Корабельный состав вполне мог установить блокаду всего побережья. Бесполезно было держать войска в десятках укреплений. Достаточно было их свезти в два-три места — Геленджик, Сухуми, Редут-кале. Петербург опять отмалчивался. Меншиков вспомнит об этом десять лет спустя, но как говорят — назевается, так и воды нахлебается.
Испытание властью
Властители всегда выбирают ближайших помощников себе под стать. Иногда они достаются им в удел от предшественников, к примеру, как Нессельроде. Других они находят сами, подобно князю Меншикову. Оба стали фактически бесхребетными поводырями ослепленного властью и мнимыми успехами царя в эпопее, позорной для России, в Крымской войне.
В военной иерархии высшие должности тоже достаются по разным критериям. К примеру, злосчастный маркиз Траверсе, пробравшись всеми правдами и неправдами на пост министра, рушил флот семнадцать лет.
По-другому стал главнокомандующим Михаил Кутузов. Помазанник Божий вынужден был против своей воли поставить именно этого русского полководца во главе армии в грозный для России час.
В какой-то степени военная карьера и Михаила Лазарева сложилась лишь благодаря его выдающимся способностям. Царь при всей своей ограниченности сумел-таки разглядеть в нем незаурядную личность.
Испокон веков существует непреложная истина — чтобы узнать человека, надо дать ему власть. Восемнадцать лет командовал Лазарев Черноморским флотом. Распоряжался военной силой на южном стратегическом направлении России. До последнего звонка. Ошибался ли он? Конечно. Но не в существенном, не в главном.
В Николаеве Лазарева встречал новый обер-интендант генерал-майор Сергей Бровцын. Первый обход флотского хозяйства с новым командиром заставил попотеть Бровцына. На верфи Лазарев даже не зашел в контору, а проворно взбежал по трапу на достраивающийся стодвадцатипушечный линейный корабль «Варшава». На палубе его встретил начальник корабельных инженеров полковник Иван Осьминин. Бровцын почти успел догнать адмирала, но он скрылся в люке. Почти три часа моталась свита за своим начальником по всем палубам, помещениям от нижнего трюма до верхней палубы, с кормы до носа. Добрую сотню помещений и устройств осмотрел наметанным глазом. Для него это было обычным делом со времен переделки «Мирного», «Крейсера», постройки «Азова». Корабелы такого раньше не видели. Мастеровые рабочие трудились кое-как, где-то подремывали. Приказчики редко, раз в неделю, заглядывали на корабль. Появление такой делегации всполошило всех. Лазарев не только смотрел, но и щупал руками, пробовал на крепость, спрашивал…
Десятки замечаний записал Осьминин в блокнот, начиная от переделок по корпусу, замены плохих конструкций, перемены всего парусного вооружения. «Варшава» выходила первой под его крылом. Негоже было лепить этот корабль комом.
— В чем причина множества прорех по железным изделиям, особенно по кницам, наугольникам, битенгам? — спросил Лазарев главного корабела. Он являлся строителем «Парижа». Вспотевший Осьминин развел руками:
— Все железные поделки производятся на литейном заводе в Херсоне, ваше превосходительство. Там вся задержка.
Лазарев недоуменно поднял брови. «Как же так, верфи в Николаеве, а литье в Херсоне?» Он поманил адъютанта, лейтенанта Константина Истомина:
— Константин Иванович, поезжайте в порт, командиру «Резвой» передайте — часиков через пять отправляемся в Херсон.
На следующее утро та же свита семенила за Лазаревым на литейный завод в Херсоне. Мастеровые за всю жизнь свою не видели вблизи такого скопления генеральских мундиров. Лазарев дождался очередной плавки, жидкий металл брызгал во все стороны. Нахмурившись, подозвал начальника завода и Бровцына. Показал на мастеровых.
— Ваше превосходительство, плавку вести в своих мундирах сподобно вам будет?
Бровцын сразу не понял. От открытых печей несло нестерпимым жаром. Лазарев подозвал старшего горнового в черной прокопченной одежде, прожженной местами до дыр.
— Скажи-ка, братец, одежда на тебе чья? Своя?
Тот согласно кивнул. Адмирал покачал головой, сказал Бровцыну:
— Распорядитесь и завтра мне доложите о выдаче всем мастеровым кожаных фартуков и рукавиц. И не докладывайте, что их нет, извольте сыскать…
Один из первых уроков запомнился и скоро стал достоянием публики не только в Херсоне.
В первую свою кампанию на Черноморской эскадре командующий флотом поднимал флаг поочередно на «Варшаве», «Евстафии», пароходе «Громоносец». Впервые за многие годы эскадра вышла в море, отрабатывала маневры, артиллерийские стрельбы. Все больше посматривал Лазарев на пароходы. Черный дым коптил снасти, такелаж, мачты, паруса… Но пароход неподвластен ветру. За ним будущее.
В Севастополе с командиром порта контр-адмиралом Кумани обошел все побережье, объездил на пролетке по берегу все гавани от Килен-бухты до Карантинной. В Корабельной слободке и Ушаковой балке, над Южной бухтой и на «Хребте беззакония» простой люд — мелкие торговцы и ремесленники, жены и вдовы матросов, солдатки, чумазая их детвора с удивлением испуганно озирались, прятались за изгородями. Эти края чиновный люд не жаловал. Кривые, немощеные, ухабистые переулки с редкими мазанками, а больше ветхими лачугами. Из-под ворот несло смрадом, у редких колодцев стояли очереди за водой.
Заглянул адмирал и в библиотеку. Она ютилась в хилой пристройке к казенному дому, в небольшой комнате с несколькими столами и поломанными стульями, книги сложены в штабеля.
Когда вышли на улицу, Лазарев спросил Кумани:
— Где же изволите, ваше превосходительство, молодому офицеру досуг проводить, сойдя на берег? В трактире? Кабацком притоне у грека-маркитанта?
Кумани отдувался: «Еще какие заботы».
— Средств на библиотеку не выделено по смете, а офицеры как-то подписку не удосуживаются наладить…
В одном из первых рапортов Меншикову Лазарев запросил средства на строительство Морской библиотеки, чтобы «отвратить господствовавшую между многими молодыми офицерами праздность, нередко ввергавшую их в такие проступки, кои даже лишали их чести».
Тут же изложил доводы о строительстве акведука для водопровода в Севастополе, а в Николаеве предписал городской думе устроить за счет городского капитала бассейн, ибо «вода продается очень дорого, так что бедный класс граждан, будучи не в состоянии покупать оную, вынужден употреблять воду из колодцев, большей частью соленую и нездоровую».
Не забыл попросить светлейшего князя помощи деньгами на обустройство парадного подъезда Севастополя — Графской пристани.
Вскоре на Мичманском бульваре заложили первый памятник Севастополя. Нескладно и незавидно сложилась судьба бывшего командира легендарного брига «Меркурий», капитана 1-го ранга Александра Казарского. Вызволенный царем в Петербург, произведенный во флигель-адъютанты, он стал предметом мелкой зависти и грязных придворных интриг. Несколько загадочной оказалась и его преждевременная кончина в прошлом году, в возрасте тридцати пяти лет. Лазарев хорошо помнил его недавнюю распорядительность в Одессе при отправке десантов в Босфор.
Офицеры-черноморцы решили увековечить память героя, провели подписку на памятник. Откликнулись Балтика, Каспий, другие места. Монумент взялся изваять Александр Брюллов, брат именитого художника…
В Николаеве главному командиру флота вскоре выпало первое испытание на прочность моральных устоев.
Многим на флоте не пришлись по душе его новинки, особенно то, что вникал во все дела. Чиновные офицеры пока держались заведенных обычаев — авось все образуется и новый адмирал поплывет по прежнему руслу. Вокруг настырно роились надоедливые, как мухи, подлипалы.
Осенью из Измаила от капитана Дунайских портов, капитана 1-го ранга Милонаса, прибыл транспорт «Утка». Капитан «Утки» лейтенант Барановский передал Лазареву, что Милонас прислал ему бочонок сельдей.
Лицо адмирала медленно наливалось краской: «И тут греки пионеры». Он крикнул клерка:
— Садись, отпиши капитану первого ранга Милонасу. — И начал с ходу диктовать: — «На прибывшем на сих днях из Измаила транспорте «Утка», — Лазарев зашагал мимо побледневшего Барановского, — доставлен мне, сверх всякого моего ожидания, от вас бочонок сельдей, о которых я никогда еще не обращался к вам с просьбой, — он остановился, — не достигая настоящей цели столь странного и даже дерзкого со стороны вашей поступка противу вашего главного начальника, я на сей раз ограничусь возвращением вам означенных сельдей с отнесением издержек, на сие употребленных, на ваш счет. — Адмирал взял письмо, мельком пробежал, кинул взгляд на смущенного Барановского, явно не ожидавшего такого поворота дела, отдал бумагу клерку. — Припиши: «Надеюсь, что вы, наученные сим примером, останетесь на будущее время в пределах должного к начальству уважения».
Лазарев подписал, сложил бумагу вчетверо, передал Барановскому.
— По приезде вручите Милонасу. — Лазарев уже отошел, улыбнулся. Затем пригласил Барановского сесть, подробно расспросил его о делах в Измаиле…
Весна 1835 года принесла первые радости. Получив очередную почту, Лазарев зашел к Авинову в хорошем настроении. Из греческого порта Пирея пришло донесение от командира корвета «Ифигения» капитан-лейтенанта Путятина. «Ифигения» был первенцем, чисто «лазаревской» постройки.
Лазарев протянул письмо начальнику штаба:
— Читай, как Путятин утер нос англичанам.
Авинов углубился в чтение письма…
Вместе с корветом на рейде Пирея, порта Афин, стоял один из лучших английских фрегатов «Портланд». Его командир капитан Прайс, видимо чем-то уязвленный, предложил Путятину посоревноваться в гонке.
Путятин понимал, что фрегат несет больше парусов, имеет фору, но рискнул, вызов принял. Знал и уверен был в выучке экипажа. Гонки продолжались четыре часа и шли с переменным успехом. За состязанием кораблей в открытом море с любопытством наблюдали с французских, австрийских, греческих судов. В конце концов капитан Прайс в четыре часа пополудни поднял флаг в знак согласия, что корвет его обогнал, спустился и ушел к острову Порос. Через неделю капитаны встретились, и Прайс предлагал устроить повторную гонку, оправдываясь тем, что он лучше ходит, но у него не почищено в доке медное днище… Авинов рассмеялся:
— Как всегда, увертки ищут, плуты английские, лукавят. Путятин пишет, что Прайс всю ночь перед гонкой с фонарями откренивал фрегат и скоблил медное днище…
С каждым днем на кораблях и в экипажах ощущали наступавшие перемены в жизни флота. Давались они непросто. Петербургские сановники были до них весьма не охочи. Начальник Морского штаба внешне благоволил Лазареву, но денег на осуществление задуманного флот получал скудно, скорее всего, многие просьбы главного командира он клал под сукно. Пришлось самому пробивать дорогу.
Хлопоты по созданию Адмиралтейства в Севастополе между тем захватили Лазарева, и большую часть времени он проводил в Ахтиарской бухте. Обошел с инженерами все бухты, облазил окружающие сопки. Лучшего места, чем в Южной бухте, для Адмиралтейства не найти. Но мешала гигантская гора.
— А мы ее уберем, сроем, — решительно сказал адмирал.
Инженерные офицеры ухмылялись за спиной. «Пятьдесят аршин в высоту глыбу свернуть, надо же такое придумать…»
А Лазарев давал уже указания начальнику инженерной команды составить проект, произвести расчеты по работам, определить смету расходов.
Февраль 1835 года был на исходе, на Южном берегу Крыма начиналась весна. Солнечным днем свежезелеными коврами пробивающейся травы засияли откосы Северной и Южной бухт, подсвеченные снизу изумрудными бликами водной глади. Лазарев задумчиво смотрел на вспененную бухту. Немного взгрустнулось, вспомнилось далекое прошлое. Вот вместе с братьями носится по крутым владимирским откосам над Клязьмой. Годы учебы в Морском корпусе, оморячивание, поначалу в водах Балтики, а с четырнадцатилетнего возраста в далеких морских и океанских просторах.
Молодым мичманом умел делать любую черновую работу за матроса, легко и ловко взбегал по вантам, лихо крепил паруса в штормовую погоду.
Русская Америка… Южный материк… И снова Тихий океан, «Крейсер». Все молодые годы в океанах и морях, под сенью вечно плещущих парусов.
А нынче перевалило за сорок. Но он оставался таким же подвижным, с молодецкой упругой походкой, только на висках прибавилось серебра седин. О нем в Севастополе и Николаеве ходили разные слухи: одни утверждали, что в молодости он без ума полюбил, но был отвергнут и дал обет никогда не связывать свою жизнь женитьбой, другие же, наоборот, возражали и говорили, что в него в свое время влюбилась молодая фрейлина царицы, но получила категорический отказ. Наконец, третьи, а среди них большинство севастопольских барышень, были уверены, что «Михайло Петрович» еще возьмет свое. Последние оказались правы.
Весна началась в заботах. Главный командир составлял обстоятельный проект и собирался к царю — добывать средства, и немалые, для строительства Адмиралтейства и на другие нужды флота и Севастополя.
Во все времена добиться аудиенции у царствующей особы было делом непростым. Да и мало кто себя утруждал такими хлопотами, тем более по заботам казенным. Каждый визит в Зимний дворец мог окончиться неблагоприятным исходом для посетителя.
Накануне Пасхи, перед отъездом в Петербург, как обычно, сообщал новости дружку Шестакову, иногда на пути в столицу или возвращаясь обратно, заезжал к нему в Смоленскую губернию:
«Собираясь в Петербург, получил разрешение приехать на короткое время. Думаю выехать дня через четыре и постараюсь пробыть в дороге все праздники, чтобы избавиться в Петербурге от придворных хлопот, — я же еду за делом, а не гулять, у меня большие затеи насчет устроения нового в Севастополе Адмиралтейства, и потому, собрав все материалы, везу их с собой. Может быть, что царь одобрит мое предложение, и тогда Севастополь будет один из лучших портов в свете».
Прошло два с небольшим месяца, Лазарев возвратился, и весь Николаев был взбудоражен. Приехал главный командир не один, а… с молодой женой.
Оказывается, по приезде в Петербург он добился лично у Николая I денег, и все пошло своим чередом. Михаил Петрович навестил своих друзей, и его пригласили на бал к одной знатной особе, где и произошло то, о чем он меньше всего думал.
Во время танцев его познакомили с молодой девушкой, в которую он влюбился, как говорится, с первого взгляда. Катенька оказалась дочерью отставного моряка, скромно жившего на пенсию. Не мешкая, на следующее же утро Лазарев был у него дома, объяснил отцу цель визита, просил руки дочери и ставил единственное условие — дать ответ не позднее следующего дня.
Все свершилось быстро, «по-лазаревски», а уже через неделю с молодой женой он уехал в Николаев.
По пути в Николаев, из Твери, от избытка чувств делил радость со смоленским приятелем: «Письмо твое последнее получил, хотя в Петербурге, но прошу извинить, что оттуда не отвечал. Занятия были гораздо важнейшие, и как расскажу тебе, то верно не рассердишься. Я женился, любезный друг Алексей Антипович, на девице, дочери бывшего некогда морским Тимофея Ефремовича Фон дер Флита… Событие сие все еще кажется мне сном! Не прошло и двух месяцев, как прибыл в Петербург нещастным холостяком, нелюдимом, теперь возвращаюсь с любезною сердцу моему добринькою женкою! — и скоро повернулся я и счастливо!»
Разница в годах нисколько не сказалась на семейном счастье. Брак оказался на редкость удачным, супруги прожили всю жизнь душа в душу. Единственный недостаток жены Лазарев подметил еще до венчания. Катенька, как ласково называл ее супруг, имела пристрастие к книгам. Любимым поэтом был Пушкин. Узнав, что есть возможность побывать в Крыму, Катенька упросила мужа съездить в Бахчисарай, полюбоваться знаменитым фонтаном, воспетым Пушкиным. Ну что же, вот и маршрут свадебного путешествия. Надо же все делать по-человечески. Отпуск на две недели, прогулка на яхте «Резвая» по Бугу, Лиману, Черному морю до Севастополя поразили воображение молодой женщины. Вся эскадра спешила увидеть создание, которому покорился «неприступный» адмирал. Десять дней в Севастополе промелькнули незаметно. Сначала съездили в Бахчисарай, а потом прогулки по бухтам, живописным окрестностям. А вечерами встречались с капитанами, друзьями. Однако это было всего один-два вечера, когда эскадра оказалась в Главной базе. Кампания была в разгаре, и практическая эскадра неделями крейсировала от Босфора до Кавказа. Негоже командующему прохлаждаться — делу время, потехе час.
Расцеловавшись с молодой женой, отправил ее на «Резвой» в Николаев, а сам в тот же день ушел к Херсонесу на эскадру. Флаг и брейд-вымпел командующего заполоскал на стеньгах «Варшавы».
На «Варшаве» Лазарев собрал командиров кораблей эскадры.
Расхаживая по салону, он жестко пропесочил за нерадивость и нерасторопность одних, похвалил других за инициативу, сметку:
— Главные дела наши начнутся скоро. — Лазарев остановился в углу, пытливо оглядел всех собравшихся, чуть нахмурился. — Крейсерство идет на Кавказе из рук вон плохо, корабли ветхи, да и укрыться им негде в шторм, матросу подолгу холодно и голодно. — Сделал паузу и продолжал: — Англичане, всем нам известно, давят на турок, за деньгами не стоят. А те творят разбой, чем дальше, тем больше. Дела эти надобно поправлять и поспешать не мешкая. Для сего прошу, господа командиры, выдать свои соображения по крейсерству рапортами…
Поздним вечером в салоне флагмана долго горел светильник. Надо поделиться с другом впечатлениями от встречи после долгой разлуки с любимой средой обитания. Только человек, испытавший проверку морем, может понять его. «Ты сам должен догадываться, до какой степени сердце, в море закоренелое, радоваться при подобных случаях может!» А вот и причина ликования — красавцы корабли, куда отправился «я на «Варшаве» к эскадре, крейсирующей у Херсонеса, отдать дань благороднейшей нашей стихии, на которой взлелеяны с молодых лет. «Варшава» ходит лучше всех кораблей, выбили из нее 8 узлов в крутой бейдевинд, и смотрит во всех отношениях кораблем царским, каких в Балтике никогда не видывали, да и в Англии тоже…»
После «Варшавы» командующий поднял брейд-вымпел на пароходе «Громоносец». Здесь больше независимости от волны и ветра, свобода маневра курсом и скоростью.
Служба у берегов Кавказа не баловала моряков. На всем побережье не было ни одного порта. Штормы неделями изматывали экипажи. В зимнее время бора[94]выбрасывала корабли на берег. Корабли разламывались, обледенев, гибли со всеми экипажами.
Нынешняя кампания впервые прошла успешно, без потерь. Крейсерство начали нести самые прочные и быстроходные корабли. Матросов теперь довольствовали сверх нормы даже теплой одеждой и лимонным соком. Служба у берегов Кавказа закаляла моряков. Значительно поубавилось охотников воровским путем проникнуть к горцам. Но в сердце командующего ноет, как заноза, беспокойство. Нет-нет да высказывал тревогу Авинову:
— Нынче ты читал в «Ведомостях» о речи Кодрингтона в парламенте? В Англии многие желают войны с Россией, из зависти, что мы столь быстро шагаем вперед. Мое твердое мнение складывается, что схватки с англичанами нам не миновать, весь вопрос во времени.
Авилов разделял настроение начальника и товарища:
— Ты прав, англичане не смирятся с тем, что мы хозяевами стали на Черном море. Только бы повременить, нам на ноги встать. В Петербурге должно нам больше внимания уделять.
Лазарев досадливо отмахнулся.
— Ты же знаешь, сколь я об этом твердил Меншикову и государю в последний раз напоминал. Они как бы согласны, но средств не дают в достатке. — Лазарев потер лоб. — Пошлю князю официальное письмо на случай войны, чем черт не шутит.
Из письма Лазарева начальнику Главного морского штаба Меншикову от 26 марта 1836 года: «…касательно атакования неприятеля, ежели он появится в Черном море, высадки неприятелем десанта на берега, нам принадлежащие, и защиты Севастополя с той целью, чтобы нанести неприятелю наибольший вред…
Успех сражения, чтобы суда, флот наш составляющие, были укомплектованы вполне командами, положенными им по штату…
Ежели проход в Черное море будет с турецкого согласия и главнейшая цель Англии и Франции будет нанесение решительного удара на Севастополь и истребление флота, тогда при флоте сильнейшем нашего они в состоянии будут высадить в Крым десант весьма значительный.
Но, однако же, достижение Черного моря с флотом, имеющим сильный десант, а следовательно, и огромное число купеческих судов, сопряжено при господствующих в Дарданеллах и Босфоре NO ветра с большими затруднениями и немалой потерей времени. Следовательно, лишь только посажение войск на суда в Тулоне или других портах Средиземного моря сделается известным, то войска наши всегда будут иметь время заблаговременно соединиться в Крыму, или там, где назначено будет, для отражения всяких неприязненных покушений неприятеля…
Флот должен принять главнейшее участие в могущем быть сражении при нападении на Севастополь. В противном случае, можно сказать, что ворота им будут отворены».
По сути, Лазарев заложил основы стратегического плана, активного отпора даже превосходящему противнику. Излагая свое мнение о мерах по укреплению Севастополя, он с первых шагов практически приступил к оснащению Главной базы крепостной артиллерией, но на все нужны деньги, и осенью Лазарев «перехватывает» императора во время его поездки на юг России.
В провинциальном городке Чембары, близ Пензы, Николай I подлечивал сломанную в путешествии ключицу.
Лазарев воспользовался «веселым расположением духа» императора и в первую же встречу изложил нужды флота по строительству Адмиралтейства и укреплений. Доложил о большом некомплекте матросов на кораблях, нехватке кораблей для патрулирования берегов Кавказа. По каждому пункту представил в «записках отдельно для каждого предмета». Через день государь, прохаживаясь по двору, подозвал Лазарева:
— Везет тебе, Лазарев. Получишь три миллиона из турецкой контрибуции для трех кораблей. Еще миллион даю для работ по новому Адмиралтейству. Кстати, кто из инженеров в Севастополе присматривает за производством работ? — Часто император щеголял своей якобы компетентностью в делах инженерных.
Лазарев раздумывал недолго.
— Ваше величество, в Севастополе военных инженеров мы не имеем, а цивильная строительная часть находится в самом жалком состоянии и требует преобразования.
Николай вскинул брови.
— Напиши об этом князю. А что ты предлагаешь для доброго комплекта судов флота служителями?
Давно вынашивал Лазарев планы подготовки исправных матросов для корабельной службы.
— Проблема сия, ваше величество, может быть решаема увеличением числа кантонистов в каждом флотском экипаже. Из юнг вырастут матросы, каких лучше желать невозможно.
— Многовато ты хочешь, где же взять столько кантонистов?
— Увеличением поселений близ Севастополя отставных матросов.
— Где и как? — не понял сразу царь.
— Ваше величество! Многие выходцы из балаклавской колонии греков служат на наших судах без подданства России, и проку от них мало. Они имеют большие связи и родство с теми, кто проживает в Балаклаве. А балаклавские греки известны только своим винокурением и контрабандной торговлей. Смежность их с Севастополем очень вредна, и Севастополь от них ни малейшей пользы не имеет.
Император прервал Лазарева:
— Что же делать?
— Ваше величество, не благоугодно ли будет приказать дать им другие места на Кубани или где ваше величество решит, а места балаклавские, как тоже дарованные, отдать отставным матросам. Их дети могли бы поступать во флот, Севастополь получил бы всякого рода дешевое продовольствие, и прекратилось бы удорожание жизни.
— Все это так. Я знаю, что греки совершенно бесполезны. — Но царь отделался по-хитрому. — Переговори об этом с Воронцовым. Ну что, все у тебя просьбы?
— Ваше величество, близ Севастополя открыты недавно целительные грязи. Многие служители на кораблях, особенно в Абхазской экспедиции, страдают ревматизмами и прочими болезнями. Не благоволите ли, ваше величество, для поправки здоровья таких служителей соорудить лечебницу?
— Ну что ж, пожалуй, только ты отпиши обо всем подробно князю Меншикову.
Когда Лазарев уже откланивался, Николай I предупредил:
— Имей в виду, на будущий год я предполагаю побывать у тебя в Николаеве и Севастополе. Подготовь эскадру к смотру.
На обратном пути Лазарев встретил Воронцова, передал содержание разговора и указание царя. Воронцов нахмурился. Он являлся полновластным хозяином Крыма и не терпел, когда кто-нибудь без предупреждения вторгался в его епархию.
— Чем вам греки насолили, ваше превосходительство? — недовольно сказал Воронцов.
Но Лазарев не сдавался и вскоре сообщил Меншикову о встрече с царем, попросил князя помочь: «Ваша светлость сделает величайшее для Севастополя благодеяние, ежели примет в сем участие и обратит полугреческий Крым (в особенности Севастополь) в страну русскую».
Быть может, несколько категорично взывает Лазарев, но, видимо, в самом деле не одному ему здорово насолили.
После встречи с царем Лазарев спешил в Николаев. Весной, в мае, он стал отцом, появился первенец — дочь Татьяна.
Кампания 1836 года заканчивалась, поутихли страсти англичан и французов у Дарданелл, корабли начали разоружаться. К Лазареву обратился Матюшкин. Его «Браилов» стоял на стапелях, готовый к спуску.
Вечером в каюте адмирала он увидел раскрытую книгу. Лазарев показал ее переплет.
— Для отдыха и наслаждения в свободную минуту «Камчаткой» Крашенинникова увлекаюсь. Не хуже пушкинских поэм читается. Поневоле те чудные края манить начинают.
Лазарев затронул чувствительную струну командира «Браилова»:
— Откровенно, мое сердце наполовину здесь, на кораблях, а другая там, на Севере. — Матюшкин слегка вздохнул и перешел на официальный тон: — Ваше превосходительство, позволения прошу взять отпуск а Петербург, у нас, по традиции, девятнадцатого октября нынче юбилейная двадцать пятая по счету встреча лицеистов. «Браилов» на днях сойдет со стапелей, а после этого мне убыть дозвольте, быть может, успею.
Лазарев, обычно всегда сосредоточенный, в заботах, радушно посмотрел на командира «Браилова»:
— Ну что ж, товарищество юных лет дело святое, по себе знаю. Добро, поезжайте после спуска фрегата. Только, чур, не забудьте все оформить как положено, рапортом на один-два месяца. А то попадетесь в столице на глаза жандармскому офицеру, хлопот не оберемся.
Заботы с новопостроенным кораблем задержали, к лицейской годовщине Матюшкин опоздал и добрался в Петербург только в начале ноября. Но с Пушкиным все-таки встретился в день рождения «лицейского старосты», Михаила Яковлева, у него на квартире в доме у Екатерининского канала.
Пока ждали Пушкина, Яковлев рассказал Матюшкину о юбилейной встрече:
— Собралось нас одиннадцать человек, как всегда, было шампанское, шумно, но не так весело. В пятом часу пришел Пушкин, извинился, но вид у него был встревоженный и задумчивый. Потом он, после очередного тоста, как-то сбросил с себя печаль, захотел прочитать что-то новое. Все стихли, он развернул бумагу и начал прекрасной строфой: «Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался. И тесною сидели мы толпой».
Затем он вдруг замолк, слезы покатились из глаз, положил бумагу на стол и сел в углу на диван. Мы его не тревожили, но сам он был расстроен чем-то сильно…
День этот запал в память Матюшкина на всю жизнь, поистине роковой день — их встреча с Пушкиным оказалась последней. Из гостей у Яковлева никого не было, кроме Матюшкина и князя Эристова, недавнего приятеля поэта.
После обеда, когда принялись за шампанское, Пушкин вдруг вынул письмо и протянул друзьям:
— Посмотрите, какую мерзость я получил!
Это была очередная сплетня о его жене. Сведущий в этих делах Яковлев, директор типографии «его величества канцелярии», рассмотрев внимательно подметное письмо, заметил, что оно написано на бумаге иностранной и, видимо, принадлежит какому-либо посольству. Кстати, на конверте высокая пошлина проставлена.
Расставались грустно.
Матюшкин немного задержался, и, когда остались вдвоем, Яковлев открыл ему подноготную травли Пушкина, грязной клеветы и инсинуации вокруг имени его жены.
— Дело это давнее. Главные ядовитые стрелы в Александра летят от министра Уварова, из осиного гнезда, салонов графинь Нессельроде и Белосельской. Ныне замешана честь Пушкина. Поручик Дантес, французский эмигрант, в открытую волочится за красавицей женой Александра, Натальей. Беды не миновать. Прошел слух, что Пушкин вызвал на дуэль оскорбителя. Ты не знаешь Пушкина. Для него превыше всего достоинство и честь.
Все это поведал Лазареву Матюшкин, возвратившись через месяц в Севастополь. Тогда еще никто не предполагал, что дни Пушкина сочтены…
Февраль следующего, 1837 года в Крыму выдался холодный, морозило.
Лазарев приехал в Севастополь посмотреть за ходом работ в Адмиралтействе. Над Корабельной бухтой парило, и корабли на рейде будто плавали в облаках. Команда фрегата «Браилов» готовилась к корабельному празднику — годовщине закладки корабля. Рано утром в каюту командира без стука ворвался его товарищ, командир «Невы» Панафидин.
— Пушкин убит! — крикнул он.
Ничего не понимающий, ошеломленный Матюшкин как во сне читал письмо брата Панафидина…
Час спустя борт «Браилова» окутался пороховым дымом. По приказанию Матюшкина над бухтами, безлюдными холмами и улицами Севастополя, оповещая жителей, прокатился грохот прощального салюта…