Чтобы Афгану было удобнее, он в самолете сел в кресло у прохода. И сразу понял - не терпится. Самолет долго гонял по взлетным дорожкам, наверняка хватило бы кругом объехать весь Ташкент, наконец косо роняя с крылье сожженные солнцем кусты, поднялся. Сашка закрыл глаза. Сердце, сердце летело впереди самолета. Бог с ним в какой город, важно, что домой.
- Какая хорошая собака... какая красивая и умная, - баском успокоения и понимания произнес кто-то рядом.
Сашка глянул.
Склонившись к Афгану, стоял в проходе мужичок лет под пятьдесят, невелик росточком, простенько одетый, таких на Руси - тьма. Волосы седоваты, лицо натруженное заботами да глаза, хлебнувшие за жизнь горького и соленого вдосталь...
- Вы смотрите, не очень, - предупредил Сашка. - Ему руку отхватить - скорее, чем подумать. Зажмуриться не успеете!
- Нет, меня они, собаки, уважают, - беззащитно поднял на него глаза мужичок. - Правильных они никогда не кусают, - и свою рабочую с грубыми ребристыми ногтями руку положил Афгану меж ушей. Тот поморщился, но не более. Сашка удивленно воззрился на незнакомца. Умение Афгана разбираться в людях он уже успел оценить.
Мужичок легко его понял:
- Голос надобно иметь особого складу... Мы с Василием Андреевичем, сын мой, - необычным образом представился мужичок, - двоих таких из мальков в красавцы вывели и на уголовную службу сдали. - Он присел перед Афганом на корточки и, поглаживая пса, словно ему одному и рассказывал: - Третий, последний, у нас особливо хорошо поспел: и след берет, и что спрячешь сейчас тебе находит, а уж умный... Вот с ним парень мой и пошел служить в Афганистан. Оно верно. Вдвоем с земляком, я мыслю, всё легче будет... А чего это у собаки с лапой?
- Не торчите в проходе, гражданин неизвестный, - побрезговала тут мужичком толкавшая перед собой тележку с лимонадом стюардесса. - Собак понаставили... Проходите!
- Старлей,- отнесся Сашка к сидевшему обок служивому. - Не в службу, а в дружбу... Я тут в хвостовом салоне пару свободных мест видел... Не пересядете? 3накомого старого встретил...
Мог и не подчиниться. Что ему майор Гримм? Подчинился.
Церемонно сунулся Сашка помещать на освободившееся место нового знакомца. Кто он, черт возьми? Мужичонка-собачник? Или, нет, именем Андрей, отец воина Василия!.. Но тот обе руки поднял ладонями вверх:
- Какой скорый! Погодь, за скарбом схожу.
Скарбом называл он побитый фибровый чемоданчик и розовую веревочную авоську, перевязанную большим узлом с газетным кульком и бутылкой. Умостившись, мгновенно выставил на откидной столик водку и закусь,оковалок белоснежного сала с прорезью - домашнего! Огурцы, подмятые в дороге, с веточками укропа - домашние! Хлеб - русский, ржаной, черняшка! Защекотало в ноздрях, Сашка сглотнул слюну. Пахло все! Едой пахло, а не хлоркой, как в Афгане, будь он неладен.
Первый добрый ломоть сала Андрей передал Сашке.
- Ты угости собачку-то. А чего у него с ногой, в самом деле?
И сразу перестало щекотать в ноздрях. Исчез запах.
- А лапу, милый, оставила моя собака там, куда твой сын служить пошел. В Афганистане.
?
Прямой, как стрела путь на Север держал самолет, несший на борту и Сашку Гримма, и Афгана-калеку, и нового их приятеля - Андрея. Властно и медленно шел самолет по-над облаками, которые, клубясь, стелились куда ниже. Простым казалось все и доступным. Но, незримая и подлая, в дела звериные и человеческие уже мешалась Судьба.
Как славно за выпивкой и разговорами сиделось Сашке с Андреем!
Афган отказался от второго куска сала и внимательно всматривался своими на меду настоенными глазами то в одного, то в другого. Вдруг шерсть у него на загривке встала дыбом, и он уставился в пустоту прохода.
- Чует чегой-то, - обеспокоился Андрей. - Гляди!
- Он контужен был,- успокоил его Сашка.
Дрогнули от обиды седые губы пса. Он же явственно видел незримое для других. Как дешевая вокзальная блядь, с фонарем под глазом, в нечистом тряпье кривлялась под световым табло туалета та, чье имя у людей - Судьба. Жаждущие бессмысленной крови узкие губенки ее скалились в бесстыдной ухмылке. Она знала: город, в который словно в дом свой родной летели два этих человека и собака, уже давно отдан в руки Рыле, самому передовому вождю сибирской номенклатуры. И он терзал его восемнадцатью пальцами, вцепился еще и ногами, а на руках у бедного с детства не хватало двух.
Скалилась Судьба и дергала залапанным подолом,- видела встречу этих троих с Самим, с Хозяином. Грязная ее плоть зудела от предвкушения...
Сашку, между тем, Андрей уговорил по прилету ехать жить к себе.
- Я же совсем один остался, - не жаловался, впрочем, он,- жена, посчитай сам, десять годов как померла. Сын теперь на службе пристроенный. Даже собаку увез... А дом... он пустым стоять не должен! У правильных так не бывает... Скажи, собака!
Чего тут думать? Сашка согласился.
Когда самолет приземлялся, по трапу Сашка Гримм спускался так, словно вся толпа, валившая следом, придана была ему в свиту.
Валившегося с ног от усталости Афгана вел Андрей, и Афган явно этому не противился.
Сибирский город, принявший их на свою грудь прежде, не обинуясь, назвали бы "городом Ни. Ныне зачем это? Всякий и так знает, что такое город. В центре - Обком, перед ним - памятник Ленину, указующему монументальной кепкой в даль, остальное - как везде. Площади, проспекты, заводы, театры, магазины и стадионы. Была, правда, одна местная особенность - Зареченекий район, бывший лачужный и бродяжий Шанхай. Теперь на тенистых улицах стояли веселые ухоженные дома из несокрушимого таежного леса - благодать! Именно здесь и жил Андрей в немалом собственном доме.
Сашке очень понравилось. Будто воротился не только домой, но и в детство. Так и чудилось, вон на той лавочке - пиджак нараспашку - не отец ли? А за тем окном, сквозь занавески озабоченная девичья тень -не Варенька ли? Словно уже приехал в Шадринск к родителям.
Андрей, все просивший называть его Андрюхой - "привык уже" - без всякой рисовки распахнул передним дверь в комнату на два окна, зажег свет. Сашка ахнул. По стенам - обои в розовый цветочек, некрашенный, скобленый пол, герань на подоконниках... Сашка даже не помнил поблагодарил ли хозяина. Быстрее, чем по команде скинул обмундирование, взлез на высоченную кровать с горой подушек и уснул. Уснул, как, наверное, тысячу лет не спал.
Поутру, лишь механически побрившись да хватив водицы из ведра на кухне, Сашка отправился в штаб летного подразделения, куда был прикомандирован.
На этот неяркий ранний час сыскался там только чей-то заместитель, капитан.
- Должны ведь были явиться еще вчера,- заметил он, просмотрев поданные бумаги.
- Самолет задержали прибытием. Прибыли после ноля часов. Пережидал на лавочке, на вокзале.
Сколько мог скептически осмотрел капитан его, отглаженного и выбритого.
- На лавочке?.. На вокзале?..
- Лавочки тоже бывают разные, товарищ капитан,- не сморгнул Сашка.- Мне досталась та, что поудобнее.
Слово за слово, разговорились об Афганистане. Капитан хотел знать все!
- Все не может знать и сам Господь Бог.
- Но все-таки, как по-вашему, что это? Политическая ошибка? Слабоумие престарелых вождей? Или... может, предательство?
"Что тут с ними со всеми произошло? - не понял Сашка. - С резьбы съехали?" Он знал, понятно, о том, что генсеком недавно стал Горбачев, слышал и похожее на пароль словцо "перестройка", но на войне обо всем таком не раздумаешься.
- Это - обыкновенная геополитическая стратегия, капитан, - собранно ответил он. - Иметь на своей границе раздираемую бандами страну мы не можем. Рано или поздно грязь из кипящего котла хлынет к нам. Разумнее погасить под этим котлом огонь, а уж законно это или нет - дело десятое. С точки зрения американцев, конечно, незаконно.
-Вы серьезно?
- А вы полагаете, что здесь представляется случай от души пошутить?
Капитан и впрямь хихикнул.
- Да нет.
Осторожно поглядывая на Сашку, он предложил ему совместное чаепитие.
- Вот это с удовольствием.
За чаем Сашка мягко сообщил ему, что по каким-то канцелярским недоразумениям не может сразу после Афгана съездить к родителям в Шадринск, задержали почему-то отпуск. Так же искоса погладывая, капитан сказал, нет проблем, через пару дней будет предоставлен, а за это время решится и вопрос с жильем.
- Жилье я нашел.
- Тем более, - обрадовался капитан. - А сейчас, майор, вы можете идти по своим делам. Сегодняшний график начальства не предусматривает.
Раздумчиво хмыкая, Сашка вернулся домой, Андрюха был на работе. Афган, привыкший к его неожиданным уходам во всякое время суток, утром лишь слабо постучал хвостом об пол, сейчас он обрадовался бурно, безудержно. Все, все он понимал, уже доподлинно знал, что земля, на которой они очутились - родная, незаминированная. Он же самый что ни на есть русский, - этот израненный, без лапы пес песочного окраса. Сашка нагнулся его погладить и увидел - глаза-то в тоске. «Ах ты зверь мой...» Он сел перед ним на пол, и они наговорились, кажется, обо всем. Об одном не смог рассказать ему Афган, о той площадной девке, которая плясала близ туалета в самолете. О Судьбе.
И Сашка спокойно переоделся в гражданское, что всю его афганскую войну мирно пролежало на армейском складе в Ташкенте и, случись что, могло достаться невесть кому. Заглянул в волнистое, во весь рост, зеркало. Оттуда ему уверенно улыбнулся бронзовозагорелый красавец в синем однобортном костюме. Сорочка. Галстук. "Рее будет на высоте,- сказал он Сашке. - Ты ведь знаешь". "Знаю,- ответил Сашка, оставил Андрюхе коротенькую записку и пошел со двора.
Влекло куда-нибудь в центр, где люди в штатском, женщины, деревья, дома, русские ничего не выпрашивающие дети... Доехал. Вышел на остановке - "площадь Ленина". День окружал, каких давно не видывал, а время года было вообще непонятно. По календарю - конец сентября. Он в костюме - нормально, но вчера было теплее и солнце, сегодня пасмурно... Прошел пару кварталов. Дома, дома, там-сям тронутая желтизной листва. Свернул за угол, глянул на табличку - "переулок Ильича". Переулок оборвался не успев начаться. Вышел на неширокую приглядную улицу, называется - "Марии Ульяновой". Усмехнулся: а есть, есть выбор! И вдруг наглядно, точно фотографию поднесли, вспомнилась тоска, в главах у Афгана... Собственными глазами ощутил ее, она как бы теснила их...
Бесцельно кружа все близ площади Ленина,проходил несколько часов. Иногда присаживался покурить где-нибудь во дворе. Стало смеркаться, и робкий дождик пустился покалывать лицо. Жаль, забыл, какие звезды стоят над Россией… Прямо через дорогу зажглась рваная надпись: ресторан. Узал как зал. Народу - кот наплакал. Сел. И никем не замечаемый, сидел долго, до того долго, что стало зябко и неуютно, как если бы остался под дождем. Как дар Судьбы, все-таки появился официант.
- Бутылку коньяку и шоколадку, - сказал офицер Александр Гримм.
- Товарищ, - раззявился официант. - Так не положено. Берите с мясом. Иначе спиртное не отпускаем.
- С мясом так с мясом,- ответил Сашка. У него были свои представления о природе вещей, для него крыса - не зверь, официант - не человек.
Он посмотрел на услужающего, как синее сверло вогнал тому между глаз: - Тогда быстро!
- Я же еще и виноватый...
Тем часом народу в зале незаметно прибыло. Зазвучал нервический женский смех, зазвякали приборы. Добавили свету, и стало видно, что в зале на возвышении сонно копошится оркестр. С первыми его хриплыми звуками по краю помоста запрыгало нечто человекообразное, уже чем-то знакомое. Чем же? Но покамест не мог Сашка сосредоточиться - отвык. Его отвлекла невдали приметная пара: остроморденький дохлый сопляк и броская белокурая дива, гордо поводившая низко открытыми грудями. Сопляк горячо теснил спутницу куда-то вглубь, дива же, манерно упираясь, сносила его чуть ли не прямо на Сашкин столик. С радушнейшей из всех своих улыбок он привстал:
- Милости прошу!
А ему уже и принесли: и коньяк, и шоколад, и что-то бурое, должно быть, "мясо".
- Видишь, здесь уже принят заказ, придется долго ждать,- упирался сопляк.
- А нам не к спеху, - явно рассчитывая на Сашку, произнесла дива и плотно уселась аккурат напротив. Сопляку пришлось подчиниться.
За спиной безнадежно грянул оркестр, и зателепался между его звуками бесполый, словно вывернутый наизнанку голос. - Песня. Сашка налил всем коньяку.
- Весьма признателен,- молвил он,- что не оставили в одиночестве. Предлагаю старомодный и надежный тост за знакомство.
- Ах как это ностальгично и к месту,- щебетнула дива, а сопляк, хмуро опрокинув рюмку, снялся с места и заюлил в сторону кухни.
- Он всех здесь знает, - доверительно продолжала дива. – Сейчас нам мгновенно накроют стол.
- Шоколад, - протяженно посмотрел на нее Сашка. Что его еще до сих пор от души удивляло, так это - женщины... Только и слышишь от них - любовь, любовь... А коснись до дела - есть одна вечная несыть, бездонный травяной мешок, неотступная жажда грести под себя и в себя. Хороша любовь!.. Вот и сейчас он же отлично видел, как под его тяжелым взглядом разом вспухли у дивы веки, загадочно сощурив глаза, как завлажнели их края, как в этой влаге поплыли зрачки...
- Шоколад возьмите, - словно знакомы они были тысячу лет, предлагал Сашка и улыбался, потому что женщину заводило по стулу сразу от двух желаний: ей нужен был он, но не упускать же и шоколад...
... В оазис Джалал-абада,
Свалившись набок, "Тюльпан" наш падал, - тем же пустым голосом, но уже в другом ритме застонало у них за спиной, и Сашка обернулся. Ах вон оно что! Как же он раньше не заметил? Прыгавшее по сцене существо было с обритой наголо головою и в обильной смоляной бороде. Чистый душман! Наперсный, священнический крест на черном нейлоновом шнурке, как у вора, елозил по брюху, а красное поле рубахи на манер орнамента было испещрено столбиками синих закорючек. Столбики не были декоративной бессмыслицей. Это была надпись. Сашка знал. На пушту она звучала: "Салам абад интеклаль-и-Афханистан!” По-русски сказать -"Да здравствует независимый Афганистан!" Под эти крики он едва не попал в плен... Снизу вверх, как в пустыне от жары, дернуло перед ним воздух.
- Простите, на одну минуточку,- сказал он белокурой. - Музыку хочу для вас заказать.
Неторопливо тронулся. По пути глаз уже ловил всякое стороннее движение... Нет, ничего. Он остановился прямо напротив солиста, по-прежнему кричавшего о "Тюльпане". Глаза пришлись как раз в уровень крупного серебрянного креста. Левой рукой Сашка взял крест, начал наматывать шнурок на кулак, и бритая голова певца скользнула мимо его глаз вниз. Ему пришлось опустить левую руку. На колени обвалился певец, страшно захрипел, и его бесстыжие глаза, блестящие, как два каштана, полезли вон из орбит. /у
- Я приглашаю вас на рюмку коньяку, -эти обезумевшие каштаны произнес Сашка и поволок добычу за собой.
- Гляди, гляди, это же бард из столицы!.. Сам Мешковец с кем-то идет! Ура! - Загомонили под водку за несколькими столиками в центре зала, где был притушен свет и было трудно разобрать, что происходит.Похоже, народ весьма мирно и обыденно воспринял случившееся. В проходе, однако, вынесло на Сашку любителя в плащике. Он держал на изготовку нечто вроде фотографии и ручку.
- Пожалуйста, - ничего не замечая, запричитал он, - черкните хоть одно слово на память...
- Кыш! - громыхнул на него Сашка и того пощадила танцующая карусель у эстрады.
За их столиком сопляк уже сосредоточенно распоряжался многочисленными бутылками и тарелками, в забытьи удовольствия причмокивал. Напряженно сидела белокурая, распространяя вокруг терпкий запах женского горячего ожидания. Как взятого с бою "духа", свалил Сашка онемевшего барда на свободный стул, собранно сел сам, отпустил с кулака шнурок. Бард сипло и долго икнул. Было видно, что разом вспухший язык ему мешает, он беспрестанно сглатывал.
- Обслужи,- выразительный взгляд Сашка перевел с остренькой мордочки сопляка на бутылки и фужеры.
- Какая честь,- присвистнул сопляк, ловко разливая коньяк на четверых. - Флагман авторской песни - Арнольд Мешковец за нашим столом!
Давно хотел с вами познакомиться... Я - Илья Мозгляков, политолог. - Он значительно помолчал и, зайдя за спинку, стула по-хозяйски покрыл ладонями груди белокурой. - Моя невеста - кандидат психологических
наук Алёна Зотова, для вас - просто Аля, а это... это, - отомстил наконец, едва глянув в сторону Сашки, - Наш случайный ресторанный знакомец... Я, знаете, даже не запомнил... Представтесь, пожалуйста, сами...
- В таком разе, я - философ Хома Брут,- отозвался Сашка и бросил в рот кубик шоколаду. Сейчас густая сладость разойдется во рту и, может быть, вернется ощущение мира, довольства и добра. Лопатками ощущал он со всех сторон что-то пронзительное, словно не в ресторане баловался, а сидел в засаде.
Ох и жрали же здесь! Уже не то было время, как недавно, никто не в томительном ожидании, официанты так и мелькали туда-сюда. Закуски приносились скопом и быстро, так же быстро и скопом уничтожались и заменялись на другие. "Можно подумать все они здесь после боевой операции", -оглядывался Сашка. В многочелюстном жевании была даже какая-то единая ритмика. Пили, впрочем, тоже со смаком. &ы^с, Сашка глазам своим не поверил. Хлюпая и булькая, полузадушенный бард, хоть бы тебе что, высадил фужер коньяку и, нелениво соорудив бутерброд с икрой, понес в широко распяленный рот, только ручонка малость подрагивала после недавнего...
"Ах ты ж нелюдь!" Сашка осторожно переставил подальше свой невыпитый бокал и ладонью вогнал барду в пасть его любимый бутерброд... На! Целиком!
Так, хотя бы за одним их столиком чавканье прекратилось. Илья Мозгляков, политолог, от неожиданности подавился, нервный, закашлялся аж слезы по щекам. Женщина же, белокурая дива, кандидат психологических наук, взялась нежной, нездешней улыбкой, манящей и загадочной. "Еще бы! Небось, думает, что это я ради нее выпендриваюсь!" Не вставая, стул с бардом Сашка от стола отставил - виднее будет, спросил у сидящего с набитым ртом и выпученными глазами:
- В этом бардаке ты - бард, на брюхе у тебя - православный крест, на рубахе - душманские лозунги. Так кто же ты на самом деле, бес?
Тот долго и крупно глотнул, глаза сделались осмысленными и злобными.
- Русский интеллигент, - почти выкрикнул он полым своим голосом. - Помогите! Убивают Арнольда Мешковца!
- Помогу, - кулаком по спине Сашка вышиб из него остатки сознания. Он уже, кажется, не владел собой. Заплаканная мордочка политолога попалась в поле его зрения, и он уже готов был снести ее прочь, но на плечи ему, жаркие, легли женские руки.
- Умоляю вас, Хомушка! Вы же - философ, - прямо в губы ему шептала эта... как ее... психологический кандидат... Алёна, что ли? Дива, одним словом. - Пойдемте танцевать! Идемте же... Идемте...
Посторонний, равнодушный смешок разобрал Сашку: "Хомушка! Вы же - философ." Психолог! Кандидат! Что она, Гоголя не читала?!
Он сам не заметил, как, ведомый, очутился в самой гуще пляшущей подле оркестра толпы. Музыка, пусть и лишенная флагмана авторской песни, гремела с неиссякаемой силой. И диктовала, командовала. Он уже положил своей спутнице руку на талию, привлек к себе, но гибкая, как змея, она вывернулась.
- Что вы, что вы. Нам надо бежать! Здесь нельзя оставаться. Вы не знаете этого человека, Ильюша Мозгляков способен на все! Он, я уверена, уже вызвал сюда милицию...
Смелому не нужно объяснять очевидное. Никаких Мозгляковых, никакой милиции, конечно же, не боялся Сашка. Но тогда, останься он, бой будет продолжаться... Может, хватит? На Родине-то? Дома?.. Он развернулся к выходу.
- Нет, - крепко перехватила его под руку Алёна. - Лучше здесь.
Они быстро прошли через кухню и оказались на улице именно в тот момент, когда, мигая синим огнем, милицейская машина уже вываливала ко входу ресторана наряд.
Сашка вдохнул сырой воздух полной грудью. Дождь кончился, и во тьме, под вереницей фонарей таинственно курилась легким ночным туманцем широкая, уходящая вдаль улица. Время вдруг показалось Сашке столь прекрасным, что захотелось налить его в граненый стакан чистейшего стекла, поставить перед собой и смотреть, как в нем преломляется свет, смотреть, не отрываясь.
- Такси, - задумчиво обратился он к прошуршавшей мимо легковушке,
- Зачем? - улыбнулась Алёна. - Вы же совсем ничего не знаете. Нам в следующий дом.
Совсем иными глазами видел ее сейчас Сашка. Не ресторанная дива, легкая на ногу белокурая потаскушка, а человек навсегда заблудившийся шел обок. Это же так безнадежно и ясно. Под неумолчное чавканье и скрежет вилок век будет надсаживаться то здесь то там расхожая музычка, и век будет человек этот кружить вокруг да около. Да, низок и откровенен вырез ее платья - с красотой не поспоришь, но что это за красота такая, что застит она человеку очи, и собственную жизнь не может он разглядеть?..
Но сиюминутную, победнуго дробь выбивали по ночной мостовой Алины каблучки, и воина, все примечающего, ничего не забывающего, подавил в себе Сашка. Пошел под эту дробь, куда вела.
А в Заречье, обреченно и отчаянно, всю ночь выл Афган. В клочья рвал свою душу израненный пес, и старый собачник Андрюха не знал, что делать.
Андрюху не больно обеспокоило отсутствие Сашки-майора - дело молодое, военное, сам таким был. По дождичку придя с работы, он со вкусом отобедал и еще успел по-доброму поговорить с Афганом и налил ему полную плошку настоявшейся юшки из чугунка. Пес уважительно слушал человека, постукивал хвостом по полу. Стемнело. Крохотными копытцами молотил осеннюю мглу за окнами мелкий дождь. Все не возвращался Сашка. Лежал Афган у дверей, вздрагивали иногда чуткие уши. Ушел дождик в иные земли, и по радио заиграли гимн - полночь. Пес с маху бросился грудью на дверь.
- Зверушко мой, - попробовал окоротить его Андрюха. - Гляди чего дам?
Куда там. Глаза Афгана зажглись зеленым волчьим огнем. Хорошо еще только рычал он на Андрюху, не бросался. Тот, поняв, что перечить без толку, отпер дверь. Пес прыгнул с крыльца во тьму и, слышно было, упал всей тяжестью могучего тела на скользской после дождя дорожке. Подвели три ноги. Поднялся и, припадая на бок, зарысил вдоль ограды, рыча и вглядываясь в пустое пространство спящей улицы, - не было нигде Сашки.
До утра не подпускал к себе Афган Андрюху. Оскользаясь меж высоких грядок и беспрестанно падая, грязный и страшный, как по заминированному участку где-нибудь в Афганистане, мыкался он по огороду. И выл. Не садясь, как все собаки, а стоя, выставив шею вверх. Не было в ту ночь луны, в бездонный слабо шевелящийся мрак Вселенной тосковал и жаловался зверь. Вспыхивали его глаза нестерпимым, первобытным огнем. Казалось, что-то непоправимое видит он своими заживо сгорающими глазами.
Знать бы что…
Давно, часа, наверное, два назад, в их с Алёной одиночество, комната вся была превращена в постель, холодно ударил из прихожей звонок. Санька на цыпочках подошел к тяжелой двери. Темно было в прихожке, и глазок не давал привычного отростка желтого свету с лестницы.Стало быть, кто-то его закрыл, стоит и ждет. Дверь отпиралась наружу. Неслышно Сашка сбросил цепочку, отвел язычок замка и со страшной силой ударил в створку ногой. Жалобно всхлипывая, кто-то покатился вниз по ступеням.
Еще более жалобно позвала Сашку Алёна из комнаты:
- Кто там, сладенький мой?
- Так, телеграмма о неприбытии, - нехотя откликнулся Сашка. Вернувшись, он полулег на ковер у тахты, налил себе вина из какой-то красочной бутылки, пил и узил синие глаза на распростертую по тахте женщину так, будто увидел ее впервые. Слава Богу, никаких неожиданностей, все, как повелось исстари: где у мужчины голова;утшщины -""ёёйэвШТи гордится она этим необычайно.
- Ты хоть "Вия" у Гоголя читала? - спросил он, морщась, кислое было вино,не хмельное.
- "Вия", миленький? - Алёна медленно развернулась на него всем телом. Лицо размякшее, бабье, а вот груди готовы к борьбе и топорщат упрямые, грубые соски. - "Вия" говоришь? Да я кандидатскую давным-давно защитила, а кандидатского минимума так и не сдала. Ильюша Мозгляков, он все может…
- Получается, добрый человек?
- Это когда как... И добрый тоже... Ну к кому захочет. Только это добро потом боком выходит... А чего это ты расспрашивать стал?.. Иди лучше сюда…
- Не гони коней.
Он налил себе еще и выпил залпом. Тоска подступала к груди, и все бывшее этой ночью умалялось, уходило за неведомую черту, крошечным делалось и лишним, как тот давнишний звонок в дверь... Однако! Не кладет
...
ни. Алёна яйца в одну корзину, всегда приберегает что-либо ж замену
Он встал и склонившись к изголовью поцеловал женщину в губы, но нежно $ она не поняла и застонала, цепко беря его в объятья. Осторожно высвободившись, Сашка резким движением распахнул зашторенное окно.
- Не надо!
Холодный рассвет, наглый и бесцеремонный, стоял прямо перед глазами. Ничего он не хотел знать. Ни нежности, ни того укромного тепла, что рождают промеж себя мужчина с женщиной. То, что тьма выдавала за тайну, он, освещая, называл помойкой. Даже звезды бледнели от его взгляда.
- Зачем ты так?.. Не надо, - по-прежнему, девочкой, пыталась тянуть Алёна, но у нее уже худо получалось.Косметика, которую не смыла она вчера впопыхах, смотрелась сейчас как следы ремонта.
- Это не я, - Сашка выпустил в пасть рассвету длинную струю дыма, и она стала ядовито розовой. - Это - утро. Видишь? Там, где мы были с тобой - уже светло. Может, нас там и не было? А?..
- Брось спички.
Алёна курила полусидя полулежа, и дрожащие ее руки роняли пепел прямо на белье. Рассвет царил в комнате. Он поделил все пространство надвое. В одной половине, розовой, стоял, привалясь спиной к подоконнику, Сашка, в другой, мглисто синей, была она. Глаз почти не видно, лица - не разобрать, так, женщина...
Она бесцветным голосом, натужно двигая резко проступившими скулами, спросила:
- Ты Рыло убить можешь?
Сашка усмехнулся.
- Рыла всегда нужно убивать, где только не встретишь.
- Нет, правда, Рыло это такая фамилия, а не просто морда. Он у нас в городе самый большой босс. Больше нет... Так можешь?
Сашка прыгнул в ее полумрак на тахту и пальцами сдавил ей горло. Плечи у женщины были что надо, иному мужичку на зависть, и она бешено замолотила руками, норовя выцарапать ему глаза. Только мимо, все мимо... Он усилил зажим, она сникла.
- А ты знаешь что такое смерть? Мля любого... босс он там или нет!
Сашка положил ладонь ей на лоб и насильно поднял верхние веки, глаза были живыми и страдали.
- Знаю, - шепнула она и придушенно раскашлялась. - Очень знаю.
- Расскажи тогда...
Это был рассказ о жизни и смерти. О жизни, может быть, и захолустной, пролежавшей весь век свой на обочине, но уютной и доброй, как бывает, когда семья, взрослые и дети, существуют в согласии и любви... Вот была в этом сибирском городе семья институтских преподавателей. Он, она, дочка. Родители дружно и успешно преподавали что-то околонаучное типа экономики, а дочка - росла. Все у них текло потихонечку, но хорошо: научные звания поступали в срок, новая,просторная квартира не умучила ожиданием, мебель там, какой-то выдающийся холодильник, словом, как у всех. Одна дочка никак не укладывалась в обыденной текучке, сказочной принцессой уродилась и выходилась, ее так и звали - Снегурочка. Бывало как Новый год, так отбою нет от приглашений, и туда на елку надо, и сюда. В тринадцать лет - чертово число! - повезла Алёнку черная "Волга” на елку в Обком. И то, что прежде было веселой детской игрой, стало похабной действительностью. На Снегурочку положил свой мутный глаз сам хозяин города – Рыло, партийный вождь Сибири. Он не умел и не хотел ждать. По-быстрому перевез скромную семью преподавателей в барскую, много больше старой, квартиру в центре города и тотчас же потребовал расплаты. Внаглую близ полуночи пригнал за Алёной, девочка уже спать легла, обкомовскую "тачку". Мол, съезд передовиков сельского хозяйства происходит, срочно нужна скромная и красивая школьница для вручения цветов, дипломов и наград. Родителям ничего другого и в ум не встало. Привыкли за Советское время верить народной власти, нужно так нужно, отпустили даже с гордостью... Вернулась Алёна через трое суток залапанная так, что за версту видно. Рыло-то сам никогда ничего не мог, отрыгивая коньяком, покряхтел, покряхтел около да и кликнул всю свою холуйскую команду. Алёнка - девчушка совсем, тело еще не набрало женской стати, полумальчишеское, жалкое, а в холуях под Рылом немало педиков гуляла с е^и^Ог^^сЬ •*
ло».. уж они теввавввщ, пофантазировали. Укол какой-то в вену сделали, таблеток дали, стыд у ней как обрезало... Через неделю, правда, Алёнка в прорубь бросалась, прохожие-доброхоты вытащили...
Родители, что значит ученые люди, ничегошеньки такого поначалу и не заметили. Но не выдержала Снегурочка не детской горести открылась матери, та - отцу. Отец, ученый дятел, письмо, как водится, написал в бюро Обкома, послал заказным и через неделю пропал, как и не было его на Сибирской земле. Мать стала заговариваться и однажды на лекции вместо того, чтобы разбирать по косточкам прибавочную стоимость, столь же подробно проанализировала то, что сделали с ее малолетней дочерью немалые люди. Вечером того же дня карета скорой помощи увезла ее в психиатрическую лечебницу. С концами, как оказалось. Без права посещения кем бы то ни было, ибо расстройство ее было, как объяснили, буйным, постоянно прогрессирующим. Осталась Снегурочка одна-одинешенька в огромном городе. Что делать? Как жить? Но непрост был Рыло, номенклатурный вождь. За обкомовский счет подрядил девочке домашнюю прислугу, и покатились на ее обширной квартире пиры за пирами. Школу она как во сне окончила, так же промелькнул и институт, а кандидатская вообще словно с горки соскочила, потому что появился и все в свои руки взял Ильюша Мозгляков, личный политолог Рыла, человек, который все мог...