрегатах гробах хоронили погибших. Среди них не было прапорщика Александра Бестужева-Марлинского. Его тело так и не нашли…
Спустя две недели в корпус поступило высочайшее повеление о наградах отличившимся. Значился там и Александр Бестужев, удостоенный Георгиевского креста. Только теперь он был ему ни к чему. Его вечный покой все равно бы оберегал крест деревянный над последним прибежищем убитых.
Успех первого десанта показал четкую организацию и умелость моряков. На следующий год император приказал командиру 5-го корпуса осваивать побережье только «решительно морем, распорядясь по личному уговору с генерал-адъютантом Лазаревым».
Готовил предстоящие операции Лазарев с новым начальником штаба контр-адмиралом Хрущевым. Оторванность штаба флота в Николаеве от Главной базы давно заботила Лазарева. Он просил перевести командование флотом в Севастополь, соединить воедино командующего и его главную ударную силу — корабли. Однако в Петербурге отнеслись к этому прохладно, отмалчивались.
Лазарев разрывался на части, старался как можно чаще находиться в Севастополе на эскадре. Но в Николаев то и дело шли депеши из столицы, Константинополя, Кавказа. Поэтому в Севастополе должен постоянно находиться его боевой заместитель, близкий по духу и замыслам человек, способный точно и вовремя их осуществить. Таким человеком был Авинов. По просьбе Лазарева его-то и назначили командиром Севастопольского порта, которому была подчинена Черноморская эскадра.
Теперь Лазарев всегда, бывая в Севастополе, останавливался у него. Работали всю зиму, задерживались допоздна.
— В следующую кампанию для нужд десанта составим две эскадры. Сухумскую под команду контр-адмирала Артюкова и Геленджикскую под команду вице-адмирала Уманца. — Лазарев показал на карте предполагаемые места высадки — Цемес, Сочи, Туапсе, Шапсухо.
Авинов прикинул что-то в уме.
— Восемь тысяч человек одними судами эскадры не поднять. Видимо, фрахтовать купцов надобно.
— И то правильно. Подумай, просчитай, сколько понадобится, и посылай без промедления толкового офицера, хотя бы Серебрякова, в Одессу. Кстати, мы об этом уже толковали с Раевским в Алупке.
Зимой по приглашению Лазарева в Алупку приезжал начальник Черноморской береговой линии генерал-майор Николай Раевский. Как-то сразу они пришлись по душе друг другу, сошлись очень близко, и дружеские отношения сохранились на всю жизнь.
Через три недели Раевский, узнав, что Лазарев сам собирается возглавить высадку десанта у Туапсе, прислал ему теплое письмо.
— Николай Николаевич просится под мою команду, — сказал он Авинову, прочитав письмо, — надобно все по-доброму сделать, чтобы армейцам показать флотскую выучку.
В ответ Раевскому сообщил: «Благодарю вас за лестное для меня желание находиться под моим начальством, но это слишком много, — начальником вашим я не буду, а постараюсь быть ревностнейшим вашим сотрудником и содействовать вам всеми имеющимися у меня средствами к выполнению возложенных на вас поручений. С эскадрой я надеюсь прибыть в Керченский пролив около 25-го сего месяца, а может быть, день или два ранее — и тогда я буду иметь удовольствие познакомиться с вами покороче и переговорить о предстоящих действиях наших поподробнее».
Первый десант в кампании 1838 года флот высаживал в апреле у речки Сочи. Отряд контр-адмирала Федора Артюкова из семи кораблей и фрегатов, парохода «Громоносец» доставил на берег двумя бросками больше трех тысяч солдат и артиллерию под командой генерала Симборского. На берегу в завалах, в засаде затаились пять тысяч горцев. Мощный шквал огня корабельных пушек пошерстил их ряды, но страху не нагнал. Едва корабли замолчали, они с криками бросились на десантников и кое в чем успели. Первые пушки остались на фланге без прикрытия, и они устремились к ним. Батарейцы до последнего защищались штыками, успели открыть огонь картечью, но скоро прислугу перебили, остался один командир батареи, морской артиллерист Змиев. Храбрый офицер до последнего, раненный, заряжал орудия и успешно отстреливался, а когда на батарею ворвался неприятель, обхватил одной рукой орудие и с саблей в другой отбивался. Остервенелые горцы искрошили его шашками на орудии. На помощь подоспели казаки, отбили пушку, но Змиеву это была «последняя земная награда».
Всю ночь черкесы делали вылазки, но войска отбили все их наскоки. Десант закрепился на берегу, окопался, начал строить Навангинское укрепление. Отряд Артюкова, выполнив задачу, забрав раненых, снялся с якоря и направился в Керчь, на соединение с эскадрой Лазарева.
Лазарев шел непроторенными дорогами, не у кого было учиться десантированию войск. Не раз вспоминал он неудачу Нельсона при высадке на Тенериф. Небольшая крепостная батарея отразила десант англичан, заставила их отступить.
Второй десант Лазарев возглавил сам. Главный командир флота предусмотрел, кажется, все, и многое, чего в иноземных флотах прежде не делали.
Диспозицию кораблей и фрегатов определил заранее по глубинам, мощи огня и задачам. В приказе подробно изложил план высадки десанта. Расписал войска по гребным судам и обусловил их действия. Взял себе в помощники начальника штаба капитана 2-ранга Владимира Корнилова. По просьбе генерала Н. Раевского в десант назначили батальон из корабельных матросов-охотников. Важным и новым делом для сухопутных войск стали репетиции их погрузки и выгрузки.
Приняв десант в Керчи, эскадра высаживала его вблизи Туапсе.
Семь линейных кораблей, шесть фрегатов, два парохода, десяток купеческих шхун появились на рейде Туапсе 11 мая. К вечеру ветер стих, установился полный штиль, море отдыхало.
Ранним утром с флагманского фрегата «Силистрия» без подзорной трубы видны были в лучах восходящего солнца уходящие к горизонту иссиня-черные со снеговыми шапками вершины Кавказских хребтов. Заросшие лесами склоны гор, подернутые пеленой облаков, бархатными отрогами спускались к берегу. Тут и там в прибрежных кустах сверкали проблески ружейных выстрелов, отзвуки их катились над зеркальной гладью бухты…
На юте флагманского корабля горячо упрашивал Лазарева полюбившийся ему молодой живописец Иван Айвазовский отправить его с первым броском десанта.
— Пуля дура, молодой человек, а у вас, батенька, талант, — хмурился адмирал.
— Я заговоренный, ваше превосходительство, — сверкая угольками глаз, моляще просил Айвазовский.
Лазарев махнул рукой:
— Ступайте. — Повернулся к Корнилову: — Владимир Алексеевич, распорядитесь приставить к господину Айвазовскому пару надежных матросов. А сейчас поднять сигнал по эскадре — «Начать погрузку десанта».
Телеграф и семафоры работали непрестанно. Однако ни шума, ни суеты не было, экипаж все делал бегом и молча. Корабли пологой дугой стояли на якорях в двух кабельтовых от берега. По сигналу с флагманского корабля спустили гребные суда и начали грузить войска первого рейса.
Прогремел залп. Борта кораблей окутались пороховым дымом. Канонада еще не смолкла, как от кораблей отвалили шлюпки, катера, барказы с десантом первого броска и направились к берегу. Там между кустами замелькали фигурки горцев, некоторые из них ловко прыгали в воду и прятались в тени нависших над морем ветвей. Защелкали нестройные выстрелы. Пятна крови первых раненых и убитых расплывались по лазурной глади воды.
Первым с головного барказа выскочил генерал Раевский. В очках, распахнутой на груди рубахе, шароварах, взмахнув шашкой, бросился к кустарнику. Тут же, опережая, с криками «ура» двинулись в первую атаку егеря. Раевского окружили офицеры. Вскидывая шашку, генерал показывал, где рубить засеки, ставить пушки. «Черкесы ждали, стоя в воде, прячась в тени густого кустарника, они метко подбивали гребцов, сами оставаясь неуязвимыми. Борта лодок, окрашенные кровью, с поникшими гребцами, превратились в мишени. С берега, навстречу лодкам, спешили солдаты. Свист пуль над водой смешивался с мерным шумом прибоя. Едва шлюпки заскользили по дну, как впереди глухо ударил барабан, запела труба. Солдат, вытаскивающий шлюпку, проговорил:
— Опять, стало быть, черкесы! Сейчас петь будут…
Вдали по склону, цепляясь за кустарники, выросла живая стена черкешенок и их детей, видимо, они раньше бывали в таких схватках. Над русским лагерем с трех сторон возникла скорее жалобная, чем боевая песня. Пели ее горские женщины и дети, отвлекая внимание русских, в то время как горцы, их мужья, братья, сыновья, из засады с той же песней наступали на солдат. С холмов следом скатывались конные черкесы». Операция заканчивалась в вечерних сумерках. Около восьми тысяч высадилось на берег. Солдаты рубили засеки, рыли траншеи, устанавливали пушки, разбивали палатки, рыли землянки. Строили первое укрепление на Кавказском побережье.
Утром на «Силистрию» приехал Раевский и сообщил о захваченных языках из черкесов. От них узнали, что сражением горских племен руководят несколько турецких агентов и двое европейцев. Одного из них звали Дауд-бей. Лазарев молча выслушал генерала. Во время высадки он видел среди черкесов женщин и подростков. Раевский подтвердил.
— В рядах сражающихся есть и те и другие. Перед боем они заунывно поют, отвлекая солдат, а потом подносят патроны, воду, перевязывают раненых.
— Этак пули сыскивают не только неприятельских бойцов, — задумчиво проговорил адмирал и возбужденно добавил: — Хорошо, если бы черкесы образумились и перевешали сбивающих их с толку авантюристов англичан и турок… Жаль, убивают народ даром! Ядра ведь попадают и в виновного, и в невинного!
Раевский, разделяя мнение Лазарева, сказал и о деле:
— Ваше превосходительство, позвольте вместе с тем заметить превосходные ваши действия для успеха всего дела. Восхищен поистине прозорливостью и умом вашим.
Лазарев, слегка зардевшись, лукаво улыбнулся:
— Полноте, Николай Николаевич, лестна сия похвала от потомка великого Михаила Ломоносова, однако и ваши стрелки себя молодцами показали.
В журнал военных действий Раевский написал о Лазареве: «От самого начала и до конца он не переставал предупреждать наши желания и предоставил нам все средства Черноморского флота. Очищая предварительно берег ужасным огнем своей артиллерии, он выучил нас высаживаться в порядке с военных кораблей и в порядке на гребных судах приставать к берегу.
По важному влиянию своему на успех первого дела он решил успех всей кампании. Наконец, при всех высадках, заставляя моряков содействовать нам на твердой земле, он соединил их и сухопутное войско дружелюбными сношениями, столь необходимыми для службы и успеха».
После Туапсе в эту кампанию флот высадил десанты у Шапсухо — семь тысяч и в Цемесе — шесть тысяч.
Первые укрепления на побережье постепенно отсекали горцев от турецких и английских подстрекателей. Русские укрепления не могли жить без поддержки их с моря. На судах военных и купеческих везли подкрепления, боевые припасы, провизию. Увозили раненых и больных. Как всегда, моряки сражались с неприятелем, вступали в схватку с морем. Иногда смертельную. Через три недели после высадки десанта у Туапсе коварная стихия показала свой грозный нрав. Генерал Раевский с отрядом строил укрепления на правом берегу реки. Противоположный левый берег занимали горцы. Каждый день на рейд приходили военные суда, купеческие бриги. Везли, как всегда, оружие, боеприпасы, провизию, строительные материалы. Наступил последний день мая. Море с утра было спокойным, тринадцать судов отстаивались на якорях. Пять военных и восемь купеческих. После полудня с моря потянула зыбь, усиливаясь с каждым часом. Открытый, незащищенный рейд весьма опасен в шторм. Лучше переждать такое время в море. Некоторые суда начали неспешно готовиться к выходу, другие надеялись на дополнительные якоря, но все просчитались. Через три часа ураганный ветер потащил все суда на берег. По-разному расправлялось грозное море с кораблями, но не пощадило ни одного из них. Судьбы людей зависели от их собственной воли, стечения обстоятельств и случая. Но боролись они за жизнь до последнего.
Как только разыгрался шторм, Раевский быстро расставил по всему берегу солдат для оказания помощи, отправил роту, чтобы занять и левый берег. Но речка за один час разлилась и превратилась в бушующий поток. Некоторые смельчаки солдаты бросились в реку и поплатились жизнью. А море принялось за свою добычу. Вечером выкинуло на берег несколько более легких купеческих бригов. Команды их почти все спаслись. Военные суда держались дольше. Первым в темноте понесло на мель военный транспорт «Ланжерон». Ему повезло. Он зацепился килем об отмель, волны опрокинули, положили на борт, и он оперся мачтами на берег. Матросы взбирались на грот-марс и по рее спускались, как по трапу, на берег. Спаслись все моряки. Последним покинул «Ланжерон» командир лейтенант Моцениго.
Тяжело пришлось тендеру «Скорый». Прибой развернул корпус палубой к морю, и волны начали крушить тендер. Но моряки не растерялись, прыгали в воду, выплывали, но их бросало на камни. Уцелели все, за исключением одного матроса.
Не повезло тендеру «Луч» и бригу «Фемистокл». Их потащило в устье реки и выбросило на берег, занятый черкесами. Из объятий свирепой стихии они попали в лапы неприятеля. Несколько человек погибли от пуль и шашек черкесов. Раевский приказал выкатить пушки, скоро огонь отогнал отчаянных горцев, и они, забыв о моряках, кинулись на суда за добычей. На следующий день егеря переправились через речку и выручили матросов.
Трагичной оказалась судьба парохода «Язон». Вначале он развел пары и хотел выйти в море, но стихия оказалась сильней. Пароход залило водой и бросило на отмель в двадцати саженях от берега. Команда сгрудилась около мачты и всю ночь напролет держалась за ванты. Перед рассветом на берег чудом выбросило одного матроса. Один за другим теряли силы люди. Очередной вал отрывал их от вант и бросал одного за другим в пучину. С берега пускали ракеты с концами, но их относило в сторону на полпути. Матрос Янунов уступил свое место на грот-мачте офицеру, спустился вниз, волны тут же подхватили его и выбросили на берег целым и невредимым. Наконец утром унтер-офицер Качапин схватил в зубы конец веревки, прыгнул в воду и чудом выплыл. По этому концу спаслось несколько человек. На пароходе остались трое — командир, старший офицер и матрос. Командир, капитан-лейтенант Хомутов, едва держался за ванты. Старший офицер лейтенант Данков, который был хорошим пловцом, усадил его вместе с матросом в шлюпку и столкнул в воду. На берегу их приняли, и командир с благодарностью посмотрел на Данкова. Лейтенант отпустил ванты, прыгнул, и вдруг его ноги зацепились за балясину вант. Волна перекрутила Данкова, и он повис вниз головой. Видимо, силы иссякли, и сколько он ни пытался, не смог подняться. А набегавшие волны методично мотали его из стороны в сторону и колотили туловищем и головой о мачту… К вечеру, когда море несколько угомонилось, его безжизненное тело сняли и перенесли на берег. Трех офицеров и сорок матросов похоронили в лагере с воинскими почестями…
Коварный шторм не ограничился рейдом Туапсе. На рейде Сочи в тот же день выбросило на берег занятый горцами фрегат «Варна», корвет «Месемврия» и семь купеческих судов. Экипажу корвета с командиром удалось спастись и пробиться к своим. Старший офицер корвета, лейтенант Зорин, остался спасать больных матросов. Его схватили черкесы и увели в горы. Из команды фрегата погибло в волнах прибоя и от шашек неприятеля больше тридцати человек.
На всех кораблях флота отслужили панихиду по погибшим.
Лазарев и раньше предупреждал командиров, а теперь подробно еще раз объяснил им на примере крушения кораблей: как быстро изменяются погодные условия у Кавказского побережья, каковы признаки шторма, течения у берегов. Какие меры предпринимать в разных случаях, не задерживаясь ни на один час без надобности на открытых рейдах, и приказал: «Командиры судов во время стоянки их на якоре, заметив идущую в море зыбь, как верный признак крепкого ветра, обязываются немедленно вступить под паруса и удалиться от берега…»
Следующей весной Лазарев повел эскадру с десантом на рейд Субаши. Поздним вечером 2 мая корабли отдали якоря на рейде неподалеку от устья речки Шахе. Весь переход на «Силистрии» за Лазаревым по пятам ходил Айвазовский, упрашивая разрешить ему идти в десант с первым броском.
— Я уже обстрелянный, — то и дело повторял художник. Упросил-таки адмирала.
Настала ночь, и весь берег и предгорья унизались огнями. К Субаши стеклись около тысячи горцев, каким-то образом оповещенные о прибытии эскадры.
С рассветом на равнине под вековыми деревьями сотни черкесов стояли на коленях, совершая утреннюю молитву. Мулла в белой чалме то и дело воздевал руки к небу. Все предвещало их решимость сражаться до конца.
И все-таки грохот канонады сотен корабельных пушек частично нарушил их намерения. Картечь и ядра, посыпавшиеся в окопы черкесов, сделали свое дело. Когда первый отряд высадился на берег, из прибрежного кустарника с гиканьем, стреляя на ходу, выскочили сотни мюридов, но морской батальон встретил их в штыки. В это же время на левом фланге, из оврага у речки, вдруг стремглав вынеслась лавина в сотню-другую черкесов с шашками наперевес. И тут помогли барказы капитана 2-го ранга Корнилова с орудиями на баке. Барказы мгновенно повернули, дали картечный залп по взъяренной сотне и только этим спасли десант. Егеря и казаки развернулись и фронтом навалились на противника. Бой за плацдарм затянулся, но в конце концов черкесы отступили в горы.
За неделю до высадки десанта генерал Раевский заметил в своем журнале, что прибытие Лазарева «поселило общую радость, он всегда с отеческим попечением доставлял нам всевозможные пособия, распоряжения г. генерал-адъютанта Лазарева при высадках десанта давно уже поселили общую и неограниченную доверенность в войске. От сих распоряжений зависит полный успех десанта».
Десант удался, и Раевский опять нахваливал, и, видимо, по заслугам, — Корнилова, Путятина, Метлина, Панфилова.
Ураганы и штормы не остановили моряков. В эту и следующую кампанию флот успешно провел восемь десантных операций, высадил десятки тысяч войск на Кавказское побережье. По всей береговой линии образовалась непрерывная цепочка фортов и укреплений от Цемеса до Гагр — Новороссийск, Геленджик, Новотроицкое, неподалеку от мыса Чуговкопас, Михайловское у речки Шапсухо, Вельяминовское у речки Туапсе, Лазаревское у речки Псезуапе, Головинский в долине Субаши, Навагинское у реки Сочи, Святого Духа у Адлера. Они опоясали побережье, но в любой цепи могут быть и слабые звенья. Горцы, конечно, не смирились с инородными образованиями на своих исконных землях. Началось противоборство, подобное многолетней схватке в горах Дагестана и Чечни.
Да и сама природа в новых местах не благоволила к пришельцам. Солдат привык к умеренному климату жизни на равнине. Здесь же частенько места в устьях рек, на побережье оказались сырыми, гиблыми. Днем жара, ночью холод, весной и осенью гнилой воздух, частые дожди, ветры.
Размещались войска в землянках. Белье не меняли месяцами, не мылись в бане, провизии не хватало постоянно. Всюду в укреплениях болезни косили людей.
В Михайловском укреплении из-за постоянных зимних штормов два месяца не подвозили провиант и медикаменты, три четверти людей лежало вповалку, под ружьем находилось всего сто пятьдесят солдат Тенгинского полка. Горцы тут как тут. Все проведали, в феврале собрались пять тысяч человек. Первый раз налетели днем тучей. Тенгинцы, несмотря на малочисленность, отбились ядрами и картечью. Ночное нападение тоже отразили. Двое суток разгоряченные черкесы лезли на валы саранчой, а гарнизон не смыкал глаз. На валы к орудиям на подмогу выбирались, еле двигаясь, больные и слабые, жены солдат подносили снаряды, тушили пожары. На третью ночь не выстояли. Черкесы со всех сторон карабкались на валы сплошной массой, прорвали цепи обороняющихся и хлынули в укрепление.
Рядовой Архип Осипов схватил зажженный фитиль, крикнул товарищам:
— Скажите полковнику, ребята, ежели кому доведется увидеть его, что Архипка живой в руки не дался, да поминайте как звали!
С этими словами он бросился в пороховой погреб. В это время сотни горцев теснились в укреплении: Шашки их сверкали, глаза разгорелись огнем победного торжества. Вдруг грохот, столб пламени и дыма поднял в воздух груды исковерканных тел. Ужас исказил оцепеневшие лица победителей…
Отныне и навсегда зачислили в списки первой гренадерской роты Тенгинского полка рядового Архипа Осипова. Верный присяге, беззаветно служил русский солдат своему отечеству.
Судьбу Михайловского укрепления разделили Вельяминовское и Лазаревское, их вернули опять, но прежде сотни солдат полегли и попали в плен.
Успех действий моряков при высадке десантов на Кавказе не вызывал сомнений, высветил новое лицо флота, отменную морскую выучку экипажей, подготовленность артиллеристов, полное взаимодействие с армейцами.
И все же Лазарев все больше приходил к пониманию бесперспективности борьбы с горцами на всем широком фронте побережья. Тяготы службы, плохое обустройство войск, болезни и неважная пища делали свое дело. Недуги продолжали косить солдат и офицеров, не жалели и генералов. Скончался от болезни генерал Вельяминов. Спустя год в Лазаревском малярия угробила друга Лермонтова поэта Александра Одоевского.
Постоянное напряжение в ожидании схваток с коварным, стойким до фанатизма противником изматывало солдат, бои с ним уносили понапрасну много жизней.